Текст книги "Все девочки взрослеют"

ISBN 978-5-699-45720-5

Перевод: А. Киланова

Аннотация

Долгожданное продолжение книги «Хорош в постели»!

Много лет назад Кэнни приобрела скандальную известность, написав роман, основанный на событиях из ее жизни и неожиданно ставший бестселлером. С тех пор она предпочитает творить в жанре приключенческой фантастики и скрывается от публики под псевдонимом. У нее замечательный муж Питер и дочь Джой, и, хотя отношения с дочерью складываются не лучшим образом, в общем и целом Кэнни довольна своей жизнью.

Но все очень осложняется, когда в руки Джой попадает та самая мамина книга, из которой она узнает массу любопытных подробностей об обстоятельствах собственного появления на свет. Девочка приходит в ужас: если верить книге, для матери она была нежеланным ребенком, а настоящий отец сбежал от нее в другую страну. Значит, она никому не нужна?!

Дженнифер Вайнер – один из самых популярных авторов в жанре современной прозы. Ее литературный дебют – роман «Хорош в постели» – сразу стал бестселлером и был издан в 21 стране. Роман «Подальше от тебя» («Чужая роль») экранизирован, в главных ролях – Камерон Диас, Тони Колетт и Ширли Маклейн.

Дженнифер Вайнер

Все девочки взрослеют

Моей семье.

Отец должен научить ребенка плавать.

Талмуд

Часть 1

ВСЕМ ИЗВЕСТНО

1

В пору моего детства местная газета печатала свадебные объявления с описаниями церемоний и фотографиями невест. По понедельникам два диджея местной радиостанции просматривали фотографии и выбирали «невесту курам на смех» – самую уродливую в Филадельфии из всех, кто принес брачные клятвы на выходных. Ей вручался приз – коробка птичьего корма.

Однажды утром собираясь в школу, я услышала, как это происходит.

– Так-так, страница И-шесть, внизу, да... да, у нас есть претендентка! – сообщил диджей.

Его напарник захохотал и ответил:

– Действительно, такой кошмар ни под одной вуалью не спрячешь.

– Невеста-жирдяйка! Невеста-жирдяйка! – пропел первый диджей, и тут моя мама быстро переключила на Национальное общественное радио.

После этого я всерьез заинтересовалась конкурсом. Каждое воскресенье я внимательно изучала черно-белые снимки, словно собиралась писать по ним тест. Та, что посередине, – уродина? Страшнее той, что в правом верхнем углу? Блондинки всегда симпатичнее брюнеток? Толстые непременно уродливы? Я оценивала фотографии и кипела от злости. Ужасно несправедливо, что данное природой лицо или тело способно превратить женщину в ходячий анекдот. К тому же мне было жаль победительницу. Неужели птичий корм действительно оставляют у нее под дверью? И молодожены, вернувшись после медового месяца, находят коробку? Или друзья и родители быстренько ее прячут? Что чувствует новобрачная, узнав, что выиграла в этом конкурсе? А ее муж, когда понимает, что поклялся любить и лелеять самую уродливую девицу в Филадельфии до тех пор, пока смерть не разлучит их?

Я знала одно: если у меня когда-нибудь будет свадьба, я ни за что не отправлю снимки в газету. В тринадцать лет я ничуть не сомневалась, что у меня куда больше общего со страшными невестами, чем с хорошенькими. Что может быть хуже победы в подобном конкурсе?

Теперь, конечно, я понимаю, что может быть ужаснее пары престарелых шутников с захудалой радиостанции, которые кудахчут над твоей фотографией и подбрасывают под дверь птичий корм. Ужаснее – когда они смеются над твоей дочерью.

Разумеется, я преувеличиваю. И всерьез не волнуюсь. Я взглянула на танцпол, который только начали заполнять гости бар-мицвы и бат-мицвы[1], и мое сердце запело при виде красавицы дочери, танцующей хору[2] в кругу друзей. В мае Джой исполнится тринадцать. По моему скромному и совершенно беспристрастному мнению, свет не видывал более прелестного создания. Она унаследовала мои лучшие черты: зеленые глаза и оливковую кожу, загорелую с ранней весны и до самого декабря. От своего отца, моего бывшего, Джой также взяла все лучшее: прямой нос, полные губы, русые, словно выгоревшие, волосы – темно-золотистые локоны цвета клеверного меда. Моя грудь плюс узкие бедра и стройные ноги Брюса... Раньше я думала, что подобная фигура может быть лишь результатом божественного или хирургического вмешательства.

Я подошла к одной из трех барных стоек, расположенных вдоль стен, и заказала водку с клюквенным соком. Молодой красивый бармен выглядел довольно несчастным в голубой полиэстеровой рубашке с оборками и брюках клеш. Но он, по крайней мере, страдал меньше, чем официантка в костюме русалки, с ракушками и искусственной морской капустой в волосах. Для вечеринки в честь своего еврейского совершеннолетия Тодд выбрал ретростиль семидесятых. Его близняшка Тамсин, будущий морской биолог, выказала почти полное равнодушие. После многочисленных расспросов матери она неохотно пробормотала «океан». Навещая перед праздником доктора Хаммермеша с целью увеличить грудь, уменьшить бедра и удалить миллиметры лишней кожи под глазами, мать близнецов, Шари Мармер, приняла компромиссное решение. В этот морозный январский вечер Шари и ее муж Скотт пригласили три сотни ближайших родственников и знакомых в Национальный конституционный центр на вечеринку «Студия 54 – в мире морском»[3].

Я прошла в дверной проем, задрапированный фальшивыми водорослями и нитками синих бус, и направилась к столу у входа в комнату. Мое имя было выведено изящным шрифтом на раковине гребешка. В ракушке лежал медальон с надписью «Т и Т», что означало «Тамсин и Тодд». Я сощурилась и прочла, что меня и моего мужа Питера ждут за столиком Донны Саммер[4]. Джой еще не забрала свою ракушку. Вглядевшись в бурлящую толпу разгоряченных девчонок, я отыскала свою дочь. В синем платье до колен она исполняла какой-то сложный линейный танец[5], хлопала в ладоши, покачивала бедрами. В этот момент от группы подростков отделился парень. Сунув руки в карманы, он пересек комнату и что-то сказал моей девочке. Джой кивнула и позволила отвести себя за руку под стробоскоп, который разбрасывал по комнате голубоватые «зайчики».

«Моя Джой», – подумала я. Парень топтался на месте, словно нестерпимо хотел в туалет. Об этом не принято говорить, но в реальном мире хорошая внешность служит палочкой-выручалочкой. Красота сметает преграды, подстилает соломку, открывает двери. Ничего страшного, если не вовремя сдашь домашнее задание или приедешь домой с пустым бензобаком. В подростковом возрасте Джой придется намного легче, чем мне. Вот только... только... В ее последнем табеле стояли одна пятерка, две четверки и две тройки, вместо привычных пятерок и четверок. Не говоря уже о сплошных пятерках, которые получала я в ее возрасте, поскольку соображала лучше всех своих одноклассников.

– Она кажется рассеянной, отсутствующей, – начала учительница, когда мы с Питером зашли в школу. – У вас дома ничего необычного не происходит?

Мы с Питером в недоумении пожали плечами. Никакого развода, разумеется, никаких переездов, смертей, катастроф. Миссис Макмиллан сняла очки, положила их перед собой на стол и спросила о мальчиках.

– Ей двенадцать! – возмутилась я.

Учительница сочувственно улыбнулась.

– Вы еще удивитесь, – пообещала она.

Но я не удивлюсь. Другие матери – возможно, но не я. Я пристально слежу за дочерью (возможно, она думает, что даже слишком пристально), знаю ее учителей, друзей, любимого певца (отвратительно писклявого), марку шампуня по двадцать долларов за бутылку, на него улетают почти все ее карманные деньги. Знаю, что у Джой проблемы с чтением, зато в математике она настоящий ас. Больше всего на свете моя дочь любит плавать в океане. Ее любимый фрукт – абрикос, лучшие друзья – Тамсин и Тодд, она обожает мою младшую сестру и боится иголок и пчел. Я бы заметила, если бы что-то изменилось, поэтому и объяснила учительнице, что в жизни Джой все по-прежнему. Учительница улыбнулась и похлопала меня по колену.

– Такое часто происходит с девочками в ее возрасте. – Миссис Макмиллан снова водрузила на нос очки и глянула на часы. – Мир открывает перед ними новые возможности. Уверена, у Джой все будет хорошо. У нее есть голова на плечах и заботливые родители. Главное – не спускать с нее глаз.

«Как будто я за ней не слежу», – подумала я, но улыбнулась, поблагодарила миссис Макмиллан и пообещала звонить в случае чего. Разумеется, когда через полчаса я откровенно спросила Джой, все ли в порядке, дочь пожала плечами и закатила глаза. Любимый жест всех девочек-подростков на свете. Когда я заметила, что это не ответ, дочь сообщила, что учиться в седьмом классе сложнее, чем в шестом, и открыла учебник по математике в знак окончания беседы.

Мне хотелось позвонить ее педиатру, психологу, логопеду или хотя бы школьному директору и методисту. Я составила список вариантов: учебные центры и сайты, предлагающие помощь с домашними заданиями, группы поддержки для родителей недоношенных детей или детей с нарушениями слуха. Питер меня отговорил.

– Прошла всего одна четверть, – рассуждал он. – Дай ей немного времени.

Я отпила из бокала и отбросила прочь волнения, так как прекрасно научилась это делать. В сорок два года я поняла, что, увы, немного склонна к меланхолии и не верю в счастье. Изучаю его со всех сторон, как стакан на блошином рынке или коврик на восточном базаре – в поисках сколов или торчащих ниток.

«К Джой это не относится», – размышляла я, глядя, как дочь пританцовывает и смеется над шутками парня, держащего ее за талию. Джой в полном порядке. Она хорошенькая и везучая. И понятия не имеет, насколько хорошенькая и насколько везучая, как и положено почти тринадцатилетке.

– Кэнни! – Голос Шари Мармер пробился через переполненный атриум Конституционного центра, где гости ожидали ужина.

Я схватила ракушку и бокал и вяло помахала рукой. Шари – блефаропластика и сплошные ярко-красные губы – поспешила ко мне. В «Большом каньоне» ее бюста сверкал новый бриллиант.

– Эге-гей! Кэн-ни! – пропела Шари.

Я мысленно застонала и попыталась отстраниться, но она вцепилась мне в плечо пальцами с французским маникюром. Ее рука оказалась под моей правой грудью, и мне тут же стало мучительно не по себе. Но Шари ничего не заметила.

– Вы с Питером сидите с нами, – сообщила она и увлекла меня в столовую, где стояли тридцать столов с аквамариновыми скатертями. В центре каждого красовалась раковина, увенчанная сверкающим зеркальным шаром.

– Чудесно! – воскликнула я.

Почему мы? У Шари и Скотта есть родственники, бабушки и дедушки, близкие друзья, которые должны были бы сидеть с ними. И в срочном разговоре нужды нет. Наши дети – лучшие друзья, и, хотя мы с Шари так и не стали подругами, позади годы тесного общения. В прошлом месяце мы целый день провели вместе, обсуждая наше последнее увлечение телевизионными реалити-шоу. Заодно начистили тридцать фунтов картошки для Фестиваля латке[6], который ежегодно устраивают для малышей в синагоге. Мы с Питером вполне могли бы расположиться за столиком Глории Гейнор[7] с Каллаханами, либо Барри Гибба[8] с Марисоль Чан, которую я полюбила с первой же встречи на уроке «Музыки вместе»[9].

– Что скажешь?

Шари потащила меня к главному столу. Остановившись, она обвела зал изящной, мускулистой, вероятно подвергшейся липосакции рукой.

– Фантастика! – Я старалась быть вежливой. – Тамсин и Тодд молодцы.

Шари крепче сжала мою руку.

– Ты правда так думаешь?

– Просто супер. Кстати, ты замечательно выглядишь.

Это, по крайней мере, неоспоримый факт. Шари на восемь лет меня старше. До брака и материнства она была моделью в Нью-Йорке. Теперь ее работа – уход за собой, и она трудится усерднее, чем я когда-либо за деньги. Жаря картофельные оладьи на кухне синагоги, я устало и благоговейно внимала рассказам Шари: личный тренер, йога и пилатес, косметолог, восковая эпиляция, лазерные процедуры и окрашивание ресниц, утренняя доставка низкокалорийной и низкоуглеводной пищи. Все-таки хорошо, что я никогда не была красавицей. Не приходится выбиваться из сил, пытаясь сохранить дарованное природой.

– А вечеринка? – волновалась Шари. – Я не переборщила?

– Ни капельки! – соврала я.

Шари вздохнула, когда диджей с золотым медальоном и прической в стиле семидесятых – копия Рика Джеймса[10] до отсидки – подвел ее родителей благословить хлеб.

– Тамсин вне себя от ярости. Говорит, что морская биология – серьезная наука, – Шари изобразила кавычки, согнув пальцы, унизанные драгоценными кольцами. – А я опошляю ее стремления дурацкими раковинами и русалками, – Шари моргнула своими широко распахнутыми благодаря скальпелю глазами. – А по мне, так официантки прелестны!

– Очаровательны, – согласилась я.

– Еще бы, – продолжала Шари. – Мне пришлось приплатить им за бикини. Как-то связано с охраной здоровья.

Она протащила меня через толпу, мимо скатертей цвета морской волны, к столику Донны Саммер. Шесть из десяти мест занимали родственники, два – мы с Питером, а на девятом и десятом устроились программный директор городской общественной радиостанции и его жена. Я помахала мужу, который увлеченно беседовал со знакомым гастроэнтерологом. «Уж лучше Питер, чем я». С этой мыслью я опустилась на стул.

Пожилая женщина слева уставилась на мою карточку, затем на меня. Моя душа ушла в пятки – я уже знала, что последует за этим взглядом.

– Кэндейс Шапиро? Писательница?

– Бывшая.

Я попыталась улыбнуться, расправляя салфетку на коленях. В этот момент гастроэнтеролог показался не таким уж неприятным собеседником. Ну да ладно. Наверное, мне должно льстить, что Шари до сих пор козыряет моим именем. Десять лет назад я опубликовала роман, но с тех пор пииту лишь научную фантастику под псевдонимом. Платят намного хуже, однако я предпочитаю анонимность своим пятнадцати минутам славы.

Соседка положила мне на плечо свою дрожащую руку в пигментных пятнах.

– Знаете, дорогая, я уже давно вынашиваю идею книги.

– Мой муж – врач, – серьезно сообщила я. – Уверена, он поможет вам разрешиться от бремени.

Пожилая особа озадаченно на меня посмотрела.

– Извините, – добавила я. – И в чем же заключается ваша идея?

– Ну, я хочу написать о женщине, которая разводится с мужем после долгих лет брака...

Кивнув, я стала сосредоточенно пить из бокала. Через минуту подошел Питер и взял меня за руку. Я благодарно ему улыбнулась.

– Прошу прощения, – обратился Питер к моей соседке. – Поставили нашу песню. Кэнни?

Я поднялась и направилась с ним к танцплощадке, где несколько взрослых пар толкались среди детей. Помахав Джой, я встала на цыпочки, поцеловала ямочку на подбородке Питера и прильнула к его груди в смокинге. Через минуту я узнала музыку.

– «Do It Till You’re Raw» – наша песня?

– Надо было тебя спасать, так что теперь – наша, – пояснил Питер.

– А я-то надеялась на нечто романтичное, – вздохнула я. – Например, «I Had His Baby, But You Have My Heart».

Я прижалась щекой к плечу мужа и помахала Шари и Скотту, которые пронеслись мимо в фокстроте. Скотт выглядел совершенно счастливым, он буквально раздулся от гордости за детей. Его круглые карие глаза и лысина мерцали в свете дискотечных огней, как и его пояс, сшитый из того же алого атласа, что и платье Шари.

– Даже не верится, что осенью на их месте окажемся мы. – Я внимательно посмотрела на Шари. – Только я, наверное, не стану вставлять силикон.

– Незачем, – согласился Питер и наклонил меня в танце.

Когда песня закончилась, я провела ладонями по волосам – кажется, все в порядке, – а затем по бедрам, затянутым в черный бархат. По-моему, я неплохо выгляжу. Даже дочь одобрила мой наряд. По правде говоря, она довольно вяло пробормотала: «Сойдет», а по дороге в здание заявила, что, если я сниму туфли и стану разгуливать босиком как бродяжка, она официально избавится от родительской опеки. В наши дни детям многое позволено.

Как всегда в подобных ситуациях, мне стало интересно, что думают люди, видя нас с Питером. Недоверчиво удивляются: «Он женат на ней?» Скотт – пузатый и лысеющий, Питер – высокий и стройный. С годами он стал даже лучше выглядеть. Увы, но обо мне нельзя сказать того же, в отличие от Шари Мармер, улучшенной хирургическим путем. «Ладно, – подумала я. – Надо во всем искать положительную сторону. Возможно, люди считают, что я обладаю гибкостью девятнадцатилетней румынской гимнастки, воображением порнозвезды и способна в постели на любые безумства».

Когда диджей поставил «Lady in Red», я расправила плечи и подняла голову. Питер снова обнял меня. Я обязательно стану для дочери образцом для подражания, покажу ей хороший пример. Главное в человеке – характер, а не объем бедер. А если кого-то больше волнует объем бедер, сообщу по секрету, что вешу на целых семь фунтов меньше, чем в день своей свадьбы, спасибо шести неделям адских мук на диете Аткинса. К тому же, не считая начинающегося артрита и редких болей в спине, я отвратительно здорова. А вот Питер унаследовал проблемы с холестерином, из-за чего принимает три вида лекарств.

Я подняла глаза и увидела, что он внимательно на меня смотрит, чуть нахмурившись.

– Что? – с надеждой спросила я. – Хочешь выйти на лестницу?

– Давай прогуляемся.

Он взял у официанта пустую тарелку, положил несколько говяжьих шашлычков и добавил сырых овощей и крекеров. Мы поднялись в Зал подписавших, где стоят статуи, в натуральную величину изображающие людей, подписавших Конституцию.

Я прислонилась к стене напротив Бена Франклина и огляделась.

– Знаешь что? Нашу страну основала кучка коротышек.

– Просто стало лучше с питанием, – пояснил Питер, поставив тарелку на журнальный столик у перил и фамильярно хлопнув Джона Уизерспуна по спине. – Вот и весь секрет. К тому же ты на каблуках.

Я указала на Джорджа Вашингтона.

– Он тоже. Слушай, это у Бена Франклина была венерическая болезнь, или я его с кем-то путаю?

– Кэнни, – нравоучительно произнес Питер. – Рядом с нами – великие люди. Литые бронзовые копии великих людей. Обязательно упоминать о венерических болезнях?

Я сощурилась и прочла биографию Бена на маленькой табличке, прикрепленной к спинке его стула. Ни о каких неприличных парижских сувенирах в ней не говорилось. «История не прочь поработать ластиком», – размышляла я, перегибаясь через перила. Наемные танцоры вертелись, как ужи на сковородке. С потолка опускалась эмблема «Студии 54». Лунный человек на ней читал Тору, вместо того чтобы нюхать кокаин.

– Безумная вечеринка, – заметила я.

– Я тут кое о чем подумал. – Питер пристально смотрел на меня из-за парика Джорджа Вашингтона.

Я уселась на стул перед журнальным столиком.

– О вечеринке Джой?

До бат-мицвы нашей дочери еще много месяцев, но жаркие споры уже начались.

– Нет.

Он сел напротив и ласково, почти робко взглянул на меня из-под длинных ресниц.

– Ты умираешь? – поинтересовалась я. – Можно я возьму твой шашлычок?

Питер выдохнул. В уголках его карих глаз собрались морщинки. Лишь на мгновение блеснули зубы – он пытался скрыть улыбку.

– Эти вопросы никак не связаны. Мне искренне тебя жаль, – продолжала я. – Просто есть ужасно хочется. Ноне волнуйся, сделаю все, что положено верной жене. Буду держать за руку, спать у смертного одра, а после набью из тебя чучело. Все, что захочешь.

– Похороны как у викингов, – произнес Питер. – Ты же знаешь, я мечтаю о похоронах, как у викингов. С пылающими стрелами и Уайклефом Жаном[11], поющим «Many Rivers to Cross»[12].

– Ладно, ладно, – пообещала я. У меня в ноутбуке есть целый файл под названием «Кончина Питера». – Если Уайклеф будет занят, Праса[13] звать?

Питер пожал плечами.

– Можно попробовать.

– Подумай на досуге. Правда, не хотелось бы, чтобы ты являлся ко мне с того света только потому, что я наняла не того гаитянца. Кстати, музыку поставить до или после того, как твое тело сожгут?

– До. – Питер забрал свою тарелку. – Как только тело подожгут, все пойдет прахом. – Он задумчиво пожевал морковку. – Может, меня выставят для прощания в «Аполло», как Джеймса Брауна[14].

– Сначала выпусти альбом. Впрочем, посмотрим, что можно придумать. У меня есть связи. Так в чем дело? – Я проницательно выгнула бровь. – Мечтаешь о сексе втроем?

– Да не хочу я секса втроем! – загромыхал он.

У Питера очень глубокий голос, его далеко слышно. Три женщины в платьях без бретелек, забредшие в зал в поисках свежего воздуха, уставились на нас. Я сочувственно пожала плечами и беззвучно проговорила: «Простите».

– Я хочу... – Муж понизил голос и направил на меня свой горящий взор.

Несмотря на десять лет брака с разговорами о починке крыши и летнем лагере Джой, я по-прежнему таю от взгляда мужа и мечтаю оказаться с ним наедине... и на самом деле обладать гибкостью румынской гимнастки.

– Я хочу ребенка, – признался Питер.

– Ты хочешь... – Мое сердце заколотилось, а бархатное платье внезапно стало слишком тесным. – Вот как. Не ожидала. Серьезно?

Питер кивнул.

– Я хочу завести общего ребенка.

– Ясно, – протянула я.

Вопрос о ребенке не раз поднимался за время нашего брака. В новостях регулярно говорят о какой-нибудь ведущей ток-шоу или певице кантри, родившей двойняшек или тройняшек «при помощи суррогатной матери». Идиотское выражение. Все равно что сказать: «Я поменяла масло в машине при помощи механика», хотя всего лишь подписала счет. Но если мы решим завести биологически общего ребенка, без посторонней помощи не обойтись. Джой появилась на свет на два месяца раньше срока в результате экстренного кесарева сечения, после чего мне удалили матку. У меня больше нет возможности забеременеть. Разумеется, Питеру это известно. Он постоянно подсовывает мне статьи о суррогатных матерях, но ни на чем не настаивает.

По крайней мере, не настаивал до того момента.

– Мне пятьдесят четыре года, – напомнил он.

Я отвернулась и вслух прочла табличку Джеймса Макгенри:

– « Врач, военный советник и политик». И щеголь, как я погляжу.

Питер не обратил внимания.

– Я старею. Джой взрослеет. Еще не поздно. У тебя могут быть жизнеспособные яйцеклетки.

Я захлопала ресницами.

– Право слово, в жизни не слышала ничего романтичнее.

Питер взял меня за руку. Его лицо было таким открытым, полным надежды, знакомым и родным, что у меня голова закружилась от сожаления. Ну почему я родила своего единственного ребенка от придурка бывшего, а не от любимого мужа?

– Ты когда-нибудь об этом думала? – поинтересовался Питер.

У меня защипало глаза.

– Ну... – Я покачала головой и с трудом сглотнула. – Сам знаешь. Иногда.

Конечно думала. Мечтала об общем ребенке, серьезном малыше с лицом Питера и его тонким юмором, похожим на вспышки молний в летнем небе. Идеальном мальчике под стать моей идеальной девочке. Но это все равно что мечтать петь в «Сайпримс»[15], или победить в марафоне, или (в моем случае) участвовать в нем. Лениво грезить о несбыточном, лежа в гамаке, стоя в пробке или перед шлагбаумом.

– Мы и так счастливы, – добавила я. – Мы вместе. У нас есть Джой. И мы нужны ей.

– Джой растет, – мягко возразил Питер. – Пора ее отпустить.

Я высвободила руку и отвернулась. Формально Питер прав. В случае с любой обычной двенадцатилеткой я бы безоговорочно согласилась. Но Джой – совсем другое дело. Ей нужно особое внимание, поскольку у нее проблемы со слухом и чтением. Из-за моего прошлого.

– У нас все замечательно, но ничего не меняется, – настаивал муж. – Мы живем в одном и том же доме, видим одних и тех же людей, ездим на море в Джерси каждое лето...

– Тебе там нравится!

– Все хорошо, – подтвердил он. – Но может быть еще лучше. Не бойся нового.

– Опять он о сексе втроем, – пробормотала я себе под нос.

– Давай хотя бы попробуем. Узнаем, что к чему.

Питер вытянул из бумажника визитную карточку и протянул мне. «Доктор Стэнли Невиль, репродуктивный эндокринолог, кабинет на Спрюс-стрит».

– В том же здании, – уныло заметила я, – что и врач, лечащий мой недавно обнаруженный артрит.

– Он может сделать УЗИ твоих яичников.

– Давно мечтала, – ответила я и вернула карточку.

Я подумала о нашей идеальной жизни. Втроем мы в безопасности, защищены от мира. Мой сад пышно расцвел за десять лет трудов. Розы увили кирпичные стены, гортензии выпустили голубые и сиреневые цветы размером с детскую головку. Дом стал в точности таким, о каком я всегда мечтала. В прошлом месяце семь лет поисков наконец увенчались великолепными золотисто-зелеными старинными напольными часами. Теперь они стоят над лестницей и мелодично отбивают время. Все идеально, не считая небольших проблем с успеваемостью Джой. Да и те, несомненно, вполне исправимы.

Питер коснулся моего плеча.

– Что бы ни случилось, выйдет у нас или нет, нам и так хорошо. Я счастлив, ты знаешь.

Я кивнула. Внизу из кухни потянулась вереница официантов и официанток в гимнастических костюмах и бикини. Они несли салатные тарелки. Мои глаза по-прежнему щипало, а в горле застрял комок. Но я не собиралась реветь посреди Конституционного центра, поскольку представляла, какие слухи распустит Шари, если узнает.

– Хорошо, – согласилась я.

– Кэндейс, – нежно прошептал Питер. – Пожалуйста, не надо так переживать.

– Я не переживаю, – соврала я.

Муж протянул мне свою тарелку, но, как ни странно, я совсем не хотела есть. Так что я поставила ее на стол и вслед за Питером спустилась по лестнице. Луна за окном высоко в небе заливала лужайку серебристым светом.

2

Тодд плюхнулся на кровать и уставился на меня.

– И чем вы там занимались? – спросил он.

Я вытащила заколки-невидимки из волос и молча улыбнулась. Кудри рассыпались по плечам.

– Мы твои лучшие друзья, – умолял Тодд. – Джеймс – наш двоюродный брат. Мы можем многое о нем рассказать. По-моему, он просто красавчик.

Тамсин, лежавшая на полу в спальном мешке, скривилась и шумно перевернула страницу книги. Тодд до сих пор был в костюме, а его сестра избавилась от платья, как только закрылась дверь моей спальни. В ночной рубашке «Властелин колец» и пижамных штанах она казалась намного счастливее. Тамсин смыла весь макияж, который мать заставила ее нанести, и веснушки на ее носу вновь засияли в полную силу.

– Ничем мы не занимались, – отмахнулась я.

В этот момент Френчель, моя собака, запрыгнула на кровать.

По правде говоря, я три раза танцевала с Джеймсом, пятнадцатилетним двоюродным братом Тодда и Тамсин. Джеймс предложил мне отпить из своего бокала, в котором оказался виски с лимонным соком (с виски ему помог старший брат), и я согласилась. А потом он позвал меня в темный зрительный зал, где обычно крутят мультимедийную презентацию «Заря свободы», и прижал к обитой тканью стене. Мы стояли в темноте, на нем – рубашка и галстук, на мне – его пиджак, и целовались, совсем как в фильме или, по крайней мере, в музыкальном клипе. Я немного испугалась, когда Джеймс начал о меня тереться. Потом он положил руку мне на грудь, и я убрала, он не стал класть обратно, и я расслабилась. В зале было так темно, что я могла представить на его месте кого угодно. Сначала я вообразила, что он – певец Дастин Талл. Мне понравилось. Потом – Дункан Бродки, моя школьная любовь. Тогда мне еще больше понравилось. Необычно было стоять в темноте и чувствовать, как тонкие губы Джеймса вжимаются в мои так сильно, что чувствуется выпуклость зубов.

– Ты такая красотка, – пробормотал он мне на ухо.

Это было самое приятное, и я поверила в его искренность.

Думаю, в этом платье я и впрямь хороша.

Джеймс снова ухватил меня за грудь и сильно ущипнул. Я отпихнула его и насмешливо, почти надменно сказала:

– И не надейся.

Получилось совсем как у Тэрин Таппинг – звезды телесериала «Только для девочек». Вот уж кто настоящая красотка! Она всегда отшивает парней, которые заходят слишком далеко. Я выбрала самые подходящие слова и тон, и Джеймс немедленно отступил. Я думала, он разозлится, но он, похоже, ничего другого и не ожидал, словно именно так и должны вести себя красотки.

– Колись, колись! – настаивал Тодд.

Я покраснела, вспоминая руки и губы Джеймса и то, как уважительно он посмотрел на меня, но рассказывать ничего не стала, тем более что Тамсин еще ни разу не целовалась. К тому же, если я поделюсь с ними, Тодд немедленно всем растреплет. Например, своей матери.

Френчель свернулась клубочком, потом растянулась и мерно засопела. Лестница заскрипела под медленными шагами матери. Я перекатилась и зарылась лицом в подушку. Как обычно, мама на мгновение остановилась, восхищаясь часами.

– Ш-ш-ш, – прошептала я. – Это мать.

Тишину нарушала лишь Тамсин – она то вынимала зубную пластинку изо рта, то вставляла обратно. Наконец мать направилась к себе в спальню. Я перекатилась на спину, уставилась в потолок и завела свою любимую шарманку:

– Десять причин, по которым я терпеть не могу свою мать.

– Началось, – пробормотала Тамсин.

– Пардон, – сказал Тодд и направился с пижамой в ванную.

Я проигнорировала обоих.

– Первое: ее сиськи.

– Нормальные сиськи, – возразила Тамсин, не отрывая глаз от «Мира призраков»[16], подаренного мной на Хануку и заменившего предыдущий экземпляр, который она зачитала до дыр.

Вернулся Тодд, босой, в льняной полосатой пижаме, пахнущий кремом от прыщей и мятной зубной пастой. Темно-коричневые волосы были зачесаны назад, губы, нос и дуги бровей в точности повторяли сестринские. Хотя Тодд пока не интересуется девочками и относится к ним только как к друзьям, это, наверное, последний раз, когда ему позволили ночевать в одной комнате с нами. («Я уже мужчина», – сказал он, скорчив гримасу.) Дело в том, что завтра у Мармеров званый завтрак. Еду привезут в шесть утра, и миссис Мармер решила, что нужно дать близнецам как следует выспаться, невзирая на опасность совместной ночевки.

– Просто они... ну, ты знаешь, – Тамсин повернулась на бок. – Они большие.

Я вздохнула. Тодд и Тамсин – мои лучшие друзья с детского сада. Мы познакомились в тот день, когда Мэтью Свотнер начал дразнить меня из-за слухового аппарата и обзывать Робозавром. Близнецы забрались ко мне в песочницу и велели Мэтью убираться. У Тамсин были косички с красными лентами, у Тодда – красная бейсболка. Тодд дал мне поносить бейсболку, а Тамсин повязала на руку одну из ленточек. За обедом они сели по обе стороны от меня и сверкали глазами на Мэтью и всех, кто только осмеливался посмотреть в нашу сторону. «Твои личные “Плоды ислама”[17]», – сказала мать, когда впервые их увидела. До сих пор не знаю, что она имела в виду. Ясно одно: Тамсин и Тодд так и не поняли, какое чудовище моя мать.

– Ее сиськи попросту нелепы, – продолжала я. – Знаете, какой у нее размер лифчика? Девяносто «джи».