Текст книги "Все девочки взрослеют"
Автор книги: Дженнифер Уайнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Я отбросила покрывало и направилась в ванную, как будто не провела в ней до этого целый час. Я снова почистила зубы, натянула джинсы, ботинки и розовый свитер, сунула в карман тушь для ресниц и блеск для губ и спустилась на кухню. Мать застыла, держа в руках красный чайник, словно неведомый волшебный артефакт. Я отсчитала миндаль. Она не пошевелилась.
– Мама! – наконец произнесла я.
Она поставила чайник на плиту и включила газ.
– Извини, милая.
Мать села напротив, вздохнула и пригладила растрепанные волосы, однако лучше не стало.
– Я просто задумалась.
– О чем?
Она еще немного потеребила волосы и довольно печально улыбнулась.
– Ерунда. Всякие взрослые заморочки.
Полагаю, именно так нужно беседовать с дочерью. Если дочери четыре года.
Как обычно, мать высадила меня у сетчатого забора, отделяющего игровую площадку от тротуара. На втором этаже я завернула в пустой туалет для девочек и нанесла на губы блеск. Затем расстегнула рюкзак и достала школьный обед в розовом пакете с молнией и моим именем. Я переложила еду из этого кошмарного розового пакета в обычный пластиковый, как у всех.
В завершение я вытащила из ушей слуховой аппарат и сунула его в карман. Конечно, обмануть никого не получится. Почти все одноклассники помнят, как я ходила в детский сад с огромными кошмарными штуковинами за ушами. До третьего класса учителя надевали беспроводные микрофоны, а я – наушники, вроде айподовских. Я старалась сильнее распушить непослушное гнездо на голове, чтобы никто не увидел слуховой аппарат или наушники. Но все равно о них знали, и однажды это даже пригодилось. Миссис Миэрс забыла снять микрофон и ушла в учительскую. Весь класс столпился у моих наушников и слушал. (На следующий день вместо обсуждения фотосинтеза миссис Миэрс прочла лекцию «Синдром раздраженной кишки – это не смешно».)
В шестом классе я доросла до внутриушного слухового аппарата с ним нужно сидеть только в первом ряду. Но прошлым летом тетя Элль провела с нами неделю на море. С собой она взяла самое крошечное на свете черное бикини и холщовую сумку, битком набитую «Элль», «Вог», «Ин тач» и «Инстайл». Мама покачала головой, когда тетя Элль положила глянцевые журналы рядом с шезлонгом и стала намазывать плечи маслом. У нас в доме таких изданий не бывает – мать опасается дурного влияния.
Мама нахмурилась, глядя на красивых длинноногих моделей на обложках, и сообщила, что их фото обработаны, что все дело в специальном освещении, ретуши и редактировании. Позднее она загрузила снимки в компьютер и показала, как дизайнеры разглаживают морщинки и подтягивают руки, ноги и зады. Одной модели даже сделали руку длиннее.
– Да ладно тебе, Кэнни, это всего лишь журналы, – возразила Элль и подсунула мне парочку, когда мать отвернулась.
Через семь дней внимательного чтения «Вог» и наблюдений за тетей я решила, что настала пора меняться. К черту слуховой аппарат и первый ряд! Я буду выпрямлять волосы, краситься и заправлять блузку. Все увидят меня с новой стороны. Поймут, что я не какая-нибудь чудачка с жалкими двумя друзьями, гнездом на голове и матерью, которая обращается со мной как с ребенком.
Мне казалось, что получается не очень. Но когда я вошла в класс тем утром, у меня забрезжила надежда на лучшее. Сначала я увидела, что Тамсин и Тодд шепчутся в углу. А через секунду – предмет их обсуждения: двенадцать сахарных сердечек на моей парте. Невероятно! Даже Эмбер Гросс не получила больше.
Я проверила, в тот ли класс попала. Затем пересчитала парты – все правильно, третья. Взяла печенье и подождала, ожидая, что кто-нибудь хлопнет меня по плечу и скажет: «Гм, извини, но это вообще-то мое».
Кому:Джой.
От:Мартина.
Поздравление:Поздравляю с Днем святого Валентина.
Единственный Мартин в нашей школе – Мартин Бейкер, парень Эмбер. Он всегда ходит в бутсах, чтобы мы не забывали о его футбольных успехах. Я осторожно взяла печенье. В детском саду мы по очереди приносили из дома игрушки и делились ими с другими детьми. Во время упражнения «покажи и расскажи» воспитательница предупреждала: «Держим аккуратно!», и это напоминало, что играть можно, но вещь чужая.
Я посмотрела на другое печенье.
Кому:Джой.
От:Тайного поклонника.
Поздравление:Ты милая.
Я покраснела. У меня есть тайный поклонник! Я взглянула на печенье, потом – быстро – на Дункана Бродки и так же быстро отвела глаза.
Я медленно перебирала остальное печенье, пока не обнаружила то, от которого сердце на мгновение остановилось.
Кому:Джой.
От:Эмбер Гросс.
Поздравление:С Валентиновым днем!
Эмбер Гросс. Эмбер Гросс прислала мне печенье. Эмбер Гросс поздравила меня с праздником. Определенно солнце взошло на западе, реки потекли вспять, а рак на горе свистнул прямо в мой слуховой аппарат.
Дальше некуда. Наверное, я сплю, но скоро пробужусь в своей комнате под теплым одеялом в цветочек и звездами на потолке. В дверях вырастет мать и спросит об овсянке. Тут Эмбер Гросс собственной персоной продефилировала ко мне, засунув большие пальцы в карманы джинсов с очень низкой талией. («Нет, не куплю», – отрезала мать, когда я выбрала себе такие в торговом центре. У меня хватило ума поинтересоваться: «Почему?» «Потому что они непристойны, – пояснила мать. – К тому же под них нужно новое белье».)
– Привет, Джой, – начала Эмбер.
«Привет, Джой»! Словно мы и вправду подружки, вечерами треплемся в «аське», а утром вместе садимся в автобус.
– Спасибо за печенье! – пробормотала я.
Надеюсь, получилось не слишком ужасно. Поверить не могу, что она назвала меня по имени. Я сомневалась, что она вообще его знает.
– Не за что, – откликнулась Эмбер и улыбнулась. Сверкнули скобки. – Может, сядешь с нами за обедом?
– Ой. Гм. Да, конечно, – кивнула я.
Даже если мой голос звучит странно, слова, надеюсь, правильные, и манера достаточно небрежна.
– Круто! – ответила Эмбер и пошла к своей парте.
Тамсин обернулась с широко распахнутыми глазами.
– Что происходит? – прошептала она по слогам и в дополнение выразительно пожала плечами, чтобы я точно ее поняла.
Я открыла рот, хотя не знала, что сказать. Тут мистер Шауп бросил портфель на стол.
– Успокоились, – велел он.
По крайней мере, так мне показалось. Мистер Шауп носит усы, и чем они пышнее, тем сложнее моя жизнь.
Он повернулся к доске, и я склонилась над партой, надеясь, что никто не услышит, как колотится мое сердце.
Через четыре бесконечных урока, когда я забирала обед из своего шкафчика, Тамсин крикнула мне в правое ухо:
– Ты ведь не собираешься с ними сидеть?!
Я опустила голову.
– Не знаю.
– Она просто тебя использует! – возмутилась Тамсин.
Чтобы до меня быстрее дошло, подруга закатала рукава серого свитера, встала передо мной и знаками показала: «Использует тебя!» (В Академии Филадельфии, кроме испанского, французского и латыни, преподают американский язык жестов. Тамсин учит все четыре языка.)
– Использует для чего? – Тодд догнал нас в коридоре.
На нем была его обычная школьная одежда – собственноручно отглаженные брюки хаки и рубашка. Симпатичное лицо и рост выделяют его среди одноклассников. Но поскольку он предпочитает петь, а не гонять мячик, толку от его красивой внешности немного. В октябре мальчишки из команды по лакроссу написали на его шкафчике слово «ГОМИК». В результате всем пришлось провести целый день на семинаре. Психолог рассказывал о важности терпимости и понимания. «Бывает и хуже, – заметил Тодд. – К тому же нас сняли с алгебры».
– Может, попросит списать домашнее задание? – предположила я. Догадка так себе, но за четыре урока ничего лучше не придумалось. Хотя я так запустила учебу, что только полная идиотка захочет у меня списать.
Тодд задумался.
– Возможно, – произнес он после слишком долгой, на мой взгляд, паузы. – Но по английскому лучший ученик я, а по математике – Тамсин.
– Вообще-то я по всем предметам лучшая ученица, – уточнила Тамсин.
– Может, она намерена списать у того, кто периодически ошибается, – возразила я.
– Ты не вернешься, – вздохнула Тамсин. – Помнишь, как получилось с Амелией Рейли?
Конечно помню. Все мои одноклассницы помнят историю Амелии Рейли. Она была самой обычной девочкой. Немного ума, капелька обаяния. И вдруг – бац! – Грегори Боуэн пригласил ее на свой школьный выпускной. Внезапно Амелия Рейли, или Амели, как она стала себя называть, оказалась за столом Эмбер Гросс. Кроме имени, в ней ничего не изменилось. Ни новой прически, ни новой одежды. Внимание Грегори Боуэна – вот волшебная пыльца, которая позволила ей взлететь и стать популярной. Кстати, а Амели прислала мне печенье?
– Я не Амелия Рейли, – произнесла я, когда мы вошли в столовую. Я выпрямилась и поправила лямки рюкзака. – Поэтому вернусь.
Сначала я прошла мимо стола неудачников. Мне тоже доводилось за ним обедать, когда Тамсин и Тодда не было рядом. Здесь сидит Джек Корен, усыпанный перхотью. И толстая Салли Каллин. И Элис Бланкеншип, в прошлом году она неделю провела дома, когда выяснилось, что ее проект по английскому – куча стихотворений на тему самоубийства.
За следующим столом находятся спортсмены, игроки в футбол и лакросс. Затем – спортсменки, они привязывают разноцветные резиновые каппы к шнуркам и носят их на шее.
Дальше – артистические натуры в гетрах и трико. Они ведут себя как в «Классном мюзикле»[24] и пританцовывают в очереди за едой. Мы с Тоддом и Тамсин обычно сидим в конце этого стола. Тодд официально признан артистической натурой, а мы с Тамсин составляем ему компанию.
Я затаила дыхание и прошла мимо артистического стола, затем мимо стола хиппи, которые пахнут ладаном, играют в футбэг[25] и носят дреды вне зависимости от цвета кожи, мимо зубрил, которые после восьмого класса перейдут в более престижную школу, а со временем поступят в «Лигу плюща»[26].
В самом центре зала сидят популярные девочки, это и спортсменки, и артистки, и хиппи, и умницы. Но в первую очередь, как мне кажется, они известны... легким отношением к жизни. Не в смысле доступности. Просто им все дается легко. Они прекрасно знают, что надеть, что ответить и что сделать. Эмбер Гросс – их королева. Она даже поддразнивает мистера Шаупа насчет одежды. «Классный галстук, – заявила она как-то раз. – Это ваш ребенок связал?» По-моему, хамство, но мистер Шауп засмеялся. Я тоже как-то раз сказала ему: «Классный галстук», – но учитель только озадаченно на меня посмотрел.
Я отнесла обед к столу, за которым находились девочки в пастельных блузках и брюках с заниженной талией и парни в регбийках и джинсах, и снова затаила дыхание. Вдруг Эмбер засмеется и выдаст что-нибудь типа: «Неужели ты подумала, что я серьезно?»
Но вместо этого Эмбер улыбнулась.
– Мы заняли тебе место! – сообщила она и потеснилась.
Я поставила на стол пластиковый пакет с едой, бросила рюкзак на пол и опустилась на скамейку. Слева сидела Эмбер, справа – Дункан Бродки. Я покраснела, когда наши плечи соприкоснулись. Вот уж не думала, что когда-нибудь окажусь с ним так близко. От Дункана пахло шампунем. Рукава его футболки были закатаны, золотистые волоски на руках блестели на свету.
Я вытащила сэндвич, поглядывая на соседа: на его растрепанные каштановые волосы, светло-серые глаза и чем-то привлекательные уши. Однажды на физкультуре Дункан отказался надевать шорты. «По идейным соображениям», – объяснил он мистеру Хаффу. Я еще тогда подумала, что в жизни ничего забавнее не слышала, хотя до сих пор не понимаю, что именно меня рассмешило.
– Как дела? – обратилась ко мне Эмбер.
На левом запястье у нее был тонкий серебряный браслет, на шее – серебряный кулон-сердечко, одета она была в розовую блузку и джинсы. В темных волосах блестели более светлые пряди. Я догадалась, что это мелирование. Интересно, мама разрешит мне его сделать? Ага, как же!
– Дату назначили? – поинтересовалась Эмбер.
Я сразу поняла, что имеется в виду бат-мицва.
– В октябре. А тебе?
– В июне, – сказала она. – Ты уже выбрала тему?
Я поерзала на узком сиденье.
– Наверное, у меня не будет темы.
На самом деле я абсолютно не сомневалась, что не будет. Однажды я заикнулась об этом при матери, мать выгнула брови и грозно переспросила: «Что-что?»
– Не будет темы? – Эмбер явно очень удивилась.
Я покачала головой.
– Хм. Странно. А я выбрала «Голливуд». Хочешь прийти?
Хочу ли я прийти на голливудскую бат-мицву Эмбер Гросс? Хотят ли мыши сыра?
– Конечно! – воскликнула я.
– Круто, – отозвалась она.
Я заметила, что Амели Рейли протирает ладони дезинфицирующим средством. Обычно я им не пользуюсь, хотя мама кладет его в пакет, но в этот раз достала и тоже протерла ладони. Я тихо ела и наблюдала за руками и лицами. Вокруг текла беседа. Высокие, щебечущие девичьи голоса обсуждали домашнее задание, футбольные турниры, подработку нянями, свитер из «Банана репаблик», на который скоро сделают скидку. Более низкие голоса мальчишек рокотали в ответ. Протирая яблоко рукавом, я заливалась краской каждый раз, когда Дункан шевелился или откусывал пиццу. Мой голос очень отличается от остальных девичьих голосов. Может, проблема именно в этом? Как бы я ни одевалась, как бы старательно ни выпрямляла волосы, я никогда не смогу общаться, как они. Стоит мне открыть рот, и разоблачение неминуемо.
– Эй! – Эмбер похлопала меня по плечу.
Интересно, она давно со мной говорит? Сколько времени ей понадобилось, чтобы сообразить: мне нужно видеть ее лицо? Я смотрела, как искрящиеся розовые губы произносят:
– Макси Райдер придет на твою бат-мицву?
Я на миг задержала дыхание и шумно выдохнула. Так вот в чем дело! Загадка разгадана.
– Не знаю, – откликнулась я. – Она сейчас занята. У нее летом съемки многосерийного телефильма, так что, возможно, она выехала на натуру.
– Понятно. – Эмбер взяла у меня оливку с голубым сыром.
У Эмбер французский маникюр. Надо бы выяснить, как такой делают.
– Но она ведь друг вашей семьи?
Видимо, я смутилась, потому что Эмбер добавила:
– О ней упоминает в книге твоя мама. В разделе «Благодарности». – Эмбер замолчала и уставилась на меня. – Ты ведь ее читала?
Я не успела ничего ответить. Дункан Бродки отложил пиццу.
– Твоя мама написала книгу?
Его тело было так близко, его губы почти касались моего уха... Я скорее чувствовала его слова, чем слышала.
Я кивнула и опустила взгляд на яблоко. Голоса за столом смолкли. Все головы повернулись ко мне. Если честно, мать написала целую кучу книг. Фантастические приключения из серии «Звездная девушка» под псевдонимом. Но по-видимому, речь шла о единственной книге, выпущенной под настоящим именем матери. Роман опубликовали, когда мне было три года.
– Это было давным-давно.
Все глаза устремились на Сашу Свердлоу.
– Книга называется «Большие девочки не плачут», – сообщила Саша. – Вы наверняка ее видели. На обложке нарисованы огромные сиськи.
Она растопырила пальцы перед собственной немаленькой грудью.
– А еще там мороженое с горячей карамелью, и вишенка из него скользит по бюсту. Книга о девушке, она любит парня, но он ее бросает, еще они трахаются, еще у нее кошмарный отец, который очень гадко с ней обращается, а потом выясняется, что ее мать – лесбиянка...
Дункан явно был впечатлен.
– Весьма пикантно.
Женщина с огромной грудью и мать-лесбиянка – звучит знакомо. Я поморщилась и отвернулась. Но Саша говорила так громко, что я все равно слышала каждое слово.
– А потом, – продолжала она, – героиня едет в Лос-Анджелес и встречает в казино герцогиню, и оказывается, что она беременна...
– Герцогиня? – уточнил Дункан.
«Герцогиню?» – подумала я и немного успокоилась. Никаких герцогинь моя мама не знает. И если не ошибаюсь, никогда не была в Лос-Анджелесе. Возможно, беспокоиться не о чем.
Саша захихикала.
– Вовсе нет, дурачок. Элли. Героиня. Она постоянно переживает из-за веса и внешности, потому что отец ребенка бросил ее с животом, но потом возвращается в Филадельфию и влюбляется в одного парня...
Я засунула остатки обеда в пакет и растянула губы в улыбке. Постараюсь выглядеть как все, хотя вряд ли получится. Бросил с животом. Тоже знакомо. Я ни разу не читала маминых книг. Ни фантастических, которые печатались под псевдонимом Дж. Н. Локсли, ни, разумеется, «Большие девочки не плачут». Конечно, издания я видела. На верхней полке маминого кабинета выстроились разные тома – в твердых и мягких обложках, на иностранных языках. «Это книга для взрослых», – сказала как-то мать, да мне и не больно хотелось читать ее роман. Возможно, потому, что Брюс, мой биологический отец, как-то подарил мне свою научную книгу. Она была посвящена постапокалиптическим образам в «Докторе Кто»[27] и изобиловала непонятными словами, такими как «семиотика» и «синекдоха». На некоторых страницах сноски занимали треть пространства. И мне казалось, что мамина книга не менее ужасна.
– Ты часто видишься с Макси? – спросила Эмбер.
С одной стороны, мне хотелось схватить пакет, встать из-за стола и уйти. Тамсин была права: они меня используют и даже не скрывают этого.
С другой – мне нравилось сидеть в центре стола, как в центре мира. Рядом с Дунканом Бродки, который поднял брови, словно ожидая продолжения.
Я убрала волосы с лица и повернулась к Эмбер.
– Мы с мамой ездили в Лос-Анджелес в декабре, – произнесла я.
– Видела фотографии дома Макси в «Инстайл», – Эмбер усмехнулась. В ее скобках застрял кусочек оливки. – У нее правда восемьсот пар туфель?
Я кивнула и постаралась говорить беззаботным тоном, как остальные девочки.
– Не меньше. Но основная часть хранится в кладовке.
Тара Карнахан наклонилась ко мне. Ее глаза сияли.
– Она действительно встречается с Брэдом Питтом? – поинтересовалась Тара. – А с каскадером?
Кэйденс Таллафьеро вскочила из-за стола и протиснулась на место рядом с Тарой.
– Я слышала, у нее на руке татуировка с именем.
– На заднице, – хихикнула Эмбер мне в ухо.
– У нее и правда есть татуировка, наполовину сведенная лазером. На лодыжке. Там было написано «Скотт», но она переделала в сердечко с крыльями.
Я расслабилась. Так намного лучше. И все же меня чуть подташнивало, пока Тара, Саша и Эмбер выпытывали новые подробности.
Когда прозвенел звонок, я поняла, что не успею вернуться к Тодду и Тамсин, как обещала. Я перекинула ногу через скамейку и улыбнулась. Вот бы и мне сверкающие скобки!
– Мне пора! – бросила я и поспешила через столовую. Может, успею посидеть с друзьями, прежде чем дадут второй звонок.
5
Стояла слякотная и пасмурная февральская погода. В два часа дня приемная доктора Стэнли Невиля была полна беременных женщин. Женщин с животами, выпирающими из-под свободных топов или туго обтянутыми лайкрой, женщин в заботливых объятиях мужей и одиноких женщин, барабанящих по кнопкам смартфонов. Я посматривала на них украдкой. Стоило мне чуть задержать взгляд, и я начинала неприлично таращиться.
– Как по-твоему, это подсадные утки? – прошептала я Питеру, когда мы уселись под копией портрета матери и ребенка кисти Мэри Кассат[28].
Если бы я была репродуктивным эндокринологом и стремилась подогреть интерес и опустошить карманы оптимисток не первой молодости, я бы набила приемную беременными женщинами. Или наняла бы актрис, которые обнимали специальные подушки, сидели в креслах, время от времени потирали поясницы и убедительно стонали.
Я отвела глаза от пузатого собрания и погрузилась в анкеты у себя на коленях. Возраст. Адрес. Рост. Вес. Гм. Предыдущие беременности. «Одна», – вывела я. Предыдущие хирургические вмешательства. Я написала: «Кесарево сечение и удаление матки» и поставила дату – день рождения Джой.
– Миссис Крушелевански?
Я встала и прошла в смотровую, где разделась ниже пояса, завернулась в три хлопковых покрывала (одно спереди, одно сзади и одно на оба покрывала, так точно ничего не будет просвечивать), забралась в кресло и поставила ноги на опоры. Я лежала, закрыв глаза, и делала дыхательные упражнения. Я вдохнула и представила Джой: глаза отведены, голова опущена, руки в карманах, плечи сгорблены, словно в ожидании удара. Спешит через школьный двор. Я выдохнула и вообразила, что тянусь к ней, касаюсь ладонью мягкой шерсти свитера. «Детка, что случилось? Поделись с мамой. Я тебе помогу, все исправлю». Я вдохнула, и образ растворился. Выдохнула. Надо позвонить детскому психологу, который в прошлом месяце рассказывал в синагоге о непосильных детских нагрузках и о тяжести взросления. Снова вдох. Хоть бы она поговорила со мной. Выдох. Куда я засунула свой экземпляр «Возрождая Офелию»?[29] Вдох. Вдруг в нем найдется иное объяснение, нежели «подростковые терзания»? Может, Джой влюбилась в мальчика, а он ее отверг? Выдох. Тогда я помочь не смогу. Схожу куда-нибудь с Джой: например, на шоколадный буфет в «Риц-Карлтон». Объясню, что разбитое сердце – часть взросления. Поделюсь наименее сенсационными подробностями из собственной жизни. А потом напомню о Питере и скажу, что все к лучшему, что каждое разочарование для чего-то нужно и в конце концов все образуется.
Раздался стук, и дверь тут же распахнулась.
– Привет!
Доктор Невиль оказался темнокожим мужчиной лет шестидесяти, с коротко стриженными волосами стального цвета. Питер подкатил стул и устроился рядом со мной, а доктор Невиль встал у стойки спиной к нам, выдавливая гель из бутылочки на... о господи.
– Это... вы хотите... – Я неуверенно показала на датчик в руках доктора. Нечто подобное Сэм подарила мне в день девичника. – Может, сначала хоть ужином угостите?
Питер и доктор Невиль дружно захохотали. Я закрыла глаза и попыталась расслабиться. Медсестра приглушила свет и наклонила монитор так, чтобы мне было видно. Я втянула воздух, когда датчик скользнул в меня.
– Ага... отлично! Вот мы и на месте.
Я повернула голову к экрану. Сначала была бурлящая серая масса, потом на ее фоне я заметила крошечные кружочки – точно сверкающие монетки или маленькие луны.
– Это ваши яйцеклетки, – гордо произнес доктор Невиль, словно их наличие – моя заслуга.
Он удовлетворенно кивнул, вытащил датчик и передал его медсестре. Питер сжал мое плечо, а доктор Невиль торжественно протянул ему руку и добавил:
– Поздравляю, ребята. Первый шаг сделан!
Я оделась и присоединилась к Питеру. Кабинет врача был отделан деревом. На каждой вещи, от визитницы до коврика для мыши, красовались названия различных фармацевтических компаний, стены были увешаны фотографиями младенцев. Доктор Невиль изложил подробности процесса. Я должна принимать с полдюжины лекарств, стимулируя таким образом созревание яйцеклеток и готовя оптимальные условия для «сбора урожая».
– Ничего сложного, – заверил меня доктор Невиль. – Придете в больницу и примете снотворное. Даже анестезия не потребуется.
– А это безопасно? Хирургическое вмешательство? Гормоны?
Мужчины, доктора медицинских наук, снова дружно рассмеялись.
– Методика относительно новая, но считается безопасной. Долгосрочные исследования показали...
Я отключилась от научной болтовни и стала разглядывать стены. Счастливые семьи. Мамы и папы, братья и сестры, бабушки и дедушки. И повсюду – только появившиеся на свет младенцы в голубых и розовых чепчиках. Гладкие и безмятежные, как маленький Будда, или вопящие, с закрытыми глазами и широко разинутыми ртами.
6
После тренировки по плаванию я надела слуховой аппарат и будто снова вынырнула из-под воды. В той части школьного бассейна, где глубоко – как летом на побережье Авалона: звуки тихие и приглушенные. Различать их еще сложнее, чем обычно. Чувствуешь лишь давление воды на кости черепа. Прорывая поверхность воды, я испытываю одновременно облегчение и разочарование. Словно покидаю тайный мир, где все равны и слышат одинаково плохо, где указания тренера я понимаю одновременно со всеми.
Я сунула розовые вкладыши в уши и постояла, прислушиваясь к звукам собственного дыхания, к стуку капель, падающих на плиточный пол, к отзвукам голосов товарищей по команде. Затем я натянула флисовую кофту и куртку и вышла на обочину дороги, где, разумеется, уже ждала мать. «Как дела в школе?» – спросила она, и я, как всегда, ответила: «Нормально». Мать понятия не имеет, насколько все изменилось на самом деле. Не знает, что я обедала с Эмбер Гросс и ее популярными друзьями, что могу стать одной из них.
Дома мать приготовила ужин, села рядом за стол и наклонилась, словно нам предстояла серьезная беседа по душам.
– Пойду к Тамсин и Тодду делать домашнее задание, – сообщила я.
На мамином лице мелькнуло разочарование, но голос даже не дрогнул.
– Не забудь вернуться к ужину, – напомнила она.
– Конечно, – пообещала я.
Через двадцать минут мы с Тамсин и Тоддом шли по Бейнбридж-стрит к букинистическому магазину, расположенному на углу.
– Не уверен, что это хорошая мысль, – сказал Тодд.
Но я не замедлила шаг. Все мои чувства словно обострились после выхода из дома. Я замечала каждое пятнышко грязи на обочине, каждый кусочек мусора, который несло по тротуару, слово «КОЗЕЛ» на желтом металлическом ящике с новыми газетами. Влажный ветер дул мне в лицо. Из забегаловки, торгующей сырными сэндвичами, пахло жареным луком.
– А что такого? – удивилась я. – Вы же ее читали.
– Гм, – отозвался Тодд.
Тамсин глянула на него. Близнецы молчали, пока не распахнулась дверь магазина. Тодд повел меня мимо книжных полок, а Тамсин отправилась листать комиксы.
Всего через минуту блужданий по пыльному проходу я нашла «Больших девочек». Целых пять экземпляров в мягкой обложке: три толстых и два менее пухлых, под заголовками двух последних красовались золотые буквы: «МИРОВОЙ БЕСТСЕЛЛЕР». Я взяла вариант потоньше и подешевле.
– Книжка старая, но хорошая, – заметил продавец, кидая покупку в коричневый бумажный пакет. – Кстати, вы в курсе, что ее автор жила в Филадельфии?
Я промолчала. Странно, когда о матери говорят в прошедшем времени, словно она переехала или умерла.
Я засунула пакет в карман куртки, и мы с друзьями отправились в парк «Три медведя», где играли в детстве. Через тучи пробивалось слабое солнце. Относительно потеплело, и малыши сбросили куртки. Ярко-желтые и нежно-розовые курточки были свалены на одной из скамеек, а карапузы гонялись друг за другом вокруг большой круглой клумбы, еще полной подтаявшего снега.
Я села на скамейку, раскрыла книгу на первой попавшейся странице и вслух прочла:
« – Ребенок, – выдохнул Дрю и провел липкой от пота рукой по моей ноге».
Тодд разглядывал детей на горке. Тамсин достала книгу из своего пакета с покупками. Я сглотнула и стала читать молча. «Я сняла лифчик и уселась к нему на колени, широко раздвинув ноги и стараясь так устроиться, чтобы не осталось синяков. Похоже, ему неважно, что я крупнее всех его бывших подружек, ведь он выдохнул мое имя и лизнул мою...»
– Слушайте, так нечестно. Это сексуальная сцена. В смысле...
Я открыла книгу на другой странице и продолжила читать. «Просто крошечный, – жаловалась я Саре. – Малюсенький! Как резинка на карандаше. Я вообще не поняла, что он делал: трахал меня или пытался стереть!»
– Ладно. – Я захлопнула книгу. – Она вся о сексе?
Тодд пожал плечами.
– Нет, не только, – Тамсин запихнула свою книгу обратно в пакет. – Там еще есть про твою семью. В смысле, про семью героини, – быстро добавила она.
Я перевернула книгу. С обложки улыбалась мать, фото примерно десятилетней давности. Ее длинные волосы были завиты, словно она собиралась прослушиваться на диктора. Оттенок помады на губах в точности совпадал с тем, который я только что стерла в школьном туалете.
– Кто-нибудь из одноклассников ее читал? – поинтересовалась я.
– Понятия не имею, – слишком быстро сказал Тодд.
Я медленно листала страницы, ветерок обдувал мои пальцы. В глаза бросались слова и фразы: «толстая», «его пальцы ласкали мои жирные рыхлые бедра», «голубая мафия приходит на выручку», «мой отец, Плохой Папочка».
Я осторожно закрыла книгу и дернула себя за волосы, прикрывая слуховой аппарат. Я часто так делаю, когда нервничаю. Затем сложила на груди руки.
– Кошмар.
Тодд промолчал. Тамсин сжала губы, не глядя мне в глаза. Малыши бегали вокруг нашей скамейки, визжали и пускали радужные мыльные пузыри.
– Все не так уж и плохо, – наконец произнес Тодд. – Книга вовсе не о тебе.
Но когда я прочла все триста семьдесят две страницы «Больших девочек», я поняла: в некотором роде она обо мне.
Однажды я слышала репортаж о мужчине из Далласа, который съел «боинг». Журналист спросил его: «Как вы умудрились съесть целый самолет?» «По чуть-чуть», – ответил мужчина, судя по голосу вполне нормальный. Мамину книгу я одолела именно так: по чуть-чуть. Три недели читала ее перед сном. Все это время я обедала с Эмбер, а когда мама спрашивала, как дела в школе, неизменно отвечала: «Нормально». Дни текли своим чередом. Тренировки по плаванию, домашние задания, ранний подъем для приведения волос в порядок. Все как обычно, не считая того, что одновременно передо мной разворачивалась другая, тайная жизнь. И она казалась даже более реальной, чем настоящая, которая состояла из школы, домашних заданий, плавания и размышлений родителей: снимать или не снимать летом старый дом на побережье. Я погрузилась в мир книжных страниц.
К середине марта, давясь, я проглотила каждое слово, от посвящения на первой странице («Моей Джой») до интервью с автором на последней. «Что стало причиной, мотивом создания этой книги?» – «Отчасти хотела переписать свою собственную жизнь, разобрать на части и собрать заново». И что это значит? В книге все правда? Или выдумка? Или части правды взболтаны и перемешаны? Если эта книга – улучшенная версия жизни мамы, то насколько ужасной была жизнь настоящая?
Каждая страница прочно врезалась мне в память. Воспоминания о том, как мамин отец (отец Элли) заставлял ее вставать на весы перед всей семьей, когда она приезжала из школы домой на каникулы. Упоминание о том, что пенис ее парня (Дрю) походил на чахлый корнишон. «Такой же маленький или такой же зеленый?» – задумалась я и отложила книгу, хотя прочла в тот вечер всего семь страниц.
Итак, я выяснила, что моя мать, или Элли, героиня книги, к окончанию школы была увесистее, чем средний игрок в американский футбол. Причем перепробовала больше парней, чем все мои знакомые девчонки, вместе взятые. Возможно, она была нимфоманкой. И если последняя часть книги – правда, или основана на правде, или лишь отчасти правда, мое рождение – несчастный случай.
Конечно, мне мама говорила совсем другое. «Я всегда хотела ребенка, – твердила она, сажая меня на колени или расчесывая волосы. Ее глаза наполнялись слезами. – Я была так рада, когда узнала... и Брюс тоже, хотя это было немного неожиданно. Мы оба очень обрадовались. Я так счастлива, что ты родилась!»
Это не слишком отличается от обычных историй. «Мы ужасно хотели ребенка», – рассказывают родители, которые усыновили малыша либо использовали донорскую сперму или яйцеклетки. «Мы всю жизнь тебя ждали. Мы так обрадовались». Я знаю детей с мамами и папами, с мамами и мамами, с папами и папами, с одинокими разведенными матерями и одинокими матерями, обратившимися за помощью к друзьям-геям или в банк спермы, желая забеременеть, либо усыновившими малыша из Китая или Гватемалы. Во всех историях звучит одно: «Я хотела ребенка, и у меня появился ты».
