Текст книги "Все девочки взрослеют"
Автор книги: Дженнифер Уайнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
– Тебе нужен женский совет! – воскликнула она. – Кэнни, я тебе помогу! Ты хочешь похудеть? – Она сделала паузу. – Или у тебя проблемы в постели?
– Мне не нужен совет, – поспешно отозвалась я. – Мне нужно...
Настал момент истины.
– Мне нужно, чтобы ты мне кое-что одолжила.
– Что? – удивилась Элль.
– Прошу прощения, дамы, – вмешалась моя массажистка. – Пора делать обертывания.
И она стала объяснять суть процедуры. Не могла подождать немного! Итак, нас обмажут экстрактом ивовой коры, обернут серебристыми термозащитными одеялами, как картошку в фольгу, выключат свет и оставят впитывать полезные вещества всеми порами. Массажист намазал лосьоном ноги и руки Элль, обернул сестру одеялом, словно буррито, и положил ей на глаза мягкую подушечку. Массажистка проделала то же со мной.
Наконец свет погас и в комнате воцарилась тишина, если не считать шелеста одеял и хора над головой. Мы лежали на спинах, не в силах пошевелиться.
– Денег у тебя и без меня хватает, – рассуждала Элль.
– Верно.
– Одежда?
Ха!
– Не-а.
– Аксессуары? Накладные пряди? Старые номера «Вог»?
– Мы с Питером хотим завести ребенка, – начала я. – У меня есть жизнеспособные яйцеклетки, с его спермой тоже все в порядке, так что... гм. Ладно. Нам нужна суррогатная мать.
Я умудрилась повернуть голову, высвободить одну руку и схватить сестру за плечо.
– Было бы здорово! Ты могла бы переехать к нам до рождения малыша...
Элль села, чуть не съехав с покрытого клеенкой стола.
– Чего-чего ты от меня хочешь?
– Я думала, может, ты решишь... ну, знаешь... помочь нам.
Ее подушечка свалилась на стол. Даже в полумраке я видела, как раскрылись глаза Элль.
– Я должна буду переспать с твоим мужем?
– Нет! О боже! – Я вдохнула побольше воздуха – Оплодотворенное яйцо просто впрыснут тебе в...
– Что? Когда? Сейчас?!
Элль соскочила на мозаичный пол и начала выпутываться из серебристого кокона. Я запоздало вспомнила, что спа-салон расположен в одном здании с врачебными кабинетами, чтобы ухоженные филадельфийские дамы могли колоть ботокс или отбеливать зубы между массажами и скрабами. Наверное, Элль заметила пару белых халатов по дороге из раздевалки в бассейн и решила, что джакузи и массаж – прелюдия к оплодотворению в духе «Ребенка Розмари».
– Успокойся! – прошептала я.
Массажист приоткрыл дверь и обнаружил, что я по-прежнему нахожусь на столе, в то время как полуголая Элль скачет по комнате и пытается содрать одеяло, точно новорожденный птенец скорлупу.
– Дамы, у вас все в порядке?
– Все отлично, – заверила я и тоже спрыгнула на пол.
– Элль, не надо так переживать!
После долгих уговоров красная и задыхающаяся сестра позволила массажисту снова завернуть ее в одеяло и водрузить на стол. Я легла рядом.
– Полагаю, твой ответ – нет? – на всякий случай спросила я.
– Точно, – сказала Элль. – Простоя... в смысле, не обижайся, Кэнни, но я не хочу беременеть. По-моему...
Сестра умолкла и принялась разглаживать складки одеяла.
– Что по-твоему?
– По-моему, мы вообще не созданы для материнства. Ну, знаешь. Столько всего...
Она хлопнула ладонью по столу, как бы подразумевая развод родителей, предательство отца, мамин переход в стан лесбиянок на старости лет, весь этот бред.
– Но я подумаю.
– Ты не обязана...
– Нет, я подумаю.
– Тебе надо прочесть «Что увидишь, то получишь», – в тысячный раз произнесла Элль.
Я катила тележку по овощному отделу магазина натуральной пищи, который только что открылся через дорогу от маминого ранчо. Мы отправились в него после спа, намереваясь закупить продукты для традиционного маминого пасхального пира. Беспристрастного, политкорректного, бесполого седера, на котором Бог зовется Могуществом, а Мариам упоминается не реже Моисея.
– Зачем?
Я взяла кисть винограда, пакет золотисто-алых вишен и упаковку крупного желтого изюма для фруктового компота. Мать заохала, словно от боли.
– Что случилось? – удивилась я.
Она молча указала на ценник.
– Мама, но это же вишни! Могу себе позволить!
– Не обращай на нее внимания, – посоветовала сестра. – Прочти книгу. Может, если ты вообразишь желаемое...
– Мысль интересная, но не уверена, что смогу наворожить себе новую матку.
– Да, пожалуй, – согласилась Элль. – Тогда попробуй представить конечный результат. Ребенка.
Я взяла пинту безгормональных сливок с молоком. Мать запыхтела.
– Ну, что еще? – спросила я.
– В супермаркете они стоят доллар девяносто пять.
– Я не в супермаркете. Я здесь.
– Я учила тебя другому! – возмутилась мать.
– Это точно, – пробормотала Элль, бросая банку тапенада[72] на коробку с мацой. – Каждое лето – три ребенка в одной постели в гостинице при аквапарке.
– Ты обожала аквапарк! – возразила мать.
– Невозможно обожать аквапарк семь лет подряд, – заявила Элль. – Особенно если спишь в одной постели с братом.
Я покатила тележку в мясной отдел, где в специальном холодильнике, подобно драгоценности в витрине, красовалось мясо, состаренное сухим способом[73]. Я указала на ростбиф. Мать схватилась за голову и застонала.
– Не хочешь – не ешь, – разозлилась я. – Но твоей запеканкой я не питаюсь.
Я взяла фокаччу, оливки, кусок сладкой горгонзолы, инжир и листовой салат. Элль тем временем улыбалась мяснику в белом халате. Судя по всему, внимание ему льстило. Он положил мясо на колоду и занес нож.
– Вам с косточкой? – обратился он к сестре.
Я закатила глаза.
– Как по-твоему? – прошептала Элль, пока мясник заворачивал ростбиф. – Он гей или просто ухоженный?
Я взглянула на парня.
– Понятия не имею. Задай этот вопрос маме.
– Еще чего, – фыркнула Элль. – Она и в себе-то не разобралась, пока ей не стукнуло пятьдесят шесть. Тоже мне эксперт.
Сестра в своей мини-юбке из розово-фиолетовых атласных ленточек, черном трико, короткой джинсовой куртке, чулках в сеточку, ковбойской шляпе и ярко-розовых сапогах зашелестела по проходу. Я направилась к кассе. Интересно, откуда в тележке взялись лишние продукты на тридцать долларов (черничный мед, домашняя пастила, бальзамический уксус двадцатилетней выдержки)? На кассах мама выхватила у меня чек, прищурилась через бифокальные очки и, пошатываясь, побрела к кафе.
– Дай маме нашатырь и помоги мне все сложить, – велела я сестре.
Элль взяла бумажный пакет и стала запихивать в него свои покупки. Лимонный гель для тела. Натуральная мочалка из люфы. Пластиковая бутылка с соком розового грейпфрута. Джейн Майер гордилась бы своей ученицей. Я взяла бутылку сока и взболтала.
– Когда я носила Джой, мне ничего другого не хотелось, – вспомнила я. – Я думала, что будет тянуть на сладкое или соленое, на пикули и мороженое. Вроде того. Но хотелось только грейпфрутового сока.
– Звучит ужасно романтично.
С лица Элль еще не сошел румянец после сауны. Она явно встревожилась.
– Это не намек. Просто пришло в голову. Все было не так уж плохо, – задумчиво пробормотала я, убирая грейпфрутовый сок в пакет. – Сначала, конечно, целыми днями тошнило, но потом все прошло. Я даже часто забывала, что беременна. И завела действительно хороших друзей.
– У меня есть друзья, – сообщила сестра. – К тому же я бы непременно заметила, что покрылась растяжками и не хожу, а ковыляю как утка. Помнишь, какой ты была огромной? – Она содрогнулась. – Как грузовик.
Я поморщилась. Разве? Или уже стерлось из памяти, как было на самом деле?
– Может, как маленький грузовичок?
Элль даже не улыбнулась.
– Мне понадобится новый гардероб. – Ее лицо прояснилось. Вероятно, при мысли о прелестных нарядах для беременных. – Вообще-то беременность – это шикарно. Все кинозвезды плодятся и размножаются.
Я кивнула. Помнится, когда Джой была маленькой, Элль заходила в гости почти каждую неделю. Сидя на полу, сестра лепила из коричневого пластилина какашки и оставляла на краю унитаза. Она выискивала мелочь для музыкального автомата и водила племянницу в ретроресторан. Читала ей «Ас уикли» и «Ин тач». (Как-то раз, укладывая дочь спать, я пропела: «Крошка – звездочка моя». «Звезды, – сонно пролепетала Джой. – Они такие же, как мы».)
– Это серьезное решение, – сказала я, прежде чем Элль начала перечислять животики кинозвезд, скрупулезно подсчитанные таблоидами. – Я только хотела, чтобы ты подумала.
Элль засунула в пакет хлеб и зелень.
– Я не смогу пить, не смогу курить...
– Ты куришь? – вмешалась мама, подойдя к кассовой ленте.
Элль нахмурилась.
– Нет, мама. Я ни разу в жизни не курила, Джош не пробовал пива, а Кэнни не потратила семнадцать долларов на вишни.
Мама снова отошла. Элль прикоснулась пальцем к своим блестящим губам, вероятно вспоминая, от каких еще пороков придется отказаться из-за беременности. Наконец мы втроем вышли из магазина. Я открыла багажник мини-вэна и выложила свой последний козырь.
– Мы тебе заплатим.
Сестра поправляла волосы под ковбойской шляпой. Услышав волшебные слова, она замерла.
– Сколько?
– Если тебе интересно... если собираешься всерьез подумать... многие фирмы предлагают услуги суррогатных матерей. Уверена, они подскажут тебе примерный размер компенсации.
– И почем нынче дети? – небрежно бросила Элль.
– Пятьдесят тысяч долларов, – выпалила я первое, что пришло в голову.
Глаза Элль засверкали.
– Знаешь что? У меня есть подруга, Сара. Она очень милая... по-моему, вы однажды встречались. Она обожает детишек. Уверена, она охотно согласится. Может, позвонить ей? – Элль умолкла и загрузила в багажник еще пару пакетов. – А мне – комиссионные.
Я прислонилась к машине.
– Элль, желающие найдутся. Но я надеялась на твою помощь.
Она вздохнула.
– Я просто не могу себе этого представить.
Сестра прошмыгнула мимо матери и забралась на сиденье.
– Мне ведь будет казаться, что это мой ребенок.
– Не знаю, – засомневалась я. – Возможно.
– Мой ребенок, – повторила сестра. – Значит, я стану матерью?
Я и правда не знала. Можно ли просить сестру или любую другую женщину носить ребенка и терпеть родовые муки, а потом отдать малыша? Сама бы я на такое не согласилась. Я села в машину, повернула ключ зажигания и выехала с парковки. Позвякивая браслетами, Элль взяла меня за руку.
18
Начался первый учебный день после весенних каникул. Мы обедали за столом Эмбер Гросс.
– Кто-нибудь знает, как добраться до Саут-Оранж, Нью-Джерси? – обратилась я к присутствующим.
– Угони машину, – предложила Тамсин, не отрывая глаз от учебника природоведения.
В отличие от остальных девочек в розовом и голубом Тамсин надела свой обычный серый свитер с капюшоном. Как всегда, волосы закрывали ей лицо, так что было видно только кончик носа.
– Ха-ха, – проговорила я.
Тамсин после ночевки на день рождения охладела ко мне. Вероятно, у них с Эмбер вышла ссора, когда они проснулись. Меня тогда не было дома, но сколько я ни выпытывала у Тамсин, та пожимала плечами и отвечала, что ничего не случилось.
– Почему ты едешь одна? – удивился Дункан Бродки.
– Хочу попасть на бар-мицву троюродного брата.
Дункан наклонил голову.
– Так пускай родители отвезут.
– Это брат по другой линии.
Я смотрела, как Дункан размышляет, вращая длинными пальцами зеленое яблоко.
– Не с отцовской и не с материнской?
– Можешь сесть на поезд, – вмешалась Тамсин.
Вот это мне в ней и нравится! Даже если кажется, что она не слушает, на самом деле это не так. Тамсин достала из рюкзака ноутбук.
– Сейчас посмотрим... Трамвай от Тридцатой улицы до Трентона, затем Нью-Джерси-транзит до Метро-парк и автобус до Саут-Оранж...
Тамсин просматривала расписание, а я записывала маршрут. Если я уеду из Филадельфии в восемь утра, то доберусь до места к одиннадцати, и если покину бар-мицву в пять вечера, то легко успею домой к восьми. Скажу матери, что пошла к Тамсин, и дело с концом. Отлично! Только вот...
Я кашлянула – не помогло. Тогда я похлопала Эмбер по плечу.
– Что бы ты надела на дневную бар-мицву в Нью-Джерси? – поинтересовалась я, когда Эмбер обернулась.
В восемь утра в субботу я вытащила учебники из рюкзака и сунула под кровать. Вместо них я взяла темно-синее платье на тонких бретельках, которое мне одолжила Эмбер, ее черные балетки, пару белых спортивных носков («Для танцев», – пояснила она) и маленький баллончик мусса для волос, содержащего блестки.
Выйдя из дома, я повернула не налево, к Белла-Виста, а направо. Перешла Южную улицу, затем Ломбард, затем Пайн. На Спрюс-стрит села в автобус, и он довез меня до Тридцатой улицы. Под высокими потолками вокзала, среди толп людей с чемоданами на колесиках и детскими колясками, я казалась себе букашкой на мраморном полу. Я засунула в автомат пластиковую карточку и купила билет в оба конца. Затем зашла в туалет, надела платье Эмбер, вернулась и села на изогнутую деревянную скамью с высокой спинкой. Положив рюкзак на колени, я уставилась на гигантское табло над справочным бюро. Мерцающие буквы скоро подскажут, что пора идти.
– Джой?
Я обернулась и увидела Дункана Бродки. Он облокотился на спинку скамьи.
– Привет, ты уснула, что ли? Зову тебя, зову. Слушаешь музыку?
Он игриво коснулся моих волос в поисках наушников. Я покраснела и отпрянула. Только бы он не заметил слуховой аппарат!
– Н-нет, – заикаясь, отозвалась я. – Просто задумалась.
– Глубоко задумалась, – улыбнулся Дункан.
Я сделала вид, что и правда размышляла о судьбах мира, а не о том, успею ли купить сок и есть ли в кофейне мой любимый сорт.
– Едешь на ту самую бар-мицву? – спросил он.
Я кивнула и плотнее запахнула джинсовую куртку. В платье Эмбер мне было не по себе.
– А ты что здесь делаешь?
– Направляюсь в Нью-Йорк к отцу, – Дункан перепрыгнул через скамью и сел рядом со мной.
На нем были брюки хаки (с обшлага свисала нитка), кеды с развязанными шнурками и бейсболка.
– Пойдем с ним смотреть, как «Янкиз» позорятся. – Дункан полез в карман. – «Ментос»?
– Да, гм. Конечно! – Я взяла мятную конфету. – Ты совсем один едешь?
Прозвучало ужасно по-детски. В конце концов, я тоже одна.
– Я всегда один езжу, – кивнул он. – То есть начиная с этого года. Слушай, ты ведь умная?
«Была когда-то», – подумала я, но промолчала. Дункан нагнулся и достал учебник по алгебре. Мы делали его домашнее задание, пока табло не показало – пора. Дункан подхватил наши рюкзаки и повел меня к эскалатору на поезд.
Через полтора часа, красная и взволнованная, я вышла из автобуса на углу Гилман-авеню в Саут-Оранж. Свежая тушь и помада, шикарная прическа из «Аллюр». (Я добавила локоны над ушами, прикрывая слуховой аппарат.) «Дункан Бродки», – пронеслось в голове. Рядом никого не было, и потому я произнесла вслух:
– Я нравлюсь Дункану Бродки.
День обещал быть чудесным. В ясном воздухе парила золотая пыльца, слышен был гул машин. Слева от меня находилась автозаправка, через улицу, на углу – булочная. Сердце колотилось, было весело и немного страшно. Вдруг я не смогу найти синагогу? Вдруг пропущу автобус или поезд и не доберусь домой вовремя? Я не сразу сообразила, куда идти. Но тут же увидела синагогу «Бет Израиль» («Община неравнодушных»). Она была похожа на огромную белую бетонную лодку, наполовину торчащую из невидимого океана.
Я направилась через парковку, в этот момент рядом остановился зеленый «универсал». Окно с пассажирской стороны опустилось.
– Привет, Джой. – Это была Эмили, жена Брюса. Она помахала мне узкой ладошкой. – Как ты сюда попала?
По моей спине побежали мурашки.
– Родители подбросили.
Эмили кивнула. Мать называет ее бабочкой-крапивницей, так как у Эмили множество аллергий. Второе прозвище – «Арахис атакует», потому что самая страшная аллергия у Эмили и ее детей на арахис. Третье – «мажорная фифа», поскольку Эмили из богатой семьи. Конечно, все эти определения при мне не произносятся. Я узнала их благодаря тете Элль и Саманте, внимательно прислушиваясь и читая по губам, когда они не замечали, что я рядом. На людях мать всегда вежлива с Эмили, равно как и с Брюсом. Я и не подозревала, что с Эмили связана интересная история, пока не прочитала мамину книгу.
В «Больших девочках» Дрю бросает Элли и находит новую подружку по имени Зара (разумеется, Элли зовет ее Заразой и никак иначе). Зара начинает встречаться с Дрю, хотя Элли беременна. Зара и Дрю случайно встречают Элли, то есть маму, на матче «Филлиз». Зара ставит Элли подножку, когда та поворачивается боком, собираясь пройти через турникет. Элли падает на бетонный пол, из-за чего дочка Элли, Хоуп, рождается недоношенной, совсем как я.
Я часто вспоминаю эту историю, но никак не могу поверить, что Эмили действительно кого-то толкнула. Она маленькая и робкая, откуда ей набраться смелости для нападения на мою мать, которая не маленькая и не робкая? Не говоря уже о силе. Во многих рецензиях «Больших девочек», вывешенных в Интернете, говорится, что сюжетные повороты книги слишком невозможны и натянуты. «История Элли из сомнительной становится попросту неправдоподобной», – утверждается в одной из них. Я решила, что стычка у стадионного турникета – один из таких поворотов. Но тем не менее по-новому смотрю на жену Брюса. Как и на многих других людей.
Чувствуя себя неловко, я стояла перед «универсалом», пока Эмили вынимала Макса из автомобильного кресла. Брюс и его старший сын Лео тоже вышли, хлопнув дверцами. Лео девять лет, Максу четыре. (Моя мать называет их «продюсерами»[74], когда думает, что я не слышу.) У обоих песочные волосы Брюса, как и у меня, только у Макса прямые, а у Лео вьются. Оба мальчика бледные, в мать, но Лео тощий, угрюмый и носит очки, а Макс кругленький и сладкий, как пончик в сахарной пудре.
– Джой! Джой! – напевал Макс, танцуя вокруг меня.
На обоих мальчиках были брюки хаки и рубашки. Младший уже пролил яблочный сок на галстук.
– Джой приехала! Привет, Джой! Привет! Привет!
– Привет, Макс! – Я поцеловала его липкую щеку.
– Как дела? – улыбнулась мне Эмили.
– Хорошо.
Я оглядела ее. Платье в цветочек, туфли с бантиками на низких каблуках. Волосы убраны со лба ободком в тон. Наверное, когда они с матерью разошлись, Брюс решил найти женщину прямо противоположной внешности. Моя мама крупная, высокая и грудастая. Эмили низенькая и хрупкая, носит платья в цветочек с кружевными воротничками или футболки из отделов одежды для мальчиков. У мамы каштановые волосы, зеленые глаза и оливковая кожа. У Эмили русые волосы и голубые глаза. Она прикладывает пальцы к тонким губам и нервно смеется, словно кашляет. Мать откидывает голову и гулко хохочет, так что слышно через улицу.
К тому же у Эмили множество аллергий, за что ее и наградили прозвищами. Аллергия на орехи, молочные продукты, пшеницу, клейковину. Также на латекс (обычный лейкопластырь ей не подходит), цинк (приходится покупать специальный солнцезащитный крем), яйца (прощайте пироги, пирожные и выпечка из супермаркета), слюду (никакой косметики) и даже дым. («Все-таки Бог покарал Брюса», – как-то раз сказала мама Саманте. «Сомневаюсь. Наверное, он смолит травку в подвале. В этом отношении торчки весьма изобретательны», – возразила та.)
Отец Эмили управляет каким-то хеджевым фондом и, по словам тети Элль, «живет во дворце в Гринвиче». Мать Эмили выращивает призовые гортензии и занимается благотворительностью. («Организовывает балы в поддержку слепых», – как-то фыркнула тетя Элль.) Эмили ни в чем не нуждается, но все равно работает – воспитательницей в детском садике при школе Лео и Макса. По-моему, она устроилась туда, чтобы лично отбирать у сыновей арахис и цинк. Мальчики унаследовали все ее аллергии плюс аллергию на плесень и домашних животных.
– Как дела в школе? – обратилась ко мне Эмили, когда мы шли через парковку.
– Хорошо.
– Я тоже хожу в школу, – сообщил Макс, размахивая пакетиком сока. – Учительниц зовут мисс Меган и мисс Шэннон. У нас есть мольберты для рисования и песочница. Мне нравится твое бальное платье! Ты похожа на Белль из «Красавицы и чудовища»! Белль, которая любит читать!
Он запел низким гнусавым голосом (у Макса ужасная сенная лихорадка всю весну и лето, а осенью эстафету перехватывает аллергия на плесень):
– Сказка так стара...
Я взяла Макса за руку и провела через высокие двери синагоги. Как только мы вошли, Эмили забрала у Лео электронную игру. Тот поворчал, но отдал. Я присела на скамейку в фойе, сняла куртку и кеды, сунула их в рюкзак и надела балетки Эмбер.
Когда я встала, Брюс поцеловал меня в щеку. Он пах мылом и коричной жевательной резинкой и, как обычно, слишком часто моргал.
– Рад, что ты приехала, – сообщил он.
– Я тоже, – произнесла я.
Чистая правда, хотя я немного нервничала. В рюкзаке лежали билеты на поезд и автобус, двадцать долларов на покупки и носки для танцев. Больше всего радовало, что здесь меня почти никто не знает. А также мою мать и мою историю. Может, это шанс совершить то, что не удалось дома? Стать другим человеком? Люди будут смотреть на нас с Максом и Лео и думать: «Обычная семья». Ведь мы с братьями так похожи! Я вытянулась в струнку, достав головой до подбородка Брюса. Я чувствовала себя красивой и ужасно взрослой.
Мы впятером направились к святая святых следом за женщиной в розовой твидовой юбке и пиджаке, мужчиной в темном костюме и тощенькой, хрупкой девочкой моих лет со светлыми волосами. На девочке было шоколадное платье, почти как у Эмбер, и балетки. «Откуда только Эмбер все знает?» – удивилась я. И улыбнулась. Ведь, судя по моей одежде, я тоже все знаю.
Брюс пожал руку мужчине и поцеловал его жену в щеку.
– Это моя дочь, Джой, – представил он.
Кажется, пара удивилась.
– Это Джессика, – указал Брюс на девочку.
Мать чуть подтолкнула Джессику, и та шагнула вперед, разглаживая концы светлого «боба».
– Привет, – сказала она.
Мать и отец выжидающе на нее смотрели.
– Хочешь сесть со мной? – добавила Джессика.
– С удовольствием, – ответила я.
Джессика быстро взяла меня за руку, бросила родителям: «Увидимся!» и ринулась в святая святых. Не взяла даже программку или молитвенник. Поэтому я взяла два.
– Вот они, – выдохнула Джессика и побежала к проходу, где сидели три десятка детей.
– Вечеринка намечается что надо, – щебетала она. – Обещали ледяной суши-бар. Все дети получат в подарок именные шоколадные золотые карты «Американ экспресс».
– Шоколадные золотые карты?
– Ну, шоколадные карты в золотой фольге. Сперва пытались найти платиновую, но потом мать Тайлера сообразила, что она похожа на обычную. Всем привет! – крикнула Джессика. – Это...
Она уставилась на меня, открыв рот идеально круглым удивленным «О».
– Ради бога, прости, я забыла твое имя.
– Не говори «Бог» в синагоге, – сделала ей замечание одна девочка.
– Джой, – напомнила я.
Дети потеснились, и я села. Обычная девочка в темном тесном платье в ряду девочек в темных тесных платьях. Потолок святая святых парил так же высоко, как на вокзале.
Прежде я посещала только бар– и бат-мицвы в Центральной городской синагоге. Так что та синагога оказалась самой большой и роскошной из всех, в которых я была. В зал набилось не меньше пары сотен человек, но все равно три четверти сидений остались свободны. «Ну ладно, – решила я. – По крайней мере, молитвенники те же самые».
– Страница шестьдесят два, – начал высокий равви.
Его седоватые волосы прекрасно сочетались с серебряной нитью талита[75] и серебряной бахромой бимы – возвышения. С бимы Тайлеру предстояло читать Тору. Интересно, равви выбрали под стать зданию?
Джессика неправильно открыла молитвенник и удивленно уставилась в него.
– Нет. – Я показала ей. – Вот так.
– А, да. Спасибо, – кивнула она.
Тайлер, точно кукла чревовещателя, сидел на высоком деревянном стуле рядом с ковчегом. Казалось, его вот-вот стошнит, или он потеряет сознание, или то и другое одновременно. Наконец кузен встал и неуверенно направился к возвышению. На нем был темно-синий костюм и серебристо-синий галстук. К копне кудряшек была приколота синяя атласная ермолка. Тайлер наклонился к микрофону, и тот завизжал, словно от страха. По толпе прокатился смешок. Равви нагнулся, что-то прошептал Тайлеру на ухо и поправил микрофон. Кузен потеребил заколку. Я видела, как дергается его горло. Он сглотнул и начал сначала.
– Пожалуйста, откройте страницу шестьдесят три и вдумчиво читайте вместе со мной, – пропищал он.
Снова смех. Кадык Тайлера дернулся.
– Вдумчиво, – повторил он и начал читать ашрей[76].
Открыв молитвенник, я повторяла со всеми. По-моему, это хорошая тренировка. «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею силой твоею, и всем разумением твоим, и всею душою твоею». Джессика не стала читать ни транскрипцию с иврита, ни английский вариант. За целый абзац до того, как Тайлер закончил, она закрыла книгу и стала переговариваться с соседкой, причем несколько раз повторила имя «Зак».
Тайлер неуверенно прочел благословение – молитву о единственном Боге – и заупокойную молитву. Равви, вероятно, услышал говор и смешки. Он довольно строго сказал, что сегодня все евреи мира читают эти молитвы, как читали каждый Шаббат своей долгой и печальной истории преследований и изгнания. Джессика заткнулась.
Паства затаила дыхание, когда равви поднял Тору – пятисотлетний пергамент, который, по его словам, предназначался для фашистского музея мертвой религии. Во время освобождения Германии британские солдаты спасли эту Тору и десятки других. После реставрации свитки разослали в синагоги всего мира. Руки равви тряслись, когда он держал над головой пергамент на двух тяжелых деревянных валиках.
– Это слово Господне, данное Моисею на горе Синай.
Равви положил Тору. Все выдохнули. Тайлер коснулся талитом пергамента, поднял его к губам и поцеловал в знак уважения к слову Господню. Ломающимся голосом он начал старательно читать еврейские слова положенного отрывка из Книги Чисел. Я вторила Тайлеру, вздрагивая, когда тот запинался, и мысленно обещала себе, что справлюсь лучше.
Джессика захлопнула свое Пятикнижие, залезла в сумочку, посмотрела время на сотовом телефоне, упакованном в леопардовый чехол со стразами, и достала бутылку с питьем. Отвернув крышку, она подняла бутылку к губам, отпила и передала мне. Запахло чем-то сладким, у меня заслезились глаза.
– Персиковый шнапс, – пояснила Джессика. – Хочешь?
«Приключение», – напомнила я себе, подумав о потертых хаки Дункана. О линии его подбородка в окне поезда. О прикосновении солнца к обнаженным плечам, когда я шла через парковку. Я поднесла бутылку ко рту и отпила один глоток. Мне казалось, что должно обжечь горло, но его лишь чуть-чуть пощипало. Действительно вкусно.
– Спасибо, – поблагодарила я и вернула бутылку.
– Не за что, – Джессика запихнула бутылку обратно в сумочку.
Я откинулась на спинку мягкой скамьи, теребя молитвенник. Тайлер закончил читать, наклонился и еще раз поцеловал Тору. Затем на возвышение поднялись его родители – моя двоюродная тетя Бонни и ее муж Боб. Они встали по сторонам от сына. Бонни, чуть не плача, произнесла:
– Тайлер, мой старший сын! Сегодня мы с отцом так гордимся тобой!
Она прижала его лицом к груди. Заколка уступила в неравной борьбе, и ермолка соскользнула на пол.
Джессика фыркнула. Я хихикнула, но тут же покраснела, когда пожилая дама в конце нашего ряда повернулась и посмотрела на нас. Тайлер стоял между родителями, рядом с сестрой Рути. Он улыбался и, судя по всему, спокойно дышал. Я закрыла молитвенник и взглянула на Тайлера. Его мать шмыгала носом, равви вещал, а сидящие рядом со мной дети шептались. Девочки шуршали юбками, мальчики поправляли галстуки, а я мысленно рассуждала: «Кто поднимется на биму со мной? Мать и отец – это понятно. А Брюс? Бабушка Энн произнесет благословение над Торой. А бабушка Одри? Как убедить маму, что в платье на ее выбор я стану посмешищем для всей Филадельфии?»
Джессика снова открыла сумочку. Когда она предложила выпить, я не раздумывала.
В загородном клубе солнечный свет лился сквозь застекленную крышу. Голоса двух сотен хорошо одетых гостей и двадцати маленьких детей эхом отражались от стен. За ледяной стойкой, как и обещала Джессика, суши-мастера резали рыбу, заворачивали рис и выкладывали готовый продукт на ледяные бруски с именем кузена. Мужчина в поварском колпаке перемешивал пасту. Другой сворачивал блинчики с уткой по-пекински. В углу стояла настоящая нью-йоркская тележка с хот-догами. На столике рядом с ней на металлической подставке красовались бумажные кульки картошки фри и шесть сортов майонеза. Официанты в белых рубашках и черных бабочках разносили крошечные гамбургеры, миниатюрные сэндвичи с солониной, бараньи отбивные и блинчики с грибной начинкой.
Я увидела кузена. Он стоял за столом с голубой бахромчатой скатертью. Перед ним лежала плетеная хала для моци – благословения над хлебом. Гордый, расслабившийся и немного потный Тайлер принимал поцелуи и поздравления.
Мальчики из нашего ряда забрались на балкон и кидались в официантов, накрывавших столы внизу, мятными леденцами из сувенирных банок «Тайлер». Джессика собрала девочек, подозвала меня и подошла к бару.
– Что вам угодно? – обратился к ней бармен.
– Всем по дайкири, – усмехнулась Джессика. – Двойному.
– Смешно, – ответил бармен.
Он налил из кувшина в один из пустых блендеров белую пенистую жидкость. Терпеть не могу бананы. Я бы выбрала любой другой вкус. В меню есть и персик, и малина, и лимон с лаймом...
Слишком поздно. Джессика протянула мне напиток. Край бокала украшал ломтик ананаса, внутри плавал кусочек банана на шпажке.
– Шаг второй, – сказала она.
Мы вышли в пустой коридор, где Джессика снова достала из сумочки бутылку, на этот раз плоскую и стеклянную. Она оглянулась по сторонам, нет ли кого, и плеснула в бокалы коричневой жидкости.
– За нас!
Мы чокнулись бокалами. Затаив дыхание, я отпила. Сразу стало ясно, что персиковый шнапс мне нравится намного больше бананового дайкири. Остальные девочки сбились в кучку, вертя в руках соломинки. В черных, темно-коричневых и темно-синих платьях без лямок они напоминали похоронный венок. Я отпила еще немного, поставила бокал, взяла с тарелки миниатюрный гамбургер и направилась к Тайлеру.
Покончив с гамбургером, я вытерла пальцы синей бумажной салфеткой с серебряным, как волосы равви, именем Тайлера в уголке и подошла к столу.
– Привет, Тайлер.
Он неуверенно посмотрел на меня. В синагоге, когда он произнес: «Сегодня я стал мужчиной», Джессика закинула одну тощую ногу на другую и прокомментировала: «Сомневаюсь». Глядя на Тайлера в темно-синем костюме, я гадала, так ли это, повзрослел ли он на самом деле.
– Джой, – напомнила я.
– Да, точно. Прости. Ты очень изменилась.
Я разгладила платье.
– Ты прекрасно справился.
Тайлер порозовел.
– В отрывке из гафтары я здорово напутал.
– Не заметила, – соврала я.
Тайлер уже смотрел мне через плечо на других гостей.
– Вечеринка будет шикарная, – сообщил он.
Вернувшись в свой угол, я наблюдала, как кузен стоит вместе со своими родителями. Мать постоянно обнимала его, прижимая лицом к груди. Отец держал за плечи. Наконец замигали огни и в комнате появились официанты. Звон колокольчиков возвестил, что пора обедать.
