Текст книги "Все девочки взрослеют"
Автор книги: Дженнифер Уайнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
– Ничего, справлюсь, – успокоила я. – Если мне только позволят.
Молчание.
– Посмотрим, – наконец смягчилась Лариса. – Может, уговорю издавать их под твоим именем.
– Нет! Хочу быть Дж. Н. Локсли. – Я сбросила покрывало на пол и вскочила.
Впервые за несколько недель мне представилось будущее без страха и вины. Я стану писать романы о Звездной девушке. Смогу работать, получать деньги и заниматься делом, и никто в мире об этом не узнает и не обратит внимания. Я схватила три кружки с остатками чая и отнесла на кухню, пока Лариса вздыхала мне в ухо.
– Мне надо кое-кому позвонить, – сказала она.
К следующему утру сделка состоялась. Лариса даже выбила из издателя королевские пятнадцать тысяч долларов за книгу и увеличила обычный шестинедельный срок до трех месяцев.
– Обещай только, что это не навсегда.
– Конечно нет! – воскликнула я. – Только пока все не уляжется.
– Обещай, – повторила она.
Я подчинилась, скрестив пальцы за спиной. Для себя я твердо решила, что никогда больше не опубликую роман под именем Кэнни Шапиро. Но совсем необязательно сообщать об этом Ларисе. Через несколько лет, а может, несколько месяцев она найдет других клиентов и заключит с ними выгодные сделки. Другие книги попадут в список бестселлеров. Отец не будет нам досаждать. Мир перестанет мной интересоваться. Мы окажемся в безопасности.
Уже на следующей неделе по почте пришел здоровенный талмуд со всей подноготной Звездной девушки. К нему прилагалась черная папка. В ней лежали две странички – план книги, которую мне предстояло написать. Начало, середина и конец. Все остальное – полностью на моей совести.
Так продолжается последние десять лет. В год я выпускаю четыре романа о Звездной девушке. Никаких обзоров, никакой критики; гроши по сравнению с «Большими девочками»... Но, судя по письмам, которые пересылает мне редактор, фанаты счастливы. А значит, счастлива и я.
Через шесть месяцев после публикации «Больших девочек» Брюс Губерман вернулся на берега Америки и шокировал весь мир (меня, по крайней мере) тем, что закончил докторскую и женился на Толкальщице, которую со временем я научилась называть по имени – Эмили. Эмили Губерман. Легко слетает с языка, не правда ли?
Мой отец снова исчез. С того августа я не слышала о нем и не пыталась его найти. Ни в Интернете, ни в реальной жизни. «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов», – размышляла я. Со времен Иисуса смысла в этой фразе не прибавилось, учитывая, что мы с отцом оба живы. И все же я вспоминала ее, и мне становилось немного спокойнее.
Нифкин, неизменный спутник моей молодости, мирно скончался, когда Джой было четыре года. Холодной ночью в ноябре, когда ветер громыхал ставнями в спальне, я отнесла пса вниз и накормила сливочным сыром с таблетками, которые он принимал каждый вечер. Нифкин свернулся на подстилке у огня, закрыл глаза, вздохнул и содрогнулся. Его маленькое пятнистое тело окоченело, а когти простучали по половицам. Я сидела рядом с ним, рыдала и гладила по голове, повторяя: «Хороший мальчик, хороший мальчик, ты мой хороший мальчик».
Через несколько месяцев после возвращения Брюса я попросила у Одри номер его телефона, собралась с духом и позвонила.
– Думаю, ты должен видеться с дочерью, – заявила я.
– Весьма великодушно, – холодно заметил Брюс.
– Она наверняка будет довольна, – пояснила я, метнув тоскливый взгляд на бутылку вина. – Хочу извиниться, – добавила я. – За книгу.
Брюс промолчал.
– Прости... – продолжала я. – Я... не хотела... Ладно, не стану врать, что не хотела причинить тебе боль, на самом деле очень хотела, но понятия не имела, ну, знаешь, что все так обернется.
– Мой адвокат, – ответил Брюс, – с тобой свяжется.
Через два месяца мы встретились за ужином в торговом центре и заключили сделку над тарелкой самых неудобоваримых блинчиков в моей жизни. Каждое второе воскресенье Брюс будет забирать Джой и привозить ее обратно через два часа. Со временем ограничения немного ослабели. В прошлом году мы оба пришли на выпускной Джой, хотя и сидели в разных углах большого зала. В некотором роде это стало прогрессом.
Та Кэндейс Шапиро, которая давала интервью, встречалась с читателями и весело рассказывала на сайте, как ее дочь пыталась есть гальку на игровой площадке, испарилась. Я не обновляю сайт. Не отвечаю на письма поклонников. Не пишу аннотации к чужим книгам и не посещаю книжные клубы. (В прошлом году в игре-викторине «Рискуй!» был задан вопрос: «Этот автор своей книгой “Большие девочки не плачут” сорвал жирный куш». Участник ответил неправильно.) Я по-прежнему выращиваю зелень и пеку кексы, стираю белье, глажу рубашки и простыни. Механическая работа меня успокаивает. Пока Джой в школе, я пишу о Лайле, живущей среди звезд. Днем я всегда готова подбросить соседей или расписаться за посылку, забрать одежду из химчистки или начистить тридцать фунтов картошки для празднования Хануки в синагоге. Я не отвечаю на звонки с незнакомого номера. Не открываю дверь, если не жду гостей. И изо всех сил стараюсь уберечь дочь от того, что написала, от того, что натворила много лет назад.
Часть II
АМСТЕРДАМ
16
В субботу в десять утра приехала бабушка Энн на своем гибридном автомобильчике. Его бампер весь покрыт политическими наклейками, которые сливаются в единую красно-бело-голубую антивоенно-экологическую массу. Бабушка нажала на гудок, помахала матери в окошко и, когда я забралась в машину, поцеловала меня в щеку.
– Чему обязана такой честью? – спросила бабушка, пока я застегивала ремень безопасности.
По правде говоря, моему расследованию. Но я заверила, что скучала по ней и люблю ее дом. Бабушка улыбнулась, включила Национальное общественное радио и тронулась с места.
Бабушка Энн раньше жила в Эйвондейле – пригороде в двадцати минутах от города. Она, муж и дети обитали в большом колониальном доме, имевшем четыре спальни и отделенном от дороги изумрудно-зеленой лужайкой. Потом бабушка развелась, дети уехали, и какое-то время она была одна, пока не познакомилась с Таней. Семь лет они составляли пару и даже обменялись клятвами. Но в конце концов Таня сбежала с водопроводчиком, которого встретила на воскресном семинаре по проблемам с питанием. («У Тани до сих пор проблемы с питанием?» – удивилась мама, когда тетя Элль лично явилась сообщить новость. «Да, она так и не сумела отказаться от яиц», – мрачно пошутила тетя Элль. Мама бросила в тетю посудным полотенцем. «Много будет знать – скоро состарится!» – прошипела она, кивая на меня.)
Два года назад на митинге «Лесбиянки за мир» перед Колоколом свободы бабушка Энн встретила Мону. Мона преподает юриспруденцию в Темпле. Бабушка Энн была учительницей физкультуры. («А теперь она лесбиянка, что вряд ли кого-то удивило», – сказал дядя Джош на одном из семейных седеров[66].) В прошлом году бабушка Энн и Мона продали свои дома и купили новехонькое ранчо в Брин-Мор. В новом доме все комнаты расположены на одном уровне. Широкие дверные проемы, низкие столы, туалеты со стальными поручнями. («Твоя бабушка готовится впасть в старческий маразм», – сообщила мне мать. «Может, посадить ее на дрейфующую льдину, и дело с концом?» – предложила тетя Элль.) Бабушка Энн и Мона устраивают ужины, посещают книжные клубы и почти каждую неделю ездят на митинги и протесты в окрестные штаты. Мона обожает политику, и бабушка охотно сопровождает подругу, хотя обычно ей становится скучно во время демонстраций, она звонит нам с мамой и болтает, пока произносятся речи. («Что за демонстрация?» – поинтересовалась я в прошлый раз. «Погоди, прочитаю лозунги!» – крикнула бабушка.)
Таких людей, как бабушка Энн, мать называет «либералами», а тетя Элль – попросту «лентяями». Обычно, когда я в гостях, бабушка слоняется по саду или сидит на кухне, работает на компьютере или общается по телефону с Моной. Мона постоянно говорит по телефону, хотя считает себя ужасно занятым человеком. На бабушкином ранчо я могу делать все, что захочу. Я могу есть, что найду, делать уроки под музыку и кататься без шлема на старом мамином велосипеде, бабушка и слова не скажет.
В ту субботу я выбралась из бабушкиного автомобильчика и пошла за ней на кухню, где она готовила кошерную пасхальную запеканку из молотой мацы, изюма и козьего сыра. «Обжарьте, почистите и мелко нарубите горсть сушеных халапеньо», – прочла бабушка в кулинарной книге. Ее бифокальные очки скользнули на кончик носа, и она вздернула голову, чтобы вернуть их на место. У бабушки Энн короткие седые волосы, и она их не красит. Обычно пряди торчат во все стороны. У нее розовая кожа и зеленые глаза, как у матери. Она пухлая, но руки и ноги у нее худые. В результате она похожа на яблоко, в которое воткнули четыре зубочистки.
– Как по-твоему, простой красный перец сойдет? – спросила меня бабушка.
– Наверное. – Я пожала плечами.
Я терпеть не могу запеканку (Мона почему-то называет ее «запэканкой»), так что мне без разницы, что в нее класть: халапеньо или сладкий перец.
– У меня есть красный перец?
Я заглянула в холодильник.
– Не-а.
– А зеленый? – без особой надежды уточнила бабушка.
Я отрицательно покачала головой.
– Гм. Ладно, передай мне луковицу.
Я протянула луковицу, бабушка стала ее шинковать, подпевая Холли Ниар[67].
– Слушай... – начала я.
Меня неделями занимал вопрос, к кому и как обратиться. Разговор с Олден Лэнгли Черновиц мне помог. Тетя Элль тоже оказалась полезной. Но подозреваю, что тетя Элль – «ненадежный источник», как говорит мой учитель по английскому.
– В старших классах у мамы было много парней? – решилась я.
– Конечно.
Бабушка высыпала нарезанный лук на сваренный коричневый рис, лежащий в форме для запекания.
– В основном футболисты... – Щурясь, она глянула в кулинарную книгу, потом на меня. – Погоди. Нет, я перепутала с Люси.
Логично.
– А как насчет мамы?
– В старших классах? Всего один ухажер, насколько я помню. – Бабушка внимательно посмотрела на меня через очки. – А у тебя есть бойфренд?
Я вспомнила о Дункане Бродки. В тот день в компьютерном классе его глаза казались золотисто-зелеными из-за зеленой рубашки. Отвечая на уроке, он мгновение молчит, словно думает не об алгебре или французских глаголах, а о чем-то другом.
– У меня нет, – ответила я. – Просто хотела узнать о маме.
– Насколько я помню, у нее был один, более взрослый, – сообщила бабушка.
Бормоча «орегано», она повернулась ко мне спиной и открыла шкафчик со специями.
– Твоя мама встретила его в старших классах, – наконец продолжила бабушка, – когда в качестве вольнослушательницы посещала местный колледж. Как же его звали? Брайан? Райан? Как-то так. То ли Брайан, то ли Райан.
– Ясно.
Я мысленно пролистала «Больших девочек», но не обнаружила, чтобы Элли встречалась с более взрослым парнем. В колледже она переспала с немолодым профессором. И как-то раз дала полицейскому, который остановил ее машину из-за сломанных задних габаритных огней. Кроме того, у нее была куча парней в колледже. Хотя какие там парни. Просто она с ними спала.
– Они встречались много лет, начиная с выпускного класса и в колледже. – Бабушка встряхнула головой. – Или его звали Колин? Что-то в этом роде.
– Мама встречалась с ним в колледже?
Совсем не то, что в книге, где Элли все четыре года специализировалась на Парнях Богатых Сучек. Эта часть романа меня расстроила, и я вымарала ее маркером. Мне не хотелось жалеть мать. Злиться на нее было намного проще.
– Насколько мне известно, он был ее первой любовью. – Бабушка протянула мне открытую банку. – До Брюса. Жаль, не помню его имени!
Бабушка Энн провела рукой по растрепанным волосам, снова повернулась к кладовой, достала другую банку и пригляделась, держа ее на вытянутой руке.
– Это орегано?
Я взглянула на этикетку.
– Кинза.
– Почти то же самое, – жизнерадостно заметила бабушка и посыпала приправой нарезанный лук.
Мне хотелось выяснить побольше о мамином первом парне и о Брюсе. Но я решила, что лучше сбавить обороты и кое-что разведать самой.
Я поднялась в «лишнюю комнату» – почти пустое прямоугольное пространство с пыльным телевизором в углу, бежевыми коврами и белыми стенами. (На ранчо все ковры бежевые, а стены белые, потому что по поводу остальных цветов вкусы бабушки Энн и Моны не совпали.) Вдоль стены стоят пластмассовые полки, нагруженные барахлом, привезенным бабушкой и Моной из своих старых домов и прошлых жизней. Коробки с табелями успеваемости и костюмами для Хеллоуина, фотоальбомы, грампластинки и даже свадебные альбомы, ведь обе когда-то были замужем за мужчинами.
Я нашла картонную коробку со сложенными свитерами, в рукава которых были засунуты кусочки кедра, и коробку кассет, подписанных «ТСШ-40» почерком тети Элль. Это хорошо. Люблю старую музыку. Я отыскала пыльный магнитофон, засунула в него кассету и улыбнулась, когда услышала молодой, но узнаваемый тетин голос. «С вами Люси Бет Шапиро и сорок лучших песен восемьдесят второго года!» Затем Элль объявила песню группы «Квотерфлэш». «Я закалю сердце, я проглочу слезы», – затянула певица. Я прибавила громкость и раскрыла первый альбом в поисках маминого прошлого.
В нем были только детские фотографии. Поскольку мама, ее сестра и брат мало чем отличались от других малышей, я отложила его в сторонку. Во втором альбоме я нашла фотографию мамы с какой-то вечеринки. Маме лет двенадцать или тринадцать, на ней сарафан с оборками. «Бат-мицва?» – предположила я и перевернула страницу. Первый школьный день. Мама, ее брат и сестра стоят навытяжку перед своим старым домом. На них новехонькие темно-синие джинсы и полосатые рубашки. Тетя Элль с неумело заплетенными французскими косичками. Мама, наоборот, с распущенными волосами. Она улыбается; между зубами видна щель. Наверное, потом она носила скобки.
Также были снимки с Рош Ха-Шана. На маме и тете Элль плиссированные юбки и коричневые колготки, на дяде Джоше криво надетый галстук в полоску. Фотографии со Дня благодарения: все пятеро собрались вокруг жареной индейки. Фотографии с Хануки (тот же стол, вместо птицы – менора). Каток, детский хоккей, футбол. У дедушки темные курчавые волосы, с возрастом поседевшие на висках. На большинстве снимков он прячет глаза за темными очками. Иногда сжимает в крупных зубах папиросу или сигару. Редко улыбается. Разве что изредка усмехается, да и то отнюдь не весело.
Помню, как впервые увидела его фотографию, когда была маленькой. Возможно, в этом самом альбоме, в День благодарения у бабушки. «Кто это?» – поинтересовалась я и ткнула пальцем. Все трое – мама, ее брат и сестра – подошли и заглянули мне через плечо. «Доктор Зло», – произнесла тетя Элль. «Лорд Волдеморт», – отозвался дядя Джош. «Наш отец», – сообщила мать, наклонилась, мазнув меня по щеке волосами, и перевернула страницу.
Я еще увеличила громкость и взяла третий альбом. Шло время. Дети росли, бабушка Энн толстела, ее волосы становились короче и светлее. Потом кудри до плеч, многослойная стрижка, потом прямые седые волосы. Муж Энн, мой дедушка, почти не менялся. Его борода стала чуть длиннее, а манжеты и воротнички – короче. Однажды он сбрил усы, затем снова отрастил. Вот и все.
«Чикаго! – раздавался из динамиков голос Элль. – “Hars to Say I’m Sorry”! Обожаю эту песню!»
Я усмехнулась, переворачивая страницы. Мать отпустила кудри, как у Фарры Фосетт[68]. Почему ее никто не отговорил? Я смотрела, как росли ее сиськи и нос. «Чикаго» сменил Джон Кугуар, затем «Оркестр Дж. Гуилеса». Наконец я добралась до страницы, которую искала, – мать на бат-мицве перед дверью синагоги. Короткие волосы, полный рот железа. Длинное черное платье в розовый цветочек, с розовым кушаком и оборками на подоле и рукавах. Снова коричневые колготки («Непростительная ошибка!» – возмутилась Эмбер Гросс у меня в голове), черные туфли без каблуков, простые золотые «гвоздики» в ушах и больше никаких украшений. Мать выглядела ужасно. Поверить не могу, что бабушка выпустила ее из дома в таком виде, тем более на бат-мицву. Неудивительно, что у нее не было вечеринки. С такой внешностью она вряд ли хотела появляться на людях.
Когда музыка закончилась, я порылась в обувной коробке в поисках другой кассеты. Там лежало штук шесть кассет «Топ-40» за 1982 год и кассета с этикеткой «Чтение 1974», буквы были написаны мелким косым почерком, которого я не видела прежде. Мне стало интересно. Я вставила кассету в магнитофон и нажала на «Пуск».
– Давным-давно страной правила прекрасная, но злая королева, – раздался низкий мужской голос.
На секунду мне показалось, что это отец.
– Не читай про ведьму! – попросил детский голосок.
«Мать?» – предположила я.
– Кто же даст Белоснежке отравленное яблоко, если не будет ведьмы? – возразил другой детский голосок. – Без ведьмы она не попадет в хрустальный гроб, а значит, не встретит принца!
Я улыбнулась: вот это точно мама.
– Ладно, пропущу эту часть, – примиряюще произнес мужчина.
По спине пробежала дрожь. Я поняла, что слышу дедушку.
– Но тогда получится чепуха!
– Хорошо, прочту ее быстро.
– Очень быстро, – уточнила Элль.
– Малышня, – вклинилась женщина, моя бабушка.
– Ш-ш-ш, – велел мужчина. – У королевы было волшебное зеркало. Каждый вечер она смотрелась в него и спрашивала: «Зеркало, зеркало на стене, кто всех милее в нашей стране?»
– Милее – в смысле, красивее, – важно пояснила мать.
– А я красивая? – спросила тетя Элль.
– Конечно, – заверил дедушка. – Обе мои девочки – настоящие красавицы.
Я прослушала всю кассету: «Белоснежку», «Красную Шапочку» и «Там, где живут чудовища». Тетя Элль без конца приставала с вопросом, будет ли она красивой, когда вырастет. Мать, похоже, больше интересовало, подадут ли на завтрак гренки. Однако дедушка ни разу не потерял терпение. Он отвечал спокойно и добродушно. Его голос звучал приятно. Более чем приятно. Восхитительно.
Когда кассета закончилась, я сунула ее в рюкзак. Это Ключ... хотя я и не знала к чему.
Когда я спустилась, мать и бабушка Энн сидели за столом, сблизив головы, и тихо беседовали. В пять часов бабушка вынула запеканку.
– Останься на ужин, – предложила она.
– Нет, спасибо, – хором отозвались мы с мамой.
Мать улыбнулась мне, и на мгновение все стало как прежде, когда я была маленькой. До того, как я поцеловалась с парнем, пересела за новый обеденный стол и набрала имя мамы в Интернете. До того, как я прочла «Большие девочки не плачут».
Затем я отвернулась, а мать сказала:
– Серьезно, ма, судя по запаху, кто-то заполз к тебе в духовку и сдох там.
– Вот только грубить не надо, – возмутилась бабушка Энн. – Моне нравятся мои запеканки.
– Меня это не касается, – улыбнулась мама. – Увидимся завтра.
Я застегнула рюкзак, проверила, лежит ли кассета в кармане, поцеловала бабушку и вышла на улицу, где ждал мини-вэн.
– Ремень, – велела мать, сдавая назад по новехонькой широкой подъездной дорожке, вдоль которой выстроились коренастые сосенки.
Я пристегнулась, поглядывая на мать. Что случилось с мужчиной, читавшим ей сказки? Мать когда-нибудь ненавидела родителей? Воровала крем от морщин? Стыдилась себя и своего происхождения? «Кто ты? – размышляла я. – Кто ты и кто я?» Мать вцепилась в руль и уставилась на дорогу.
– Давай заедем в книжный, – попросила я, когда мы вернулись в город.
– Конечно. Что тебе нужно?
– «Повелитель мух».
– Он есть у нас дома. Я читала в твоем возрасте. – Мать улыбнулась в надежде на ответную улыбку. – Ну, знаешь, когда динозавры бродили по земле.
– Ха-ха.
«В моем возрасте, – подумала я, – ты позволила шестнадцатилетнему парню залезть к тебе в трусики. Или, по крайней мере, твоей героине».
– Да, но он весь исчеркан, – возразила я и включила радио, чтобы не разговаривать с матерью.
Она тоже молчала, пока не высадила меня перед «Барнс энд Ноубл» на Уолнат-стрит.
– Встану перед «Риттенхаус». Позвони мне, когда освободишься.
Я пообещала позвонить и зашла в книжный. Найти «Повелителя мух» оказалось несложно. Я заплатила и выглянула в окно. Мини-вэна нигде не было видно. Я сунула пакет под мышку и перебежала через улицу. Над дверью косметического магазина прозвенел колокольчик. Три продавщицы в белой униформе посмотрели на меня.
– Чем могу помочь? – обратилась ко мне одна из них с дружелюбной улыбкой.
Она была совсем молоденькой, с коротким светлым «бобом» до плеч. На тыльной стороне ее ладони красовались полоски разных оттенков розового.
Я набрала в грудь побольше воздуха.
– Гм, – начала я. – Пару недель назад я заходила к вам и положила это в карман. Хотела заплатить, но забыла.
Я вынула крем от морщин.
– Девятнадцать девяносто пять, – спокойно сказала девушка-продавец.
Я достала из кармана двадцать долларов.
– Плюс налог.
Я добавила пару мятых долларовых бумажек.
– Извините, – напоследок бросила я и выскочила за дверь, не дожидаясь сдачи.
17
Как уговорить младшую сестру на время одолжить вам матку? Что ей подарить, чтобы она согласилась? Отличный вопрос для Энн Лэндерс[69], жаль только, она умерла и не может ответить.
Мы с Питером послали анкету в «Открытые сердца» вместе с налоговыми декларациями и регистрационным взносом. Тем временем я втайне пыталась найти женщину в своем окружении. Элль идеально подходит. У нее есть нужные части тела. У меня – деньги. Если малыша выносит сестра, не придется прибегать к чужой помощи. Весьма разумно. Вот только непонятно, с чего начать разговор.
Я помогаю в библиотеке и больнице и потому знаю о так называемых «просьбах» – попытках разлучить богачей с частью их состояний. Шесть лет назад я входила в комитет из трех человек. Мы отправились в Раднор просить у закатившейся телезвезды умопомрачительные деньги – пятнадцать миллионов долларов. По крайней мере, для меня умопомрачительные. Но бывшая звезда – властный мужчина лет шестидесяти с седеющими висками и полной стеной наград – согласилась подписать чек, даже не моргнув. С другой стороны, ему только что вчинили иск за сексуальные домогательства на телевикторине, на которой он когда-то подменял ведущего. А наш чек принес ему весьма хорошие отзывы в прессе.
Я много лет прошу у незнакомых, знакомых и друзей деньги, время, вещи – от «ушей Амана»[70] для парада дошколят в Пурим до тысяч долларов на новую комнату отдыха в детскую больницу. И тем не менее, переодеваясь в тяжелый белый халат в мозаичной сине-зеленой раздевалке роскошного спа-салона, я понимала, что никогда еще не обращалась со столь необычной просьбой.
Сходить в спа предложила мать. «Отведи сестру в какое-нибудь шикарное место, пусть расслабится», – посоветовала она. Мать решила пойти с нами, боясь пропустить драматический момент. Я, со своей стороны, заказала персоналу салона вместо обычного травяного чая шампанское. К тому же я вооружилась вином, шоколадом и чековой книжкой. Где-нибудь между мятно-мохитовым скрабом и теплым ивовым обертыванием я объясню ситуацию сестре. Элль будет на вершине блаженства и потому немедленно согласится. Возможно, она даже переедет к нам. О реакции Питера я подумаю позже. Джой придет в восторг, как только смирится с тем, что тетя будет вынашивать ребенка родителей. То есть почти сразу, учитывая широкие, толерантные, политкорректные взгляды ее дорогой частной школы. Я легко представила, как мы втроем ходим на йогу для беременных, гуляем по Фэрмаунт-парку. Я кладу ладонь на живот сестры, позируя для снимков. Мы бок о бок готовим на кухне здоровую питательную еду...
Насыщенный ароматом эвкалипта воздух сотряс полный отвращения вопль сестры.
– Мама, ради бога!
Я подняла глаза. Табличка над джакузи гласила: «Можно без одежды». Мать воспользовалась разрешением и скинула банный халат. Элль в ужасе отшатнулась от варикозных вен, обвисших грудей, дряблого живота и даже зажмурилась. Мать поплескалась в исходящей паром воде и устроилась под водопадом, мирно улыбаясь.
– Это ваше будущее, девочки, – крикнула она. – Смиритесь.
– Пусть лучше Мона с ним мирится, – прошипела Элль.
Сестра поджара как гончая. На ее гладком загорелом теле нет ни единой растяжки, а ногти и прическа всегда идеальны.
– Выпей. – Я сунула ей в руку бокал шампанского.
Элль нахмурилась, скинула халат и тапочки, под которыми обнаружилось оранжевое бикини и педикюр в тон, и забралась в джакузи вместе с шампанским. Окунувшись в воду, она устроилась как можно дальше от матери и осушила бокал.
– Еще шампанского? – спросила я, когда сестра положила на глаза огуречные ломтики.
Не поднимая головы с надувной подушки, Элль протянула тонкую бронзовую руку.
– Что увидишь, то получишь, – пропела она.
Мать блаженно улыбалась. Я вздохнула и погрузилась в бурлящую воду.
Где-то между пятнадцатой годовщиной школьного выпуска и прошлым Днем благодарения сестра нашла «смысл жизни», о чем сообщила без малейшей иронии. Элль стала получисткой. («Полу-кем?» – уточнила Джой, когда Элль заглянула объявить новость.)
Получизм зародился в 2005 году, когда Джейн Майер служила банковской кассиршей в Южной Африке. Невезучая разведенка с пятьюдесятью фунтами лишнего веса и неудачным перманентом купила на гаражной распродаже давным-давно изданную брошюру о самопомощи. В ней содержался примитивный вариант позитивного мышления. Бедным и нуждающимся предлагалось попросту представить то, чего они хотят больше всего. Если воображать долго и старательно, желание непременно сбудется. Мантра Джейн Майер: «Что увидишь, то получишь». Ее книга с таким же названием за первую неделю продаж разошлась тиражом в полмиллиона экземпляров еще до того, как похудевшая Джейн с гладкой прической отправилась в книжный тур. Она очаровала ведущих ток-шоу и телезрителей уверенностью, акцентом, декольте и неотразимой простотой своего послания.
Сестра, к тому времени сменившая не меньше шести гуру, движений самопомощи и жизненных философий, купила книгу и немедленно претворила ее принципы в жизнь. Для начала она отказалась от имени «Люси». («Слишком много неприятных ассоциаций». Каких именно, уточнять не стала.) Также она начала сторониться наркоманов, алкоголиков и толстяков, поскольку, по мнению Джейн Майер, одной близости к ним достаточно, чтобы растолстеть или спиться, даже если полностью отказаться от коктейлей и сладкого. В результате семейные обеды были мучением в течение целого года. Элль сторонилась нас с матерью, прикрывала глаза, а мы вслух гадали, что ее больше страшит: ожирение или нетрадиционная ориентация.
Последние три года Элль уверяет, что все хорошее в ее жизни, от идеального педикюра до сквозной роли бродяжки в сериале «Как вращается мир», – непосредственный результат философии получизма. Мы с Питером втайне шутим, что ее версия «Что увидишь, то получишь» включает промежуточную ступень, о существовании которой Джейн Майер даже не догадывается. А именно: старательно и долго представлять, как я оплачиваю все удовольствия. Тем не менее в «преклонном» возрасте сорока лет моя младшая сестра так или иначе разобралась со своей жизнью.
– Шапиро! – позвала женщина в хрустящем белом халате, балансирующая на краю джакузи с планшетом в руках.
– Да? – откликнулась я.
Когда мать начала вставать, Элль сняла огуречные ломтики и нахмурилась.
– Сиди под водой! – рявкнула она.
– Успокойся, Люси, – спокойно сказала мама.
– Вы готовы к массажу? – осведомилась леди с планшетом.
Мы вылезли из воды. («Я первая!» – крикнула Элль, прикрывая глаза.) Надев халаты, мы пошлепали по коридору. Мать пошла в отдельную комнату, а мы с Элль – в комнату на двоих, как я и просила. Горели свечи, вдоль задрапированных белой тканью стен стояли два усыпанных розовыми лепестками стола. В углу журчал фонтан, из динамиков на потолке раздавалось пение хора. Я легла на кровать у стены.
Элль явно стала что-то подозревать.
– Кэнни, что происходит?
– Мне хотелось побыть с тобой вдвоем. Ведь мы давно не общались.
– В смысле? Мы общаемся!
В целом верно. Мы с Элль разговариваем пару раз в неделю. Также она присылает мне по электронной почте фотографии со съемок. Мусорный мешок вместо одежды, фальшивая «простуда» в углу рта и подпись: «Мне нужен отпуск».
В комнату вошли и поздоровались мужчина и женщина в одинаковой униформе: белые брюки на завязках и белые футболки, как у медперсонала шикарной больницы.
– Чур, парень мой, – заявила Элль.
– Как обычно, – ответила я.
Сестра бодро помахала мужчине и легла на стол лицом вниз, не снимая мокрого оранжевого бикини. Я повесила халат и вытянулась рядом.
– Купальник снимать не будешь? – прошептала я.
– Фу. – Элль сморщила нос. – Я не обнажаюсь в присутствии других женщин.
– Я твоя сестра... к тому же гомосексуализм не заразен.
– Да, но они не в курсе, – возразила Элль.
Массажистка брызнула мне на спину теплое масло.
– Что новенького? – спросила я у сестры.
– Мгм, – проговорила она в подушку и подняла голову. – Ничего. А у тебя?
– Тоже ничего.
Знаю, Элль далеко не в восторге от моей жизни. От городского дома, из которого ей всегда не терпится сбежать, от мужа и ребенка. Вот уж о чем она никогда не мечтала, так это о муже и ребенке, равно как и о мини-вэне. Если бы он остался последней машиной на земле, Элль ходила бы пешком. Или сняла бы колеса и попыталась соорудить спортивный маленький скутер.
– Как дела с бат-мицвой? – Элль усмехнулась. – Собираешься вызвать Мону к чтению Торы?
Если честно, я еще не думала о роли маминой подруги на празднике.
– А Губерман? – не унималась Элль. – Он разделит с тобой расходы?
– Ну... – Я возьму деньги у Брюса Губермана не раньше, чем снова прыгну к нему в постель. – Мы что-нибудь придумаем. Все образуется.
Несколько минут мы лежали молча.
– Как по-твоему, мы действительно станем такими, как мать? – снова подала голос Элль. – Обвисшими уродинами?
– Элль, – ласково крикнула мать из соседней кабинки, – я все слышу!
– Мама отлично выглядит, – твердо произнесла я.
– Ничего подобного, – отрезала Элль. – Ей надо сделать подтяжку.
– Разве получисты верят в пластическую хирургию? – удивилась я. – Может, маме достаточно вообразить себя подтянутой?
– Слишком поздно.
Элль сделала груди, подбородок и лоб еще до того, как уверовала в свою новую философию. Не говоря уже о полугодовом курсе лазерной эпиляции, который закончился всего за пару недель до выхода книги «Что увидишь, то получишь».
– И что же ей надо подтянуть? – поинтересовалась я.
– Все! – откликнулась Элль. – Снизу доверху!
– Я слышу! – повторила мать.
– Тише, – прошептала я.
Массажистка приподняла на нас простыни и попросила перевернуться.
– Я хочу спросить тебя кое о чем. – Я понизила голос. – Это личное.
Элль схватила меня за скользкую от массажного масла ладонь.
– Ах, Кэнни. Ты не чувствуешь прежней свежести?[71] – пошутила она.
Я покачала головой, но сестра не обратила внимания.
