Текст книги "Только позови"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

В веренице мыслей снова заскребла одна – о Лэндерсе и о том, почему он не пришел. Что-то тут не то, не то… Уинч задремал под мерный рокот мотора, но его разбудил японский сержант, который шел на него со штыком наперевес.

– Эй, – окликнул он водителя. – Я ничего сейчас не говорил? А то сморило меня.

– Да вроде нет, – сказал шофер.

Уинч успокоено откинулся на спинку. Они уже подъезжали к его дому. В голове у него было вязко, как на проселке после дождя. Уинч не был уверен, сумеет ли он в конце концов урезонить Лэндерса.

Так вышло, что ровно через неделю после Прелловой свадьбы Гарри Л. Превора отстранили от должности. Вместо него на 3516-ю квартирмейстерскую роту по снабжению ГСМ пришел капитан Мейхью.

Глава двадцать шестая

Ничто не могло удержать Лэндерса, и он с самого начала ввязался в события.

Они были немного наслышаны о капитане Мейхью, так что новость не застала их врасплох. Кроме того, накануне вечером Превор провел беседу с сержантским составом подразделения. И все-таки Лэндерса огорчила и рассердила печальная, растерянная улыбка на лице лейтенанта, когда днем в канцелярию заявился Мейхью, чтобы принять командование ротой.

У Лэндерса была простая и веская причина не прийти к Преллу на свадьбу: он работал. В списке личного состава он уже числился штаб-сержантом и командиром отделения. Конец дня, то есть то самое время, когда в госпитале происходила церемония, да и весь вечер у него обычно были загружены. Он обучал сержантов делопроизводству, проверял или переписывал накопившиеся с утра бумаги. Чтобы удержать в роге Превора и уберечь ее от всяких мейхью. Все его чувства с Бобби Прелла перешли на Гарри Превора и на 3516-ю, хотя он понимал, что со стороны лейтенанта было неразумно давать ему сержанта и отделение.

Когда прибыл Мейхью, Лэндерс со всем пылом души был готов отстаивать Превора, и одновременно его пронизал ток нервного возбуждения, какое испытываешь, сталкиваясь с чем-то знакомым и опасным. Это не был плод расстроенного воображения невротика, а реальная угроза человеку. В объединившихся великих хваленых штатах Америки выползало что-то живучее, цепкое, злобное, как в гитлеровской Германии и Японии, – то, с чем надо было бороться. Тревожное ожидание даже вытесняло в Лэндерсе сожаления по поводу снятия Превора.

На следующее утро, после побудки, рота гурьбой выкатилась на холод для построения. Капитан Мейхью принимал рапорт, а Превор в качестве заместителя командира стоял в пяти шагах позади него, и на его широкоскулом лице была та же печальная, растерянная улыбка. Лэндерс кипел от благородного негодования.

Накануне передачи командования Превор собрал в дежурке писарей и сержантов по кухне и снабжению, то есть «ядро» роты, и провел с ними беседу. Потом он вызвал весь сержантский состав и произнес небольшую речь.

Смысл ее сводился к тому, чтобы они не вздумали поднимать бузу.

– Я не знаю, как вы относитесь лично ко мне. На эту тему у нас разговора не было. Одни, наверное, лучше, другие хуже. Но мне не хотелось бы, чтобы ваше отношение ко мне отражалось на вашем отношении к роте. Наша служба, наша рота – вот что главное. Когда она формировалась, к нам пришли разные люди, из разных мест. Многие из них… – Превор усмехнулся, – были недовольны назначением и порядками. И все-таки нам всем удалось сколотить надежную хорошую команду, где люди научились помогать друг другу. Это было самым трудным, но мы сделали это и имеем право гордиться результатами. Рота должна сохранить достигнутый уровень. К нам приходит новый командир, у которого могут быть свои методы. Это естественно. Но метод – это только форма, он не затрагивает сути дела, главного. А главное у нас есть, и давайте с честью сохраним это главное.

По мнению Лэндерса, речь была почти что безупречна. Превор, конечно, мог бы обойтись без мудреных слов вроде «метод» или «форма», которые вряд ли дойдут до всех, зато он говорил с достоинством и от начала до конца искренне. Придраться к нему было невозможно. Лэндерс подумал, что на месте Превора он не сумел бы сохранить столько благородства.

Прощаясь с управленческим ядром, лейтенант высказался яснее.

– Я знаю, стоит вам захотеть, вы ему желтую жизнь устроите. Так вот, я прошу вас как о личном одолжении – не делайте этого, не надо. Я не знаю, что он собой представляет, но и вы не знаете. Будем надеяться, нормальный командир, не хуже других.

Лэндерс быстро понял, как заблуждался Превор. Ротный Мейхью оказался хуже не придумаешь.

Мейхью признавал только приказ. Таких командиров не интересует, что нравится подчиненным, а что нет. Он был готов на все, чтобы настоять на своем. А ему досталось подразделение, где мало что умели делать и еще меньше хотели делать. Он, очевидно, так и не уразумел этого обстоятельства. Его самонадеянность была невыносима.

Он тоже произнес речь и сразу же настроил роту против себя. Центральный ее мотив звучал примерно так: «Поиграли, и хватит. Пора наводить порядок». Во-первых, они уж никак не «играли». Во – вторых, каждый знал, что порядок в основном есть. Он упустил из виду, что обращается не к зеленым призывникам, а к бывалым воякам, которых как только не мололи, да не перемололи. Мейхью длинно распространялся на эту тему перед ротой, замершей в положении «смирно» на ветреном плацу. Сам он не счел нужным стать как положено, а прохаживался взад – вперед вдоль строя и даже похлопывал себя по бокам, чтобы согреться. Когда капитан наконец принял ненадолго положение «смирно», рота уже невзлюбила нового командира.

Он хорошо знает настроения американского солдата, заявил Мейхью, сам из рядовых вышел. Поэтому пусть никто не рассчитывает на поблажки. Вытянувшись в струнку, Лэндерс внимал словам ротного и мысленно представил себе, как тот шагает по головам и многие давит в лепешку, карабкаясь наверх.

Придя в новое подразделение и сменив командира, которого более или менее уважали, Мейхью, разумеется, оказался в невыгодном положении. Но это не интересовало ни Лэндерса, ни кого другого. Естественно, что на Превора народ сразу же стал глядеть как на святого, хотя раньше отнюдь не все были от него в восторге.

Больше же всего роту покоробило то, что Превора оставили у Мейхью заместителем. Нужно придумать такое – выставить человека на позорище! Потому что как ни крути, прежнему командиру при новом все равно позор и унижение. То, что Мейхью был в чине капитана и, строго говоря, имел преимущество перед Превором, не играло, по общему мнению, никакой роли, что бы ни думало штабное начальство. С Превором обошлись несправедливо, сподличали, это всякому понятно, кроме как командованию Второй армии. И переживает человек – это тоже видно. Так не поступают.

В роте сразу же начался разброд. Показатели боевой подготовки снизились, на построения собирались кое-как, участились случаи препирательства со старшими и прямого неподчинения. Сержанты смотрели на беспорядок сквозь пальцы. Есть десятки способов ставить начальству палки в колеса, притом безнаказанно, а теперь и подавно, когда у солдат появился общий враг. Превор тоже заставлял делать бестолковые вещи – вроде осточертевшей начальной подготовки. Но тогда они кляли штабных крыс. Сейчас кляли Мейхью – независимо от того, виноват он или нет. Рота быстро превращалась в скопище недовольных.

Лэндерс пока не высовывался, помалкивал. Он держал негласное обещание Превору не затевать бузу, хотя его так и подмывало кинуться в драчку.

Через два – три дня после принятия роты Мейхью вызвал его к себе для конфиденциального разговора.

– Нам нужно кое-что прояснить, – начал он.

Помещение управления роты было уже не то, что раньше. При Преворе сюда частенько заглядывали сержанты со всей роты, чтобы пообщаться и выпить кружку кофе. Теперь их здесь не жаловали, а кофе вообще предназначался только для офицеров, даже писарям не доставалось. Вдобавок единственный телефонный аппарат в роте стоял в кабинете у Мейхью, и, когда Лэндерсу или первому сержанту надо было позвонить, приходилось каждый раз идти к нему.

– Я знаю, что вас здесь считают незаменимым, сержант, – говорил Мейхью, восседая за столом. – О вас даже наверху наслышаны. – Он улыбнулся. – Однако я усматриваю непорядок с вашим положением. В штатном расписании вы проходите командиром отделения. Но в своем взводе вы практически ничего не делаете, заняты здесь, в канцелярии. Между тем помощник ротного писаря по штатному расписанию – капрал. Придется это поправить. Лейтенант Превор вообще был неосмотрителен с назначениями, – заключил он с улыбкой.

Лэндерс кипел от злости, но изо всех сил старался не терять самообладания.

– Понимаю, сэр, – ровным голосом сказал он, помедлив. – В таком случае понижайте меня хоть сейчас. Я на должности не напрашивался и за звание не цепляюсь. Готов продолжать теперешнюю работу и капралом. А можете и в рядовые разжаловать, и я вернусь в свой взвод. – Он помолчал. – По правде говоря, в вашей роте я даже предпочитаю быть рядовым.

Мейхью не сумел скрыть удивления, но тут же напустил на себя строгий вид.

– Нет, мне это ни к чему. Пока продолжайте исполнять свои обязанности, а там посмотрим. Как по-вашему – первый сержант и ротный писарь тянут?

– Нет, сэр. И начстоловой, и сержант по снабжению тоже не тянут. Им надо помогать.

– Понятно. Продолжайте работу и помогайте им. Учите. Вопрос о переводе во взвод отложим. Это все, сержант. Можете идти.

– Есть, сэр, – отчеканил Лэндерс и, подумав, добавил язвительно – Благодарю вас, сэр.

Мейхью не заметил иронии.

Лэндерс вышел на улицу и присел в сторонке, чтобы успокоиться. Туп он как пробка, этот Мейхью! Небось приходится родственничком какой-нибудь шишке. Он ведь не мог не знать, что сделал Лэндерс для 3516-й, даже наверху знали. Какого же дьявола он изгиляется и настраивает против себя человека, который ему нужен?

С этого момента и началась между ними настоящая родовая вражда – затаенная со стороны Лэндерса и неприкрытая со стороны Мейхью. Лэндерс поубавил служебный пыл, сам реже оставался по вечерам и реже натаскивал других. Ни Мейхью, ни кто другой не имел права приказать ему ковыряться с бумагами после ужина – иначе и на инспекцию можно напороться. Первый сержант и писарь, не понукаемые Лэндерсом, тоже были рады смотаться пораньше. Кроме того, Мейхью взял за правило запирать командное помещение на ключ, а основные документы для работы хранились именно там. Кончилось тем, что Лэндерс зачастил в кино или в филиал гарнизонного военторга выпить пива или просто болтался до отбоя и думал о женщинах. Последние недели он начал здорово тосковать без них.

Один раз ему удалось поговорить о том, что происходит в роте, с Превором. Они встретились случайно, когда уже темнело, около казармы и постояли на холоду. Лэндерсу хотелось, чтобы Превор освободил его от негласного обещания не поднимать бузу. Тот поначалу сопротивлялся, но в конце концов уступил.

– Что вы имеете в виду – «поднять бузу»? Куда уж хуже буза, если вы перестали обучать людей. Все остальное будет открытым саботажем. Вы на это не пойдете – и правильно сделаете.

– Я могу плюнуть на все и вернуться в строй рядовым, – гнул свое Лэндерс. – Пусть тогда повертится.

– Вам же хуже будет.

– Посмотрим.

– Сами знаете, как там.

– Ничего страшного. Лучше уж ворочать канистры с горючим, чем вкалывать на этого сукина сына.

– Боюсь, вы иначе запоете, когда наворочаетесь.

Лэндерс мог сделать кое-что еще, о чем поостерегся сказать Превору, а именно: бежать из части, дезертировать. Вот когда заварится настоящая буза. Лэндерс едва сдерживался, но не хотел посвящать лейтенанта в свои планы. После разговора с Превором у него даже настроение поднялось. Хотя Превор как будто освободил Лэндерса от обещания, данного им самому себе, он тем не менее решил выждать.

Однако в конце концов у него лопнуло терпение, и это произошло из-за телефона. С самого начала аппарат находился в комнате командира роты. При Преворе не было никаких сложностей. Когда звонили в роту, трубку брал любой, кто был поближе, чаще всего сам Превор, потому что телефон стоял у него на столе. С первого же дня Мейхью ввел новый порядок. Он никогда не поднимал трубку сам. Даже когда просто сидел у себя за столом, то звал: «Сержант, подойдите к телефону!», и Лэндерс или кто другой в соседней комнате вынужден был бросать дела и спешить к Мейхью. Почти всегда вызывали ротного.

Это случилось примерно через неделю после разговора с Мейхью. Раздался звонок, Лэндерс опять услышал: «Сержант Лэндерс, подойдите к телефону!»– и взорвался. Взрыв произошел внутри, не вырвался наружу, но от этого он не был менее мощным, скорее наоборот. Мейхью развалился в кресле, задрав ноги на стол, с сигарой во рту. Лэндерс прочитал в его взгляде издевку.

Лэндерс взял трубку – звонили Мейхью – и передал ее ротному. Вернувшись к себе, он сел за стол, не в силах унять дрожь в руках.

– Что это с тобой? – испуганно шепнул писарь. Последнее время он часто с беспокойством поглядывал на Лэндерса. – Тебе плохо?

– Мне? Да нет, ничего. Все в порядке. А что?

Было почти половина шестого, можно было расходиться. Когда, заперев свою комнату, ушел Мейхью, а за ним первый сержант и остальные, Лэндерс, не заходя в казарму, направился в близлежащую гарнизонку. У освещенного входа там стояли железные кабинки с телефонами – автоматами. Он набрал номер Стрейнджева люкса в «Пибоди».

– Я сейчас еду, – сказал он Стрейнджу, дрожа от холода и с трудом прижимая трубку к уху. – Приготовь, что нужно.

– Едешь? Сюда? – спросил Стрейндж. – А увольнительная есть?

Лэндерс повернулся к дверце. О Стрейндже он и не подумал. Тот наверняка начнет отговаривать его, если узнает, что Лэндерс решил дезертировать.

– Дурацкие вопросы задаешь, – ответил он раздраженно. – Как же я могу без увольнительной? Послушай, Мери Лу там? Позови ее.

В трубке зашелестело.

– Я сматываю удочки, – брякнул он, как только Мери Лу подошла к телефону. – Дезертирую. Хочешь со мной? У тебя есть какое-нибудь надежное местечко?

– Что-что? Я не совсем…

– Тише ты! – прикрикнул Лэндерс. – Я не хочу, чтобы слышал Стрейндж. И вообще незачем ему знать. Он около тебя?

– Н-нет, я в спальне, одна.

– Тогда слушай внимательно. Я удираю, поняла? Насовсем. Давай махнем куда-нибудь вдвоем. – Есть же у нее какое-нибудь место, чтобы спрятать его, должна быть где-нибудь крыша.

– Ой, Марион, я не могу… – жалобно заговорила Мери Лу. – У меня теперь друг. Он сию минуту должен сюда прийти. Наверно, мы поженимся. Мы… мы любим друг друга.

– Ах вот как… – протянул Лэндерс и растерянно умолк. Он не ожидал такого оборота, не предполагал, что Мери Лу откажется, а больше никого у него нет. Надо было головой думать, не рассчитывать на нее. Но кто-то же должен быть. Неужели на целом свете его некому приютить? Холод пробирал до костей, зубы у него стучали. Он не мог припомнить ни одной живой души.

– Может, Энни Уотерфилд согласится? Она вернулась, – сказала Мери Лу.

– Она с вами?

– Сейчас нет, но должна подойти. Я могу сказать, чтобы она подождала тебя.

– Телефон ее у тебя есть?

– Есть, домашний.

– Давай, записываю… Значит, так, скажешь, чтобы обязательно дождалась меня. Не вздумай распространяться. Ничего о самоволке не говори, я сам скажу. Просто чтобы дождалась. И еще… нет, дай лучше Стрейнджа. Но ему ни слова, поняла? И вообще не болтай.

Лэндерс весь трясся от холода, но в течение нескольких минут плел Стрейнджу насчет всяких пустяков, чтобы рассеять его подозрения. И недаром: судя по тону, тот действительно что-то заподозрил. Однако, когда Лэндерс повесил трубку, у него не было уверенности, что ему удалось усыпить бдительность приятеля.

Он продрог насквозь и ждать такси на стоянке просто не мог. Он вошел в гарнизонку, чтобы согреться, и выпил за стойкой три кружки пива. От пива внутри у него растеклось тепло и поднялось настроение. Он пожалел, что у него нет с собой бутылки виски, припрятанной в казарме, но идти туда не хотелось. Хорошо еще, что он надел утром повседневную форму и прихватил шинель.

В городке имелось пять филиалов гарнизонного магазина, но, естественно, такого огромного пивного зала, как в главном, больше нигде не было. И все-таки здесь тоже было просторно, полно посетителей, тепло и душно от курева, прогорклого пива и сохнущих шинелей. Когда кругом много народу, человек почему-то чувствует себя в безопасности. Странное, обманчивое чувство, но оно успокаивает. Неважно, что в зале собрались и озлобленные, и равнодушные, и веселые неизвестно отчего, но зато они тут все вместе и похожи друг на друга, каждый как все. И умирать пойдут одним стадом, пачками, а не поодиночке. Лэндерса тянуло остаться в толпе и в тепле, но он наглухо застегнул шинель, поднял воротник и вышел.

У главных ворот его никто не остановил. В машине было холодно, и дорога в город показалась ему длинной и унылой. Прибыв в «Пибоди», он обнаружил, что говорят только о нем.

Не желая ввязываться в спор со Стрейнджем, он заявил, что претендует на спальню и на Энни Уотерфилд. Та ждала его: Мери Лу сдержала обещание. Никто не посмел возражать. Пока он не уединился с Энни, ему пришлось отбиваться от вопросов, молоть бог весть что, уверять, что просто хочет передохнуть несколько деньков в самоволке, самое большее неделю, а в роте обеспечил себе хорошую крышу, не засыплется. Когда же наконец они заперлись с ней в спальне, он решил, что лучше выложить Энни все как есть.

– А деньги-то у тебя есть? – спросила Энни.

– Долларов восемьсот осталось. В банке лежат.

– Это дней на десять нам хватит. Можем в Сент-Луис махнуть.

– Могу еще у Стрейнджа несколько сотен одолжить.

– Тогда, считай, две недели. – Она приподнялась на локте и продолжала, глядя на него – Но я тебе вот что должна сказать – не нравится мне твоя затея. Зачем тебе рисковать, Марион? Кроме того…

– Ну говори, говори!

– У меня есть возможность съездить в Новый Орлеан. Я познакомилась здесь с одним человеком. Он морской летчик. Сейчас его перевели туда, и он предлагает приехать к нему недели на три или на месяц. И мне не хочется отказываться. А с тобой – куда мы денемся? И денег нет, и поймать каждую минуту могут. Вот – как на духу.

– Понимаешь, главное, чтоб вместе отсидеться. Ты же здешняя, неужели не знаешь какого-нибудь надежного местечка?

Энни молчала.

– Отстань, не видишь – я думаю? – Она отвела его руки от груди. – Погоди – погоди, кажется, я знаю такое местечко. Сама-то я редко там бываю.

– И где же это?

– Ты не поверишь – у моего предка!

– Нет, это не пойдет. Если кто-нибудь проболтается, что ты со мной крутила, туда в первую очередь кинутся искать.

– И пусть ищут, ничегошеньки у них не выйдет! – рассмеялась веселым заливчатым смехом Энни. – У меня же предок – шериф!

Это почти в центре западной части Теннесси, от Нашвилла порядком добираться надо. Там ни одного крупного города. Он вообще представляет себе этот район? Вполне может отправиться туда и гостить сколько душе угодно. Никаких проблем, она позвонит папе и пошлет ему записку с Лэндерсом. Он всю жизнь был шерифом, сколько она себя помнит. Вообще-то по закону шерифа у них в округе не переизбирают, поэтому папа и его помощник меняются должностями. Четыре года шерифом отец, а следующие четыре – его помощник. «Но это так, для проформы. Все знают, кто настоящий хозяин», – смеялась Энни. Она сама родилась и выросла в Барлевилле.

– Центр округа, сухой закон и прочее, и пожалуйста – Барлевилл. Надо же было придумать такое названьице! [5]5
  Барлевилл – букв., – ячменный город


[Закрыть]Недаром у нас говорят, что в Барлевилле проживает два сорта людей – баптисты и пьянчуги. Если, конечно, трясунов не считать.

– Да, не самое развеселое место на свете, – произнес Лэндерс.

– Не скажи. Пивные и бордели вроде запрещены, но увидишь, сколько их там. И отцу все до единого известны. Наверняка половину из них он сам и держит.

– А военные части есть поблизости?

Есть одна, в Форт-Дюлейне. От Барлевилла миль пятнадцать-двадцать. Но это не имеет никакого значения. Он не то что начальника военной полиции – каждого полицейского в лицо знает.

– Если захочешь, он тебе целую кучу чистых увольнительных бланков притащит, – добавила она смеясь.

– Но ты же не поедешь со мной, – полувопросительно сказал Лэндерс.

– Скорее всего, нет, – вздохнула Энни. Ей правда хочется в Новый Орлеан. И вообще домой она редко ездит. Раза два приехала туда с одним знакомым, так отцу было неприятно. Вот она и перестала. – А приехать одной – так у меня там столько поклонников еще со школы, что слетятся как пчелы на сахар. – Энни тряслась от смеха. – Сейчас, конечно, переженились все – кому охота в армию? И все равно, если приеду, знаешь какой переполох поднимется!

– Спишь с ними? – спросил Лэндерс, не сводя с нее глаз.

– Какая разница, сплю или нет? – смеялась Энни. – Правда, никакой.

– В общем да.

– Раньше спала. Всех по очереди перепробовала. Отцу это тоже не нравилось.

Энни встала с постели, подошла к шаткому бюро и вытащила из гостиничного почтового набора в ящике лист бумаги. Подложив лист под тяжелое пресс-папье, она аккуратно оторвала полоску сверху, с фирменной надписью, и полоску снизу, где значились адрес и телефоны «Пибоди». Потом посмотрела бумагу на свет. Все это время она словоохотливо рассказывала о своей семье.

– Никто не разбирается в женщинах лучше моего отца. Наверно, так и должно быть, когда имеешь четырех дочерей. – Ей самой сейчас девятнадцать, сестре – шестнадцать. Третья через десять лет родилась, ей, стало быть, девять. Самой младшей восемь. – Эти, как говорят, – плод любви, – смеялась Энни. – Если люди расходятся, а потом сходятся, обязательно появляется ребенок, а то и два.

У ее родителей так и получилось. Потому что отец то ли имел любовницу, то ли просто о нем сплетничали. Сейчас они опять разошлись, хотя и не разведены, и живут отдельно. Мать – в роскошном каменном особняке на другом краю города, и младшие сестры при ней. Говорят, у нее любовник, он политик, большая шишка, заседает в сенате штата в Нашвилле. Супружницу свою – она тоже из местных, с двумя детьми, – он в Нашвилле поселил, а сам в Барлевилле остался. Сестра Энни, Люсин, ей шестнадцать, с отцом живет, в старом доме, который он купил, как только она родилась. Она сейчас на восьмом месяце, но мужа нет.

– Вижу, у вас там не теряются. Непохоже на провинцию, – вставил Лэндерс, по-прежнему лежа на постели.

Энни оторвалась от письма и повернула к нему улыбающееся лицо.

– Непохоже? Только в провинции по-настоящему и понимают людей. Поэтому и баптисты все.

– Или пьянчуги, – вставил Лэндерс.

– Да, или пьянчуги, – согласилась Энни. Она кончила писать и сложила листок. – Положишь в простой конверт, ладно? Не хочу в фирменный. Отец огорчится.

Лэндерс аккуратно спрятал письмо. Энни, сидевшая за бюро, вдруг расхохоталась.

– Ты чего? – спросил он.

– Да так! Просто представила, как ты приедешь к нам и через два – три дня будешь в постели с моей сестренкой – малолеткой.

Лэндерс оторопел.

– Ну что ты говоришь? И не подумаю.

– А куда ты денешься? Сама ляжет. – Энни явно веселилась. – Застеснялся, бедный?

– Ничего не застеснялся, – раздраженно ответил Лэндерс, потом деланно засмеялся, – Как же я посмею, если у твоего папаши пушка?

– Вот-вот! Только он на тебя с пушкой, если ты не посмеешь. Я же тебе сказала – он знаешь, как в женщинах разбирается? Женщине что нужно? Чтобы ты лег с ней. А как это называется – неважно. Можно никак не называть. Мой родитель это с пеленок усек. Поэтому баб так и тянет на него.

Лэндерс не знал, что сказать.

– Ну ладно. Давай одеваться. Надо еще ему звонок сделать.

– Только не отсюда, хорошо? Я не хочу, чтобы Стрейндж и все остальные…

– Не бойся. Давно уже догадалась обо всем. Ты не хочешь, чтобы Джонни-Странь знал, где ты и что. И сержант Уинч тоже. Верно? Сейчас поедем ко мне. Я оттуда при тебе позвоню в Барлевилл. А потом провожу тебя на автобусную станцию. Не возражаешь?

– Нет, почему же… – пробормотал Лэндерс. Он чувствовал какое-то непонятное беспокойство, хотя виски в номере было хоть залейся и он уже порядком принял для храбрости. Его поражало, с какой щедростью Энни предлагала свою помощь, и оттого он лихорадочно искал слова. – Слушай, а почему ты так – всей душой ко мне? – спросил он, силясь изобразить усмешку. – Можешь объяснить?

– Попробую, – откликнулась она с улыбкой. – Во-первых, потому что я не еду с тобой в Барлевилл. Чувствую себя немного виноватой. Во – вторых… – Энни посерьезнела, – во – вторых, мне самой приходилось раза два убегать. Я знаю, что это такое. Особенно когда бежать некуда.

– Давай-ка уточним, – обиделся Лэндерс. – Я не бегу. Я отступаю.

– Я о том и говорю. А кроме всего прочего, ты – правильный парень, Марион. – Она вздохнула. – Только подумай хорошенько, может, не стоит, а?

– Думал уже, – отрезал Лэндерс. – И не раз.

Пока они одевались, Энни продолжала рассказывать о своей сестренке Люсин. Могла бы и помолчать, думал Лэндерс, не до разговоров сейчас. Но Энни как будто прорвало, едва она затронула семейную тему. Она рассказала, что, забеременев, Люсин приехала к ней, но ей так не понравилось в Люксоре, что через два месяца она решила: будь что будет – и вернулась домой.

– И ее никто ни о чем не спрашивал? – полюбопытствовал Лэндерс, завязывая шнурки на ботинках.

– А чего тут спрашивать? Эка невидаль – незамужняя девчонка с животом. Таких теперь не меньше, чем замужних. – Энни старательно подкрашивала губы. – Времена знаешь как переменились. Даже пока тебя в Штатах не было. Из-за войны все кувырком пошло.

Лэндерс понимал, что она права, но сейчас ему было не до рассуждений, и он не стал развивать тему.

– Стрейнджа вот нужно еще обработать. Ты в это не вмешивайся, – сказал он.

Но такому, как Джонни-Странь, запросто очки не вотрешь. Как ни уговаривал его Лэндерс, что они с Энни всего на несколько деньков смоются, что в роте его покроют, Стрейндж не унимался.

– Ах ты сукин сын! Ты чего мне голову морочишь? Я же тебя насквозь вижу. Как же ты не соображаешь, что поймают тебя, поймают? Что тогда будет? Нет, одного я тебя не пущу. – Стрейндж схватил с вешалки свою шинель. – Раз ты спятил, придется тебя сторожить, психа ненормального.

Народ забавлялся вовсю, наблюдая эту сцену. Только самим Стрейнджу и Лэндерсу было не до смеха.

– Тебе что, жить надоело? – орал Стрейндж. – Не позволю, и все тут!

Кто-то пытался перекричать Стрейнджа. Лэндерс с трудом вырвался из его рук и вышел в коридор. Энни и Фрэнсис едва удалось удержать Стрейнджа в номере.

– Джонни, мы сейчас ко мне едем, – убеждала Энни. – Я позвоню оттуда! Честное слово, позвоню.

– «Ко мне», «ко мне»! Никто и не знает, где ты живешь! – кипятился Стрейндж. – Где мне его искать?

– Это точно, никто не знает, – как отрубила Энни. – И не узнает. Должна же девушка иметь покой и личную жизнь помимо вашей паршивой ватаги.

Взяв с них твердое слово позвонить, Стрейндж в конце концов отпустил Лэндерса и Энни.

Слово они сдержали, позвонили – сразу же после того, как Энни вызвала Барлевилл и поговорила с отцом. Стрейндж потребовал к телефону Лэндерса, и тот в который раз тщетно уверял приятеля, что идет в обыкновенную самоволку. Только железно обещав, что позвонит завтра же, Лэндерс наконец отделался от Стрейнджа.

– До чего же противно врать ему, – мрачно сказал он, кладя трубку.

– Пойдем, – торопила Энни, – а то опоздаешь на автобус.

Лэндерс долго махал Энни из окна автобуса. Потом машина откатила от стоянки, и ее лицо пропало из виду, растворившись в море чужих лиц. Началось его одинокое опасное плавание. Осталась позади и сразу же забылась Энни – как будто ее и не было. Лэндерсу было слегка не по себе, но внутри держалось убеждение, что он поступает правильно и по совести. И тут же мелькало в голове: интересно, какой он из себя, этот Чарли Уотерфилд?