Текст книги "Все девочки взрослеют"

Автор книги: Дженнифер Уайнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Он был... просто ужасен.

Мне не хватало слов, чтобы описать его. Возможно, поэтому мама, тетя Элль и бабушка Энн использовали одни и те же фразы. «Не очень хороший человек» – слишком мягкое определение. «Жуткий» – уже лучше. «Жалкий» тоже подходит. И «старый». Мерзкий старикашка с альбомом фотографий детей, которые давно выросли и ничего о нем не знают.

– Он показал мне ваши детские фотографии, – сообщила я.

– Неужели? – удивилась мать.

– Твои, тети Элль, дяди Джоша и, наверное, других детей тоже. Рецензии на твою книгу. Статьи о тебе.

Судя по всему, мама не обрадовалась.

– Интересно, зачем?

– Я нашла кассету с ним у бабушки Энн.

– Видеокассету? – Мама была явно озадачена.

– Нет, обычную. Вы тогда были детьми. Он читал вам.

Мама кивнула. Ее лицо смягчилось.

– Читал. Когда мы с тетей Элль были маленькими.

– На кассете он казался таким хорошим... – У меня в горле застрял комок. – Совсем как папа. Но ты была права. Надо было тебя послушать. Как человек он явно не очень.

– Так было не всегда.

Мать сжала губы. Наверное, вспомнила нечто приятное: как отец водил ее на каток или учил плавать.

– Отец был потрясающим, вот что самое страшное, – медленно добавила она. Ее голос был робким, мягким, почти детским. – Он не всегда был ужасным. Сначала все шло чудесно. Он читал нам, водил гулять, учил нас.

– Кататься на коньках, – напомнила я. – И плавать.

– Да. И он любил нас... – Мама заморгала и отвернулась. – Отец так любил нас... Не знаю. Возможно, в нем просто что-то сломалось. Или наступил тяжелый кризис среднего возраста. Было так здорово, когда я слышала от него, что он мной гордится! Ведь это случалось очень редко...

Я видела, что мама тщательно подбирает выражения, хотя у нее донельзя острый язык! Она объясняет, что слова – ее инструменты.

– Бабушка Энн всегда нами гордилась, и мы ощущали ее поддержку. Но чувства отца оставались тайной. Поэтому, когда он мной гордился...

Мама скомкала в кулаке салфетку. Я взглянула на нее и отвернулась. Питер часто говорит, что гордится мной. В детстве он читал мне, и гулять мы с ним ходим. Я никогда не сомневалась, что он меня любит, и мать тоже, хотя иногда ее опека кажется смирительной рубашкой. Даже Брюс любит меня. Да, он сбежал в Амстердам. Но вернулся и сделал все, что мог.

– Мне не следовало обманывать тебя по поводу дедушки, – с трудом произнесла мама. – Прости. Я была не права. Мне казалось, будет лучше, если ты решишь, что дед забыл о тебе. Я собиралась открыть правду, когда ты подрастешь. Если тебе еще будет интересно.

Я подумала и решила: «Помирать, так с музыкой!» Еще одна мамина фразочка. Я наклонилась и вытащила «Больших девочек» из сумки миссис Мармер.

– О боже, – несчастно вздохнула мать. – Ладно. Во-первых, написала я ее в двадцать восемь лет, переживая тяжелый разрыв. В книге все преувеличено ради комического эффекта.

– Например, количество парней Элли?

Мама поморщилась.

– Да, это особенно. И, гм, злость и неуверенность в себе. И уязвимость, и мелочность. Все это выдумки.

Она невольно поморщилась.

– Не считая лишнего веса. Это, к сожалению, правда. – Мама помолчала. – И уязвимости. Однако имей в виду: я была девственницей в день своей свадьбы. – Мать снова взяла паузу. – Ладно, в день встречи с Брюсом. Кстати, тогда я была намного старше, чем ты сейчас. Что-нибудь еще?

Мама достала книгу из кармана на переднем сиденье.

– Ты хорошая мать, – сказала я.

Мама замерла.

– Правда?

– Самая лучшая, – заверила я.

Мамины плечи задрожали. Я решила, что она плачет. Но она собралась с силами и открыла книгу.

– Можно кое-что спросить? – продолжала я.

– Конечно. – Ее голос немного дрожал.

– Когда ты отправилась в Лос-Анджелес, в книге...

– Когда Элли отправилась в Лос-Анджелес, – чуть улыбнувшись, поправила мама.

– «Чтобы сбежать, – процитировала я. – Сбежать и родиться заново».

Мать закатила глаза.

– И я еще считала себя писательницей!

Я не обратила внимания.

– То, от чего бежала Элли... – Я помедлила и прошептала: – Это была я? Ты не хотела ребенка?

Вот он – корень зла, причина моего путешествия.

Мамины глаза наполнились слезами.

– Ах, Джой!

Она притянула меня к себе и погладила по кудряшкам. Я положила голову ей на грудь. Ее дыхание взъерошило мне волосы, когда она прошептала:

– Я бежала к тебе. Просто тогда еще этого не знала.

Примерно над Вирджинией я сообщила маме, что это Тамсин разболтала о Лайле Пауэр.

– Тамсин? – удивилась мама. – Тамсин Мармер? Твоя лучшая подруга?

– Она злилась на меня, – призналась я. – Вот почему так поступила.

– Замечательно, – пробормотала мать и глубоко вздохнула. – Ладно. Ничего не попишешь. Молоко пролито. Кто старое помянет, тому глаз вон. Если Бог закрывает окно, Он открывает постель.

– Что?

– То есть дверь. – Мать покачала головой. – Если Бог закрывает окно, Он открывает дверь.

– А почему «постель»?

Мама покраснела.

– Это шутка. Просто старая шутка. Когда у равви из Черри-Хилла убили жену, он сказал любовнице: «Если Бог закрывает окно, Он открывает дверь». Поэтому мы с Питером всегда говорим, что если Бог закрывает окно, Он открывает постель. Неважно. Не Тамсин, так кто-нибудь другой сделал бы это рано или поздно. Все уладится.

Мне пришла в голову невероятная мысль, но я все равно ее озвучила.

– Получается... ты благодарна Тамсин?

Мать криво улыбнулась и пожала плечами.

– И да и нет.

– А своему отцу ты благодарна? – поинтересовалась я.

Капитан объявил через динамики, что заходит на посадку в Филадельфии. Мать молчала так долго, что я начала сомневаться, дождусь ли ответа.

– Так или иначе, мои мечты исполнились, – наконец начала она. – У меня есть муж, чудесная дочь, прекрасный дом, замечательные друзья и работа. Наверное, я должна быть благодарна всем, кто помог мне добиться успеха... пусть даже сам того не желая.

Я, видимо, поморщилась, потому что мама сжала мое плечо.

– Не переживай, – произнесла она. – Да, и пока мы не приземлились, надо кое-что обсудить.

Мать открыла сумку и достала из-под книги, бумажника и бутылки воды папку с распечатками и фотографией Бетси, женщины с сайта.

– Как насчет младшего братика? – спросила мама.

35

– Не знаю.

Я посмотрела на свои колени в белой с голубыми снежинками больничной одежде и вытянула ноги к спинке кровати.

– Странно, что мне все это не кажется странным. Понимаешь меня?

Питер пожал плечами. С тех пор как я вернулась из процедурной, он сидел на стуле у моей кровати. На прикроватном столике стоял кувшин с холодной водой и букет из тюльпанов и нарциссов, который принес Питер.

– Наверное, все ощущают себя по-разному, – предположил он.

Я зевнула. Забор клеток был назначен возмутительно рано, на шесть утра. Пришлось проснуться в четыре. Небо было пасмурным и серым, вдалеке громоздились темные грозовые тучи. Хорошо, что врач велел мне провести остаток дня в постели. Из-за центрального кондиционирования дома было бы слишком зябко.

– Девять яйцеклеток. Неплохо, правда? – сказала я.

Вообще-то результат средний. Я читала в Интернете о своей ровеснице, которая пила гормоны и колола их, но получила всего две яйцеклетки. И о двадцатилетних донорах, которые выдают целых двадцать четыре яйцеклетки за цикл.

– Девяти более чем достаточно, – подтвердил Питер.

– Тогда я умываю руки.

Я сменила позу и поморщилась от боли. Мои девять яйцеклеток отвезут в лабораторию и смешают с промытой и центрифугированной утренней спермой мужа. Самые симпатичные сперматозоиды и самые симпатичные яйцеклетки, если повезет, образуют несколько симпатичных восьмиклеточных эмбрионов. При помощи катетера эмбрионы введут в химически обработанную матку Бетси. Останется лишь ждать.

Питер поцеловал мою руку.

– Ты хорошо себя чувствуешь? Никакого дискомфорта?

– Нормально. Просто немного нервничаю. О дивный новый мир!

Муж сжал мою ладонь.

– И как теперь будет?

Я пожала плечами.

– Поживем – увидим.

– А ты?

Я удивленно посмотрела на Питера.

– Что – я? Еще посплю.

– Ты собираешься писать? Новый роман для «Вэлор».

Я отвернулась и вздохнула. В понедельник после возвращения из Лос-Анджелеса, как и ожидалось, позвонила Лариса. Тщательно взвесив все «за» и «против», издательство решило, что больше не нуждается во мне как в авторе историй о Лайле Пауэр. «Не расстраивайся, – утешала меня Лариса. – Зато у тебя появилось время для нового романа!» «Конечно», – пробормотала я и повесила трубку.

– Если честно, я не думаю о книге. Мне важнее, не испортятся ли мои яйцеклетки и как помешать дочери уехать за границу без моего ведома.

– Я серьезно. – Питер не сводил с меня глаз. – Сколько времени ты писала о Звездной девушке?

– Долго, – признала я.

Девять лет. Я бы и до скончания века этим занималась, если бы все сложилось иначе. В мире Лайлы так уютно! Я с легкостью перевоплощалась, пряталась от реальности в ее теле и эмоциях.

– Возможно, все к лучшему, – заметил Питер.

Я прикусила губу и промолчала. Он погладил мою шею.

– Не надо бояться.

– Бояться? Я ничего не боюсь. Все прекрасно.

Муж не сдавался.

– Ты должна написать новую книгу. Настоящий роман.

– Мне и фальшивые нравились, – возразила я.

Питер не унимался.

– У тебя есть цель, – настаивал он. – Стремись к ней!

Я закатила глаза.

– Ты что, ударился головой, а потом посмотрел шоу Опры? Можно мне обезболивающее?

– У тебя что-то болит?

Я наблюдала за его лицом в слишком ярком больничном свете: четкие скулы, прямые темные брови, теплые карие глаза. Когда я впервые увидела Питера, то не разглядела, что он красив. Ясно было одно: он не Брюс. Я не поняла, что Питер добрый, что он первый, кто по-настоящему меня почувствовал, а не обманулся моей напускной дерзостью.

– У меня есть цель, – заявила я. – Я забочусь о Джой.

– Джой уже тринадцать, – отозвался Питер. – Скоро она станет старшеклассницей. Твоя работа закончена. Ты прекрасно с ней справилась.

– Просто чудесно. – Я опустила взгляд. – Не считая того, что дочь сбежала от меня за три тысячи миль.

Он не обратил внимания.

– Думаю, есть еще кое-что.

– Цель, – повторила я. – Божественное предназначение, что ли?

Питер даже не улыбнулся.

– Возможно, – согласился он. – И ты должна его исполнить. Иначе получится как с Моисеем.

Я попыталась вспомнить уроки в еврейской школе.

– Неужели редактор явится ко мне в виде неопалимой купины? А что, круто! Хоть какое-то разнообразие.

– Ты должна сесть за новую книгу.

– Отстань! Между прочим, если у нас родится ребенок, дел и так будет по горло. Подгузники, ночные кормления, вечный недосып, боль в сосках и так далее.

– Ты же не будешь кормить грудью.

– Симпатическая боль в сосках, – пояснила я.

– Первый роман ты написала с Джой на руках, – напомнил Питер.

– Я была молода! Нуждалась в деньгах, и никто не хотел снимать меня голышом! Я не знала, во что это выльется.

Я снова взглянула на колени и вполголоса произнесла:

– Я не смогу пройти через это еще раз. Не смогу еще раз вас подставить.

– Все было не так уж плохо, – терпеливо проговорил муж. – Писательница в семье – еще не самое страшное.

– Я не буду... я не могу, – сомневалась я.

Питер спокойно смотрел на меня и улыбался. Я откинулась на подушку.

– Иди поведай кому-нибудь из врачей о его божественном предназначении. Или проверь, как поживают наши эмбрионы. Как считаешь, уже пора давать им имена?

Питер встал, наклонился и поцеловал меня.

– Я тебя люблю.

– Ага, конечно.

Питер еще раз меня поцеловал. В ответ я погладила его одной рукой по щеке, другой – по нежному пушку на шее, потом притянула к себе.

– Я тоже тебя люблю, – сказала я.

36

– Ты не пришла в прошлое воскресенье, – подала голос Кара.

Я провела в Доме Роналда Макдоналда сорок пять минут, и все это время она молчала. Просто проследовала за мной на кухню, села за стол, скрестила руки на груди и смотрела, сузив глаза, как я мою посуду, убираю коробки с хлопьями и вытираю со стоек крошки овсяного печенья.

– У меня были другие дела. – Я бросила ей губку. – Не хочешь помочь?

– Не хочу, – Кара раскачивалась на стуле.

– Прекрати, а то упадешь.

– Подумаешь, – фыркнула Кара. – Говорят, больница рядом неплохая.

– Ха-ха.

Я выдавила на стойку еще немного чистящего средства и атаковала присохший коричневый сахар. Отдраив стойку, я положила посудное полотенце рядом с раковиной.

– Извини, что не явилась в прошлые выходные.

– Мне плевать, – бросила Кара.

– Как твой брат?

Она пожала плечами.

– А родители?

Кара снова пожала плечами.

– Они в больнице. Почти каждую ночь.

Я вытерла руки. Кара стала еще сильнее раскачиваться на стуле, наблюдая за мной.

– Хочешь погулять? – предложила я.

Она посмотрела в окно, за которым ветерок шелестел ярко-зеленой листвой каштана, и промолчала.

– Ну пожалуйста! Я сижу под домашним арестом. Меня выпускают только в школу, на уроки бат-мицвы и сюда. Так что, если ты согласишься...

Я обернулась к окну, подсчитывая свое время и деньги.

– Можно будет сходить в кофейню, или поесть хлопьев, или побродить по «Урбан аутфиттерс».

– Почему ты под арестом?

Я села рядом с Карой.

– Я украла у мамы кредитную карточку и отправилась в Лос-Анджелес.

Кара перестала раскачиваться.

– Не может быть! И что ты там делала? Ты видела кинозвезд? Ходила в «Дисней уорлд»?

– В Диснейленд, – поправила я. – «Дисней уорлд» во Флориде.

– Так ты была там? А в «Юниверсал студиос»? Ты летала на самолете совсем одна? Я никогда не летала на самолете, – Кара уставилась в потолок. – Хотя, наверное, скоро придется.

– Правда?

Кара и ее семья выбрали странное время для путешествий.

– Ну, возможно. Слышала про фонд «Загадай желание»? Хотя тупица Гарри наверняка попросится в «Сезам-плейс». Туда и на машине можно доехать.

Кара оторвала ноги от пола. Стул резко наклонился назад. Я подскочила и поймала ее, прежде чем она упала на пол. Какая же Кара маленькая и легкая!

Я поставила стул на место.

– Вот видишь?! – воскликнула я. – А ведь тебя предупреждали!

Кара придвинулась к столу.

– Так зачем ты летала в Лос-Анджелес?

Я снова опустилась на стул.

– Хотела повидаться с дедушкой.

Глаза Кары загорелись.

– И что?

– Да ничего, – отозвалась я. – Он оказался придурком.

Кара вытащила из кармана резинку для волос и накрутила ее на указательный палец.

– Ясно.

Она наклонила голову и что-то пробормотала.

– Что?

– Мой брат, – сообщила она. – Мне надо его повидать.

Я поднялась и стала снова протирать стойку.

– Родители придут за тобой?

– Наверное, если их подождать... – Кара снова качнулась на стуле, на этот раз я не стала ей мешать. – Ты не могла бы...

– Не могла бы что?

– Сходить со мной в больницу. Сейчас как раз приемные часы.

У меня похолодели ладони. Я с детства ненавижу больницы. Там происходят ужасные, мучительные вещи.

– Разве для этого не нужен взрослый?

Кара покусала губы и вкрадчиво произнесла:

– Ты одна летала в Калифорнию, но не можешь перевести меня через дорогу?

Если подумать, она права. К тому же сколько можно быть ребенком? Тем более что на носу моя бат-мицва. Я предупредила Дебби за стойкой регистрации, куда мы идем, достала из шкафа рюкзак и сунула в передний карман мобильный. Затем мы с Карой пересекли улицу.

Больница находилась на углу. Большое здание на целый квартал. Перед входом выстроились машины скорой помощи. У дверей толпились и курили люди (причем некоторые в инвалидных креслах и с капельницами). Кара шагала передо мной, опустив голову и размахивая руками.

– Шестой этаж, – сказала она.

– Погоди секундочку, – попросила я.

– Не бойся. – Кара удивленно на меня посмотрела. – Это не заразно.

– Нет, я... Просто я... Погоди.

Через дорогу торговали фруктами. Я дождалась зеленого света, перешла на другую сторону и купила три апельсина, намного симпатичнее тех, что валялись на дедушкиной лужайке. Я не раз видела, как мать собирается в больницу навестить приболевших друзей или рожениц. «Не стоит приходить с пустыми руками», – утверждала она.

В вестибюле мы миновали вращающиеся двери. Кара взяла в регистратуре наклейки с надписью «ГОСТЬ» и нашими именами. Широкие белые коридоры больницы были выложены потертой плиткой. Тут и там попадались пустые каталки. Я вынула из пакета апельсин, понюхала его и подержала в руке. Мир похож на апельсин, я могу его почистить и найти другой мир – взрослый, тайны которого скрыты под кожурой.

Двери лифта разъехались. Я проследовала по коридору за розовой блузкой Кары к палате шестьсот тридцать два. На кровати сидел маленький мальчик в больничной одежде и кепке «Филлиз». У него были темные круги под глазами и капельница на руке. По бокам от него примостились родители. На коленях мальчика лежали карты. Они играли в «Найди пару».

– Привет, Гарри! – крикнула Кара.

Она пробежала по палате и поцеловала брата. Я удивленно заморгала: откуда только взялась эта жизнерадостная, веселая девочка? Я улыбнулась и поздоровалась, когда Кара представила меня брату и своим родителям. В жизни не видела таких усталых, но бодрящихся людей. Я пристроилась на краешке батареи, стараясь вести себя как можно тише. Возможно, настоящими нас видят лишь родные. Те, кто знает нас дольше всех и любит сильнее всех.

– Приятно познакомиться – Мать Кары попыталась улыбнуться. – Мы столько о вас слышали! Пойду поищу стул.

– Мне и здесь хорошо, – заверила я.

Я выложила апельсины на подоконник. Кто-то привязал к занавескам воздушный шарик с героями «Улицы Сезам». В вазе стоял букет маргариток. Я поменяла воду и распутала нитки воздушных шаров. Затем забралась на подоконник и стала наблюдать, как дети и родители играют при флуоресцентном свете. То и дело входили медсестры, они мерили Гарри температуру или смотрели на экран капельницы.

Я была там, пока солнце не закатилось и мои апельсины не стали самыми яркими предметами в палате.

37

Я копалась в саду, когда раздался звонок. Было на редкость жаркое воскресное утро. Мы с Питером спали допоздна, затем он ушел в офис закончить бумажную работу. Я провела утро на улице: подрезала розы, удобрила гортензии, пересадила душистый горошек и лилии «Звездочет».

Выходные выдались спокойными. Саманта укатила в Питтсбург на свадьбу брата. Она все-таки смирилась с отсутствием пары.

– В конце концов, что тут страшного? – рассуждала я, помогая Саманте нести сумки к машине.

– Не начинай, а то отвечу.

Я обняла ее и попросила связаться со мной в случае необходимости.

Я стояла на коленях, руки по локоть в грязи, когда зазвонил телефон.

– Джой, сними трубку! – крикнула я в сторону дома.

Нет ответа. Телефон продолжал разрываться. Я вытерла лоб о плечо.

– Джой! – повторила я.

Тишина. Возможно, она в Доме Роналда Макдоналда. Шесть обязательных недель уже закончились, но она все равно туда ходит.

– Чем ты там занимаешься? – как-то поинтересовалась я.

Дочь пожала плечами.

– В основном мою посуду. И разговариваю с теми, кому это нужно.

Я подбежала к столику рядом с газовым грилем, взглянула на определитель номера и взяла трубку. Звонили из больницы Филадельфийского университета, но добавочный номер был незнаком.

– Алло?

– Миссис Крушелевански?

– Да.

– Это доктор Кронин из больницы Филадельфийского университета, – раздался женский молодой голос. – Приезжайте как можно скорее.

Я опустилась на белый плетеный стул рядом с прудом, где плавали золотые рыбки. Подсознательно я ждала этого звонка больше тринадцати лет. Незнакомым, вообще нечеловеческим голосом я уточнила:

– Что-то с дочерью? С Джой Крушелевански? С ней что-то случилось? Она...

– Здесь Питер Крушелевански, – раздраженно прервала меня врач. – В реанимации, мэм, так что поторопитесь.

– О господи, – выдохнула я. – Да, конечно.

Я стояла на коленях на кирпичной дорожке. Как я на ней очутилась? Я повернула голову к двери и позвала дочь. Тишина. Написав записку: «В больнице, позвони на сотовый», я помчалась по Франт-стрит, потом по Ломбард, твердя себе, что это ошибка, какая-то путаница. Питер иногда осматривает пациентов в реанимации. Наверное, он с пациентом. Просто кто-то что-то неправильно передал. Но, поворачивая на Двадцатую улицу, а затем на Уолнат, я уже понимала, что в больницах так не ошибаются. Каждый вдох, каждый шаг по ледяному вестибюлю приближал меня к правде. Врач с голубыми глазами, веснушками и прелестной алебастровой кожей, какую можно сохранить лишь лет до тридцати, если повезет, взяла меня за руку и усадила в кресло у окна.

Сердечнно-сосудистое событие. Раз – и все.

– Значит, он... – Я с трудом сглотнула. Казалось, рот набит ватой, – Питер мертв?

Доктор Кронин погладила меня по колену.

– Мне жаль. Я вам очень сочувствую.

Я видела ее руку на своем колене, видела движения, но ничего не чувствовала. Словно я оставила тело, поднялась к плиточному потолку и наблюдала сверху.

– Событие... Как на вечеринке, – пробормотала я и засмеялась. – И каково было обслуживание?

Врач удивленно посмотрела на меня. Интересно, юная доктор Кронин уже сообщала осиротевшим родственникам о потере любимого человека? Или я у нее первая и теперь она каждый раз будет ожидать такого же эксцентричного поведения?

– Я хочу его видеть, – добавила я.

– Конечно. – Она даже не пыталась скрыть облегчение.

«И каково было обслуживание?» – звучит престранно.

«Я хочу его видеть» – другое дело.

– Медсестры привели вашего мужа в порядок.

– То есть вы пытались...

– Мне очень жаль, – произнесла доктор и повторила то, что уже говорила прежде. Сердечно-сосудистое событие. Раз – и все. Когда Питера привезли в реанимацию, он был уже мертв. Никаких симптомов. Никаких признаков. Никто и представить не мог. Секретарь Питера, Долорес, сообщила, что у него заболел живот и он положил голову на стол. Секретарь подошла предложить воды, алка-зельцер или просто прилечь и увидела, что Питер без сознания. «Раз – и все. Сердечно-сосудистое событие», – повторяла доктор Кронин. Мне хотелось встряхнуть ее и заорать: «Назовите это по-человечески: сердечный приступ!» Ее голос постепенно затухал, как сигнал радиостанции, когда выезжаешь из зоны приема. «Он не... Прекрасный... Все его коллеги...»

Я смотрела с потолка, как мое тело встает и, шатаясь, бредет по коридору. Моя рука отодвинула занавеску, мои ноги по зеленым и белым плиткам подошли к кровати, на которой лежал муж.

Кто-то накрыл его до подбородка белой простыней. Глаза Питера были закрыты, руки сложены на груди поверх простыни. Последняя искра надежды – что случилась ошибка, что отец вернулся в Филадельфию и пал в схватке с сердцем, что это доктор Шапиро, а не доктор Крушелевански, – угасла навсегда. Питер казался спящим, но я наклонилась ближе, и стало ясно, что он вовсе не спит. Его тело, более или менее прежнее, было еще со мной. Но Питер, мой муж в течение одиннадцати лет, любовь моей жизни, исчез.

– О нет, – услышала я. – Нет.

Я обернулась – это была Долорес. Сколько я знала Питера, она неизменно пекла ему печенье в декабре. Долорес стояла у двери и теребила воротник блузки.

– О нет, нет, нет.

– Все нормально. – Я похлопала Долорес по руке и вернулась к кровати.

Я разгладила простыню на груди Питера. Мои руки были грязными; на запястье кровоточила царапина, оставленная шипом. Я наклонилась над мужем, затем опустилась на колени у его постели, как перед розовым кустом.

Зазвонил мобильный. Непослушными пальцами я выудила его из кармана и бросила на пол.

– Кэнни? – раздался голос Саманты. – Ты меня слышишь? Угадай, что случилось! Я встретила парня. Здесь! В Питтсбурге! На свадьбе! В гостинице проходит съезд фокусников...

Наверное, доктор Кронин подняла телефон и вынесла его в коридор. Не знаю, общалась ли она с Самантой. Не знаю, куда подевалась Долорес. Я ничего не слышала и не видела, кроме тела мужа, своих грязных рук на чистой белой простыне и земли под ногтями. Я прижалась теплыми губами к холодному изгибу его уха.

– Питер, – тихо прошептала я. – А ну прекрати! Ты всех пугаешь. Вставай. Пойдем домой.

– Миссис Крушелевански?

Кто-то взял меня за плечи и усадил в кресло. «Вставай», – снова прошептала я. Но я понимала, что он не встанет. Мы не в детской сказке. Ни поцелуй, ни желание, ни море любви не вернут его к жизни. «Питер. Ах, Питер, – подумала я. – Как же я скажу Джой?» Я прижала кулак ко рту и зарыдала, ощущая вкус грязи и соли.

«Кэнни».

Я застонала и перекатилась на другой бок. Мне снился чудесный сон о Питере, о том, как мы впервые занимались любовью на его старой квартире.

«Кэнни».

– Пять минут, – пробормотала я, не открывая глаз. Нечестно. Нечестно. Разве я хочу жить в мире без него? Нет. Ни за что. No mas. Лучше я останусь в кровати.

«Кэнни, проснись».

«К черту, – размышляла я. – К черту шум». На глазах у меня была черная атласная маска для сна с вышитой пайетками надписью «Почти знаменитость». На окнах – глухие шторы. В холодильнике – замороженные пиццы, замороженные вафли и замороженная водка. В банке – деньги. В шкафу – несколько удобных пижам. Я могу очень, очень долго никуда не выходить.

Дверь открылась и закрылась. Обрывки фраз, женские голоса. «Как по-твоему?» и «Может, попробуем?» Я с головой накрылась одеялом. Питер не умер. Мы вместе в его квартире. Пылинки танцуют в лучах света, пробивающегося сквозь занавески. Питер вытянул ноги и откинулся на спинку дивана. «Разденься», – говорит он. «Давай потанцуем», – возражаю я. Его дыхание становится учащенным. «Что угодно, но сначала разденься».

«Кэнни?»

Я зажмурилась. Мы в старой квартире Питера. Мне двадцать восемь лет, прошло три месяца после родов. Я вне себя от злости и желания. Питер сидит на диване, а я стою над ним, засунув большие пальцы за пояс джинсов. Лифчик расстегнут на спине, волосы растрепаны, припухшие губы полуоткрыты. Питер смотрит на меня так, словно я самая красивая на свете. Если очень постараться, если обо всем забыть, я почувствую жар его голой груди. Увижу след своего блеска для губ на его плече. Вернусь в ту квартиру и буду находиться в ней так долго, как захочу. Я могу жить в ней всегда.

«Встань, охотница».

Я открыла глаза среди мертвенно-белых песков Сэйддат Кар. Раскаленный ветер разметал мои волосы. Я села, моргая, и отряхнула с рук песок. Рядом стояла Лайла Пауэр. За ее спиной поднимался в темнеющее небо дымок погасшего костра.

– Итак, ты пришла, – начала она.

Я обвела взглядом пустыню Лайлы, белый океан под лунами-близнецами, пещеры, оазис – совсем как я представляла последние десять лет. Все было на месте. Тысячи звезд – вспышек света в темноте – сияли в небе. Лайла села на землю и небрежно завязала волосы узлом.

– Ты останешься? – спросила она.

Интересная мысль. Буду вместе с Лайлой носиться по космосу и мочить негодяев, не оглядываясь назад и забыв о доме.

Лайла криво улыбнулась и сняла с плеча бурдюк. Я смотрела, как она наполняет вином узорчатые золотые кубки. У меня на бат-мицве были такие же. Подарок сестринской общины, чтобы праздновать Шаббат, зажигать свечи и разливать вино. Если провести по дну кубка пальцем, можно нащупать гравировку с моим именем.

– Выпей со мной, – предложила Лайла.

Я помедлила. Если я выпью, то останусь здесь навсегда, подобно Персефоне, съевшей зернышки граната. В каждой благополучной развязке, в каждом волшебстве скрывается проклятие. Если я выберу мир Лайлы, я никогда не увижу свое дитя.

Лайла подняла кубок. В темноте ее глаза казались черными провалами. Красивое лицо ничего не выражало.

– Ты не понимаешь, – отозвалась я.

Лайла наклонила голову.

– Он спас меня, – продолжала я. – Спас.

– Ты сама спаслась, – возразила Лайла. – И ты знаешь как.

Она уверенно протянула мне вино.

– Так нечестно, – сказала я.

– Нечестно, – согласилась Лайла.

Она вылила вино, и песок мгновенно его впитал. Я на миг прижала ладони к глазам. Лайла склонилась ближе. Ее губы касались моего лба.

– Отпускаю тебя на волю, – прошептала Лайла.

Она поцеловала меня в лоб с нежностью, которой я в ней и не подозревала, о которой никогда не писала. Лайла снова заговорила, и тут раздался голос воительницы, который я столько раз слышала на пустынных равнинах и в глубинах темниц:

– Вставай!

– Вставай! Мама, ну вставай же!

Я очутилась в своем мире, на своей постели. Надо мной склонилась Джой. Ее глаза покраснели и опухли, лицо было бледным. На ней было расстегнутое платье с прошлогоднего выпускного. В руке Джой держала две разные туфли.

– Мама, платье не застегивается, туфли куда-то делись. – Голос дочери звучал высоко и пронзительно.

– Сейчас.

Я отбросила одеяло и села. Голова была тяжелой, во рту пересохло, словно я провела ночь в пустыне. С чего начать?

– Какой сегодня день?

Дочь испуганно уставилась на меня.

– Вторник. Через два часа папины похороны. Бабушка Энн, тетя Элль и тетя Саманта ждут внизу. Пожалуйста, проснись!

– Я проснулась, – сварливо сообщила я и похлопала по кровати рядом с собой. – Садись.

Джой широко распахнула глаза.

– Ну на минуточку, – уговаривала я. – Маленькой ты любила сюда приходить. Вставала у края кровати и говорила...

– Можно, я лягу посерединке? – закончила Джой.

В ее голосе не было привычного раздражения. Губы дрожали. Питера нет на соседней подушке. И дочь никогда больше не ляжет посерединке. Джой бросила туфли на пол, забралась на кровать и позволила себя обнять.

– Вот видишь, не так уж страшно, – пробормотала я в ее мокрые волосы.

Когда я подняла глаза, в двери стояла сестра.

– Ты проснулась? – осведомилась она.

– Вроде бы.

Элль прошла по комнате, сбросила шпильки и залезла на кровать рядом с Джой.

– Шикарно, – заметила она, поерзав туда-сюда. – Мягкое изголовье?

– Кажется, да.

– Можно, я ее заберу?

– Заберешь? – удивилась я.

– Ты же все равно купишь новую. Воспоминания и все такое.

– Нет, Элль, – подчеркнуто терпеливо сказала я. – Свою кровать я тебе не отдам.

– Воспоминания маме нужны, – вмешалась Джой.

Слова она произносила приглушенно, в подушку. Подушку Питера.

– Что кому нужно? – В двери появилась мать; из-за ее плеча выглядывала Саманта.

– Твоя дочь уже делит мои земные пожитки, – пожаловалась я.

Элль возмущенно выпрямилась.

– Просто я читала, что иногда после долгого брака осиротевший супруг умирает от горя через несколько дней. Так что я на всякий случай...

– Мама не умрет, – отрезала Джой.

Мое лицо странно дернулось. Я не сразу поняла, что улыбнулась.

– Разве это не со стариками обычно происходит?

– А я о чем! – Сестра закатила глаза.

– Не такая уж я старая, и кровать ты не получишь.

– Отлично. Твое ложе всегда мне нравилось. Подвинься. – Мать решила составить нам компанию, потеснив Джой и Элль, которая отпрянула в ужасе.

– Фу! Прекрати меня трогать! Ты же знаешь, я не люблю, когда меня трогают! – возмущалась сестра.

– Просто здесь становится тесно, – оправдывалась мать.

– Дамы! – произнесла Саманта.

Я выжидающе смотрела на нее. Подруга вздохнула, пожала плечами и поставила колено на самый край кровати – чисто символически, но я оценила этот жест.