Текст книги "Только позови"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Глава двадцать четвертая

– Как пить дать, свихнется парень. А может, уже, – говорил Стрейндж Уинчу по телефону, хотя яснее выразиться затруднялся, все больше мямлил и вякал. Сказал, правда, что под «свихнулся» он имеет в виду не совсем то, что обычно понимают. – Чертиков из бумаги не вырезает, ничего такого я за ним не замечал. Но рассуждает как-то нескладно, не уследишь. Понимаешь, тут словами трудно объяснить, и по виду ничего вроде не скажешь. А побудешь с ним, как я… – заключил он косноязычно.

– Хорошо, я прослежу. Обязательно прослежу, – озадаченно твердил Уинч, а сам гадал, снятся Лэндерсу такие же кошмары, как ему, или нет. Стрейндж вряд ли в курсе. Самому же выспрашивать не хотелось.

– Маловато я с ним общался последнее время, – виновато зудил Стрейндж.

– Да брось! Пора уже самому крутиться, не маленький.

В таком расположении духа Уинч и встретил Лэндерса, когда один из двадцати трех его подчиненных привел того к нему в кабинет в трехэтажном командном корпусе.

Лэндерс понятия не имел, что ему оказывают особую честь. Обычно никто из вновь прибывших не допускался выше чем до одного из двадцати трех делопроизводителей. Уинч и в глаза не видел новеньких. Но посвящать Лэндерса в эти тонкости он не собирался.

Мало того, у Уинча создалось определенное впечатление: если бы Лэндерс и знал, что для него сделано исключение, он не проявил бы к этому ровно никакого интереса и уж никак бы не растрогался от оказанной ему чести. Он, Уинч, дал четкие указания, что желает видеть рядового Лэндерса, как только он доложит о прибытии, а поганец, судя по всему, не придал этому никакого значения. Вдобавок опоздал на три дня, самовольная отлучка, обнаружил Уинч, изучая Лэндерсовы бумаги.

Лэндерс же в свою очередь был немало удивлен, о чем не догадывался Уинч. Он слышал от Стрейнджа, что их старшого произвели в уорент-офицеры и дали важный пост. Однако ему и в голову не приходило, что такой важный. Уинч занимал кабинет что тебе полковник.

– Ты, я вижу, малость подзадержался? – начал Уинч.

– Ага, три денька себе позволил – от них разве дождешься? Попрощаться со своей милкой решил.

– Попрощаться? От нее досюда всего тридцать пять миль.

– Не больше, – ответил Лэндерс и умолк.

Уинч испытующе смотрел на него. Лэндерс улыбался. Если старшой сам сообразить не может, что к чему, – чего ему объяснять?

– Понимаю. У тебя ведь нет машины, и увольнительные хорошо, если только по субботам будут.

– Именно, – подтвердил Лэндерс. – И она из нашей компании, из «Пибоди».

Уинч кивал, не сводя с него глаз.

– Втюрилась в меня по уши, – рассуждал тот. – Не могу же я просить ее, чтобы верность хранила. Не тот случай. И компания не та.

– И чтобы переехала поближе, сюда, к лагерю, – тоже не можешь, – язвительно ввернул Уинч.

– Говорил. Не хочет. Но я не в претензии. – Настроение у Лэндерса было благодушное.

– Поэтому, значит, и смылся на три дня в самоволку, чтобы попрощаться с ней? Чтобы все чин – чинарем, как у голубка с горлицей?

– Ясное дело.

– Очень мило. Просто замечательно.

– Невелик урон нашей боеспособности – я так считаю.

– Кончай, – перебил его Уинч. – С самоволкой мы уладим. Не выходя из этого кабинета. И вообще в этом кабинете можно уладить множество вещей.

– Вот как? – только и сказал Лэндерс. Он не ожидал и не хотел никакой помощи от Уинча, не нужна она ему. Но Уинч, кажется, этого не понимал, раз пошел развивать.

– Мы тут много что можем сделать для своих. Как говорится, мои друзья – твои друзья. А я в друзьях с Джеком Александером, вот и соображай… – Он умолк с многозначительной улыбочкой.

– Кроме того, она не знает, что со мной будет, куда меня отсюда пошлют.

– Можно сделать, что и не пошлют. Никуда не пошлют.

– Одно можно предположить – все равно в молотилку попадешь. А раз так, надо же по-хорошему попрощаться напоследок. Девчонка-то из «Пибоди». Своя в доску.

– Да-да, но я же говорю тебе ясным языком: можно сделать, что и не пошлют, – повторил Уинч громче. – Не исключено, что и машина будет, и увольнительных сколько хочешь.

– Правда? – вроде удивился Лэндерс. – Каким же это образом?

– Очень просто. Главное, меня держись. Квалификация у тебя – дай бог каждому. Никто и вякнуть не посмеет. Не успеешь оглянуться – снова три сержантские нашивки на рукаве. А там, глядишь, и еще пара. Так ведь с самого начала было задумано. Когда я с полковником Стивенсом насчет тебя обговаривал.

– Я считаю, что это непорядочно и беспринципно, – заявил Лэндерс.

– Черт-те что. Разве Стрейндж тебе ничего не говорил?

– Ничего мне Стрейндж не говорил. Я бы ему то же самое выдал. Несчастных ребят под пули в Европу гонят, а ты тут… Я не желаю иметь с этим ничего общего! – Он чувствовал, как крепнет в нем холодная и твердая, как штык, решимость. Не обломать его Уинчу.

– Я лично допускаю, что непорядочно и беспринципно, – усмехнулся Уинч. – Вот подрастешь когда, ума наберешься, поймешь: только так дела и делаются. И здесь, в военном городке, и вообще в мире.

– Может быть. Но я не желаю иметь с этим ничего общего. И с тобой не желаю иметь ничего общего… мистер Уинч. – Голос у Лэндерса зазвенел. Все, что скопилось в нем, вот-вот выплеснется наружу. Он стиснул зубы. Ему следует сохранять хладнокровие. – Не нужен ты мне, и помощь твоя не нужна. Ничего не хочу от тебя. Сам о себе как-нибудь позабочусь. В любых обстоятельствах.

– Как хочешь, – только и сказал Уинч, но улыбаться перестал. Он сел за стол и начал просматривать Лэндерсовы документы. – Выпить хочешь, петух?

– Не откажусь.

Уинч вытащил из ящика бутылку «сиграма» и поставил на стол.

– Льда нет, извини. А вода – там, – показал он на холодильник.

– И безо льда сойдет.

– Возьми там бумажный стаканчик. Угощайся. Я – то сам не пью. – Пока Лэндерс разбавлял водой виски, Уинч листал его документы. – Расписали они тебя по-королевски, петух. – Через некоторое время он отодвинул их. – С такими бумагами ты у меня можешь в пехоту загреметь.

Лэндерс круто обернулся.

– То есть как в пехоту? Где это сказано? – Вопрос прозвучал резче, чем он думал. Он нагнулся, чтобы лучше рассмотреть бумаги. Он ни на йоту не доверял Уинчу. И не он один.

– Вот смотри, – подал ему бумаги Уинч.

В большом конверте были шесть листков, его личное дело – форма 201 и послужной список.

– На второй странице читаем: ОГРАНИЧЕННО ГОДНЫЙ. А теперь открой страницу четыре. Здесь написано, что ты ГОДЕН К СТРОЕВОЙ СЛУЖБЕ. Нашел? Прямое противоречие, чушь!

Заключение было подписано председателем медицинской комиссии, тем самым очкастым полковником, которого Лэндерс с тех пор и не видел.

Лэндерс взвился:

– Как же это может быть? Какое они имеют право?

– Никакого, – спокойно ответил Уинч. – Я же говорю: противоречие. Какой-нибудь раззява писарь напутал. Но – написано пером, не вырубишь топором. Теперь допустим, что я ничего не знаю, бумага попадет к кому-нибудь из моих раззяв, и все – ты в пехоте. Потом ходи доказывай. – Он взял документы из рук Лэндерса и кинул на стол. – Ну, так как будем решать?

– Сволочи, – твердил Лэндерс дрожащим голосом. – Последние сволочи.

– Значит, пошли в пехоту, петух?

– Нет, не пошли.

– Отлично. Куда же в таком случае? Если ты здесь не хочешь. – Уинч неопределенно обвел рукой вокруг себя. – У тебя есть выбор.

– Не надо мне выбора, – говорил Лэндерс, едва сдерживаясь. – Я хочу туда, куда меня должны были направить, если б не эта дурацкая ошибка. Я хочу, чтобы все было правильно, по-честному… Неужели ты не понимаешь, черт тебя побери? Неужели не понимаешь, что иначе я не смогу уважать себя… – Он отчаянно старался говорить спокойно, но окончание фразы помимо его воли стремительно взмыло вверх.

– Очень благородно с твоей стороны, очень. Значит, пехоту побоку, так и запишем. Но в уме держи: если б не я, мог бы и загреметь.

– Это нечестно, нечестно! – повторял Лэндерс.

– Честно, нечестно – какое это имеет значение. Мы имеем дело с официальным заключением в трех экземплярах. Нас не касается, что какой-то разгильдяй составил его неверно. Тем не менее мы исправляем ошибку. Я передаю документы писарю, пусть смотрит, где что недоукомплектовано. Сам я понятия не имею. Как в лотерее: что выпадет, то и будет. Как, устраивает?

– Валяй, – холодно согласился Лэндерс.

– Какая уж там порядочность и честь, на войне-то, – негромко произнес Уинч.

Лэндерс упрямо молчал.

Писарь, к которому Уинч направил Лэндерса, был сама беспристрастность. С пачки бумаг на столе он просто – напросто взял верхний листок и, скучающе сделав две долгие затяжки, отложил сигарету и выписал направление. Оно было в 3516-ю квартирмейстерскую роту по подвозу горючего – новое, только что сформированное из ограниченно годных строевиков подразделение.

Лэндерс взял назначение и потопал в казарму, не дав себе труда заглянуть к Уинчу, чтобы сказать спасибо за то, что тот распорядился закрыть вопрос с самоволкой. Уинч смотрел на него в окно.

По пути Лэндерсу вспомнился их последний разговор с Карреном о сомнительных преимуществах службы ограниченно годных, в частности, в таких вот ротах и о высоком проценте потерь в них безо всяких героических подвигов.

Бараки, где размещалась 3516-я, выглядели как после стихийного бедствия. Поставленные в далеком прошлом – целых девять месяцев назад, они уже расползались по всем швам и грозили вот-вот рухнуть. Там он нашел очередную партию новеньких со своими вещичками, только что прибывших из госпиталя; люди недоуменно озирались вокруг, очевидно вспоминая больничный уют.

Хлипкие дощатые помещения с низким потолком отапливались только чугунными печками. Прежние обитатели приколотили изнутри к стенам листы толя, чтобы сберечь тепло, но из щелей все равно дуло немилосердно. Шаткие двухъярусные нары, казалось, проломятся под тяжестью тела. Сортиры были еще хуже. Они размещались в сараях, поставленных прямо на бетонные плиты, которые за ночь промерзали насквозь. Добрая половина кранов в умывальниках не работала, и многие унитазы тоже были неисправны. С улицы в бараки на ногах несли грязь, она присыхала к полу так, что не отодрать. В помещении царил беспорядок, как это бывает, когда люди живут скученно, в тесноте.

Народ едва осмотрелся в новом жилище, как последовала команда построиться во дворе. Командир роты прочитал небольшую лекцию на тему о чистоте и порядке. Чувствовалось, что он устал говорить одно и то же.

Больше всего донимала промозглая зимняя погода. Безжалостный холод проникал отовсюду, от него не укрыться и не согреться по-настоящему. Солдаты ежедневно скребли въевшуюся грязь, но грязи не убывало, зато после уборки от пола, стен и с потолка несло холодом еще сильнее.

Из-за ошибки в сопроводительных документах Лэндерс пребывал в состоянии беспокойства и раздражения. Получалось, что их вообще никто не читал – ни Каррен, ни Стивенс, ни полковник из медкомиссии, чья подпись стояла на заключении. Армия, что с нее взять! Лэндерс не знал, будут ли эти бумаги приложены к его личному делу. Что, если его отправят в Европу и там неожиданно переведут в стрелковое подразделение, как написано на четвертой странице? Куда ему обратиться в случае недоразумения? Он не догадался спросить Уинча о такой вероятности. Надо было попросить его исправить ошибку. Но идти к Уинчу снова противно, и Уинчева ухмылка противна. Шли дни, и Лэндерс жил как бы в предощущении ада, бунтуя внутренне и не зная, что предпринять.

Рота росла и разваливалась на ходу. Только что собранная вокруг кадрового ядра – пяти рядовых и трех офицеров, она регулярно получала пополнения – когда по десять человек в день, когда по тридцать. Вместе с Лэндерсом прибыло двадцать пять душ. Сержанты сбились с ног, размещая эту уйму народу. Дело свое они знали из рук вон плохо. От офицеров тоже было мало проку. Пополнения между тем прибывали, новички без особого успеха скребли грязь. Наконец рота была полностью укомплектована и могла приступать к боевой подготовке.

Примерно половина личного состава была переведена в 3516-ю из двух пехотных дивизий, проходивших подготовку в Кэмп О'Брайере и сейчас готовых к переброске в Англию. Большинство были признаны негодными к службе в стрелковых частях, и люди были счастливы очутиться здесь, чего и не думали скрывать. Счастливы до тех пор по крайней мере, пока не поняли, куда они попали. Среди них было немало сержантов, которых перевели с понижением в звании. Таких, впрочем, моментально выявляли, чтобы заткнуть ими должностные дыры в штатно – организационном расписании.

Другую половину составляли раненые, прошедшие, как и Лэндерс, курс лечения. Эти в основном прибыли из Общевойскового госпиталя Килрейни – Лэндерс видел знакомые лица. Но было немало и таких, кого прислали из других госпиталей, раскиданных по большому району с центральным «пепепе» в Кэмп О'Брайере. «Пепепе» – тоже новое словечко, и означало оно пересыльный пункт пополнений. Иные были со следами тяжелых увечий. «Соскребыши», как пренебрежительно сказал один местный фермер, сплюнув табачную жвачку. У Лэндерса не выходил из головы один солдат, которому в Италии срезало икру на левой ноге – будто какой хищник клыками отхватил. Всех их подлатали, подправили, подремонтировали, и им снова предстояло идти на фронт. Эти глядели мрачно и на роту, и на целый свет.

Рядовому Лэндерсу не приходилось рассчитывать на то, что его выделят из общей массы, и это его радовало. Ему нужно было время, чтобы хорошенько подумать. Пока же он решил не высовываться, делать только то, что прикажут, ни больше, ни меньше. Он видел, в каких условиях находятся вчерашние раненые, и его обжигало чистое негасимое пламя благородного негодования. Его не волновала судьба отчисленных из дивизии, но и они заслуживают лучшего, чем спать в сарае, объяснял он Стрейнджу в «Пибоди», когда получил первую увольнительную в город.

– Всем все до лампочки. – Он старался говорить попроще, чтобы Стрейндж понял. – Только совсем уж лопухи что-то делают. Но их водят вокруг пальца, используют в своих интересах. Возьми, к примеру, медицинскую комиссию. Сидят пятеро, песок сыплется. Добропорядочные граждане – даже не эти задницы из Уэст-Пойнта. И рассказывают мне сказочки о том, как я нужен стране. Как важно использовать мои знания. Хорошо, я согласен, говорю. Но какие знания? И как их использовать? Оказывается, надо готовить пополнения для пехотных частей. Но я же в этом ни черта не смыслю! Как я могу согласиться? Я пока еще в здравом уме. И вот меня суют в эту занюханную роту. Никто не потрудился документы прочитать как следует. Врачи – и тс даже в медицинское заключение не заглянули. Иначе не допустили б такой ошибки. Нет, дорогой друг, нету для меня дороги. Сматываться надо – это единственное. Вот только некуда.

– Все правильно, – отвечал Стрейндж с той же тревожной озабоченностью. – И все равно я не понимаю тебя. Что тебе стоит пойти к Уинчу? Он даст тебе хорошую канцелярскую работу, и сиди себе до конца войны. Вот тут твои знания и пригодятся. И польза будет. Не – е, честно, не понимаю!

– Но я ведь тогда повязан буду одной веревочкой со всеми! – Лэндерс мотал головой. – Нет, на это я не пойду.

Мери Лу уже нашла себе другого ухажера, тоже из вояк. Стрейндж при первой же возможности исчез вместе с Фрэнсис Хайсмит. Лэндерс, разумеется, мог остаться: девочки были. Но он решил просто побродить по городу и выпить где-нибудь.

Так прошла единственная за долгое время Лэндерсова увольнительная. Вернувшись в Кэмп О'Брайер, он узнал, что роте предстоит пройти обычный шестинедельный курс начальной боевой подготовки.

Фронтовикам полевую выучку – это была насмешка над здравым смыслом и прямое издевательство над людьми. Даже командир роты был смущен и почти что извинялся, когда зачитывал приказ. Умора, как матерились в шеренгах. Умора уморой, а через неделю при перекличке недосчитались двенадцати человек. Дали тягу. Еще через две недели, после начала занятий, в бегах находилось еще больше.

Лэндерса среди них не было. Но он всерьез подумывал о дезертирстве. Двое таких же, как он, из госпиталя, предложили смотаться сообща: невтерпеж им стало. Но они не знали, куда податься и насколько. Вдобавок оба не внушали особого доверия, и он отказался.

Удрать в одиночку он тоже, поразмыслив, не решился. Просто некуда. Домой нельзя, там в первую очередь искать начнут. Отсиживаться в «Пибоди», как в первый раз, не хотелось. Если уж бежать, так по-настоящему. Дезертировать в полном смысле слова, а не баловаться самоволками. Но это когда совсем плохо будет. Кроме того, его останавливали два соображения. Ни с того ни с сего в нем зародилось подобие привязанности к этому несчастному и жалкому сброду, который именовался теперь 3516-й ротой. И второе – ему понравился ее командир.

Командиром роты был первый лейтенант по имени Гарри Л. Превор – скуластый, с раскосыми глазами еврей из Индианы. По слухам, его и заслали сюда, в теннессийскую глушь, по этой самой причине и кинули на «соскребышей» с заданием сделать из них боевую единицу. Если так, то держался он молодцом. Превор – фамилия французская, объяснял он, видимо искаженное от «prevoir», что значит «предвидеть», «предсказывать будущее». Говорил он об этом так скривив губы, что всех разбирал смех. Он не падал духом от назначения и не заносился. Особого веса в роте он не имел, но обладал чувством юмора, а главное – был глубоко порядочным человеком.

«Старики» говорили, что два других офицера, как на грех, никудышные, хотя оба были гои – никакие не евреи. Лэндерс пока не выработал о них собственного мнения, зато Превор нравился ему все больше и больше.

Что до самих «стариков», то их положение отличалось коренным образом. Нынешняя служба была для них не наказанием, а, напротив, продвижением. Они радовались, что попали в 3516-ю, и цепко держались за свои места. Беда лишь в том, что ни один из них ничего не умел делать. И повышения были пока условные: исполняющий обязанности первого сержанта, исполняющий обязанности ротного писаря и так далее. Месяца через два ожидалось утверждение в должности, из-за этого они нервничали и портачили еще больше.

Лэндерс сам убедился, насколько неопытен младший командный состав, когда, намаявшись за три недели учений, предложил свои услуги в качестве помощника ротного писаря.

Нет, он не передумал, решив «не высовываться». Однако он так натрудил раненую ногу, что это давало ему моральное право что-то предпринять. Единственный способ избавиться от учений – перевестись в управление роты. Единственный способ перевестись туда – показать себя с наилучшей стороны в канцелярии.

Лэндерс был не единственным, кто не выдерживал каждодневных физических нагрузок. Рота редела на глазах. Одни обращались в санчасть в тщетной надежде попасть по болезни в здешний госпиталь, другие буквально валились с ног от изнеможения, третьим никак не давалось то или иное упражнение или прием. Как-то утром солдат без икры на ноге упал и не смог подняться без посторонней помощи. Лишь после того, как это повторилось еще три раза, ему разрешили покинуть строй и посидеть в сторонке. Лэндерс знал, что он не притворяется, не симулирует. У него самого от чрезмерных усилий то и дело подворачивалась нога, распухала, и на нее было больно ступить. Каррен был совершенно прав, утверждая, что в пехоту ему нельзя. А его лодыжка – ничто по сравнению со срезанной икрой у того, из Италии. Однако от строевых занятий солдата так и не освободили.

Задача 3516-й в боевой обстановке заключалась в доставке на грузовиках горючего, в погрузке и разгрузке двадцатилитровых канистр. Пол в кузове трехтонки человеку среднего роста приходится на высоте плеча. В кузове размещается 125 канистр. Особое значение придается скорости погрузки и выгрузки. Покидать пустые жестянки в грузовик или с грузовика двум мужикам – плевое дело. Но вот поднять в кузов 125 полных канистр – во время занятий они заливались водой, – а потом снять их оттуда – попотеют даже четверо. Проделать же это шесть, восемь, двенадцать раз на дню многим было просто не под силу. Нелепо ожидать, что с такой работой справятся списанные в часть полуинвалиды. Она и для переведенных из дивизий тяжела. И вдвойне нелепо заставлять их всех проходить начальную боевую подготовку. Народ не понимал, кто издал такой дурацкий приказ.

Недовольство в роте достигло критической точки к концу третьей недели. Рота направлялась на ночные учения. По закону подлости пошел дождь. Не сильный, а так – затяжной моросящий противный дождичек. Лэндерс живо представил себе, как какой-нибудь полковник из отделения планирования боевой подготовки, уютно устроившись в своем теплом кабинете со стаканом в руке, изрекает деловым мужественным тоном: дождь очень кстати, еще больше приближает условия к боевым.

Поставленная роте задача была самая обыкновенная – продвижение на местности под огнем «противника». Чтобы люди поскорее привыкали к фронтовой обстановке, стрельба велась боевыми патронами. Для этой цели на небольшой горке установили с полдюжины пулеметов, особыми стойками жестко зафиксировав стволы так, что они не могли перемещаться ни в вертикальном, ни в горизонтальном направлениях. Отсюда пулеметные расчеты вели обстрел расстилавшегося внизу поля. По нему ползком продвигалась вперед рота. Над головами бойцов на высоте чуть побольше метра свистели очереди, прореженные трассирующими пулями.

Лэндерс не знал, с кого это началось. Метрах в десяти от горки, там, где они должны были остановиться, боец справа подался к нему и крикнул в ухо, перекрывая пулеметный треск: «Гляди!» В правой руке он зажал булыжник величиной с ручную гранату. Темень прорезали короткие жутковатые вспышки от трассирующих пуль, и, приглядевшись, Лэндерс узнал солдата без икры. Его лицо и шинель были заляпаны грязью, винтовку тоже потом придется чистить полдня. Солдат оскалился и, приподнявшись, выбросил вперед руку, будто метнул гранату.

Они оба добрались до условной черты в числе первых и залегли, дожидаясь, пока подтянутся остальные. Лэндерс огляделся: поле было усеяно такими же кругляками. На всех хватит. Лэндерс не знал, кому пришла эта идея – «итальянцу» или соседу «итальянца», но идея стоящая. Он схватил камень и, крикнув бойцу слева, сделал такое же метательное движение. Тот понял, обрадовано закивал и перекатился через спину, чтобы передать замысел дальше.

Минуты через две – три передняя цепь обрушила на «противника» град увесистых камней. Подползавшие поодиночке сзади тоже хватали камни и кидали их на горку.

Сначала пулеметные расчеты не обращали внимания на камни. Тогда солдаты внизу начали прицельное метание по огневым позициям. Установленные на возвышении пулеметы хорошо были видны в темноте по бьющим из стволов огненным языкам трассирующих пуль. Сверху доносились раздраженные возгласы и ругань, заглушаемые тарахтением пулеметов. В коротких промежутках между очередями можно было услышать, как стукнется вдруг камень о ствольную коробку или каску. Потом на горке раздался пронзительный крик, а за ним три резких свистка из замыкающей цепи, где находился офицер с рацией. Занятия были прерваны, хотя и половина роты не одолела пластунскую дистанцию. Лэндерс с товарищами вскарабкался на горку. Одному пулеметчику камнем размозжило подбородок. Пулеметчики кляли бойцов на чем свет стоит.

Лэндерсу врезалось в память это жуткое, фантастическое зрелище: облепленные грязью ветераны тихоокеанских кампаний – на островах Лау, Гуадалканал, Нью-Джорджия, солдаты, прошедшие бои на Сицилии, под Салерно и Неаполем, забрасывают камнями учебные огневые точки, откуда бьют из пулеметов их собственные товарищи. Ему и в голову не пришло, что кого-то может зацепить, поранить. За других он сейчас не ручался. И вот когда он, вымокнув и продрогнув до костей, вскарабкался по глинистому склону и увидел, как санитары, светя фонарями, уводят пострадавшего, будто игрока с футбольного поля, получившего травму, – в этот самый момент он окончательно и бесповоротно решил, что будет проситься на канцелярскую работу. Любую, какая только есть.

Командиры попытались было вникнуть в происшествие, но безрезультатно. Солдаты глядели широко раскрытыми невинными глазами. Ни один не знал, кто кидал камни. Никто вообще не видел, чтобы кидали. Никого не наказали. За отсутствием фактов, расследование выдохлось само собой. Начальная боевая подготовка продолжалась. Следующее занятие с тем же заданием проходило на поле, где не было ни камней, ни палок, ни мусора, ничего – только грязь да чахлые кустики травы.

Лэндерс пришел в управление роты и прямо сказал, что хочет предложить свои услуги в качестве писаря. Услышав разговор, вышел из своей каптерки Превор. «О боже, вы и правда разбираетесь в этом хозяйстве?» Лэндерс кивнул: да, на Нью-Джорджии он вел дела целой стрелковой роты. «Послужные списки умеете вести? А вести книгу больных? И составлять суточные ведомости?» – спрашивал Превор. Лэндерс кивал. «Заходите», – пригласил он Лэндерса к себе и прикрыл дверь. Первый сержант и ротный писарь сидели повесив головы.

Как раз в эти дни из штаба Второй армии вернули для переделки пачку суточных ведомостей. «Мой первый сержант даже не знает, где они напортачили», – скривился Превор. Ведомости были составлены за первые две недели существования роты как воинского подразделения. Значит, и следующие тоже наверняка завернут. Книга больных была в таком же состоянии, если не хуже. Медчасть возвращала ее чуть ли не каждый день, хотя врачи все-таки занимались заболевшими. «А куда им деться? – говорил Превор. – У нас больных больше, чем здоровых».

С послужными списками положение было из рук вон, как явствовало из рассуждений Превора. Данные о переводе в них не заносились. Первый сержант и писарь боялись к ним притронуться: напишешь что-нибудь неверно, а потом неделю майся исправляй. «Нам уже пора составлять раздаточную ведомость на денежное содержание. А без заполненных списков мы ее не сделаем».

Лэндерс, кивая, деловито потер руки – как человек, готовый немедля приступить к делу. Помещение хорошо отапливалось, в углу на плитке стоял котелок с кофе. Разве сравнишь с никому не нужными полевыми занятиями под дождем?

– Разберетесь? – с надеждой спрашивал Превор. – Сумеете навести порядок?

– Обязательно, сэр, – заверил его Лэндерс, мысленно представив себе Нью-Джорджию, Уинча и его продолговатую книгу для суточных ведомостей. Он всюду таскал ее с собой, даже на передовую. Переплет из красной кожи обтрепался, но каждый лист был заполнен самым добросовестным образом. Уинч натаскивал его часами и не выбирая выражений, зато спокойно передоверял суточные ведомости Лэндерсу. Чтобы вести книгу больных, вообще ума не надо, только полный кретин не справится. Что до послужных списков, то и тут он прошел неплохую школу у того же Уинча и полкового кадровика.

– Да, сэр, сумею. Правда, мне не приходилось составлять платежную ведомость прямо по спискам.

– Бог с ними, со списками! – прервал его Превор. – Займитесь пока остальным.

Работа отняла у него целую неделю. Он поднимался затемно по команде, глотал вместе со всеми завтрак в стылой столовке, но после не бежал на построение, а шел в натопленную канцелярию, где уже грелся на плитке кофе. И надевал он не полевую форму, а повседневную, теплую. Мечта!

Пока Лэндерс переделывал старые ведомости, из штаба вернули новую партию, их тоже не приняли. В промежутках он переписывал с самого начала негодные листы в книге больных и одновременно заносил в нее новые данные вместо писаря. Если выпадало время, когда все уходили, он трудился над послужными списками, которые требовали абсолютного внимания. Иногда приходилось вкалывать и после ужина, но Лэндерс не имел ничего против: канцелярия была едва ли не единственным по-настоящему теплым помещением во всем расположении роты. Частенько, несмотря на поздний час, заглядывал Превор, интересовался, как продвигаются дела, и похваливал его.

Через десять дней Лэндерс уже заправлял всем бумажным хозяйством 3516-й. Точно так же, как когда-то заправлял в своей роте. (Господи, помоги ребятам, убереги их, бедных, от напастей, быстро добавлял он про себя, чувствуя уколы совести.) С той, правда, разницей, что он исполнял вдобавок обязанности первого сержанта, составляя то список нарядов на хозяйственные работы, то расписание занятий по взводам.

– Послушайте, Лэндерс, может, вы и за ведомость возьметесь? – спросил Превор как-то вечером. – Через три дня надо представить. Иначе перечеркнут красным весь список – и вся рота без денег.

Перечеркнут красным. Жирная линия красными чернилами, вычеркивающая из-за малейшей неточности имя из платежной ведомости, считалась по армейским понятиям высшей мерой наказания. Она означала, что солдат лишался месячного содержания.

– Могу, конечно, попытаться, – ответил Лэндерс. – Но я уже докладывал, что составлять платежку прямо по спискам мне ни разу не приходилось. Всегда ведомостью за прошлый месяц пользовался.

– А вы попробуйте, попробуйте! – убеждал его ротный. – Если получится, обещаю вам через месяц повышение. Лишнюю единицу в штатном расписании выбью – штаб-сержанта. Или оформлю вас командиром отделения.

– Не надо выставлять мне «отлично», лейтенант, – сказал Лэндерс, глядя прямо в глаза Превору. – Честное слово, не надо. Не желаю я никаких чинов от нашей поганой армии. Я давно так решил.

Превор пристально на него посмотрел, потом сказал:

– Вам не надо, а мне надо! И я это сделаю. И пожалуйста, не спорьте.

Лэндерс перевел взгляд на бумаги у себя на столе.

– Да поймите же, не верю я больше в нашу армию, в го, что она делает. И в страну нашу не верю. В человечество, к которому мы имеем несчастье принадлежать, тоже не верю. Гнусная порода, люди. Пропади они пропадом, ничего мне от них не надо.

Превор долго молчал.

– Хорошо, не будем об этом. Сделайте мне ведомость, и сержантство вам обеспечено… Я не хочу сейчас тасовать кадры, начинать увольнения. Это будет ударом для людей, все ведь надеются. Я не имею морального права… Кроме того, научатся со временем, втянутся.

– Я ценю ваши благородные побуждения, лейтенант, – кивнул Лэндерс, – но… сами они не научатся. Их учить надо. Если хотите, я мог бы натаскать людей. Я и в снабженческих вопросах разбираюсь, и столовой приходилось заниматься.

Раскосые глаза широко раскрылись.

– В самом деле возьметесь?

– Возьмусь. А на должность я не претендую. Просто мне обрыдла начальная подготовка и мерзнуть не хочется.

– От этого-то я вас могу освободить, – усмехнулся Превор. – Но повышение тоже обещаю. Даже если придется снять единицу в каком-нибудь подразделении.