Текст книги "Только позови"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Глава одиннадцатая

Первые четыре дня после прибытия в госпиталь Прелл отсыпался. Ничего другого ему не оставалось: он лежал пластом, весь перевязанный и загипсованный. Вдобавок он был совершенно измотан физически и морально. Прелл смотрел в бритвенное зеркальце – глаза с большими синеватыми мешками запали еще глубже. Время от времени он просыпался и пил воду или бульон. Благо в Килрейни круглосуточное дежурство было хорошо налажено. И санитар ему попался внимательный и добросовестный. Кроме того, еще до приезда Прелла или сразу же после него в госпитале стало известно, что он представлен к Почетной медали конгресса, и потому персонал отделения, включая старшую сестру, проявлял к нему особое внимание.

А вот с хирургом Преллу не повезло. Его определили не к Каррену, которого все любили, а к другому главному хирургу, подполковнику Бейкеру. С него-то и начались неприятности и беды. Причем начались сразу же. Он понял это, как только немного пришел в себя и начал присматриваться к тому, что происходит вокруг. По отделению ползли какие-то шепотки, явно касающиеся его, но он никак не мог уловить, в чем же дело. Едва он поворачивал голову, чтобы прислушаться, как шепоток прекращался здесь и начинался в другом месте, за его спиной.

Подполковник Бейкер был высокий худощавый мужчина в возрасте, с седоватой шевелюрой и проницательными глазами на обрюзгшем, в морщинах лице, выдававшем раздражительный нрав. Говорили, что до войны он считался одним из двух-трех лучших в Америке хирургов – ортопедов. Горячность Бейкера объяснялась и горячим временем: ему было просто некогда валять дурака. Когда нужно собрать, сложить, срастить кости человека – тут не до сантиментов. Ему была близка линия майора Хогана, состоявшая в том, чтобы подлатать раненых и как можно скорее отправить их – кого по возможности в строй, кого домой, любым способом избавиться от них и освободить койки для вновь поступающих, количество которых будет неизбежно расти с каждой очередной военной операцией и наступлением, поскольку Соединенные Штаты расширяют театр военных действий. Бейкер, очевидно, на первом же консилиуме пришел к выводу, что единственный выход – отнять у Прелла правую ногу, которая никак не заживала, демобилизовать его и освободить место для другого.

Прелл находился в полуобморочном состоянии, когда проходил консилиум, и узнал об этом только во время второго консилиума, состоявшегося на девятый день его пребывания в госпитале. Тогда-то он и понял, о чем шептались в отделении. Правда, он и раньше догадывался. Он лежал и всматривался в Бейкера, Каррена и Хогана: хирурги говорили о его ноге так, словно решали шахматную задачу. К ним жадно прислушивались старшая сестра, врач-практикант и санитар.

– Я не дам согласия на ампутацию, – устало сказал Прелл, когда Бейкер изложил ему суть дела. Ему показалось, что он всю жизнь твердил эти слова.

– Мы можем оперировать и без вашего согласия, – заявил Бейкер. – Если мы сочтем это необходимым для спасения вашей жизни и вообще для вашего здоровья.

– Тогда я подам в суд на армию. И на правительство. Я выжму из них в порядке компенсации все, что только смогу. – Прелл говорил едва слышно. – А вам предъявлю обвинение в злоупотреблении служебным положением.

– Прямо-таки гарнизонный адвокат, – проворчал Бейкер.

– Так точно, сэр. Если речь идет о спасении собственной ноги. – Прелл внимательно слушал хирургов. Он понял, как это будет. Поскольку бедренная кость перебита посередине, они отнимут ногу почти у самого таза, оставив достаточно ткани, чтобы закрыть культю. От ужаса его пробрал озноб.

– Мне кажется, вы не понимаете всей серьезности положения, – сказал Бейкер.

– Прекрасно понимаю. Как-никак нога-то моя.

Бейкер гнул свое.

– У вас не заживает правая нога. Пока заражения крови нет. Мы пичкаем вас сульфаниламидами. Но сколько можно? Организм у вас и так серьезно ослаблен. Если разовьется общее заражение, я за вашу жизнь не ручаюсь. Вы понимаете, чем грозит ваш отказ?

Ворча что-то себе под нос, Хоган одобрительно кивал. Каррен молча смотрел в сторону. Врач, сестра и санитар затаили дыхание. Три пары глаз, точно насадки у пылесоса, впитывали каждое слово и каждый жест.

Прелл кивнул.

– Понимаю. И снова повторяю: нет. Лучше сдохнуть, чем остаться калекой.

Бейкер поднял брови и прищурился.

– Повторяю: мы можем оперировать и без вашего согласия, – сказал он резко. – Просто лишняя волокита. Я подаю рапорт, получаю разрешение, и все. – Он строго вперился в Прелла. – Отдаете ли вы себе отчет в том, что занимаете место в госпитале, понапрасну отнимаете время и энергию врачей. А они, возможно, нужны, чтобы спасти от смерти кого-нибудь еще!

– По правде говоря, сэр, чихать я хотел на кого-то еще!

Прелл начинал заводиться. Надо же – сказать такое человеку, у которого вот-вот оттяпают ногу. Он заметил, как неодобрительно дернулся Каррен.

Бейкер хлопнул ладонями по острым коленям и встал.

– Свое мнение я высказал. Боюсь, что мы будем вынуждены ампутировать вам ногу. – Он посмотрел на Каррена и Хогана. – Разумеется, если не будут возражать мои коллеги.

Уже поднявшийся Хоган нахмурился и энергично потряс головой: нет-нет! Каррен, продолжавший сидеть, тоже отрицательно мотнул головой, но едва заметно.

Прелл смотрел на них троих и слышал, как медленно, тяжело, тревожно стучит у него сердце, и в этом стуке были возбуждение и обреченность вместе. То же самое чувствуешь перед броском в атаку. И на какую-то долю секунды он заколебался и готов был сдаться. Он так долго и так упорно воевал, что дольше воевать было нечем. Но он переборол себя и только молча смотрел, как медленно поднялся со стула Каррен и все трое покинули палату. Хуже всего было сознавать, что ты совершенно беспомощен и целиком в их власти. Что еще он мог сделать? Закричать? Прелл старался взять себя в руки, но он был так измотан, так отупел от путешествия и от всего остального, что через несколько минут, все еще слыша, как тяжело бьется сердце, повернул голову к стене и закрыл глаза.

Черт, может, эти гады доктора правы?

Перед тем как уснуть, он подумал, что надо бы позвать Джонни Стрейнджа или кого еще из роты и рассказать им обо всем. Вдруг они что-нибудь придумают, вдруг… И, уж совсем засыпая, он вспомнил: Корелло говорил, что Стрейндж в отпуске, вот почему его не видно.

Так прошла неделя. Иногда заглядывал подполковник Бейкер, чаще – майор Хоган. Они, хмурясь, изучали лечебный листок и многозначительно качали головой. Правая нога была в том же состоянии, да и левая заживала медленно. Однажды Бейкер сообщил, что подал рапорт об ампутации. Его, как видно, это вообще мало трогало. Прелла подмывало матюгнуться или плюнуть ему в лицо, но у него не было ни сил, ни решимости.

Он хотел было заявить, что застрелится, если ему отнимут ногу, но передумал. Тогда они пришлют психиатра. Еще в госпитальную тюрьму запрячут.

Через неделю томительного ожидания – в тот самый день, когда из отпуска вернулся Стрейндж и пришел проведать приятеля, – Прелла навестил начальник госпиталя, полковник с орлом на погонах.

Чтобы начальник лично навестил больного – такого на памяти отделения еще не было. Его вообще все увидели в первый раз, в том числе старшая сестра и врач-практикант. Полковник Стивенс, питомец Уэст-Пойнта, оказался уравновешенным мужчиной в годах, с седой головой и правильными чертами лица. Когда Прелл увидел его, то понял, что глоткой такого не возьмешь, надо придумать что-то еще. Ходили слухи, что Стивенса ожидает повышение – звание бригадного генерала. Он просидел у постели Прелла целых полчаса, по-отечески беседуя с ним. Цель его прихода заключается в том, чтобы узнать, упорствует ли он в своем нежелании дать согласие на ампутацию. Прелл ответил, что не изменил решения. Это создает большие проблемы, сказал полковник, не только для госпиталя, но и для самого Прелла. Его состояние очень серьезно. Подполковник Бейкер подал рапорт, что жизнь Прелла в опасности и необходима ампутация. Два других хирурга пришли к такому же мнению. Это ставит администрацию госпиталя, то есть его, полковника Стивенса, перед трудным решением. Прелл снова заявил, что не желает остаться безногим, вернее, без одной ноги.

– И если б это в первый раз, сэр! – Когда нужно, Прелл был вовсе не прочь напустить на себя жалостный вид. – Когда я был на фронте, у меня хотели отнять обе ноги. Но я уговорил их – и, как видите, жив, и ноги целы. Заживут они, сэр, обязательно заживут!

– Да непохоже что-то.

– Нужно только время, сэр.

– Подполковник Бейкер думает иначе. – Стивенс выпрямился, тяжело вздохнул. – Вы ведь, кажется, из кадровых, еще до войны служили?

– Так точно, сэр. Заканчивал третий срок, когда началась война.

– Скажите, – неожиданно спросил Стивенс, – что бы вы себе избрали в жизни? Я имею в виду при нормальных обстоятельствах?

– Остался бы на сверхсрочной, – не задумываясь ответил Прелл. – Добил бы все тридцать.

– Вот как? – Стивенс задумчиво потер красивый подбородок. – Но сейчас для полного стажа достаточно двадцати лет.

– А я бы на все тридцать, – повторил Прелл. – Если бы, конечно, мне разрешили.

– К сожалению, в таком состоянии у вас на это мало шансов.

– Мало, сэр, я знаю. Но хочется помечтать.

– В вашем личном деле имеются материалы о представлении вас командиром дивизии к Почетной медали конгресса.

– В первый раз слышу, сэр. По мне, лучше ногу, чем орден.

– Понимаю, – сказал Стивенс и усмехнулся.

– Так что вы решили, сэр, насчет ноги? – не удержался от вопроса Прелл и тут же подумал, что еще совсем недавно – может, когда они плыли – известие о Медали конгресса стало бы самым волнующим событием в его жизни. Сейчас он не испытывал никакой радости.

Стивенс покачал головой, поднялся.

– Не знаю. Просто не знаю, что с вами делать.

– У меня сложилось впечатление, что подполковник Каррен настроен не так решительно, как подполковник Бейкер.

Взгляд начальника госпиталя сделался сердитым, недовольным.

– Это исключено. Он не заявлял о своем несогласии.

– Я ведь не его больной, может, поэтому. И потом, подполковник Бейкер выше его по должности.

– Это не играет роли, – твердо сказал Стивенс. – В серьезном деле – не играет.

– Может, играет роль. Как это у них называется – врачебная этика?

– Нет, никоим образом. – Полковник уже повернулся было, чтобы уйти, но остановился.

– Не знаю, заслуживаю ли я Почетной медали, сэр, – сказал ему в спину, воспользовавшись паузой, Прелл. – Скорее всего, нет. Но собственную ногу заслуживаю.

Полковник обернулся, посмотрел на него, потом, коротко кивнув, молча удалился.

Не прошло и часа, как к Преллу явился Джонни Стрейндж. Он обо всем узнал от Корелло.

Прелл был доволен разговором со Стивенсом. Но радоваться еще рано. Вряд ли ему удалось поколебать начальника госпиталя. Как это у юристов – посеять разумные сомнения. Этот обалдуй Бейкер назвал его «гарнизонным адвокатом». То и дело замолкая, чтобы передохнуть, Прелл в подробностях пересказал разговор Стрейнджу.

Стрейндж слушал Прелла и терзался виной. Он сматывается в этот дурацкий, никому не нужный отпуск, к жене и родственникам, которых почти не знает и не понимает. Четверо суток шляется по городу, торчит во вшивой гостинице за покером. А все это время парень мается тут, брошенный, стараясь отвоевать собственную ногу у этих цивильных подонков. В кои-то веки понадобился человеку, и нате – нету его.

Хорошо, что хоть полковник Стивенс – свойский мужик. Из кадровых, Уэст-Пойнт и все такое. Впрочем, по нынешним временам это мало что значит. И вообще, если из Уэст-Пойнта – обязательно уж и доверять? Одним можно, другим нет.

Стрейндж вовсе не считал, что доктора ошибаются. Выглядел Прелл ужасно. Глаза ввалились, кожа высохла, не голова, а черепушка какая-то. Форменный мертвяк. Эти задницы могли бы, по крайней мере, дать человеку умереть спокойно, раз он хочет.

И потом – что он, Стрейндж, может сделать? Кто он такой – кухонный штаб-сержант, из простых, бывший начстоловой. Разве полковники будут его слушать?

Стрейндж сказал об этом Преллу.

– Слышь, может, тебе пойти и поговорить с Карреном, – произнес Прелл. Его запавшие, в серо-лиловых обводьях глаза смотрели почти умоляюще. – Каррен, кажется, не так настаивает на ампутации, как те.

– Поговорить-то, конечно, можно, – отозвался Стрейндж с упавшим сердцем. – Но станет ли он меня слушать?

– Может, собрать ребят, составить что-нибудь вроде ходатайства? И чтоб все подписали.

– Ходатайство? В армии? – остолбенел Стрейндж.

– А что? Времена меняются. И какая это армия – здешние хирурги. Все с гражданки. Может, ходатайство произведет на них впечатление, – настаивал Прелл.

– Попробую. – Помолчав, Стрейндж продолжал: – Погоди, погоди… А ведь это идея!

– Ты о чем?

– Надо, чтобы к Каррену пошел Лэндерс.

– Почему именно Лэндерс?

– Ну как же! Образованный, в колледже был. Умеет по-ихнему разговаривать. Если он пойдет, это будет внушительнее.

– Здорово придумал! – Глаза у Прелла оживились: он цеплялся за малейшую возможность. – Сагитируй Лэндерса.

– Сейчас сделаем. Ну, будь!

Стрейндж не стал терять времени на пустые разговоры. Он нашел Лэндерса в зале отдыха, тот болтал с косенькой, выдававшей спортинвентарь. Похоже, что смущенную девицу спасала только конторка между нею и наседавшим Лэндерсом. В другое время Стрейндж всласть повеселился бы, глядя на них.

– Но почему именно я? – спросил Лэндерс, когда, отойдя в сторону, они присели на диван. – Я Каррена хуже тебя знаю.

Лэндерс никак не мог переключиться. Он раз двадцать пытался назначить Кэрол Файербоу свидание в городе, и вот только сейчас она, наконец, согласилась. Однако вместо ожидаемого подъема он вдруг снова впал в привычную хандру. Кэрол тут ни при чем, хотя она наставила столько условий, что согласие смахивало на отказ. Непонятно почему у него перед глазами опять возникла картина, так поразившая его, когда он сидел на холме: белые потеки от слез на измученных грязных лицах раненых товарищей. Их слезы и ее согласие – между ними нет и не может быть ничего общего, никогда. Плакали здоровые взрослые мужчины. И он тоже. Лэндерс тщетно старался отогнать тягостное видение. Что-то перестало существовать для него в тот день. Разве это объяснишь тем, кто не был там? Разве расскажешь ей об этом? И оттого в нем снова поднималась слепая ярость. Лэндерс хотел было уж отменить свидание, но тут подошел Стрейндж.

– Ну, ты образованный, в колледже был. Умеешь по-ихнему разговаривать.

– Я думал, ты на меня разозлился, – сказал Лэндерс.

– Разозлился? За что? – Стрейндж не мог понять, о чем он говорит.

– Помнишь, мы в коридоре встретились, ты едва кивнул. Прошел себе мимо, будто и знать не хочешь.

– А-а, ты об этом. – У Стрейнджа было такое чувство, словно он наткнулся в темноте на каменную стену, а за ней незнакомый пустырь, но у него не было ни времени, ни желания осматриваться. – Это я насчет Прелла задумался. Беспокоит он меня. Ну, так как? Сходишь к Каррену?

– Конечно, схожу. Ради наших из роты и не то можно сделать. А ради Прелла тем более.

Лэндерс уже слышал неприятную новость о Прелле, которую Корелло разнес по всему госпиталю. Он воспринял ее как нечто неизбежное, как еще одну потерю в ходе операций на проклятых островах. Ему и в голову не пришло, что Преллу можно чем-то помочь. Теперь его охватило пламя сумасшедшей преданности боевым товарищам, обжигавшее горло и сердце. Ради них он готов на что угодно, ради любого из них.

Вот они поймут, если им рассказать о раненых на холме. Сначала, может, и посмеются, но потом все равно поймут.

– Он к тебе, наверно, даже скорее прислушается, – сказал Лэндерс.

– Нет, ты все-таки попробуй. И скажи: все, кто есть из роты, готовы написать ходатайство, если нужно. Прелл так понял, что Каррен не железно за ампутацию, как те двое.

– Как думаешь, прямо сейчас идти?

– Иди сейчас. И не забудь про ходатайство.

Костыли у Лэндерса уже забрали, и он ходил, опираясь на вставленную в гипс шину и с тростью, хотя не привык еще без костылей и чувствовал себя очень неуверенно. Ему пришлось порядком попотеть, пока он, осторожно преодолевая всевозможные ступени и пандусы, сделанные для каталок и колясок, добрался из рекреационного здания до хирургического отделения. Когда он подошел, наконец, к кабинету Каррена, колени у него дрожали от напряжения.

К счастью, Каррен был у себя. Он сидел, склонившись над бумагами. Перед тем как войти, Лэндерс перевел дух и собрался с мыслями. Не забыть бы, что надо говорить вежливо и почтительно, хотя ему не до вежливости.

– Вы не могли бы уделить мне несколько минут, подполковник? Для неофициального разговора?

Каррен поднял голову, в глазах у него мелькнуло отчужденное выражение. Он кивнул.

– Пожалуйста. Заходите.

– Я насчет одного приятеля. Его фамилия Прелл.

– Ну и что?

– Нас тут семь человек из одной роты. Ну, и мне вроде поручили сказать за всех. Мы слышали, что у него могут ампутировать правую ногу.

Уставился, подумалось Лэндерсу, хочет, чтобы я стушевался. Или что-то еще? Краешком сознания Лэндерс подивился, откуда он набрался решимости вообще прийти сюда. Впрочем, яснее ясного. Ему достаточно было вспомнить раненых на холме. Никто здесь и знать не знает, каково им было там. И не хотят знать. Мы и сами-то не знали, подумал он.

– К несчастью, не исключено, – сказал, наконец, Каррен, – Очень даже не исключено.

– Понимаете, он был в нашем подразделении одним из лучших бойцов. Вы, очевидно, слышали о том, как он, уже раненный, вывел отделение. За это его представили к ордену. Если у него отнимут ногу, это доконает его. Вот ребята и велели мне спросить, не могли бы вы что-нибудь сделать?

– Любопытно узнать, что же я, по-вашему, могу сделать? – спросил Каррен. Лицо его было непроницаемо.

– Мы подумали, если дать ему шанс, может, он и выкарабкается.

– Шанс? Например? И вообще, не со мной вам надо говорить. Он не мой больной. – Каррен переложил на столе бумаги.

– Он еще думает, что вы не очень-то за ампутацию.

Каррен резко вскинул голову.

– Он вам так и сказал?

Лэндерс кивнул.

– Не мне лично, одному парню. Сказал, что так ему показалось.

– Баш приятель в тяжелом состоянии. Одна нога вообще не заживляется. Другая лучше, но тоже не очень хорошо. По-моему, у него что-то внутреннее, неправильный обмен веществ. Он с каждым днем хуже и хуже.

– Давайте ему что-нибудь.

– Даем. Сульфаниламиды, плазму, глюкозу – все испробовали. Однако вы забываете, что он – не мой больной.

– Ну а если не давать? Может, у него организм не принимает?

Подняв глаза, Каррен, прищурившись, смотрел на него.

– Мне кажется, вы не все понимаете. Так не делается. Я не могу оспаривать выводы подполковника Бейкера. Он, в сущности, прав. И ваш друг – его больной.

Лэндерс вежливо кивал. Ему вдруг подумалось, что его собеседник все-таки уклоняется от прямого ответа, ему не хочется признавать, что пациент прав, предполагая, что он, Каррен, не убежден в необходимости ампутации. Лэндерс молчал.

– Возможно, подполковник Бейкер немного торопит события, – продолжал Каррен. – Но в принципе это не имеет значения. Поскольку ваш Прелл возражает, полковник Стивенс не будет принимать скоропалительных решений. Прелл не даст согласия, это ясно. А подполковник Бейкер просто хочет быть, так сказать, в полной боевой готовности, заблаговременно… Что до назначений, то ему дают только то, что совершенно необходимо, и ничего лишнего. Не воображайте, что среди нас есть чудовища, которые ждут не дождутся, чтобы отхватить кому-нибудь ногу.

Лэндерс все так же вежливо кивал, но чувствовал, что у него что-то происходит то ли в груди, то ли в голове. Ему почудилось, что в него вселяется другой, незнакомый человек и сейчас заговорит его голосом. Почти то же самое было тогда на судне, когда он отделился от себя и его понесло вверх. И та же самая безотчетная злость поднималась в нем, злость и негодование против всего на свете, против целого света.

– Никто так не думает, подполковник. Просто ребята просили сказать, что мы все готовы подписать коллективное ходатайство и передать вам, – резко сказал Лэндерс чужим голосом. – Если вы не против.

Каррен удивленно вскинул голову. Он произнес те же слова, что и Стрейндж в разговоре с Преллом.

– Ходатайство? В армии? Вы что, рехнулись? – Он долго и задумчиво смотрел на Лэндерса. – Вы, я вижу, горой за него, а?

– Его уважают, – отрезал тот, другой внутри Лэндерса. Сквозь гладко выбритое добродушное лицо Каррена Лэндерс видел вершину холма и лица раненых с белыми потеками. – Но дело не в этом, вы нас вряд ли поймете. Мы – порода особая, а на остальных нам глубоко наплевать. Не то чтобы мы за Прелла горой. Каждый из нас… как бы это получше выразиться… как вкладчик. Каждый вкладывает свой крохотный капиталец во всех других. И если кто-то выбывает, мы теряем свой вклад. А терять не хочется, потому что вкладывать больше нечего, понимаете?

– «Не спрашивай, по ком звонит колокол», – процитировал Каррен.

– Джон Донн, как же, – зло усмехнулся Лэндерс. – Это все дерьмо. Теория. Поэзия. У нас – совсем по-другому. У Донна – про человечество. А мы не все человечество. Плевать мы хотели на все человечество. Может, нам на самом-то деле и друг на друга плевать. Но наш единственный капиталец – все же мы сами, другого нет. Поэтому мы готовы подписать ходатайство и подать его куда скажете. А там – будь что будет. Даже если нам светит тюрьма, все равно подпишем с превеликим удовольствием. Лишь бы помочь парню.

Каррен решительно встал из-за стола. Лицо у него было бледное, но не злое. Лэндерс подумал, не переборщил ли он, хотел же быть вежливым и почтительным.

– Вы понимаете, чем это может кончиться? – проговорил Каррен. – Он едва держится. Он же может умереть!

– Пусть лучше умрет, раз ему так хочется. Вам это любой скажет. Дайте парню спокойно умереть, если уж на то пошло. Что у него осталось, кроме как умереть? И умирал он уже, умеет умирать. Мы все умеем.

– Я не могу вам ничего обещать, сержант, – негромко сказал Каррен. – Мы сделаем все, что в наших силах. Поверьте, невелика радость – оттяпать у человека ногу. Но мы можем оказаться вынужденными.

– Значит, вы не хотите, чтобы мы написали ходатайство?

– Пишите, если вам от этого легче. Однако на полковника Стивенса это не подействует.

Выйдя в коридор, Лэндерс прислонился к стене, чтобы собраться с мыслями. Там, в кабинете у Каррена, был и разговаривал другой человек, не он. Такого с ним еще никогда не было. Теперь тот, другой, исчез. И Лэндерс не знал, лучше будет от того, что он сделал, или хуже. Или вообще все понапрасну. Он заковылял назад.

Вернувшись в рекреационный зал, он пересказал Стрейнджу весь разговор, только метафору с вкладчиками обошел – сейчас она выглядела напыщенной и глупой – и не упомянул о двойнике. Ни он, ни Стрейндж не могли решить, будет польза от их затеи или нет.

– Может, это хоть расшевелит Каррена малость, – угрюмо проговорил Стрейндж.

Из своего угла за баскетбольной площадкой Кэрол Файербоу знаком дала Лэндерсу понять, что хочет что-то сказать ему. Лэндерс недовольно покачал головой и снова повернулся к Стрейнджу.

– Уинча бы сейчас сюда, – сказал тот с сожалением.

– Я думал, Уинч Прелла терпеть не может.

– Так оно и есть. Я хочу сказать, не любит, и все. Но это ничего не меняет.

Стрейндж предложил заглянуть в буфет, чтобы посоветоваться с ребятами. Он считал, что ходатайство в любом случае не помешает. Уходя, Лэндерс даже не помахал Кэрол.

Когда они пришли к Преллу, тот, не перебивая, выслушал их. До самого безрезультатного конца. Потом так же молча отвернулся, и из-под его прикрытых век выкатились две слезы. Стрейндж и Лэндерс поняли, что надо потихоньку сматываться.

– Ребята, не обращайте внимания, ладно? – хрипло проговорил Прелл им вдогонку. – Я немножко расклеился. Эта история все нервы мне истрепала.

– Вот Уинч придумал бы что-нибудь, – тихо сказал Стрейндж, прикрывая за собой дверь.