Текст книги "Только позови"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

Глава двенадцатая

Стрейндж и Лэндерс не знали, что Уинч был уже в курсе Прелловых дел. Ради него он нажимал на все кнопки, чтобы ускорить свой отъезд из Леттермана и побыстрее попасть в Люксор. Он был занят этим и в тот момент, когда Стрейндж прикрывал за собой дверь в палату Прелла и говорил, что хорошо бы, их старшой был здесь.

Уинч пока не знал, как и чем он поможет Преллу, но, чтобы выяснить, надо быть там. Хотя и не стоило бы ради такого паршивца.

Уинч узнал о Прелле от Д. К. Хоггенбека. Когда ему разрешили вставать, и он начал ходить, старина Д. К. и Лили пригласили его на обед. Жили они в трехэтажном кирпичном доме недалеко от Пресидио. Лили оказалась прижимистой бой – бабой с лошадиным лицом.

Уинч решил, что можно и принять приглашение, поскольку пить ему категорически запретили. Худшего вечера он и припомнить не мог. Хуже, чем самые паршивые вечера на Гуадалканале. Д. К. и его старуха только об одном и говорили – купили то, приобрели это. Оба были, что называется, не дураки выпить. Уинч давно так не злился, глядя, как они налегают на виски. Зато он узнал о Прелле.

– Помнишь Джека Александера? – спросил Д. К., когда Лили положила на тарелки три огромных бифштекса, причем Уинчу особо приготовленный, без соли. – Он еще на Оаху был, Александер Великий?

Уинч прекрасно помнил Александера. Он был чемпионом по боксу в тяжелом весе Гавайского военного округа, когда Уинч служил там первый срок. Его звали не иначе как «Александер Великий» или «Император». Он удерживал титул чемпиона пять лет подряд.

– Так вот, – продолжал Д. К., – я только что получил письмо от старика. Он в Общевойсковом госпитале Килрейни, в Люксоре. Занимает такую же должность, как и я. Пишет, что одному вашему парню хотят ногу оттяпать. А он не соглашается. Большой шум поднял.

– Не Прелл ли?

– Верно, Прелл.

Уинч внимательно слушал, пока Д. К. рассказывал, что знал. Прелл и есть, очень на него похоже.

– Ну и кто же прав? – спросил Уинч.

– Как тебе сказать… с парнем действительно хреново, насколько я понимаю. Но против этой штатской шишки, подполковника Бейкера, наши медики боятся идти. – Д. К. хмыкнул от удовольствия. – Старику Стивенсу приходится выкручиваться. Полковник Стивенс, он там начальником госпиталя. Помнишь его?

Уинч отрицательно покачал головой.

– Да помнишь! Он при тебе в Райли был, ротой командовал. – Д. К. снял ногу с ноги и потянулся за бутылкой. – Раз парень не дает согласия, вся ответственность на нем. А он ожидает повышения в бригадные. Ты должен его помнить.

Уинч снова мотнул головой. Полковник Стивенс его сейчас не интересовал. Он думал о Прелле. Как опытный покерист, не подающий виду, что на руках у него флэш, он начал осторожно.

– Д. К., кстати, я хотел спросить, как с моим направлением в Люксор? Если всерьез говорить о том месте в штабе Второй, то, пожалуй, пора и ехать.

– Нет проблемы. В любое время, как только разрешат врачи. – Судя по всему, Д. К. не ожидал, что Уинч будет торопить события. На его задубелом морщинистом лице мелькнуло выражение почти мальчишеской тревоги. – Ты смотри, не того, будь осторожен. Не в форме еще. Порядком перепугал тут всех.

– Ни черта со мной не сделается, – энергично мотнул головой Уинч. – Если не буду пить.

– Худо, видать, без выпивки?

– Ничего, перебьюсь.

– Не хотел бы я быть на твоем месте, – сказал Д. К. и потянулся за бутылкой.

Уинч молча, со спокойным лицом смотрел, как Д. К. выпил, налил еще себе и Лили и они оба снова выпили.

Он ушел в первый же удобный момент.

На другой день он начал обрабатывать лечащих врачей. Его радовало, что у него в жизни снова появилась цель. И злило, что эта цель – паршивец Прелл.

– У вас, должно быть, рука наверху, и не одна, – улыбнулся главный кардиолог, отложив стетоскоп. – Таких, как вы, мы обычно отчисляем.

– Им нужны кадровые.

– С моей стороны возражений к переводу нет, – сказал врач. – Только не забывайте соблюдать предписания. Строгая диета, никаких физических нагрузок, регулярное обследование. Не понимаю, зачем вы спешите? Лечение во всех госпиталях одинаково.

– Мне нужно познакомиться с работой, которую мне там предлагают после выздоровления.

– Ну что ж, я задерживать вас не буду. Мы, правда, не до конца установили причины вашего заболевания. Но конечно, это связано с неумеренным потреблением алкоголя. Зарубите себе на носу: пить вам абсолютно противопоказано.

– Уже зарубил.

Уинч врал. При одной мысли, что ему нельзя пить, ему хотелось лезть на стену. Когда задумаешься, удивительно, до чего не умеют в Америке обходиться без выпивки. Пьют перед едой и после нее. Пьют на вечеринках. Пьют, ухаживая за девушкой. Пьют, когда рассуждают о жизни, войне и смерти, и во время танцев, и в постели с какой-нибудь потаскушкой, и если ты не пьешь, то вроде бы и не живешь, и дохнешь от тоски.

Через неделю после того, как он начал вставать, Уинч решил съездить в город, но без выпивки там была скука смертная.

– Так вы подготовите заключение для уорент-офицера Хоггенбека? – спросил Уинч. Ему вдруг пришла мысль, что после приступа его совсем не тянуло на баб. Может, это от лекарств?

– Завтра же утром.

– А сегодня не могли бы?

– Хорошо, попробую, – пообещал кардиолог.

Он пробыл в городе всего два часа и потом уже не покидал территории госпиталя.

В остальном житуха была вполне сносная. Если тебе надоело жить, сердечная недостаточность – вполне подходящий способ отдать концы, не хуже любого другого. Уинч, однако, не был убежден, что ему надоело. Наверно, пока еще не надоело, иначе он бы не завязал. Это очень полезно знать. Если надоест, надо начать пить, и все.

Когда в тот раз Уинч притащился в госпиталь, его сразу же уложили в кардиологическое отделение, начали пичкать мочегонными и сердечными лекарствами и замерять количества принимаемой жидкости и выходящей. Очевидно, постельный режим сам по себе был отличным средством для мочеотделения. Уже через сутки жидкости выходило в три раза больше, чем он принимал. В первую же ночь сделалось легче дышать. Его продержали в постели пять дней.

Диагноз звучал так: острая форма водянки. Иначе – скопление жидкости. Когда развивается сердечная недостаточность, сердце не справляется со своей работой, жидкость заполняет легкие, что ведет к дополнительной нагрузке на сердце, застою жидкости. Получается заколдованный круг, и человек как будто постепенно тонет.

В первую ночь был момент, когда он чуть было не загнулся. Все вроде бы затуманилось перед глазами, и, хотя Уинч не терял сознания, ему показалось, что он отделился от самого себя. Чудовищная усталость, изнурительный кашель, жуткое чувство, что не хватает воздуха и нельзя как следует вздохнуть. Все это как будто происходило не с ним, а с кем-то еще. И особой боли не было, только эти неприятные ощущения, которые словно копились вне его. Уинчу хотелось одного – заснуть, крепко – крепко, чтобы ничего не чувствовать. Врачи и сестры только раздражали его. Ему вспомнилось, как он подумал, что, может, это и есть то самое, смерть. Но ему не было страшно, ни вначале, ни потом. С самого начала не было страшно. Если вникнуть, ничего особенного. Даже приятно. Не то чтобы он действительно отделился от себя и мог наблюдать за собой со стороны, нет. По правде говоря, ничего он не мог «наблюдать». Но ощущение, что в нем еще какой-то другой «он», не проходило.

Потом ему тоже не было страшно. Просто разыгралось воображение, только и всего. Он вспомнил, как ему хотелось в какую-то минуту сказать им, что он сочинил для себя эпитафию:

«Не умер, а ушел. Двести долларов не взимать».

Пусть выбьют большими буквами на камне без указания имени. Как будто его и не было.

Когда полегчало, кто-то из врачей признался: «Я уж подумал, что конец». Уинч усмехнулся и ничего не сказал.

Сердце у него вовсе не раздулось с футбольный мяч, как предположил перепуганный молодой врач в «неотложке». Не безнадежен, как выразился один из медиков. Однако из всей этой передряги Уинч вышел порядком ослабевшим. Через пять дней ему отменили постельный режим и категорически приказали начинать двигаться.

Когда он встал на ноги, колени у него подгибались. Поганое состояние для нестарого и вчера еще крепкого мужчины. Зато другая его половина находила известное удовлетворение в том, что произошло, даже злорадно смаковала случившееся.

В постели он с удивлением заметил, как с него сходит лишний вес. Наверно, жидкость в тканях и в самом деле удерживала жир, как объяснили ему, и теперь, когда он мочился, жир выходил вместе с мочой. Последние пару лет у него мало – помалу намечалось брюшко. Сейчас оно пропало, живот снова сделался плоским, как доска. Под скулами наметились красивые впадинки. Буквально на глазах твердели дряблые мышцы на ногах, натянулась, становилась гладкой кожа на руках.

Во всяком случае, его переводили в Люксор. При условии, что он будет соблюдать диету, избегать физических нагрузок и не притронется к спиртному и сигаретам. Прекрасно, если на то пошло.

На другой день Уинч зашел к Д. К. Хоггенбеку и попросил ускорить оформление. Старина Д. К. устроил его на транспортный самолет, летевший в Люксор. Уинчу не терпелось попасть туда. Независимо от того, поможет он Преллу или нет.

Машина с военно-воздушной базы в Люксоре доставила его прямо к входу в госпитальное административное здание. Уинчу подумалось, что вот – ни комитетов по встрече, ни толпы выздоравливающих, собравшихся посмотреть, не приехал ли кто из знакомых. Он прибыл сам по себе. Уинч постоял посреди залитой ярким солнечным светом бетонной площадки, глядя на огромные двери. Он думал о безмозглом долболобе Прелле. Потом, подхватив зеленый вевеэсовский чемодан, поднялся по лестнице и вошел внутрь.

Всего шесть низких ступеней, но они сразу же дали о себе знать затрудненным дыханием и участившимся сердцебиением. Такое случалось с ним не первый раз, но все равно застигло его врасплох. И в то же время это придавало особую остроту ощущениям. Как будто в груди у тебя бомба замедленного действия, которая вот-вот взорвется. И от этого дороже становилась жизнь, каждый ее день и каждый вздох. Ты снова был как в бою.

Когда дежурный в регистратуре увидел опознавательную нашивку на груди у Уинча, он нахмурился и принялся отчитывать его за то, что он сам тащил чемодан. Уинч слушал и улыбался.

– Чокнутые, что ли, вы все, – проворчал дежурный.

Устроившись в отделении, Уинч первым делом позвонил Джеку Александеру, бывшему боксеру, чтобы договориться о встрече. Тот ждал его звонка. Но еще до того, как он отправился к Александеру, к нему самому явились Стрейндж и Лэндерс. Они пришли по поручению ребят из их роты, их набралось девять человек. Система информации в госпитале действовала безотказно: едва Уинч ступил на территорию госпиталя, как стало известно, что он здесь.

Стрейндж сказал, что остальные в буфете и хотят поговорить с Уинчем. Он велел им подождать там, чтобы не заявлялись все в палату. Стрейндж в нерешительности кашлянул. Как только они вошли, им сразу же бросилось в глаза, до чего их товарищ сдал, и Уинч заметил их замешательство. Стрейндж и Лэндерс виновато переглянулись. Уинч решил идти напролом.

– Ну чего глаза пялите? – спросил он грубо.

– Да вот, смотрю, ты жирок малость сбросил, – проговорил Стрейндж.

– Разве? Так я на диете.

– Вот оно что. И болел, наверно? – не отступал Стрейндж.

– Было немного. Теперь все в порядке, – ответил Уинч. – Ну что там с этим долболобом, который Прелл?

Оба заговорили разом. Потом Лэндерс замолк, чтобы не мешать Стрейнджу. Но Уинч, подняв руку, перебил и того: ситуацию он в общих чертах знает. Он слышал, что подполковник Бейкер обратился к начальству, чтобы ему дали разрешение на ампутацию. Полковник Стивенс пока еще не дал «добро». Другие хирурги вроде бы поддерживают Бейкера.

– Все точно, – облегченно подтвердил Стрейндж. Все-таки здорово снова почувствовать твердую руку старшого. Ему не терпелось спихнуть это дело. – Поддерживать-то поддерживают, да по-разному. Есть один хирург, Каррен его фамилия. Преллу показалось, что он не торопится оттяпать ему конечность, хочет еще посмотреть. Но Бейкер повыше должностью, и потому Каррен молчит, даже если не согласен.

– Значит, и рассчитывать на него нечего, – отрубил Уинч. – Нам нужно знать, врачи верно говорят? Верно Бейкер говорит или нет?

– Кто его знает, – пожал плечами Стрейндж, – Мы что, медики? Мы одно знаем – Прелл хочет спасти свою ногу. Вот мы и стараемся что-нибудь придумать. – Он был рад – радешенек, что теперь не ему принимать решение. – Лэндерс говорил с этим Карреном. Расскажи сам, Лэндерс.

Лэндерс не спеша изложил беседу с подполковником и как неопределенно она закончилась. Ему хотелось, чтобы Уинч знал все как есть, потому что вдруг понял, что не робеет перед ним, как раньше. Он не знал, что придавало ему уверенность-то ли физическая слабость Уинча, то ли эта непонятная ярость, которая накатывалась на него последнее время. Он всегда испытывал потребность быть абсолютно честным с Уинчем. Было в нем что-то такое, что прямо-таки заставляло быть честным. И это осталось.

Лэндерс уже закончил, а Уинч все еще смотрел на него испытующим взглядом.

– Ну а сам-то ты как считаешь? Твое мнение?

– Я склонен думать, что Прелл, вероятно, прав, – ответил Лэндерс. – Подполковник Каррен, наверное, выждал бы, будь Прелл его больным. Но Прелл у другого хирурга. А раз так, то Каррен не будет вмешиваться.

– Выходит, все снова упирается в Стивенса?

– Выходит, так, – отозвался Стрейндж.

– Ну и как же ты намереваешься обработать Стивенса? – ехидно спросил Уинч. – У тебя что, ходы есть?

– Нет у меня никаких ходов, – пожал плечами Стрейндж и, чуть замешкавшись, брякнул насчет ходатайства. Все вместе составляли, все и подписали, у него оно, в тумбочке у кровати, где единственно и разрешается держать личные вещи.

– Ходатайство? В армии? Кому ж это взбрело в голову? Тебе? – Уинч резко повернулся к Лэндерсу.

– Нет, это Прелл сам придумал. – Лэндерс кивнул на Стрейнджа. – И выложил Джонни-Страни.

Уинч удивленно посмотрел на зеленого вояку: он в первый раз услышал, как его бывший писарь открыто назвал старшего товарища по прозвищу. Ну что ж, все мы меняемся, быстро меняемся. Все, кроме поганца Прелла. Так и должно быть. Когда меняется обстановка, расстановка сил тоже меняется.

– Он, конечно, он, как я сам не догадался! Ослиная задница, героя из себя строит, сукин сын, – медленно, тяжело проговорил Уинч. – Весь он тут – затеять заваруху и первым же в нее головой. И ему, натурально, орден. А мы даже не знаем, верно ли врачи говорят.

– Да, не знаем, – сказал Стрейндж. – Но если он понимает опасность и хочет рискнуть, почему не дать ему такую возможность?

– И не заживает нога… Как они это объясняют?

– Никак, – сказал Стрейндж. – Послушай, старшой, ты из-за Прелла сюда приехал?

Уинч зло уставился на Стрейнджа.

– Ты что, спятил? Куда направили, туда и приехал. Как и все вы, кандидаты на погост. Ну а теперь – выматывайтесь. Мне надо прийти в форму. У меня назначение на процедуру.

– Ну, ты сможешь что-нибудь предпринять? – спросил Стрейндж.

– Предпринять? Я? Да кто я такой тут? Это тебе не наш полк.

– Мы бы попросили тебя сделать что можешь, – неожиданно для себя и громко сказал Лэндерс.

Уинч молча и без всякого выражения посмотрел на него. Когда Стрейндж и Лэндерс ушли, он повернулся к своей койке. Потом встал, поправляя халат.

С Джеком Александером нужна иная тактика, не такая, как со стариной Д. К. Хоггенбеком. Этот тоже занимал внушительный кабинет и так же заботился о своих личных удобствах, но на этом сходство кончалось. Уинч понимал это.

Кроме того, он не служил с Александером и не был знаком с ним лично, как со стариной Д. К. Когда капрал Уинч только прибыл на Оаху, Александер Великий, Император, завершал свое царствование и готовился отбыть домой, в Штаты, собирая добро, нажитое им в качестве лучшего боксера военного округа.

Теперь он был уже в годах и выглядел стариком. Лысый череп, изрезанное глубокими морщинами лицо, перебитый нос, огромная челюсть, безгубый, тонкий, как лезвие, и холодный, как льдина, рот, выцветшие голубые глаза, которые чего только не повидали на земле, но не выражали ни любви, ни ненависти, ничего, – все это делало его похожим на большую морскую черепаху, старую и мудрую. Черепаху, которая двести лет бороздила моря и океаны по всей планете, искусно избегая ловушек, расставляемых людьми, и таская в знак доказательства шрамы от всех и всяческих передряг, и сейчас стала такой громадной и многоопытной, что уже не боялась ничего. Александер и впрямь был громаден. Он всегда отличался высоким ростом, даже в прежние времена, но тогда он был сравнительно сухощав. Теперь же у него на полметра выпирал огромный твердый живот, а шея набухла так, что, казалось, вот-вот лопнет. И это был не жир, а мясо, сплошное мясо. Никто не знал, как и почему он решил закончить службу в Общевойсковом госпитале Килрейни в Люксоре.

Уинч машинально подумал: интересно, какое у него кровяное давление?

Толстыми пальцами Александер выхватил откуда-то бутылку виски и широким жестом выставил ее на стол. Уинч кивнул, улыбнулся, пить ему запретили, но он с удовольствием понюхает. Александер налил обоим, сел и знаком предложил Уинчу сесть напротив. Он пока не проронил ни единого слова.

Уинч обмочил губы в виски, собираясь с мыслями.

– Я не успел пока выяснить, нужна ампутация моему парню, этому Преллу, или нет, – начал он.

Александер кивнул.

– Только прибыл, и – нате.

Александер кивнул снова.

– Если дело дойдет до ампутации, значит, так тому и быть, – продолжал Уинч. – Хотя, конечно, хотелось бы спасти малому ногу. Ему почему-то показалось, что один из этих штатских хирургов не стал бы торопиться, будь его воля.

– Это Каррен, – сказал, наконец, Александер. Голос его скрежетал, как рашпиль по металлу, и шел откуда-то из живота и помимо грудной клетки, задубелой от многолетнего по ней битья.

– Да, Каррен, – подтвердил Уинч.

– Полковник Стивенс встревожен. Ждет производства в бригадные. Скандал может помешать ему.

На этот раз понимающе кивнул Уинч.

– Даже если просто пойдут разговоры, – сказал Александер.

– Этот Бейкер, что он из себя представляет?

– Знает, что к чему. Самовлюбленный. Нормальный тип.

– А Каррен?

– То же самое. Только помоложе.

– Значит, выбора нет… А что, если потянуть малость?

– Нет проблемы, – сказал Александер. – Но ваш Прелл может загнуться.

– А у вас тут что, никто не загибается?

Александер, едва помещающийся в большом кресле, чуть заметно повел плечами.

– Бывает.

– Ну вот…

Оба играли на слух, Уинч уже понял.

– Мы на виду, газеты и прочее, – сказал Александер. – У парня, глядишь, родственники объявятся, – Его массивная туша качнулась вперед. – Я с точки прения Старика рассуждаю, полковника Стивенса.

– Родственников у него нет.

– Нет родственников, есть дружки, – сказал Александер.

– Дружки будут молчать. Это я обещаю, – твердо произнес Уинч. – Они за то, чтобы медики повременили.

– Старику… то есть если бы я был на его месте, мне хотелось бы иметь гарантии.

Уинч молчал, взвешивая пришедшую в голову мысль.

– Кстати, у меня с собой… – он не мог выдавить слово «ходатайство». – Есть у меня одна бумаженция, подписанная его однополчанами, которые здесь. Они просят снасти парню ногу.

– Хорошо бы мне копию этой бумаги…

– Чтобы показать Стивенсу?

– Нет, – отрезал Александер. – Этого я не могу.

– Копия будет.

– Подписанная?

– Конечно, подписанная.

– Может пригодиться, – сказал Александер.

– Еще один вопрос, – продолжал Уинч. – Комдив представил Прелла к Почетной медали конгресса. Вам об этом известно? Представление должно быть в его личном деле.

Массивная голова Александера качнулась вперед.

– Есть оно. Старик его видел. Тут интересная штука завязалась. Когда этот парень только попал к нам, я получил запрос относительно него из Вашингтона. Они хотели знать, как его состояние. Ну, мне пришлось отписать, что не очень. Потом я дважды посылал дополнительные бумаги к представлению, но они как воды в рот набрали. Мы, натурально, получаем сюда списки награжденных. Иногда Старик сам вручает награды. На всех пришли ответы, а вот насчет ордена Преллу – ничего. Что бы это значило, как по-вашему?

– Откуда был запрос? – спросил Уинч, мысленно перебирая варианты.

– Из управления генерал – адъютанта.

– А ответы на представления?

– Из наградного отдела.

– Да? – спросил Уинч и ответил сам себе: – Ну да! Похоже, что им сейчас ни к чему безногий герой. Во всяком случае, здесь, в Люксоре.

Снова неторопливо качнулась огромная голова.

– Мне тоже так показалось.

– А полковнику Стивенсу неплохо бы иметь у себя героя. Чтобы самому вручить высшую военную награду, – сказал Уинч.

– Так-то оно так. Но не мертвецу. К тому же без родственников.

– Орден можно в полк.

– От имени полка говорить не положено. – Черепаший, ороговевший рот Александера растянулся в мрачной усмешке. – Как я понимаю, им почетные ордена тоже живым нужны, и чтоб руки – ноги целы.

– Есть у него шанс выжить, есть, – сказал Уинч. – Думаю, что даже больше, чем один к одному. Но у Каррена нет власти.

– Старик не захочет передать пациента от Бейкера Каррену, – пробурчал Александер. – Не до того ему сейчас. Работы скопилось – уйма.

– Пока-то он разгребет ее… – сказал Уинч.

– Мне бы неплохо иметь ту бумагу.

– Сегодня же будет, – заверил Уинч.

– Я ее, конечно, полковнику не покажу. Чтобы не выглядело как ходатайство. Можете вообразить, как он вскинется. Как бык от красной тряпки. Но просьба однополчан до него дойти может, правда?

– Бумага будет сегодня же, – подтвердил Уинч.

– Ну и хорошо. – Во время разговора Александер не притронулся к виски и только сейчас приветственно поднял стакан и опрокинул его. Затем он аккуратно убрал бутылку.

– Само собой, я не могу говорить за полковника Стивенса, – сказал Александер, тяжеловесно собрав всю свою скромность в выцветших черепашьих глазках.

– Само собой, – отозвался Уинч.

Уинч уже взялся за хромированную, без единого пятнышка дверную ручку, когда сзади, из-за стола, раздался скрежет. Уинч повернулся.

– С вами приятно иметь дело, сержант Уинч. Старина Д. К. Хоггенбек не ошибся.

– С вами тоже, сэр.

– Может, какие еще дела появятся, – сказал Александер, не вставая из-за стола и без тени улыбки.

– Может быть, – сказал Уинч. – Не исключено. – Д. К., должно быть, ввел его в курс.

– Я в штабе Второй всех знаю, – проскрипел Александер.

Уинч кивнул. Точно, ввел. Он вышел, притворив за собой дверь.

Уинч знал, что ходатайство будет у него, стоит ему только сказать. Стрейндж немедленно притащил листок. После ленча, внимательно изучив бумагу, Уинч переписал ее, чтобы она меньше смахивала на официальный рапорт, и отправился в буфет повидаться, наконец, с ребятами и получить их подписи. Они посидели все вместе, потолковали о том, о сём.

Сборище мало чем напоминало дружескую встречу. Уинч испытывал то же чувство, что и Лэндерс по прибытии в госпиталь, только он не мог знать, что и с тем так было. Что-то незнакомое появилось в облике товарищей, будто их подменили. Он вспоминал, какими они были в январе и феврале, когда их эвакуировали с Гуадалканала, их заострившиеся лица и запавшие глаза – растерянные, испуганные, полные ребячьего ожидания. Но тогда они были еще солдатами, как и те, которые и сейчас еще изнемогали от жары и жажды в боевых порядках его роты.

Потом, взяв бумагу, он отправился к Александеру и вручил ее. Тот опять налил обоим понемногу, чисто символически, и Уинч опять обмочил губы.

Когда Уинч добрался до отделения и прилег, он понял, до чего же он намаялся. Он едва волочил ноги. У него не было сил встать, когда привезли ужин, и он остался без еды.

Он разделся и лег, но сон не шел. Он никак не мог отделаться от ощущения, что есть еще один Уинч, оно появилось у него в тот вечер, когда он чуть было не отдал концы в Леттермане, и снова и снова возвращалось к нему по ночам. Другой Уинч, который где-то вне его. Но где? И что бы это все значило?

Даже после самых страшных попоек с ним никогда не случалось ничего подобного.

Уинч лежал, прислушиваясь к дыханию спящих – в его палате их было только двое, кроме него, – и думал о Прелле, о том, что никуда не денешься, придется пообщаться с ним. А раз так, это лучше сделать завтра же, не откладывая.