355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дженнифер Уайнер » Все девочки взрослеют » Текст книги (страница 2)
Все девочки взрослеют
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 01:07

Текст книги "Все девочки взрослеют"


Автор книги: Дженнифер Уайнер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– «Джи»? – повторил Тодд. – Разве такие бывают?

– Бывают. Ей приходится покупать их в интернет-магазинах, потому что в обычных такие не продают.

– Ух ты! – отозвалась Тамсин, но уважительно, а не испуганно. Не то что я, когда увидела этикетку на мамином бюстгальтере.

– И она всегда носит одежду, в которой видны ее сиськи! – Я покачала головой. – Хотя, наверное, она не виновата. В смысле, разве такие можно скрыть?

Я уставилась в потолок, помолчала и сообщила друзьям самое худшее:

– И теперь у меня растут такие же.

– Везет тебе! – Тамсин оторвалась от книги и печально взглянула на собственную грудь. – Парням нравятся большие сиськи.

– Поэтому наша мама и купила свои, – подтвердил Тодд.

– Она считает, что в шестнадцать мне тоже можно будет вставить силикон, – усмехнулась Тамсин. – Ну-ну.

Я покраснела, снова вспомнив Джеймса. Судя по всему, моя грудь его не смутила.

– У Эмбер Гросс нет больших сисек, – возразила я. – У Эмбер Гросс, считай, вообще нет сисек.

– Да, но она же Эмбер Гросс.

Звучит глупо, но я прекрасно поняла, что Тамсин имеет в виду. Несмотря на свою фамилию, казалось бы верный повод для издевок[18], Эмбер Гросс – самая популярная девочка в нашем классе. У нее каштановые волосы, прямые и блестящие, как атласное покрывало, и сверкающая улыбка. Можно подумать, у нее на зубах бриллиантовые скобки. Еще ни один прыщ не осмелился осквернить ее кожу. У нее маленькое идеальное тело и ладно сидящая идеальная одежда. Она встречается с Мартином Бейкером, который играет в младшей школьной футбольной команде, хотя учится лишь в седьмом классе. Но самое классное то, что Эмбер может общаться с кем угодно: родителями, учителями или парнями, и все ее высказывания – в точности то, что надо.

Я же – анти-Эмбер, девочка, незаметная в толпе. Та, что на школьных фотографиях стоит в заднем ряду, сутулится и смотрит в сторону. Та, что смеется и кивает шуткам, которых толком не слышит, в надежде, что они достаточно хороши. Я никогда не знаю, какие слова уместны. А если что-нибудь и придумаю, в половине случаев меня просят говорить громче или повторить. Дело в том, что у меня настолько тихий, скрипучий и странный голос, что люди не слышат или не понимают меня.

Я привыкла считать себя особенной, в хорошем смысле, как вечно твердит мать. Помню, в три или четыре года в кабинете логопеда мать держала меня пальцами за подбородок, осторожно двигала мое лицо, а я смотрела на ее губы в зеркале. «Следи за мной, Джой». Я родилась недоношенной, с небольшой потерей слуха в одном ухе и средней – в другом, так что поздно заговорила. В детском саду я расстраивалась, когда люди меня не понимали, визжала, кидалась игрушками, бросалась на пол и колотила руками и ногами. Мать ходила со мной в сад каждый день. Никогда не злилась, не теряла терпение. Ждала, пока я перестану плакать. Потом вытирала лицо, давала яблочный сок в бутылочке и вела к мольбертам или в уголок сказок, где сажала на колени и читала вслух. Дома мы упражнялись перед зеркалом, глаза в глаза, ее пальцы – на моем подбородке. «Ты отлично справляешься! У тебя получается! Скажи “ммм”». Она прижимала одну мою руку к горлу, и я чувствовала вибрацию звука, а другую – к губам, и руку обдувал воздух из носа. «Скажи “ммм”. Скажи “ммм”. Скажи “мама”».

В обед мы вместе уходили домой, и, если день выдавался сложным для меня, я получала подарок. Мы направлялись в художественную лавку за акварелью, или за новыми пуговицами, или в «Ритас» за шербетом, если было тепло. Мать обнимала меня, внушала, что гордится мной, что я особенная. И уйма времени понадобилась, чтобы я поняла: ничего подобного. Особенного во мне только проблемы со слухом, странный голос и то, что я дочь женщины, когда-то написавшей книгу.

– Можно теперь мне? – Тамсин заложила «Мир призраков» пальцем.

– Я дошла только до второго пункта. Второго! – возмутилась я. – Меня тошнит от нее и от отца.

Они все время над чем-то смеются. Целуются, когда думают, что я не вижу. Цитируют фразы из фильмов, телешоу и журналов. Один из них говорит: «Не пора ли жить дружно?» или «На этот раз Льюис Лэпэм[19] зашел слишком далеко», и другой начинает хохотать. «Кто такой Льюис Лэпэм? Что забавного в свитере с надписью “Колледж”?» – спрашиваю я, и они пытаются объяснить. Но выходит как в детстве: я слышу слова, но не понимаю смысла.

– Моя очередь, – настаивала Тамсин.

Она села и скрутила волосы узлом на макушке.

– Гм...

Я отвернулась. Вряд ли Тамсин найдет в своей матери хоть что-то неприятное. У миссис Мармер грудь нормального размера – по крайней мере, была в досиликоновую эпоху. Отец Тамсин и Тодда – ее муж, а не бывший парень, который сделал миссис Мармер ребенка, даже не изволив жениться.

Но самое замечательное в миссис Мармер то, что ей плевать на детей. В прошлом месяце она на двадцать минут опоздала на школьный мюзикл. Тамсин, сидевшая рядом со мной и поглядывающая на часы на телефоне каждые тридцать секунд, в ужасе глядела, как ее мать входит на цыпочках посреди первого соло Тодда. Рука миссис Мармер была прижата ко рту, резиновые шлепанцы стучали по полу. «Пробки, – беззвучно сообщила она и устроилась рядом с Тамсин. – Прости, детка. Я что-нибудь пропустила?» Моя мама находилась по другую сторону от меня. Я увидела, как она нахмурилась при виде шлепанцев и ярких коралловых ногтей на ногах миссис Мармер. Заметив мой взгляд, она тут же приняла беспечный вид и пожала плечами. «Всякое бывает», – прошептала она, когда Тамсин захлопнула телефон и сжала губы.

В жизни так никому не завидовала, как Тодду и Тамсин. Моя мать ни за что бы про меня не забыла. Даже на двадцать минут. Возможно, даже на двадцать секунд. Я для нее важнее всего. Она подвозит меня в школу каждое утро (одноклассники идут пешком или едут на автобусе). Днем, как только прозвенит последний звонок, ее мини-вэн (признанный «Дайджестом потребителей» самой безопасной машиной на рынке) первым забирает меня домой. Если я на плавании или репетиции хора, мать ждет на галерке, в это время она вяжет или печатает на ноутбуке. Моя мать – глава родительского комитета, поэтому ездит с нами на все экскурсии. Она приносит нарезанные фрукты и спортивные напитки на праздники, устраивает вечеринки для актеров после школьных спектаклей и подсовывает мне книги. Что-нибудь про Терабитию или Нарнию, какого-нибудь Филипа Пулмана или Роальда Даля. «Ах, Джой, тебе понравится; в твоем возрасте я его обожала!»

Мать рядом почти все время, когда я не в школе. Наверное, ей кажется, что я вот-вот отшвырну бутылочку, рухну на ковер и начну молотить руками и ногами, как в три года, и она вновь мне понадобится. Когда меня нет рядом, она думает обо мне, планирует развлечения для двоих или вяжет что-нибудь ненужное (очередной шарф, свитер или варежки). Покупает еще одну книгу, которая будет пылиться на полке, или устанавливает на окна специальные безопасные замки, услышав, что сто лет назад ребенок какой-то рок-звезды выпал из окна. (Я проверила в Интернете. Оказалось, окно находилось на пятьдесят третьем этаже нью-йоркского небоскреба, а ребенку едва исполнилось четыре года. Я рассказала об этом матери, но она все равно поставила замки.)

– Наша мама готовит ужасные школьные обеды, – наконец выдала Тамсин.

– Хуже не бывает, – закивал Тодд.

Я постаралась выразить сочувствие, хотя на самом деле охотно слопаю подмокший сэндвич со сливочным сыром и оливками или черствое низкокалорийное буррито, лишь бы поменяться с близнецами местами. Мать никогда не оставляет меня в покое! Она больше не держит меня за подбородок, но иногда мне кажется, что я все еще чувствую ее пальцы. Я сажусь в машину после уроков, и сразу начинается: «Как прошел день? Как дела в школе? Хочешь есть? Поможешь мне приготовить ужин? Взять тебе что-нибудь в супермаркете? Помочь с домашним заданием?» Мне хочется вопить: «Оставь меня в покое, в покое, я задыхаюсь, когда ты так близко!» Но я, конечно, не могу. Иначе мать так посмотрит, словно я дала ей пощечину или проколола ножом шины. В общем, будто я нарочно причинила ей боль.

Я поправила подушку, вполуха слушая рассказ Тамсин и Тодда о последнем кошмаре, который они обнаружили в пакетах с едой. «Она купила арахисовое масло без добавок и консервантов – проявила материнскую заботу. Сверху – слой жира! Я вообще не выношу арахисовое масло, а она его даже не перемешала. Получился сэндвич с жиром!» На потолке фосфоресцировали звезды, которые мы с мамой наклеили много лет назад, когда я была маленькой.

– Ш-ш-ш, – перебила я, заслышав шаги матери.

Я выключила свет, и мы остались в полной темноте. Тамсин вынула зубную пластинку, потом засунула обратно и попыталась читать в свете электронных часов. Я снова шикнула и велела убрать книгу. Френчи заворчала во сне. Цифры на часах сменились с 00.45 на 00.46.

– Почему она это делает? – спросил Тодд.

– Потому что слишком меня любит.

Мне казалось, получится саркастично, а вышло жалко, вяло и, что хуже всего, правдиво.

В 00.57 дверь отворилась. Я заранее прикрыла уши волосами, чтобы мама не заметила слуховой аппарат и не поняла, что мы разговаривали. Я затаила дыхание в надежде, что Тамсин не станет щелкать зубной пластинкой и не выдаст нас. Мать приблизилась к кровати и мгновение постояла.

Она не прикасалась ко мне, лишь смотрела и слушала дыхание, как каждую ночь. Когда мать повернулась к окну, я приоткрыла глаза и увидела в свете фонарей ее тайное лицо, известное только мне.

3

– Он... хочет... ребенка.

– Вот козел, – отозвалась Саманта с соседнего коврика для йоги. – Погоди. Кто – он?

Я улыбнулась. В последние несколько месяцев моя лучшая подруга хлебнула горя из-за парней. Апофеозом стало болезненное расставание с последним ухажером. Во время интимной близости, по деликатному выражению Сэм, он схватил с прикроватного столика крем от морщин по пятьсот долларов унция и принялся обильно мазать ее груди и свое хозяйство. Сэм пришла в ярость. Он тоже пришел в ярость – из-за того, что она пришла в ярость. («Что? По-твоему, я этого не стою?!» – крикнул он. И подруга ответила, что ни один мужик не стоит пятисот долларов за ночь. Не говоря уже о листе ожидания на крем.)

– Питер. Мой муж, – пояснила я. – Парень, за которого я вышла замуж. Высокий, с темными волосами, помнишь? Он еще подарил мне робот-пылесос на день рождения.

Я понизила голос. В двух рядах от нас занималась Линда Ларсон – особа с телом девятнадцатилетней старлетки и слухом матерого разведчика.

– Мой муж Питер хочет ребенка.

– О господи!

Саманта встряхнула густыми, блестящими волосами, поправила ободок и еще больше выгнулась в позе голубя.

Я же оставила всякие попытки и повалилась на пол. Тем временем Сэм встала в позу собаки лицом вниз и быстрым движением перекатилась в позу березки. Был вторник, шесть вечера, мы занимались «йогой для тех, кому за сорок» в центре «Дитя йоги» на Южной улице. Я записала нас в сентябре, наивно ожидая увидеть полный зал сутулых старушек с ходунками, остеопорозом и жалобами на приливы. Как же я ошибалась! Наша группа состоит из восьми стройных, крепких девиц в черных трико для йоги. Ни одна из них, включая Сэм и Линду, не выглядит старше тридцати пяти. Я же в безразмерных синих трениках и футболке «Академия Филадельфии» выгляжу на все свои сорок два. Сколько я ни стараюсь угнаться за одногруппницами – ничего не выходит.

– И что ты собираешься делать? – поинтересовалась Сэм.

– Погоди, – пропыхтела я, изображая фантастически неуклюжую собаку.

В комнате пахло апельсинами, восковыми свечами и парфюмерией. Сэм перевернулась на живот, приподнялась в позе полукобры и повернула длинную шею так, чтобы я оказалась в поле ее зрения.

– Питер записал меня к врачу. Я должна выяснить, есть ли у меня жизнеспособные яйцеклетки, – прошептала я. – А потом, наверное, найти суррогатную мать.

Сэм пришла в ужас.

– Кэнни, я люблю тебя как сестру, но надеюсь, ты не собираешься просить меня о том, о чем я думаю? Руки прочь от моей вагины!

– Вообще-то от матки, – заметила я.

– В любом случае ни за что!

Эшли, инструктор, строго посмотрела на нас.

– Теперь примем позу счастливого ребенка. – Произнесла она низким, воркующим голосом.

– Мне только иронии на йоге не хватало, – пробормотала я. Мы перевернулись на спины, взяли себя за ступни и прижали колени к груди.

– Ты хочешь второго ребенка? – спросила Сэм.

– Не уверена.

Дети. Какие дети? Джой уже заводит разговоры о своей бат-мицве, а мне приходится покупать лекарства в бутылочках, которые легко открываются, с этикетками, которые легко читаются.

– Я старая.

– Ничего подобного, – возразила Сэм, выказывая дружескую поддержку.

Еще бы – она на полгода старше меня.

– В сорок два поздновато трижды кормить до полудня.

– Мадонна же кормила.

– Мадонна не человек, – ответила я.

Повинуясь инструкциям Эшли, мы опустили нош на пол, расслабили руки, так что они тяжело упали по бокам, и пять минут дышали в позе трупа. Затем сели, скрестив ноги, для последней медитации.

– Можешь кого-нибудь нанять, – продолжала Сэм. – Вроде кормилицы.

Эшли снова нахмурилась. Слово «кормилица» ни капли не похоже на «ом шанти шанти шанти»[20]. Сэм сложила ладони перед грудью.

– Возможно, скоро это снова войдет в моду. В любом случае, дело не в кормилицах, а в том, хочешь ли ты второго ребенка.

Я села прямо, прижала обе руки к сердцу и кивнула.

– Намаете[21], Эшли. – Затем обратилась к подруге: – Яне прочь это обдумать.

– Ты слишком много общаешься с юристами, – сказала Сэм.

Я покачала головой.

– Только с тобой. Может, зря я забиваю себе голову? Мои яйцеклетки наверняка протухли.

Мы свернули коврики. Эшли встала в дверях, одаривая учениц безмятежным дзен-прощанием. Мы бросили в корзину блоки и ремни и сели на матрас в прихожей, чтобы надеть ботинки и куртки. Я пришла в шерстяной шапке-ушанке, которую сама связала, подходящем шарфе и пухлом ядовито-розовом пуховике. По собственной весьма скромной оценке, я в нем похожа на малолитражку. Сэм была в роскошном красном кашемировом пончо, отделанном красными и оранжевыми помпонами из ангоры. «Я бы в таком напоминала извергающийся вулкан», – подумала я.

Мы пересекли засыпанную снегом Южную улицу и нырнули в кофейню, где обычно после йоги берем по двойному латте. Пока Сэм сдабривала кофе корицей и мускатным орехом, я повесила куртку на спинку стула. «Маленький братик или сестричка для Джой», – размышляла я, представляя малыша с каштановыми волосами и темными глазами Питера, такого же неторопливого и задумчивого. Ничего общего с моим бывшим, Брюсом Губерманом, который в связи с рождением Джой укатил на два года в Амстердам. Полагаю, там он посвятил себя благородной цели: выкурить марихуаны столько, сколько весит сам.

«Я взрослая», – напомнила я себе. Сэм сидела напротив с печеньем в шоколадной глазури и лукавым блеском в глазах.

– Дело в том, что у Джой проблемы, – выпалила я.

– Что? – Саманта явно удивилась.

– Она получила тройку по английскому.

Удивление сменилось замешательством.

– Да, знаю, – кивнула я, – беда невелика. Но Джой избегает любого общения. Цедит слова, словно поклялась молчать, и смотрит так, будто от меня воняет.

– Переходный возраст, – отозвалась Сэм, макая печенье в латте.

– Уже?

Я вспомнила, как учительница Джой спрашивала о мальчиках, а я небрежно от нее отмахнулась.

– Все из-за гормонов в молоке, – рассуждала Сэм. – В «Шестидесяти минутах» был репортаж. Восьмилетние девочки из Техаса уже носят в школу тампоны в коробках с едой.

Я вздрогнула.

– У Джой еще не начались месячные.

По крайней мере, она об этом не говорила. Разумеется, она поделилась бы со мной. Или нет? Мне стало не по себе.

– Не стоит так переживать, – посоветовала Сэм. – Она же не скатилась на двойки. К тому же седьмой класс не так важен, как старшие. Влюбилась, наверное.

– Просто возраст такой? – не унималась я. – Я ненавидела свою мать, ты ненавидела свою.

– До сих пор ненавижу, – бодро подтвердила Сэм. – Кстати, о приключениях последней недели.

Она залезла в спортивную сумку из крокодиловой кожи и достала коричневато-желтую папку.

– Вот, – Сэм положила передо мной верхний лист.

Я уставилась на лицо немолодого мужчины в толстых очках, с редеющими волосами и водянисто-голубыми глазами. Улыбка больше походила на тревожную гримасу. В биографии было написано, что ему сорок семь лет, разведен, исповедует прогрессивный иудаизм и посещает синагогу на Йом-Кипур и Рош Ха-Шана. Имеет степень магистра по градостроительству. Отец пятнадцатилетнего подростка, который живет с матерью. Обожает суши и закаты. Интернет-ник – Молодец Марк.

– Молодец Марк? – Я старалась быть спокойной, но лицо меня явно подводило. – Он выглядит...

Я изучила фотоснимок, биографию, свидание его мечты.

– Не знаю. Может, он не слишком тебе подходит?

– Я не ищу идеального мужчину, – возразила Сэм, передавая мне очередную стопку бумаг. – Хотя бы мало-мальски приличного. – Она вздохнула. – Вообще-то сойдет любой живой еврей.

– Свадьба? – уточнила я.

– А что же еще?

Брат Сэм, урожденный Алан, ныне называющий себя Аврамом, в августе собирается жениться на Ханне, бывшей Хезер. Ортодоксальная церемония пройдет в Питтсбурге. («Август в Питтсбурге, – заметила Сэм. – Примерно как апрель в Париже, только ничего общего».) Узнав новость, Саманта, которая вынесла столько кошмарных свиданий вслепую, первых свиданий, групповых свиданий и быстрых свиданий, что в конце концов купила себе новейший вибратор и поклялась навек забыть о мужчинах, бросилась к компьютеру. Она заплатила пять сотен за уровень «Звезда Давида» на AJew4U.com и стала часами просматривать профили еще никем не избранных членов избранного народа. Я напомнила ей, что на ортодоксальной свадьбе мужчины и женщины даже танцевать вместе не будут. Скорее всего, они проведут церемонию и большую часть приема в разных комнатах. Но Сэм было все равно. «Мне не нужна любовь или отношения, – объясняла она. – Мне нужен один-единственный мужчина на один-единственный вечер – и мать от меня отвяжется. Неужели это так сложно?»

Оказалось, сложно. По крайней мере, от AJew4U.com было мало толку, но Сэм не сдавалась.

– А как тебе этот парень? – Я отложила Марка ради следующего претендента.

Подруга едва удостоила его взглядом.

– Забудь, – бросила Сэм. – Он канадец.

Я изучила профиль.

– Он живет в Коллингсвуде, Нью-Джерси.

– А родился в Манитобе. – Сэм ткнула пальцем в биографию. – Кто родился канадцем, навеки канадец.

– Саманта, послушай, – начала я. – Помнишь, я ездила в Канаду с книжным туром? Замечательная страна, и люди очень дружелюбные. Ничего страшного в том, что...

– Фальшивая страна, – перебила Сэм. – Фальшивая страна с фальшивыми праздниками. Ты действительно хочешь, чтобы я отмечала День благодарения на три недели позже всех?

– А разве не на шесть недель раньше?

– Канадский День благодарения, – фыркнула Саманта. – У них нет даже пилигримов с индейцами. Нет уж, спасибо. – Она перегнулась через стол так, что чуть не макнула помпон в мой кофе. – Вот, взгляни на этого.

Мужчина на фотографии был лысым, сияющим и...

– Семьдесят? – Я сощурилась на мелкий шрифт, полагая, что ошиблась, затем посмотрела на Сэм.

– Семьдесят – это как прежде шестьдесят. – Подруга пожала плечами. – А шестьдесят – сорок пять. Я читала статью в «Таймс».

– Ха!

– Геронтофобка! – выпалила Сэм.

– Этот мужчина годится тебе в отцы!

Я скомкала страницу, краем глаза заметив, что интернет-псевдоним дедули – Сексуальный Старикан.

– Ха! – повторила я.

– Знаешь, что было бы странно? – произнесла Сэм. – Если бы твой отец отыскался на одном из подобных сайтов.

– Ха! – в третий раз выдала я, но уже с ужасом. – Между прочим, он женат.

– Ну да, – откликнулась Сэм, – а эти парни, по-твоему, нет?

Я покачала головой. За последние четырнадцать лет я встречалась с отцом лишь дважды. Насколько мне известно, он по-прежнему живет в Лос-Анджелесе со своей женой – стоматологом-гигиенистом, она его намного младше, у них двое детей. В первый и последний раз я видела его новую семью на выпускном в колледже. Их горячее желание познакомиться со мной объяснялось близостью Принстона к «Сезам-плейс»[22]. Я стараюсь не думать об отце, и мне это почти всегда удается.

– Считаешь, мой отец на таком сайте – это более странно, чем встречаться со стариком?

– Да иди ты! Тебе легко говорить, ты замужем! К тому же я его не интересую.

– Погоди, погоди, это уж слишком. Ты предложила себя старику?

– Уолтеру, – уточнила Сэм.

– И Уолтер отказался?

Саманта вздохнула, кивнула и опустила голову. Когда она снова подняла глаза, они сверкали, но не от оживления, а от ярости.

– Может, попробуем закоротить ему кардиостимулятор?

– Так что он сказал?

– Что встречается только с восьмерками и выше, а я, судя по фотографии, семерка.

– О боже. Ты серьезно? Какой снимок ты поставила?

– Брук, – ответила Сэм.

Я застонала. Сэм прекрасна, но меня тревожит, что на сайтах знакомств она потеряла уверенность в себе. После первой недели на AJew4U.com, когда на нее никто не клюнул, подруга нашла на сайте usmagazine.com фото Брук Шилдс, на котором актриса была в своем естественном виде – ее засняли папарацци, когда она выходила с вечеринки от беременной подруги. Затем, используя фотошоп (я и не ожидала, что Сэм им владеет), она приделала Брук собственные брови («Получилось не совсем вранье») и опубликовала без малейшего стыда и опасений под своим интернет-ником Стервочка Сэм.

– Ничего себе! – Я покачала головой. – Бедная Брук.

– Никакая Брук не бедная, – возразила Саманта. – Она замужем, забыла? Второй раз. Черт бы побрал этих охотниц за мужиками. Ненавижу их еще сильнее, чем канадцев!

– Можно задать вопрос? – Я дождалась, пока Сэм кивнет. – Что ты собираешься делать, когда один из них с тобой встретится и заметит, что ты, гм... не Брук Шилдс?

– Объясню, что фотография старая, – произнесла Сэм.

– Но...

Волосы Сэм темнее, чем у Брук, глаза карие, а не голубые, другой овал лица. К тому же Брук Шилдс дюйма на три выше, фунтов на пятнадцать легче и ни капли не похожа на еврейку.

– Может, просто возьмешь Питера на свадьбу?

Сэм отломила кусочек печенья.

– Очень мило, что ты предложила, но моя мать его знает.

– Да, точно.

Пару лет назад мама Саманты заявилась к нам на День благодарения. Она ворвалась в дом в норковой шубе до пола, грозно посмотрела на индейку, словно та ее оскорбила, съела ровно одну ложку клюквенного соуса и осыпала Джой дорогущими «Маленькими американками»[23] с наборами аксессуаров. Предварительно она громко заявила в пространство, что портит чужих деток при любой возможности, поскольку от Сэм внуков не дождешься.

– Тогда кого-нибудь с работы?

– Список сотрудников есть в Интернете, – отозвалась Сэм. – Мать посмотрит, кого я привела, и тут же меня разоблачит.

– Мать станет искать твоего кавалера в Интернете?

Сэм пожала плечами.

– Честно говоря, я страдаю манией преследования.

– А если пригласить сотрудника из другой фирмы? Наверняка ты с кем-нибудь познакомилась на курсах повышения юридической квалификации.

Саманта покачала головой.

– С женатыми. С голубыми. С несколькими женатыми голубыми.

– Гм. Можно нанять актера.

– Только в крайнем случае, – возразила она. – Я уже сделала пару звонков. Якобы ищу актеров для низкобюджетной рекламы. Знаешь, сколько получают в день члены Гильдии киноактеров?

– Откуда мне знать?

– И то верно. К тому же в выходные – двойная ставка, за поездки – доплата, так что дешевле не связываться. – Сэм доела печенье. – Тебе невероятно повезло. Даже не представляешь насколько.

«Тогда почему Питер хочет перемен? И что происходит с Джой?» – подумала я, но не стала озвучивать эту мысль.

– Ну, с богом! – Я обняла Саманту на прощание, взяла куртку и посмотрела на часы. Сходить на Уолнат-стрит полюбоваться витринами? Но уже почти восемь, Джой может понадобиться помощь с домашним заданием по английскому. Я потуже обмоталась шарфом, натянула шапку на уши и отправилась в путь величиной в десять кварталов – к дому.

Я живу в этом районе достаточно долго и уже могу докучать друзьям и знакомым рассказами о том, как тут было раньше. «Старбакс» – бывшая пиццерия, там продавались чесночные плетенки, три штуки за доллар. Мексиканское бистро – бывший видеомагазин. Обувной – бывший книжный.

На двери, за которой торгуют сырными сэндвичами, еще мерцала рождественская гирлянда. Ярко освещенные окна магазина здоровой пищи уже были украшены красными и розовыми «валентинками». Погода снова испортилась. Промозглый ветер нес по Южной улице гравий, газеты и чье-то брошенное вязанье. Голые ветви деревьев дрожали в темноте. Я пристроилась за группой девчонок в закатанных черных джинсах и на шпильках. Они снимали друг друга на мобильные телефоны. Сквозь резиновые подошвы моих ботинок проникал холод тротуара. «Интересно, сколько им лет? – попыталась я прикинуть, когда одна из девочек просунула язык между разведенными пальцами, а ее подружка щелкнула камерой. – Их матери знают, что они шатаются по улицам?»

«Тебе невероятно повезло», – сказала Сэм. Но если наша жизнь так хороша, почему Питер хочет перевернуть ее с ног на голову? Я задумалась. Ребенок все изменит. Может, это к лучшему? Может, я вовсе не нашла ту тихую гавань, о которой мечтала в своем несчастном детстве? Может, только лень – или, того хуже, страх – заставляла меня сидеть на месте, жить в одном и том же доме, отдыхать непременно в Джерси и не надеяться на большее?

Конечно, когда-то я мечтала. Давным-давно, когда мне еще не было тридцати и я ничего не боялась. Я продала сценарий, опубликовала роман и очень, очень ненадолго приобрела весьма сомнительную популярность. Ни к чему хорошему это не привело. Я отогнала прочь воспоминания, еще сильнее натянула шапку и перешла улицу. Изо рта выходили клубы белого пара. Я очень спешила домой, со стороны, должно быть, казалось, что за мной кто-то гонится.

4

В День святого Валентина ученики Академии Филадельфии дарят друг другу сахарные печенья с розовой и красной глазурью в форме сердечек, к каждому прикреплена маленькая открытка. Одно печенье стоит доллар; все деньги идут в школьный строительный фонд.

Сразу после детского сада я начала ходить в Академию Филадельфии. И каждый год четырнадцатого февраля нахожу на парте одно и то же: по печенью от Тамсин и Тодда и печенье от Джереми Албина – его, как и меня, мать заставляет покупать печенье всем одноклассникам.

Я уже заранее знаю, что в начале февраля мы с мамой поссоримся. («Разойдемся во мнениях», как она говорит, но на самом деле поссоримся.) Я скажу, что должна покупать печенье на карманные деньги и дарить своим настоящим друзьям, а она возразит, что в течение жизни круг общения постепенно сужается, но начинать в седьмом классе (или шестом, или еще каком) слишком рано.

Я отвечу, что если дарить печенье всем и каждому, то потеряется значимость подарка. Мама вздохнет, отчего ее сиськи мерзко заколышутся, и произнесет: «Нет, он будет значить: “Поздравляю с Днем святого Валентина. Джой”». Вдруг кто-нибудь вообще не получит ни одного печенья? Каково ему будет? А каково мне будет сознавать, что я могла предотвратить чью-то обиду и разочарование, потратив мамины деньги – даже не свои, а мамины – и подарив всем по печенью?

Отчасти она права. В нашем классе есть ребята, которые, если бы не мы с Джереми Албином, могли бы остаться без печенья. Джек Кореи, например. У него жуткая перхоть. В темном свитере он выглядит так, словно только что попал под снегопад. А может, даже Тамсин. Порой она слишком увлекается, рассуждая о фантастике.

Проблема в том, что некоторые люди не заслуживают лишнего печенья. Например, Эмбер Гросс. Она ни разу в жизни со мной не разговаривала, хотя и в обычную школу, и в еврейскую мы поступили одновременно. Даже «Музыкой для самых маленьких» мы занимались вместе. Нам тогда было по два годика. У мамы сохранились фотографии, и на них мы с Эмбер всегда в разных углах. Наверное, Эмбер презирала меня еще до того, как научилась говорить. Она получает горы печенья. И мое ей совершенно ни к чему.

Но в пятницу накануне Дня святого Валентина, когда я указала на это матери, она скривилась и выдала очередную бесполезную фразочку:

– Джой, жизнь слишком коротка.

Мне хотелось спросить: «Слишком коротка для чего?», но раздался школьный звонок. Его было слышно даже сквозь закрытые окна машины. Мама сунула мне в руку двадцать долларов. «Просто подари всем немного счастья», – попросила она и попыталась меня обнять, но я отодвинулась на край сиденья. Сунув деньги в карман джинсов, я опустила голову и под трели звонка пошла через игровую площадку.

– Удачного дня! – крикнула вслед мать.

Четырнадцатого февраля, как и в каждый учебный день, будильник зазвонил без пятнадцати шесть. В ванной я потерла ноги и локти «Энергетическим сахарным апельсиновым скрабом», подаренным тетей Элль, затем побрила ноги и подмышки, вымыла волосы выпрямляющим шампунем «Секретный агент» от Джона Карама, нанесла кондиционер из той же серии, включила холодную воду и, дрожа, досчитала до тридцати, чтобы приостановить рост кутикул.

К шести пятнадцати я уже завернулась в полотенце, почистила зубы пастой и нитью, спрыснула волосы выпрямляющим спреем и смазала выпрямляющим кремом. Еще сорок пять минут ушло на возню со щеткой для волос и диффузором. Я бы справилась и быстрее, если бы поменьше оглядывалась на дверь. Мать считает, что мне незачем выпрямлять волосы. По ее мнению, я должна наслаждаться своей природной красотой. В результате я единственная девочка на свете, которая прячет выпрямляющий утюжок под кроватью, словно это непристойный журнал или пистолет.

В семь прическа была готова. Я повесила мокрое полотенце, повторно сполоснула рот и приклеила ежедневную прокладку. До месячных еще неделя, но рисковать не стоит.

Со мной и так не все ладно. Еще не хватало прибежать в медкабинет с чужим свитером вокруг талии. Все будут пялиться, прекрасно понимая, в чем дело.

Я вытерла раковину туалетной бумагой, снова натянула ночную рубашку и забралась в постель. Через пять минут постучалась мать.

– Проснись и пой! – воскликнула она.

Ее волосы были убраны в узел, из которого торчал жидкий хвост. В вырезе папиного банного халата виднелись ее очки.

– Что будешь, яичницу или овсянку?

Я уже год не прикасаюсь к яичнице и овсянке. Мой завтрак – три четверти чашки отрубей с высоким содержанием клетчатки и белка, полчашки обезжиренного органического молока и шесть сырых миндальных орехов. Но мать все равно каждое утро спрашивает, что я буду: яичницу или овсянку.

– Нет, спасибо. Предпочитаю хлопья.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю