Все девочки взрослеют

Текст добавлен: 12 октября 2016, 01:07

Текст книги "Все девочки взрослеют"

Автор книги: Дженнифер Уайнер

Жанры:

Остросюжетные любовные романы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Ничего не вышло. Отец отвернулся со скукой и отвращением. Накатила боль, и я вспомнила надпись в туалете на автозаправке в Нью-Джерси. Мелкие черные буквы на зеленой железной двери:

«Я никогда не знала отца

и черт с ним

вот и все»

«Вот и все». Я вышла из кабинета отца и больше никогда его не видела.

Я не ожидала, что Джой так скоро заметит отсутствие дедушки. Полагала, что есть еще время подготовиться: почитать книжки, придумать историю.

Я стояла в темноте, смотрела на дочь и гадала, неужели она действительно считает, что люди – нет, не просто люди, а родители – запросто выпадают из жизни, как расшатанные зубы. Питер. Брюс. Мой отец. Наверное, в ее представлении о мире уйти с легкостью может любой, даже я.

В съемном доме был всего один телефон. Древний, дисковый, из черной пластмассы, он стоял на кухонной стойке рядом с раковиной. Питер ответил сразу, словно, как и я, носил трубку в кармане или ждал у телефона. Хотя я не верила, что он ждал. Скорее всего, он уже кого-нибудь встретил. Наверное, она сидит рядом с ним на кровати. И если знает обо мне, то считает самой большой идиоткой на свете. Что ж, она права.

– Питер? Это Кэнни. Я написала книгу, – выпалила я.

– Вот как, – спокойно отозвался он.

– Она... если ты прочтешь ее, то поймешь... – Я упала в кресло перед телефоном, чувствуя, что выставляю себя на посмешище. – По поводу Брюса, отца и того, что случилось со мной. Насчет того, почему я не могу быть хорошей женой. Питер, мне ужасно жаль. Правда. – Слезы потекли по моему лицу, слова посыпались сами. – Джой скучает по тебе. Сказала сегодня, что ты ее отец, и я думаю... Я хочу... в смысле, ее и так уже все бросили, и я решила, что, может, если ты прочтешь книгу... Я могу дать тебе копию. Роман выйдет только будущей весной, и название поменяли, но я распечатаю и дам тебе...

Его голос чуть потеплел. Таким тоном он говорил со мной, только когда мне было совсем плохо. Таким тоном врачи сообщают больным, что болезнь неизлечима, пытаясь хоть как-то утешить. Наверное, Питер все же один. Или его новая подружка вышла в ванную, чтобы переодеться из кружевной комбинации в леопардовые трусики «танга».

– Где ты? – поинтересовался он.

– В Нью-Джерси. Вывезла Джой отдыхать. Извини, что позвонила. У меня все будет хорошо. Могла бы... – Я заставила себя не продолжать мысль. – Ладно, неважно. Извини, что побеспокоила.

Похоже, он повеселел.

– Где именно в Нью-Джерси?

– В Авалоне. На побережье. Я получила немного денег в качестве аванса и поехала на море. Позагорать. Походить по песку. Терапевт Джой считает, что ей полезно ходить по песку.

– Адрес какой?

Мое сердце запело, хотя я еще сомневалась и напоминала себе, что незачем питать пустые надежды.

– Секундочку.

Я продиктовала ему адрес, и мы распрощались. Затем я выбралась из хозяйской спальни на крышу, оставив дверь открытой, и растворилась в шепоте волн, набегающих на берег, смехе в баре в квартале от дома, голосах карточных игроков на соседнем крыльце. Летние запахи кружили вокруг меня: морская соль и дым мангала. Наконец автомобильные фары осветили стены. Питер уверенно поднялся по лестнице, вышел на крышу и заключил меня в объятия.

Позже, лежа на продавленном матрасе в комнате с залитыми лунным светом стенами, я поняла, что книга стала для меня экзорцизмом. Я выплеснула на бумагу все гневные, мстительные мысли, все горести и обиды, неудачные романы, свою разрушенную семью и низкую самооценку. Украсила правду блестящей золотой нитью секса. Точнее, сплошь заткала, позволив героине сублимировать злость во множестве неестественных и акробатических сцен. Дала ей все, чего когда-либо хотела сама. И теперь я свободна, насколько вообще могу быть свободна. Я удобнее устроилась на груди у Питера, представляя, что кровать – это лодка и мы плывем по спокойному морю. Далеко-далеко, прочь от моей несчастливой истории, от всего и всех, кто причинил мне боль.

Рука Питера перебирала мои волосы. Я прижималась щекой к его теплой груди.

– Я выйду за тебя, – сообщила я. – Если ты меня еще хочешь.

– Разве это не очевидно? – усмехнулся Питер.

Я переплела свои ноги с его ногами.

– Только никакой вечеринки. Не хочу шумихи.

– Никакой шумихи, – заверил он.

Я сонно поцеловала его.

– И никакого свадебного платья. Напрасная трата денег. Выкинуть две тысячи долларов на одноразовый наряд!

– Никакого платья, – согласился Питер.

– Цветы понесет Джой. – Я закрыла глаза, представляя эту сцену. – А кольца, может быть, Нифкин?

– Как угодно.

Я почувствовала щекой, что Питер улыбается.

– Никакой вечеринки. Никакого платья. Кольца понесет Промежность. Превосходно! – веселился он.

– Не называй его Промежностью.

– Это то же самое, что и Нифкин.

Что ж, тут он действительно был прав.

– Да, и никаких моих снимков в газетах.

– А это еще почему? – удивился Питер.

Я покачала головой. Эту сцену я вставила в книгу из собственной жизни. Однажды отец застал меня в столовой. Я изучала свадебные объявления, рассматривала снимки. Отец сощурился на невест, словно ни одной невесты в жизни не видел. А может, и правда не видел. «Только рыбу заворачивать» – это было самой лестной его характеристикой нашей местной газеты. Он оставался верен «Таймс».

– Что тебя так заинтересовало? – спросил он.

Я поведала о конкурсе «Невеста курам на смех».

– Представляешь? – возмущалась я. – Как можно быть такими злыми?

Отец смотрел на меня. Лицо его раскраснелось; в руках он держал стакан скотча.

– Ты из-за невесты переживаешь? – Отец говорил медленно. Его язык чуть заплетался, но я все равно разбирала каждое слово. – Или боишься оказаться на ее месте?

– Ларри! – вмешалась мать.

Она стояла у раковины и мыла посуду, оставшуюся после ужина. Ее голос, дрожащий и тонкий, все же заглушил плеск воды.

– Ларри, не надо.

В постели с Питером я глубоко вздохнула и отогнала воспоминание.

– Это долгая история, – сказала я. – Можешь прочесть ее в моей книге.

Я зевнула и прижалась к Питеру, разгоряченная, пресыщенная и довольная.

Со временем он ее прочел, как и весь мир. Из-за чего на меня свалилась куча неприятностей. И вот издатель просит меня снова «выйти на ринг».

Из-под дверцы кабинки показались кончики темно-синих лакированных кожаных туфель Ларисы.

– Кэнни, у тебя все нормально? – раздался ее голос.

– Да, – откликнулась я.

Туфли не сдвинулись с места.

– Прости, – продолжала Лариса. – Я должна была догадаться, к чему она клонит. Но когда я звонила Пэтси, она все скрыла, намекнув лишь, что готовит тебе сюрприз.

– Что ж, он ей удался, – беззаботно ответила я, вставая. – Проблема в том, что мне очень нравится то, чем я занимаюсь. Мне нравится Лайла Пауэр. Нравится писать под псевдонимом. Я счастлива.

– Но ты подумаешь над предложением Пэтси?

В голосе Ларисы звучала надежда. Я открыла дверцу кабинки и подошла к раковине.

– Конечно.

Я знала, что обманываю. Но решила, что это ложь во спасение. Лариса хотела услышать именно это. Она скажет Пэтси то, что хочет услышать Пэтси. А я вернусь в Филадельфию планировать бат-мицву дочери, вязать очередной свитер и не выключать автоответчик, пока не минует тринадцатилетие Джой.

Лариса просияла.

– Ты серьезно? Не представляешь, насколько все будут в восторге. Если у тебя есть идея... если ты напишешь план или хотя бы абзац...

Я невольно удивилась.

– Ты сумеешь продать абзац?

– В твоем случае – даже одно предложение. Даже простую отрыжку.

Я смолчала, чтобы она, не дай бог, не прицепилась к какому-нибудь слову.

– Пойдем, – Лариса взяла меня под руку. Ее следующую фразу данный женский туалет, несомненно, слышал впервые: – Давай отошлем салаты и закажем десерт.

– Самое главное правило моды, – наставляла меня тетя Элль, увлекая в двери «Бергдорф Гудман», – это «познай себя».

– Познай себя, – повторила я.

Может, записывать?

– Ты «груша» или «песочные часы»? Или у тебя короткая талия, широкие плечи. А может, хорошие ноги, узкие ступни. Надо выяснить все, что делает тебя тобой, и наилучшим образом это использовать.

– Я... э-э-э...

Вряд ли она обрадуется, если я отвечу, что искренне стыжусь матери и подлинной истории своего рождения. Но что еще делает меня мной?

– Мне нравятся мои волосы, – наконец нашлась я.

Хотя это становится правдой только после часа в ванной.

Тетя Элль кивнула. На ней был блестящий саронг из розового шелка с серебряной нитью, повязанный вокруг джинсов, серебряные балетки и тесный черный топ с глубоким вырезом. Волосы она убрала под серое твидовое кепи, украшенное шестью булавками со стразами разных размеров. Элль сверкала и звенела на каждом шагу. Я шла за ней в брюках хаки и кедах, которые мать заставила меня надеть («Ты весь день проведешь на ногах, Джой, еще скажешь мне спасибо»), и ощущала себя серой мышкой.

– Прежде чем купить хотя бы пару штанов, надо понять, с чем имеешь дело, – объясняла Элль.

Она спрыгнула с эскалатора и положила руки мне на плечи, удерживая на месте. Я прикрыла слуховой аппарат волосами, втянула живот, выпрямила спину и замерла. Мимо шли толпы хорошо одетых женщин. Элль легонько коснулась моей головы, провела рукой по волосам, обошла кругом, удовлетворенно улыбнулась и повела к следующему эскалатору.

– Приблизительно размер четвертый или шестой. Хорошие пропорции. Превосходное сложение. Пожалуй, розовый, – рассуждала она. – Не желтый. Определенно не красный и не голубой. Сандалии, укладка... – Элль подалась вперед и взяла прядь моих волос. – Видела те бисерные «Проенца Шулер»? Умереть и не встать.

– Гм... дело в том...

Я не знала, с чего начать, но не сомневалась, что «бисерные “Проенца Шулер”» несовместимы с «Больше трех сотен не тратить» – последним напутствием матери. На вокзале мать отдала мне кредитку и велела не разговаривать с незнакомцами, не потерять кредитку и не забыть пакет с едой. Пришлось напомнить, что я еду по магазинам, а не в Амстердам. При слове «Амстердам» ее лицо омрачилось, но она лишь поцеловала меня и пожелала удачи.

– Понимаешь, мне надо уложиться в определенную сумму.

– Знакомая песня, – протянула тетя Элль. – И сколько мы можем прогулять?

– Три сотни, – ответила я.

Тетя Элль пришла в ужас. Можно подумать, я залепила ей пощечину.

– На два платья, – еще тише добавила я.

Тетя Элль недовольно покачала головой.

– И где же водятся платья за полторы сотни долларов? В «H&M»?

Я прикусила губу. Моя блузка была родом из «Н&М».

– Возьми меня за руки, – попросила тетя Элль, когда мы сошли с эскалатора.

Она протянула ко мне ладони. «Паранормальная чепуха тети Элль», как иногда говорит мать. Я не сопротивлялась.

– Закрой глаза.

Я закрыла.

– Представь платье.

Я попыталась, но перед глазами была лишь темнота.

– Вообрази платье, – пропела тетя Элль. – Стань платьем.

Я сосредоточилась изо всех сил и на этот раз увидела прекрасное платье с тесным атласным корсажем и летучей тюлевой юбкой. Вот только в платье была не я, а Эмбер Гросс. И все же дело явно пошло на лад.

Тетя Элль медленно и громко выдохнула, отпустила меня, выхватила серебряный сотовый телефон из кожаной сумочки, расшитой бисером, и набрала мамин номер.

– Кэнни? Да. Да, она здесь. Все хорошо, – Элль замерла, вздернув подбородок. – Нет, мы еще не нашли платье. Прошло всего полчаса! Ты с ума сошла?

Она закатила глаза и одними губами проговорила: «Дурдом». Я улыбнулась.

– Надо обсудить бюджет, – продолжила Элль. – Да. Да, я в курсе... но Кэнни, серьезно. Три сотни долларов? – Пауза. – Ладно, но ты знаешь, сколько стоят вечерние платья?

Еще одна пауза.

– Да, именно так, вечерние платья. Ей нужно вечернее платье.

Элль схватила меня за локоть и повела по коридору. На стенах сверкали серебряные имена дизайнеров. «Нарцисо Родригес, – читала я, – Зак Позен. Армани. Валентино. Марчеза». Я беззвучно проговаривала слова, словно пробуя их на вкус.

– Кэнни, сейчас у меня нет времени объяснять тебе разницу между просто платьем и вечерним платьем.

Тетя Элль сдернула со стойки белое платье с одним рукавом, приложила ко мне, нахмурилась и повесила обратно.

– Просто поверь. Разница есть. За три сотни баксов можно купить приличное платье где-нибудь в Филадельфии. Но этих денег не хватит даже на первый взнос за настоящее вечернее платье. А для бат-мицвы единственной дочери необходим именно вечерний вариант.

Она сняла со стойки бледно-золотистую модель с короткой пышной юбкой, приложила к себе, улыбнулась и резко мотнула головой, как бы вспомнив о нашей миссии. Из телефона донесся голос матери: тонкий негодующий визг.

Элль усмехнулась и сняла очередное платье с очередной стойки. Мерцающий лавандовый атлас, плиссированный верх с защипами. Очень похожее – или даже такое же – я видела на Тэрин Таппинг в одном из журналов тети Элль. Мое сердце забилось быстрее. Платье Тэрин Таппинг! Но тетя покачала головой. «Не твой цвет», – беззвучно пояснила она.

– Что? – недоверчиво произнесла Элль в трубку. – Нет. Нет. Тысячу раз нет. Я не куплю твоей изысканной дочери, цитирую: «Что-нибудь длинное, может, с оборками». Боже, да что с тобой? Когда ты успела такой стать?

Элль прижала трубку к уху, но до меня все равно доносился мамин визг.

– Стоп, – наконец сказала тетя, одновременно помахав продавщице. Продавщица устремилась к нам. – То, что ты не тратишь деньги на одежду, еще не значит, что и Джой не должна тратить. Наоборот, раз ты почти ничего не покупаешь, Джой может себе позволить действительно хорошее платье.

Я робко провела пальцем по лифу одной из моделей. Она была собрана из зеленых атласных полос, светлых, как весенние ростки. Я взглянула на ценник и тут же его уронила.

Снова взяла – может, я ошиблась на нолик? Ничего подобного. Тогда я направилась мимо продавщицы, которая стояла навытяжку возле тети Элль, к стойке под неброской табличкой «РАСПРОДАЖА».

Элль слушала маму и хмурила лоб под сверкающим краем кепи.

– Ложные ценности? – ледяным тоном переспросила она. Я замерла, затаив дыхание. – Только потому, что мне не плевать на одежду и я считаю, что Джой должна прекрасно выглядеть в такой важный день?

Элль снова мне подмигнула, показала большой палец – и я успокоилась.

– Да. Да. Нет. Поняла. Постараюсь. Я ей передам. Хорошо. Что? – Она опустила трубку к плечу. – Мама интересуется, сходила ли ты в туалет.

Я закатила глаза. Тетя Элль тоже.

– Уверена, она о себе позаботится. Да. Угу. Перезвоню позже. Пока. – Тетя с довольным видом захлопнула телефон и убрала его в сумочку. – Я раскрутила ее на пять сотен, – сообщила она.

Я задохнулась.

– Тетя Элль, я тебя обожаю!

– И правильно делаешь, – заметила Элль. – Но сотню тебе придется возместить.

– Хорошо, – согласилась я. – Буду служить на посылках, ухаживать за малышами и так далее. Моя подруга Тамсин сидит с детьми и получает пятнадцать долларов в час.

– Пятнадцать долларов? – Элль покачала головой и сдернула с вешалки синее платье. – Надо же. Мне больше трех не платили. Правда, я была не слишком заботливой. Эй, ну-ка отойди оттуда!

Она схватила меня за руку и, глядя в пол, оттащила от уцененных платьев. Я усмехнулась. Совсем забыла, что тетя Элль верит в закон «Подобное тянется к подобному». Хочешь иметь хорошую одежду – держись к ней поближе. Тетя Элль не просто никогда не покупает уцененные наряды. Она боится даже прикасаться к ним.

– Придется идти в «Мейси», – поморщилась она. – Кажется, я помню адрес. Там встречаются миленькие подделки. Может, нам...

Позвякивая, она пошла мимо стоек с одеждой; я следом. И тут я увидела его: розовое, мерцающее, бисер сверкает, тонкие лямки накинуты на пухлую шелковую вешалку.

– Тетя Элль...

– Что?

Я просто указала на платье. Она сняла его со стойки и нежно встряхнула. Засиял бисер, закачалась юбка.

– Красиво, – кивнула Элль.

Я обрела голос.

– Вот оно. Платье, которое я хочу.

Элль держала его на вытянутой руке, поворачивая то туда, то сюда. Я любовалась игрой света на блестках, слушала звон бисера на подоле и представляла, как танцую в этом платье. Видела, как скольжу по полу, как Дункан Бродки смотрит на меня и беззвучно присвистывает. Элль нахмурилась, приподняв ценник.

– Плохо? – испугалась я.

– Погоди, не спеши. Сначала померяем. – Она постучала розовым ноготком по зубам. – Кажется, у меня завалялся подарочный сертификат. И еще...

Элль перекинула платье через руку, и я практически побежала за ней к примерочной.

– Можно я кое-что спрошу?

– Конечно, милая, – ответила тетя Элль.

Она посыпала солью лужицу кетчупа на тарелке, обмакнула в нее кусочек картофеля фри и элегантно откусила. Мы сидели в «Бруклин дайнер», в кабинке рядом с крутящейся витриной с чизкейками. Тетя Элль с одной стороны стола, я и мое новое розовое платье – с другой. Мы заплатили за него маминой кредитной картой, дебетовой картой тети Элль и ее подарочным сертификатом, но все равно значительно превысили бюджет. К тому же мы купили только одно платье, и я понимала, что мне нечего будет надеть на бат-мицву Эмбер, если она действительно хочет меня видеть. Но это неважно. Когда я облачилась в розовое платье и тетя Элль застегнула молнию... В жизни не ощущала себя настолько красивой. Я словно услышала, как Дункан Бродки шепчет: «Ты просто супер», и шепчет не Эмбер, а мне.

– Ну... – Я вытащила из бургера с индейкой латук и пикули. – Получается, Брюс не всегда был рядом.

Тетя Элль усмехнулась.

– Сверяешь факты? Не поздновато ли?

Я откусила от бургера.

– Сколько времени он провел в Амстердаме?

Элль пожала плечами.

– Не знаю. Ты была совсем крошкой... Когда тебе исполнилось три, он снова начал приходить. – Тетя наколола на вилку салатный лист. – Наверное, твоя мама пыталась оградить тебя от всего этого.

– Скрывая, что биологический отец увидел меня только в три года?

Тетя Элль встревожилась. Маме может не понравиться, что она проболталась.

– Подумаешь, большое дело. Разве ты помнишь, чем занималась в год или два? Наверняка сидела в манеже.

Я на мгновение опешила.

– Каком еще манеже?

Тетя нахмурилась.

– Клетке для маленьких детей. Мы в ней насиделись в свое время.

«Ладно, потом разберусь», – подумала я.

– Да, большое дело. Это важно. Это же мой отец!

– У меня тоже был отец, – напомнила тетя Элль. – То еще сокровище.

– В смысле?

Я немного знаю историю семьи. Мамин отец ушел, когда она была еще подростком. Он женился на молоденькой и завел детей. После этого мама, ее брат и сестра больше его не видели.

Элль сжала губы и положила вилку.

– В прямом, – отозвалась она. – Он был не очень хорошим человеком.

– Что значит, не очень хорошим? Он вас бил?

Отец из «Больших девочек» не бил детей, зато кидал в них книги, бутылки и радиотелефоны. У Элли на лбу была вмятина – когда ей было девять лет, отец швырнул в нее коньком.

Тетя насыпала еще соли в кетчуп.

– Он никогда не поднимал на нас руку.

Она молчала очень долго. Я решила, что она ничего больше не скажет и придется опять лезть в Интернет. Или выпытывать у бабушки Энн.

– Он обзывался, – наконец ответила тетя.

– Как обзывался?

Элль покраснела и провела рукой по волосам, отчего те взъерошились. В эту секунду она ужасно походила на мою мать.

– Тупицей. Дурой. Идиоткой. Кретинкой. Мысль ясна?

– Ого.

Я не знала, как реагировать.

– А потом попросту... – Элль хлопнула в ладони и яростно выдохнула. – Ушел. Растворился. В воздухе. Не явился на школьный выпускной Джоша. И на мой университетский выпускной.

– Ты закончила университет?

Это было для меня новостью.

– Может, и закончила бы, заплати он за мое обучение! – крикнула Элль.

К нам повернулись седовласые леди, которые ели один чизкейк на двоих. Тетя Элль гневно сдавила бутылку с кетчупом и чуть меня не забрызгала.

– Ладно. – Она поставила бутылку на место. – У тебя есть мать, отец и, гм, Брюс. Тебя любит куча народу. Ты практически самореализовываешься! В твоем-то возрасте!

Пока тетя Элль щебетала о самореализации и каком-то недавнем семинаре, я отвлеклась. Факт: их отец был плохим. Но не совсем таким, как в книге. Я уже узнала правду о маме и Брюсе. Могу выяснить и это. Могу и дальше играть в детектива. Расследовать свою жизнь и жизнь своей семьи. Читать книги и статьи, опрашивать свидетелей. Отделять истину от вымысла, узнавать то, во что меня не собирались посвящать. Возможно, правда отличается и от того, что мать написала, и от того, что она мне говорила. И она действительно меня любит, а книга – ложь. На самом деле мать меня хотела и я вовсе не разрушила ее жизнь.

У меня стало легче на душе. Я улыбнулась тете Элль, и тетя улыбнулась мне, почти благодарно. Она снова стала похожа на себя: яркая и сверкающая. Я провела ладонью по гладкому серому пакету рядом с собой. Прикоснулась к папиросной бумаге, в которую было завернуто платье, словно к источнику силы или удачи.

– Нет, – отрезала мама.

Дело было вечером. Мы втроем вернулись домой на поезде: мать с романом, тетя Элль с сотовым телефоном и я с пакетом на коленях. Я не давала маме даже заглянуть в пакет. Пусть подождет «торжественного открытия», по выражению тети Элль.

Я стояла в новом платье в маминой спальне перед высоким зеркалом. Мать медленно ходила вокруг меня.

– Мне жаль, Джой. Оно очень, очень красивое. Но для твоей бат-мицвы не подходит.

– Но почему? – простонала я.

Я заколола волосы на затылке и надела свои единственные шпильки, оставшиеся после прошлогоднего выпускного. Платье сидело превосходно. Не слишком туго на груди, не слишком свободно на бедрах. Ткань мягко ласкала кожу под коленями. Серебряные блестки мерцали, и казалось, что наряд соткан из лунного света.

Мать села по-турецки на кровати, ее груди практически лежали на коленях.

– Из синагоги пришли указания. Не разрешаются платья без лямок или с тонкими лямками.

– Но к нему прилагается накидка!

Я выбежала из комнаты и вернулась с серебристой вуалью на плечах. Мама продолжала хмуриться.

– Прелестно, Джой, но, по-моему, платье слишком взрослое для тринадцатилетней девочки.

«Слишком взрослое». Ха. Словно не она написала, что утратила девственность в пятнадцать лет на раскладном диване родителей. Или это тоже ложь?

– Но я расту. В этом весь смысл бат-мицвы! Я становлюсь женщиной и не могу надеть детское платье!

Хорошо бы тетя Элль защитила меня! Но она испарилась, как только мы вернулись домой. Помахала рукой и предупредила, что вернется поздно.

– Нет, – повторила мать.

Я посмотрела на нее. Она посмотрела на меня. Ее лицо было напряженным и непроницаемым.

– Чего ты так боишься? Что, по-твоему, случится, если я буду в нем? По-твоему...

Я чуть не добавила: «По-твоему, я с кем-нибудь перепихнусь на раскладном диване? По-твоему, я случайно залечу, как ты?»

– Мне жаль, – сказала мать. – Но это платье не годится для праздника, который мы с отцом намерены тебе устроить.

Я чуть не спросила, с которым из отцов. Но по ее лицу было ясно, что лучше промолчать. Знакомое выражение. С таким же она запрещает мне ходить на фильмы для взрослых. Она звонит чужим родителям, прежде чем отпустить меня на вечеринку. Она обычно говорит, что ей плевать, когда расходятся остальные – в будний вечер я должна быть дома в десять часов.

Я сняла платье и швырнула его на мамину постель. Оно растеклось жалкой розовой лужицей.

– Милая, мне очень жаль, но...

Я не проронила ни слова. «Лицемерка», – беззвучно произносила я, топая по коридору, увешанному семейными снимками. Вот я лежу в колыбельке, а вот начинаю ходить. Первый день в яслях, в детском саду, в седьмом классе. Я прошла мимо часов, которыми мама так гордится, мимо столов с вазами, полными красных и розовых роз. «Ли-це-мер-ка». Она была всего на пару лет старше, когда занялась сексом с парнем. Настоящим сексом с настоящим парнем. А теперь переживает, что я покажу плечи?

В спальне я рывком натянула джинсы и свитер, после чего достала из ящика с бельем карточку для ответа по поводу бар-мицвы Тайлера. Я спустилась по лестнице, прицепила Френчи к поводку и вышла в ясную ночь. Почтовый ящик висит в конце нашей улицы. Я опустила в него карточку и услышала, как она упала на дно.

В десять вечера Питер вернулся домой с ежемесячной викторины, в которую он и его коллеги-диетологи играют в пабе. («Бариатры»[55], – каждый раз поправляет Питер.) Не успел он войти, как я прижала палец к губам, схватила мужа за руку и отвела наверх. Мы на цыпочках прокрались мимо закрытой двери комнаты Джой, я распахнула дверь в нашу спальню и театральным жестом указала на серебристо-розовое платье, распростертое на постели.

– Видишь?! – воскликнула я.

Питер глянул на платье, на меня и снова на платье.

– Красивое, – наконец отозвался он. – Твое?

О боже. Разве мои бедра в него пролезут? Или хотя бы одно?

– «Бэджли Мишка» не шьет на таких, как я. Этот наряд, – трагически пояснила я, – наша дочь собирается надеть на бат-мицву.

Питер осторожно изучил платье, словно оно могло вскочить и задушить его.

– Прекрасно, – начал муж, но увидел мое лицо. – Или ужасно?

Я сделала глубокий вдох, как учили на йоге.

– Это не то, что надо. Совершенно и однозначно не то.

Питер пересек комнату, поднял платье за тоненькие лямки и разложил на скамейке в изножье кровати, затем лег на одеяло, положил одну руку под голову, а другой похлопал рядом с собой. Неохотно я устроилась рядом. Питер легко укусил меня за ухо.

– Вкусно пахнешь, – сообщил он.

– Не уходи от темы. – Я положила голову ему на грудь. – Нам надо поговорить. Надо серьезно... зрело... поговорить... ой, щекотно!

Я захихикала. Мои груди задрожали у него под боком, но он словно не замечал.

– Я подумала, может, мы все делаем неправильно? В смысле, хотим, чтобы праздник обрел смысл. Конечно, смысл – это главное. Но не слишком ли убого – пригласить лишь диск-жокея? Может, нанять танцоров? Или показать фильм о жизни Джой? Как по-твоему, еще не поздно найти режиссера и продюсера? Купить права на пару песен?

– По-моему, не стоит отступать от плана. – Одной рукой Питер расстегнул все четыре крючка на моем лифчике. С годами я не устаю восхищаться этим его умением, – Диск-жокей, вкусный обед, фотокиоск для сувениров. Отлично выйдет. – Муж обхватил мой подбородок пальцами и посмотрел на меня. – И все-таки, что происходит?

Я открыла рот, но поняла, что не могу произнести: «Милый, дело в том, что в этом платье наша дочь выглядит на все тридцать лет». Не могу добавить, что взрослую Джой ждут горести, как и всех нас. Не могу даже прошептать самое худшее: «Если Джой выросла, то что делать мне?» Конечно, моя карьера состоялась, пусть бестолковая и скрытая от мира. Но по-настоящему в последние десять лет меня интересовала лишь безопасность дочери. И это платье – все равно что розовый чек, который выдается при увольнении. «Твоя работа закончена, – словно кричит этот наряд. – Очень жаль, извини, не прищеми себе что-нибудь дверью». Я не могу рассказать Питеру о том, что уже представляю сделку с судьбой: я устраиваю Джой такую вечеринку, какую она хочет, какие были у ее друзей и родственников, и из благодарности она еще какое-то время остается моей маленькой девочкой.

Я достала из прикроватного столика приглашение на бар-мицву Тайлера. Накануне я вытащила его из мусорного ведра.

– Взгляни.

Питер взял приглашение.

– Большое.

– Большое, – подтвердила я. – Вот что Джой считает нормальным. Вот что принято в ее мире. Так, может быть, нам...

Питер поцеловал меня. Я закрыла глаза, когда он снял с меня блузку и лифчик, затем снова открыла.

– Украшения стола. Надо поменять украшения.

– Ш-ш-ш, – Питер снова поцеловал меня, укладывая на спину и прижимаясь всем телом. – Помолчи десять минут.

– Десять минут? – Я снова захихикала. – Хочешь проделать это дважды?

– Умолкни, – прошептал он.

Его горячие губы прижались к моей щеке, затем к шее. Я закрыла глаза и позволила себе расслабиться.

На самом деле мы возобновили разговор не раньше чем через сорок минут. Я изложила свои доводы. Мы лежали в темноте, укрывшись пуховым одеялом. За окном проезжали машины.

– Хочу уточнить, правильно ли тебя понял. – Тон Питера был весьма сухим и рассудительным.

Муж по-прежнему был голым. На его груди играли отблески свечи с прикроватного столика. Я же успела натянуть пижамные штаны и футболку Филадельфийского университета. Я втиснула голову в теплую ямку между шеей и плечом Питера и приготовилась к дискуссии.

– Ты считаешь, – начал он, – что бар-мицвы как у Тайлера – та причина, по которой мир ненавидит Америку в целом и евреев в частности? И если мы устроим Джой вечеринку за сто тысяч долларов с танцорами, видеоприглашениями и переодеваниями, то поспособствуем террористам?

– Примерно так, – подтвердила я.

– Однако, – продолжал он, – тебя терзает беспокойство...

– И вина! – добавила я.

– ...беспокойство и вина из-за того, что мы запланировали недостаточно щедрый праздник для дочери. Поэтому ты хочешь, чтобы я вылез из теплой и уютной постели, открыл Интернет и выяснил, не согласится ли Арета Франклин[56] спеть на вечеринке пару песен?

– Арета ненавидит самолеты, – напомнила я. – Не знаю, что она предпочтет, поезд или автобус. Но не забудь заверить ее работников, что мы оплатим дорогу.

Я откатилась и заставила себя потянуться, глубоко дыша. Ноги направлены к углам кровати, руки подняты над головой.

Питер оперся на локоть и ласково взглянул на меня.

– Ты рехнулась.

Я вздохнула.

– Точно. Джой, наверное, даже не слышала об Арете Франклин. Надо позвать этого, как его... похож на слабоумного младшего брата Леонардо Ди Каприо. Дастин Талл. Джой его любит.

– Кэнни, – терпеливо произнес Питер. – Мы не станем звать Дастина Талла на бат-мицву Джой.

– Тогда что же нам делать?

Я вылезла из постели и стала расхаживать по комнате.

– Может, просто останемся собой? – предложил Питер.

Я плюхнулась обратно на кровать и зарылась лицом в подушку.

– Боюсь, этого недостаточно. – Я села. – Хорошо, тогда Принца.

– Кэндейс, – Питер положил теплую ладонь между моих лопаток.

– Нет. Никакого Принца. Договоримся с ним на два, а явится не раньше восьми, да еще эти штаны с голой задницей...

– Кэнни, – загромыхал Питер. – Что происходит?

Я вскочила и открыла ему самую малость, лишь намекнула на правду.

– Я сказала ей, что платье не годится. Нужно что-нибудь с рукавами. Джой не слишком обрадовалась.

Награда за сглаживание событий вечера вручается...