Текст книги "Все девочки взрослеют"
Автор книги: Дженнифер Уайнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
– Ладно, не как проститутка, – уступила я. – Всего лишь как эскорт-девица. Знаешь, которым доплачивают за секс.
– Может, всего лишь как подросток? – спросил Питер. Я закрыла глаза и поморщилась. Вот мы и добрались до сути.
– Надо учитывать и ее пожелания, – наставлял меня муж.
Я кивнула. Звучит справедливо.
– Она взрослеет, – добавил Питер.
Я молча замотала головой. «Светлый отрок ли в кудрях, трубочист ли, – завтра – прах»[58]. Увы, это неизбежно. Но мне все равно было больно. Питер спешит выпихнуть Джой из гнезда и завести еще одного ребенка. Издатель мечтает о моем новом романе. Но я не собираюсь никому потакать.
– Так всегда происходит, – Питер нежно поцеловал меня по очереди в губы, в шею и в лоб. – Это нормально.
Слеза скатилась по щеке и упала на подушку. «Моя маленькая девочка, – подумала я и вытерла лицо рукавом. – Единственная моя».
14
Последние четыре дня рождения я провожу одинаково. В выходные накануне мы с мамой делаем в салоне маникюр и педикюр. В следующий уик-энд – смотрим мюзикл в «Киммел-центре» и пьем чай с огуречными сэндвичами и крошечными эклерами в «Риц-Карлтоне». Еще через неделю я приглашаю двух друзей с ночевкой, и мама готовит на ужин все, что я захочу. Раньше я приглашала Тамсин и Тодда. Но в этом году Тодд стал мужчиной, и потому я позвала Тамсин и Эмбер Гросс.
В день ночевки мы с Тамсин сидели в гостиной. В дверь позвонили, и я подскочила.
– Пойдем!
Но Тамсин осталась сидеть с мрачной миной и «Персеполисом»[59] на коленях.
– Открой сама, – отозвалась она.
Понятно, что Тамсин не в восторге от прихода Эмбер. Хотя я спрашивала, не против ли она, и Тамсин ответила, что не против. Последнюю неделю Тамсин и Тодд сидят со мной за столом Эмбер. Я думала, Тамсин будет приятно, что Одри и Саша подвинулись, освобождая им место, но Тамсин молча ест надоевшие диетические буррито, читает книгу и даже не пытается поддержать беседу. Хотя, подозреваю, она только делает вид, что читает, а на самом деле внимательно слушает, как всегда. И, судя по всему, ей не слишком нравятся эти разговоры. Но пока что она помалкивает.
Я открыла дверь и увидела Эмбер Гросс. До сих пор не могу поверить! Все равно что президент заглянет на ужин и просмотр фильма. Надеюсь, все соседи прилипли к окнам и увидели самую популярную девочку Академии Филадельфии у моей двери.
– Привет!
Розовый рюкзак через одно плечо. На прозрачных скобках – желтые резинки. Я могу часами на нее смотреть, разглядывать по частям, пытаясь понять, как выходит, что у нее все идеально. Нужной длины брюки. Рукава рубашки два раза подвернуты, не слишком небрежно и не слишком аккуратно.
– Привет, заходи.
Я провела ее в дом.
– Ух ты! – воскликнула Эмбер, оказавшись в мамином кабинете.
Она изучила ряды «Больших девочек» на разных языках. Взяла в руки рамку с фотографией, где нарядная мама и Макси Райдер позировали на красной ковровой дорожке. Этот снимок я заранее поставила на видное место.
– Ух ты, – повторила Эмбер.
Я расслабилась, но только до тех пор, пока Эмбер не провела пальцем по рядам черно-зеленых книжек из серии «Звездная девушка», которые занимают две полки.
– Твоя мама их читает?
Мое сердце забилось сильнее. «Звездная девушка» – мамин секрет. Хотя, если подумать, далеко не единственный. Но почему я должна хранить ее тайны? Что хорошего она мне сделала в последнее время? Сплошные запреты, и только.
– Читает, – сообщила я. – И пишет.
Глаза у Эмбер расширились.
– Серьезно?
– Ага. Такая у нее работа. Но это вроде секрет, так что...
Тут в двери показалась голова Тамсин.
– Привет, Тамсин! – поздоровалась Эмбер.
– Привет, Эмбер! – передразнила ее Тамсин.
Я грозно посмотрела на Тамсин. Она сделала вид, что не заметила. Я провела подруг в гостиную. Френчель лежала на диване, засунув голову и половину туловища в миску с попкорном.
– Что будем делать? – спросила Эмбер, когда я согнала собаку на пол и выкинула оскверненный попкорн в мусорное ведро.
– Гм...
Вообще-то я думала, что мы будем ужинать, а потом сходим за мороженым. Но может, это не слишком интересно?
– Мы просто смотрели телевизор, – ответила я. – Могу приготовить еще попкорна.
Эмбер вытащила из кармана розовый конверт.
– Хотите посмотреть приглашения на мою бат-мицву? Сегодня утром принесли.
Мы кивнули. Ну ладно, я кивнула, а Тамсин вроде пожала плечами. Эмбер вынула из конверта БУР-диск и вставила в наш плеер. Через минуту в гостиной зазвучала композиция «Isn’t She Lovely» и на экране возник черно-белый профиль Эмбер. «Разве она не прелесть? – пел Стиви Уандер. – Разве она не чудо?»
– Ух ты, – выдохнула я.
– Ух ты, – саркастично подхватила Тамсин.
Я глянула на Тамсин. Она пожала плечами и снова уткнулась в книгу. Но я не сомневалась, что она продолжает смотреть. На экране мелькала Эмбер в нарядах разных кинозвезд. В кринолине на лестнице, как Вивьен Ли в «Унесенных ветром». В маленьком черном платье и жемчугах, как Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани». На носу корабля, как Кейт Уинслет в «Титанике». Корабль я помнила по многочисленным экскурсиям в морской музей. («Кто такой?» – прошептала я, указывая на парня, обнимающего Эмбер за талию. Оказалось, ее сводный брат. Она подмигнула и пообещала познакомить нас на бат-мицве.) Диктор с низким голосом – именно таким читают анонсы фильмов – произнес: «Восемнадцатого июня Филадельфия, Пенсильвания, превратится в... Эмбервуд».
– Как это тебе удалось? – удивилась Тамсин.
– Что удалось? – не поняла Эмбер.
– Переименовать целый город в свою честь.
– Ш-ш-ш, – Эмбер поднималась и опускалась на носочках. Ее волосы пружинили в такт. – Сейчас начнется самое интересное.
Замелькали кадры с раскрашенными людьми. Мужчины и женщины кружились по сцене, прыгали, кувыркались, сражались друг с другом огненными мечами.
– «Цирк дю Солей»![60] – пояснила Эмбер. – Гвоздь программы!
Потом снова появилась Эмбер, одетая, как Энн Хатауэй в «Дневниках принцессы» (после преображения). За спиной Эмбер стояли и улыбались родители и, по-видимому, младший брат. «Разделите с нашей принцессой...» – начала мама, «...один из самых важных дней в ее жизни», – подхватил папа. На экране появились адрес сайта и просьба поскорее ответить на приглашение «королеве-матери». В довершение показались большие золотые буквы с завитушками: «КОНЕЦ».
– Родители чуть все не испортили. Они терпеть друг друга не могут, пришлось снять кучу дублей. Мой братец – настоящий кретин.
– С ума сойти, – произнесла я.
Даже Тамсин за книгой казалась потрясенной.
Мама принесла в комнату новую миску попкорна и взглянула на экран.
– Что это вы тут смотрите?
– Приглашение на мою бат-мицву, – ответила Эмбер.
Она щелкнула пультом, и все началось сначала.
Мать села на диван. Впервые в жизни она не задавала вопросов. Похоже, она вообще забыла, как говорить. «Ну!» – воскликнула она, и еще: «Ух ты», а потом: «Это очень...», «О боже!» и «Цирк дю Солей!». Когда начались титры, она вспомнила: «Как бы чего не пригорело!» и убежала на кухню. Ее щеки раскраснелись, глаза блестели, словно она из последних сил удерживалась от смеха.
Я взяла пульт с подлокотника дивана, куда его бросила Эмбер.
– Счастливица! – сказала я Эмбер. – Видеоприглашений мне не видать как собственных ушей. И шоу тоже.
– Серьезно? Не будет даже танцоров? – Эмбер тряхнула прямыми волосами. – Я думала, даже в Торе написано, что должны быть танцоры.
– У меня не было танцоров, – заметила Тамсин, не отрываясь от книги.
– Нет, были, – возразила я.
Тамсин скорчила гримасу.
– У Тодда были танцоры. А я так, примазалась.
Эмбер не обратила на нее внимания.
– Может, если закончишь четверть на одни пятерки, твои родители передумают, – предположила она.
– Возможно. – Я пожала плечами.
Единственный способ исправить оценки – все время носить слуховой аппарат, но я этого не хочу. Хотя если я стану учиться еще хуже, мать наймет репетитора, она уже грозилась. Или потребует встречи со всеми учителями и узнает, что я не ношу аппарат. Тогда мне точно не поздоровится.
Эмбер поправила ободок.
– Никаких видеоприглашений, никакой темы...
Я чувствовала, что она оценивает меня. Решает, достаточно ли я крута, чтобы со мной общаться. Или безнадежная неудачница, несмотря на мамино знакомство с Макси Райдер.
– Зато я куплю шикарное платье, – сообщила я. – В Нью-Йорке.
Эмбер встрепенулась.
– Правда? В каком магазине?
– Мы с моим личным стилистом немного походили по «Бергдорфу», – небрежно бросила я. – Но мама запретила оставлять платье, которое мне понравилось. Якобы слишком взрослое.
– Вот облом! – Эмбер как будто огорчилась.
– У тебя есть личный стилист? – удивилась Тамсин.
– Да. – Я строго глянула на нее. – Есть.
Она пожала плечами и снова уткнулась в книгу.
– Везет тебе, – произнесла Эмбер. – А мне приходится покупать одежду в дурацком торговом центре.
Надо отдать ей должное: содрогнулась она весьма театрально. В этот момент мать сунула голову в комнату и объявила, что ужин готов.
В тот вечер, как и во всякий мой день рождения, мать приготовила мои любимые блюда: запеченного цыпленка и масляное печенье с черным перцем и чеддером, консервированные персики, которые я вместе с ней собирала прошлым летом, и протертый шпинат, приправленный мускатным орехом. На десерт – мои любимые шоколадные кексы с глазурью из арахисового масла и серебристой посыпкой, поданные на антикварной подставке для торта. Тетя Саманта подарила ее маме и Питеру на свадьбу. Мама воткнула свечку в мой кекс, хотя я умоляла ее не делать этого. Хорошо хоть петь не стала. Эмбер слизнула глазурь со своих розовых ноготков, откусила от кекса пару крошечных кусочков и отложила его в сторону. Я поступила так же.
– Доедать будешь? – поинтересовалась Тамсин.
Я покачала головой. Тогда она доела мой кекс.
После ужина мы с Эмбер и Тамсин отправились в видеопрокат. Эмбер выбрала «Титаник», а Тамсин – «Мир призраков». («Ты ни разу не видела фильм для взрослых? – выпучила глаза Эмбер. – Ни разу в жизни? О боже. А мне “Незваных гостей” подарили на десять лет».) Мы возвращались домой по Южной улице. Эмбер шла с одной стороны от меня, а Тамсин – с другой, Эмбер болтала о платьях, а Тамсин молчала. Только время от времени напевала: «Разве она не прелесть?» По дороге мы купили в «Ритас» лимонный фруктовый лед. Дома мы переоделись в пижамные штаны и футболки, и какое-то время мне казалось, что все будет хорошо.
Мама и папа тихонько ходили по кухне, они запустили посудомоечную машину и приготовили кофе. Эмбер и Тамсин не обращали друг на друга внимания, но фильмы сгладили неловкость. В одиннадцать мама велела гасить свет. Мы поднялись наверх и почистили зубы. Тамсин вышла из ванной в ночной рубашке «Властелин колец». Я и глазом не моргнула.
– Классная ночнушка, – заметила Эмбер.
Тем же тоном она когда-то сказала мистеру Шаупу: «Классный галстук». На Эмбер была белая ночная рубашка без рукавов, отороченная розовым кружевом. Тамсин промолчала, заняла обычное место в спальнике на полу возле моей кровати и застегнула молнию до подбородка. Френчи запрыгнула в изножье кровати и свернулась клубочком.
Эмбер стала раскладывать свой спальник.
– Нет-нет, – остановила я. – Ложись на кровать.
– Уверена? – спросила Эмбер.
Я кивнула. Тамсин не сводила с меня глаз. Эмбер устроилась на кровати, а я расстелила одеяло на полу, рядом с Тамсин. Как только я выключила свет, Эмбер достала из рюкзачка сотовый и раскрыла его. Комнату озарил голубоватый свет. Френчи приподняла голову.
– Давай звонить парням, – предложила Эмбер.
Она наклонилась ко мне. На ее скобках плясали голубоватые блики.
– Гм... – Я стараюсь не говорить по телефону с незнакомыми людьми. Не уверена, правильно ли звучит мой голос. – Думаешь, стоит?
Эмбер что-то прошептала. Я включила прикроватную лампу, чтобы видеть ее губы. Тамсин взяла книгу и повернулась на бок.
– Ну же, Джой, – настаивала Эмбер. – Я наберу Мартина. А ты кому хочешь позвонить?
На кончике моего языка вертелось: «Дункану Бродки». Но что я ему скажу? А если он уже спит? А если мой голос покажется странным? А если он решит, что я парень? Я покраснела.
– Не надо ничего говорить, – добавила Эмбер. – Просто повесишь трубку.
– А в чем тогда смысл? – вмешалась Тамсин, переворачивая страницу.
– Намекнуть, что мы о них думаем, – неохотно пояснила Эмбер. – Если набрать звездочка – шестьдесят семь, то номер не высветится, и они не узнают, кто звонит.
– Тогда как они поймут, кто о них думает? – удивилась Тамсин. – Это может быть кто угодно. Может, номером ошиблись.
– Ты же вроде читаешь, – разозлилась Эмбер.
Она закатила глаза. Я прикусила губу и промолчала.
– Ну и зануда, – прошептала Эмбер.
Я опустила голову, уткнулась подбородком в грудь и сделала вид, что не услышала. Хотя Эмбер наверняка поняла, что я услышала. Хуже того, Тамсин услышала тоже.
Наутро я проснулась в половине восьмого, тихо оделась, сунула в уши слуховой аппарат и как можно осторожнее потрясла Эмбер за плечо.
– Что? – отозвалась она, не открывая глаз.
– Можно одолжить твой сотовый?
– Конечно. – Эмбер перекатилась на бок.
– Я по межгороду позвонить хочу.
– У меня безлимитка, – Эмбер зевнула.
Я и не сомневалась. Я достала из-под матраса «Больших девочек», сунула в рюкзак, прицепила Френчи к поводку и дважды проверила, в кармане ли мобильник Эмбер. Не уверена, выясняет ли мама, кому я звоню со своего телефона. Но она совершенно точно следит, сколько минут я говорю и сколько сообщений посылаю. А об этом звонке ей знать не следует. Я оставила на кухонной стойке записку: «Ушла за рогаликами» и отправилась на улицу.
Небо было синим. Ароматный ветерок раскачивал деревья, осыпая нас с Френчи цветочным дождем. По тротуару плыли тени. Я сняла куртку и завязала на бедрах. «Красотка, красотка», – пропел бездомный в инвалидном кресле на углу. А продавец улыбнулся и положил мне лишний рогалик. Я сунула пакет под мышку, прошла три квартала на юг и в парке Марио Ланца села на скамейку под высоким кизилом. Френчи бегала по периметру собачьей площадки и не обращала внимания на других собак, надменно задирая нос, когда те пытались ее обнюхать. Я достала из сумки «Большие девочки не плачут», открыла на отмеченной странице и начала читать.
Моей официальной специализацией в почтенном Ларчмонтском университете была английская литература. Но уже через три недели обучения на первом курсе стало ясно, что по-настоящему меня интересуют Парни Богатых Сучек. Все происходило в часы занятий, на скомканных простынях с крошками и корками от пиццы (однажды попался засохший ломтик колбасы). Эти украденные минуты неизменно кончались для меня прогулкой по двору с ухмылкой на лице и безразмерными труселями в кармане. Я была не из тех, кого приглашают остаться на ночь. Не из тех, кого зовут, если живут с соседом. Я была порочным удовольствием, капризом, девушкой, согласной на все. Пошли слухи. А я пошла по рукам. Сам секс, который варьировал от плохонького до терпимого, меня не интересовал. Время после соития – вот что было драгоценно. Я лежала в объятиях Парней Богатых Сучек, в полосах пыльного света, льющегося через зеленые университетские жалюзи, и грезила признаниями в любви. Конечно, ни Чэз, ни Трип, ни Трэй, ни Тэлбот и не думали заверять меня в чувствах. Они даже не здоровались, когда мы встречались во дворе или случайно садились рядом на семинаре первокурсников. Дело чести – сообщить всему миру, что трахнул анорексичную блондинку с лошадиным лицом. В ларчмонтском выпуске-91 таких было не меньше половины. Но секс со мной держали в тайне... И потому я жадно поглощала парней, как в детстве шоколадное ассорти, которое отец приносил домой еще до того, как решил, что конфеты, а также его брак и семья – не лучшая идея.
Поверить не могу, что моя мать на такое способна. Моя мать, с ее вечным вязанием, комитетами, мини-вэном и тремя разными пятновыводителями в прачечной. Но, насколько мне известно, в «Больших девочках» написана правда, хоть и извращенная. Точнее, намек на правду. И я знаю, кто может мне ответить, была ли мама в колледже потаскухой.
В книге мамину соседку зовут Болдуин. На самом деле мама жила в одной комнате с Олден Лэнгли из Ричмонда, Вирджиния. На сайте выпускников Принстона я нашла новую фамилию Олден – Черновиц (надо же так опуститься!). На сайт я вошла, набрав код из маминого «Еженедельника выпускников Принстона», который выудила из мусорной корзины. К сожалению, электронного адреса Олден не оставила, но зато указала телефонный номер. Френчи обнюхивала урну. Я грызла рогалик с солью. Ровно в девять часов я набрала номер на телефоне Эмбер, мысленно повторяя заранее приготовленные слова. Надеюсь, голос будет звучать нормально. После третьего гудка трубку взял мужчина.
– Алло?
Я от страха чуть не прервала соединение.
– Позовите, пожалуйста, Олден Лэнгли Черновиц, – наконец произнесла я.
– А кто ее спрашивает? – гнусаво поинтересовался мужчина.
Я услышала в трубке детские голоса, и мне стало легче. По крайней мере, я никого не разбудила.
– Меня зовут Джой Шапиро. Олден училась в колледже с моей мамой.
Мужчина задумался.
– Не вешайте трубку, – сказал он.
Щелчок, тишина, женский голос.
– Алло? – Тон был удивленным, но вполне дружелюбным.
– Здравствуйте. Меня зовут Джой Шапиро. Моя мама...
– Кэнни, – перебила Олден. – Как она? Она приедет на встречу?
– Ну... я... не в курсе.
Оранжевые с черным открытки и письма приходили весь прошлый год. Мать отправляла их прямиком в мусорную корзину. «Я пока не готова», – объясняла она.
– У нее все хорошо, – добавила я.
Голос Олден оказался совсем не таким, как я ожидала. Не надменным голоском богачки, а теплым, с легким южным акцентом. Имя матери она произнесла как «Кэнни», а «приедет» – как «приедеть».
– Ладно, чем могу помочь? – спросила Олден.
– Гм.
«Ну же, Джой!» – подбадривала я себя.
– Я прочла мамину книгу.
Олден промолчала, но кажется, вздохнула.
– И хочу выяснить...
«Насчет секса», – подумала я.
– Насчет сережек? – не без грусти предположила Олден.
Мгновение я не понимала, о чем она, но быстро вспомнила и тут же открыла семьдесят третью страницу.
Мать дала мне с собой в Ларчмонт всего по два – две пары джинсов, две футболки с длинным рукавом, две пары туфель. И слава богу, потому что одежда моей соседки Болдуин Каррутер заняла все свободное место в гардеробе и весь антикварный шкаф. Шкаф стоял в гостиной, рядом со стереосистемой, на восточном ковре, привезенном соседкой из Атланты. Болдуин являлась студенткой Ларчмонта в четвертом поколении. У нее были тонкие светлые волосы, которые она собирала в крысиный хвостик, и толстые предплечья, потому что в частной школе она много лет занималась греблей. Пока я возилась с простынями, она поставила рядом с нашей двухэтажной кроватью фотографию в рамке. На снимке Болдуин стояла рядом с сестрой, в длинном платье, длинных перчатках и с букетиком цветов на запястье. «Это твой выпускной?» – поинтересовалась я. «Нет, мой дебют», – ответила она. У Болдуин была полная шкатулка драгоценностей: нити жемчуга, золотые браслеты, серебряные серьги-кольца, кулоны, брелоки. «Бери, что хочешь», – небрежно указала она на этот свой пиратский сундук с сокровищами.
Я не прикасалась к ее вещам до второго семестра. Но как-то меня пригласили на маскарад. Точнее, пригласили весь наш корпус. Решив нарядиться Мадонной, я подумала, что большие золотые серьги-кольца Болдуин – то, что надо. Я взяла их и написала записку. Когда я вернулась, нашла ответ на подушке: «Положи сережки на место, это фамильная ценность».
Я вынула сережки из ушей и оставила их на спутанном клубке драгоценностей: жемчуга, браслетов, медальона с гравировкой «Болдуин». Меня подташнивало. «У богатых свои причуды, – вслух сказала я. – Фамильная ценность». Следующие две недели Болдуин почти не разговаривала со мной, не считая «доброго утра» и «спокойной ночи». Но она явно не забыла о моем проступке. В субботу вечером она вломилась в комнату, пошатываясь и хихикая, под ручку с Джаспером Дженкинсом. Я вздыхала по Джасперу. Мы вместе трудились в университетской газете. Он был спортивным журналистом, а я – литературным редактором. Придумывала заголовки к его статьям и меняла «впорядке» на «в порядке». Я помертвела. Болдуин затащила Джаспера на верхнюю полку и, судя по звукам, весьма неуклюже сделала минет. («Поаккуратнее, зубы!» – все время шипел он.) Я лежала и сжимала кулаки, шокированная и возбужденная. Совет на будущее: не бери ничего у богачек, даже если они сами предлагают.
– Это были не сережки, – сообщила Олден Лэнгли. – Это была куртка. Кожаная куртка. Твоя мама ее взяла, и я здорово расстроилась.
– Вот как.
– Но не из-за материальной ценности! Эту куртку оставил мне дедушка по завещанию, она много для меня значила. А твоя мать понятия об этом не имела. Мы поссорились, но потом помирились. Вообще в Принстоне хватало подобных девиц. Богачек, готовых смешать с грязью только за то, что дышишь их воздухом, – Олден хихикнула. – Спроси у мамы о девушке с нашего этажа, которая заявилась в колледж со своими лошадьми.
– Надо же!
«Ерунда», – написала я на закладке, пока Олден говорила, а также – уж не знаю зачем – «лошади» и «мама».
– Так она... она... – начала я, но слова застревали в горле. «Она спала с кем попало? Она разгуливала с трусами в кармане? Она действительно была шлюхой?»
Олден, видимо, меня поняла.
– Все это выдумки, детка.
«Выдумки», – написала я. Но разве правда не может скрываться в выдумках, мерцать, как монеты на дне колодца? «Кем же она была? – думала я. – Кем на самом деле была моя мать? И кто я?»
– Может, позовешь маму? – попросила Олден с медовым южным акцентом. – На пару слов.
– Она спит, – ответила я.
Олден засмеялась.
– Везет же некоторым. Ладно, передавай ей от меня привет, детка. Скажи, что я помню о ней.
«Ма-ам», – заныл ребенок. Олден снова весело засмеялась.
– Ладно, мне пора. – И повесила трубку.
15
– Имя, – прочитал Питер.
Я сидела, прислонившись к подлокотнику дивана. Питер с открытым ноутбуком расположился напротив, положив босые ступни мне на колени.
– Ладно тебе. – Я махнула рукой. – Ты сам все знаешь.
Он строго посмотрел на меня и застучал по клавиатуре.
– Даты рождения.
Снова стук клавиш.
– Адрес, домашний телефон, рабочий телефон, сотовый телефон... – Он остановился. – Занятия.
– Ну, ты – диетолог.
Он поморщился.
– Бариатр.
– Как угодно.
– А ты кто?
Дело было в среду вечером. Работала посудомоечная машина. Френчи сопела на подстилке в углу. Джой заперлась у себя в спальне. А мы с Питером заполняли десятистраничную анкету фирмы «Открытые сердца. Услуги суррогатных матерей». (Это он выбрал «Открытые сердца», я же питаю слабость к игре слов, поэтому нашла в Интернете «Р. О. Дим и Ко», также предлагающую услуги суррогатных матерей и доноров яйцеклеток.)
– Напиши просто «домохозяйка». Звучит неплохо.
Питер забарабанил пальцами по краю ноутбука.
– Их интересуют налоговые декларации за последние десять лет. «Домохозяйка» не объясняет, откуда у тебя берутся деньги.
Логично.
– Может, «домохозяйка на хорошем содержании»? Или «домохозяйка, которая выиграла в лотерею»?
– Кэндейс, столько слов сюда не влезет.
Питер покачал ступней. Удостоверившись, что Джой по-прежнему наверху, я потеребила пальцы его ног. Накануне вечером мы смотрели фильм. Дочь увидела, что я глажу ступни Питера, с отвращением на меня посмотрела и вышла из комнаты.
– Может, сделаешь сноску?
– Я тебе что, Дэвид Фостер Уоллес?[61] – возмутился муж.
– Как насчет «бывший писатель»? Или «писатель в отставке»?
– Писатель, – напечатал Питер и вызывающе на меня посмотрел, словно бросил вызов.
Когда первые экземпляры «Больших девочек» прибыли в мой почтовый ящик (ярко-розовые обложки нахально торчали из строгих коричневых конвертов), я поверила, что все изменится. Я годами была читателем, потом журналистом. Годами мечтала стать настоящим писателем. И привыкла считать, что в миг, когда моя книга выйдет в мир, жизнь станет кардинально и бесповоротно другой.
Вечером в понедельник перед официальным выходом книги Питер повел меня во французский ресторан. Я хлестала вино и делилась новостью со всеми, от гардеробщицы до официанта, принесшего сырную карту. После десерта, шатаясь, я отправилась в «Барнс энд Ноубл»[62]. Питер поддерживал меня за талию. Сытая и довольная, я покачивалась перед витриной и сообщала равнодушным прохожим: «Здесь продают мою книгу!» (К сожалению, я не сообразила, что магазин еще открыт. Охранник пригрозил, что вызовет копов, если я не перестану пачкать стекло.)
На следующее утро я страдала от легкого похмелья и здорово волновалась. Мы с Люси, тогда еще мою сестру звали именно так, отвезли в аэропорт огромный серый чемодан и мою крошечную дочку (а также автомобильное сиденье, сумку для подгузников, детскую еду и тому подобное). Так начался книжный тур. В Кливленде я при полном параде уселась перед здоровенной стопкой книг в твердой обложке. Через два часа мне удалось продать аж целую книгу. Затем мы перебрались в Чикаго, где на встречу пришла всего одна женщина. По-моему, она была бездомной и забрела в поисках тепла.
В Канзас-Сити встреча проходила в роскошном книжном бутике. Сначала на витрине висел плакат «Больших девочек», но потом его сняли по просьбе постоянного клиента. Ко мне подошла дрожащая женщина с белыми губами.
– Ваша мама пообещала, что убьет меня, если я не приду. Вы не могли бы ей позвонить и сообщить, что я была здесь? – взмолилась она.
На встречу в Майами неожиданно заявилась моя бабушка со всем своим бридж-клубом.
– Эту книгу написала моя внучка! – громко произнесла она.
Бабушка даже смогла перекричать детские вопли в соседнем отделе. К сожалению, ее запала не хватило на то, чтобы уговорить подруг выложить по двадцать четыре доллара девяносто пять центов.
– Ничего, в библиотеке возьмут.
Бабушка оставила на моей щеке коралловый помадный отпечаток, заметила, что черная юбка меня «очень стройнит», и спросила у сестры, не нашла ли она настоящую работу.
В Атланте издатель нанял для меня помощницу. Всю дорогу из аэропорта она рассказывала о смерти мужа в прошлом месяце. А потом так безнадежно заблудилась, что я на час опоздала на встречу с читателями. В Милуоки ортодоксальная еврейка в криво надетом парике[63] отругала меня за то, что моя героиня ела трефное. Я думала, она припомнит сцену, где Элли в Йом-Кипур трахается с гоем-сторожем на парковке синагоги. По-моему, это куда более оскорбительно для Господа, чем сэндвич с беконом, салатом и помидорами с двести семнадцатой страницы. Но по этому поводу взрыва ярости так и не последовало. Видимо, свинина – это ужасно, а свинское поведение – нет.
Каждое утро я запихивала автомобильное кресло Джой в машину очередной помощницы в очередном городе. Днем ездила по книжным магазинам и подписывала книги, вечером встречалась с читателями. Освободившись, я заказывала салат в номер и падала на гостиничную кровать с мягкими хлопковыми простынями. Джой спала рядом, сестра изучала мини-бар, а я напряженно размышляла. Тур должен обойтись в целое состояние. За исключением вечера с бабушкой и ее приятельницами, еще ни разу не пришло и десяти человек. А значит, «Большие девочки» не слишком успешны. Обвинит ли издатель меня? Потребует ли вернуть аванс? Чего мне ждать?
Впрочем, я не была особо удивлена, поскольку изначально думала, что книга «Большие девочки не плачут» станет чем-то вроде радиостанции на дальнем конце шкалы настройки, поймать которую можно лишь ясной звездной ночью. Предполагала, что книгу станут передавать друг другу сестры, матери, дочери и подруги. Что другие «большие девочки», пережившие любовный крах, ненавидящие собственное тело, найдут ее в библиотеке, или на полке дачи, снятой на лето, или на гаражной распродаже, или на блошином рынке. Что они прочтут ее и утешатся. Мне бы этого вполне хватило. Оставалось надеяться, что издателю – тоже.
В среду днем, находясь в Сиэтле, я скучала за информационной стойкой в книжном магазине, иногда подписывая книги и отвечая на вопросы покупателей. «Где находится туалет?», «Как называется любовный роман в красной или, может, синей обложке?» Внезапно зазвонил сотовый. На экране высветился номер агента.
– Привет! Угадай, что случилось? – начала я, подхватив Джой на руки, пока та не успела уронить стопку детских книжек про обезьянку Джорджа. – Вчера вечером пришли пять человек! И кажется, ни одного бродяги!
– Забудь, – сказала Лариса. – Сейчас пришлю в гостиницу факс следующего номера книжного обозрения «Нью-Йорк таймс». Между прочим, раздобыть его было очень непросто и недешево.
– Зачем?
«Таймс» редко рецензирует легкомысленные женские истории вроде моей. Разве что в романе под прозрачным псевдонимом фигурирует манхэттенская шишка в роли злодея. (В подобных случаях критический разнос также под прозрачным псевдонимом пишет помощник манхэттенской шишки.)
– Погоди, сама увидишь!
Я купила альбом с наклейками для Джой и обезжиренный фрапучино для сестры. Помощница отвезла нас в пятизвездочный отель на своем внедорожнике, таком высоком, что на заднем сиденье хранилась подножка для пожилых авторов. Факс книжного обозрения ждал меня на стойке портье. Я медленно пролистала его. Статья с обложки была посвящена небольшому сборнику рассказов «Будапештские ночи» Дэниела Ферстманна Фридлендера. За неделю до этого «Ньюйоркер» посвятил Фридлендеру хвалебный биографический очерк на десять страниц, особо подчеркнув его мальчишеское обаяние и чарующий русский акцент. Странно. Я знала Дэна в колледже. Тогда у него было двойное имя, а акцента не было вовсе.
На третьей странице культурный критик из тоненького либерального глянцевого издания назвал обозревателя журнала-конкурента придурком. На двадцать шестой под заголовком «Бестселлеры» превозносилась книга на немецком языке, которую можно было купить только в Германии. Хотелось позвонить Ларисе и спросить, чего же я не заметила. И тут я увидела список настоящих бестселлеров. Одиннадцатый номер. Аннотация гласила: «Одинокая девушка из Филадельфии проходит путь от беспорядочных сексуальных связей и семейной травмы до материнства». От неожиданности я прислонилась к стойке.
– Ух ты.
Сестра выхватила у меня листки и радостно завопила.
– Поздравляю, – улыбнулась помощница и торжественно пожала мне руку.
Питер прислал цветы. Издатель – шампанское (сестра его немедленно конфисковала). От Ларисы я получила шоколад и резиновую уточку для Джой. «Пипл» направил ко мне журналиста, фотографа и, слава богу, визажиста. Фотографу были даны указания снять, как мы с Джой прыгаем на очередной гостиничной кровати. Статья, разумеется, вышла под заголовком «Все хорошо, что хорошо кончается». Во время моей трехдневной остановки в Лос-Анджелесе звезда «Нью-Йорк-Сити мэгэзин», донельзя тощая женщина средних лет (ее кожа так туго обтягивала скулы, что проглядывали вены), не отходила от меня ни на шаг. Она начала интервью с того, что распахнула блокнот и выпалила:
