Текст книги "Все девочки взрослеют"
Автор книги: Дженнифер Уайнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
Не знаю, нашла ли моя мать то, что искала. Но может, мне это удастся?
В аэропорту я до смерти перепугалась, когда вставила краденую кредитку в автомат, чтобы получить билет, и увидела на экране надпись: «Пожалуйста, подойдите к стойке регистрации». Неужели мать все выяснила? Может, она уже позвонила в аэропорт или даже в полицию? Но когда я подошла к стойке, то мне всего лишь выдали билет и значок «Несовершеннолетний без сопровождения». Значок я прицепила на свитер миссис Мармер, но сняла, как только пропустила туфли, чемодан и одолженную сумку через рентгеновский аппарат.
Я затянула ремень и бросила взгляд в иллюминатор. Поцарапанный пластик запотел от дыхания. Сердце колотилось в ушах.
– Мы третьи в очереди, – произнес пилот. – Бортпроводникам приготовиться к взлету.
Я шумно выдохнула. Сосед весело посмотрел на меня.
– Вот видите? Можно не волноваться. Все в порядке.
Я кивнула и протерла рукавом чужого свитера запотевшее окно. Голос в динамиках предложил расслабиться и насладиться шестичасовым перелетом в Лос-Анджелес.
– Я еду к дедушке.
– Неужели?
Мужчина развернул свой «Уолл-стрит джорнал».
– Да. – Я кивнула и провела пальцами по волосам.
Самолет поднялся в воздух. Через некоторое время стюардессы принесли обед: на выбор салат или стейк. Я попросила «Цезарь» с курицей, суп и ролл. На подносе красовались маленькая солонка и перечница, стеклянные бокалы для вина и воды и матерчатые салфетки, но столовые приборы оказались пластмассовыми.
– Одиннадцатое сентября, – проворчал сосед. – Охранники отобрали у меня зубную пасту; к стейку подали ложку-вилку. Один-ноль в пользу «Аль-Каеды».
Я снова кивнула, сбросила туфли и поставила ноги на розовый чемодан, который запихнула под переднее сиденье. Возможно, в Калифорнии меня заметят, кто-нибудь поймет, что ищет именно меня. Я перееду к Макси, найму репетитора, закончу школу и превращусь в другого человека. Перепишу свою историю. Навру, что родители были женаты и очень любили меня, но, увы, погибли в автокатастрофе. Мне поверят, потому что я назовусь Анникой, а вывести меня на чистую воду будет некому.
Я съела шоколадное пирожное. Затем нащупала кнопку и опустила сиденье. Я собиралась закрыть глаза лишь на минутку, но, видимо, устала намного сильнее, чем предполагала, и проснулась оттого, что самолет выпустил шасси. Я выглянула в иллюминатор: мы пронзали плотное облако. Внизу лежал Лос-Анджелес: двадцать два градуса тепла, два часа сорок пять минут местного времени.
– Аэропорт Лос-Анджелеса, – сообщил сосед, забирая у бортпроводницы чехол с костюмом. – Помоги нам Бог.
Я катила чемодан по аэропорту. В сумочке жужжал сотовый Тамсин, но я не обращала внимания.
– Мисс Крушелевански?
Шофер был потрясающе красив: квадратная челюсть, темные волосы, сверкающие голубые глаза. Он ждал внизу у эскалаторов, держа табличку с моим именем, как и обещала Райли. Почему он не снимается в кино? Хотя, возможно, пытается. А пока не стал звездой – водит машину, убивая время.
– Меня зовут Кевин. Едем в «Риджент Беверли Уилшир»? – уточнил он, забирая у меня чемодан.
– Да, пожалуйста. – Я надела солнечные очки.
Вокруг клубился коричневый смог, но небо над головой было безупречно синим. Пальмы, росшие вдоль дороги из аэропорта, покачивались на теплом ветру. Я опустила окно, ожидая почувствовать запах моря, но получила лишь заряд выхлопных газов. Подумаешь! Внезапно я ощутила приступ счастья... и голода. Я могла бы слопать номер «Форчун», лежащий в кармане переднего сиденья!
– Гм, прошу прощения. Кевин, нельзя ли где-нибудь перекусить?
Шофер плавно свернул с дороги на парковку с закусочной, в которой я уже бывала, когда мы с мамой ездили к Макси. (Макси всегда заворачивает гамбургеры в листья салата.) Я съела чизбургер и картошку фри, затем вернулась в машину с молочными коктейлями для себя и Кевина. Еще через полчаса мы миновали узорные кованые ворота и покатили по булыжной мостовой гостиницы.
Фойе было отделано шикарным розовато-бежевым мрамором. На круглом позолоченном столе посреди холла возвышалась композиция из лилий и форзиций[85]. Роскошно одетые люди дефилировали в облаке сладких ароматов. Рядом с тяжелыми стеклянными дверьми мужчины в форме предлагали вызвать такси или поднести пакеты из магазинов. Я взяла зеленое яблоко из вазы на стойке, чувствуя себя ужасно крутой, вроде Джой Крушелевански – Юной журналистки, или Юной сыщицы, или Юной исследовательницы фамильных тайн и секретов. Я сдала чемодан и направилась в дамскую комнату, где заперлась в кабинке, раскрыла сотовый Тамсин и позвонила ей домой. Тодд снял трубку и позвал сестру к параллельному телефону.
– Операция «Орел парит в небесах» прошла успешно! – сообщила я.
– Отлично, – отозвался Тодд. – Но я бы на твоем месте связался с матерью и успокоил ее. Она уже пять раз нам звонила.
– Позже. – Я закинула ногу на ногу и задумалась. – Или передай ей, что я забыла мобильный у вас дома, но позвонила с чужого с бат-мицвы Эмбер.
– Мне кажется, она в курсе, что тебя... – начал Тодд.
– Просто передай, – перебила я. – Не надо говорить, что ты знаешь, где я. Якобы я нашлась, у меня все хорошо, я позвоню ей...
Я посмотрела на часы и быстро подсчитала.
– Около полуночи, хорошо?
– А если твоя мать решит, что тебя похитили? – предположил Тодд.
– Похитили? – удивилась я.
– Кого, меня? Да кому я нужна?
– Потребуй с нее выкуп, – пошутила я.
– Мы наберем ее немедленно, – встряла Тамсин. – Звони нам каждый час, мы должны быть уверены, что у тебя все хорошо.
– Непременно, – заверила я.
Я изучила себя в зеркале: слуховой аппарат на месте, кредитная карта и список адресов надежно спрятаны в кармане. Я вернулась на улицу, где меня ждала машина с шофером.
По моим сведениям, доктор Лоренс Шапиро жил на Линден-лейн. Кажется, это называется бунгало. Маленький угловатый домик. Входная дверь постоянно в тени из-за низкого навеса. Перед домом железная калитка, выкрашенная в голубой цвет. Дорожка ведет от калитки к двери. Во дворе – апельсиновое дерево. Я нажала на звонок, но никто не ответил. Ни лая собаки, ни шороха внутри. Я вернулась в машину.
– Наверное, придется подождать, – сказала я Кевину.
Через пятнадцать минут подъехала маленькая белая машина. Из нее вылезла тощая стриженая блондинка в розовом медицинском халате с рюкзаком и ключами в руке.
– Скоро вернусь, – пообещала я.
Я перешла улицу, напоенную сладкими, душистыми ароматами, пересекла лужайку и приблизилась к крашеной двери. Под ногами хрустела странная, непривычная лос-анджелесская трава. Под деревом валялись и гнили шесть или семь апельсинов. По одному из них бежала черная полоска. Наверное, муравьи.
– Прошу прощения! – крикнула я.
Женщина обернулась. Ее лицо было усталым и настороженным.
– Да?
– Миссис Шапиро? Кристина? Доктор Шапиро дома?
– Миссис Блум, – поправила она. – Я теперь миссис Блум.
– Но вы были миссис Шапиро? Вы были замужем за доктором Шапиро?
Женщина прищурилась.
– Впервые вижу такого молодого судебного пристава.
– Я не судебный пристав.
Я даже не знаю, кто это такой.
– Я – Джой Шапиро Крушелевански. Моя мать...
– О господи, – перебила женщина. – Кэндейс.
– Да. Извините за беспокойство, но вы не знаете, где мой дедушка?
– Сейчас? Понятия не имею.
Миссис Блум повернулась к дому и полезла в карман, наверное, за ключами. В маминой книге новая жена отца Элли была стройной. Возможно, когда-то так и было. Но с тех пор из стройной она стала тощей, почти иссохшей, как одна из актрис, чьи фотографии печатают на обложках таблоидов под заголовком «Анорексия???». У бывшей миссис Шапиро были жилистая шея и костлявые руки. Розовый халат с короткими рукавами и треугольным вырезом обнажал потрескавшиеся локти и плоскую грудь.
– Вы не знаете, где он? – повторила я. – У вас нет другого его адреса или номера телефона?
– Нет, – отрезала миссис Блум и презрительно посмотрела на машину. – Путешествуете со вкусом, как я погляжу? Ваша мать в машине?
– Я приехала одна, – отозвалась я. – Не хочу показаться назойливой, но мне очень-очень нужна хоть какая-нибудь информация о дедушке.
Миссис Блум сняла рюкзак и бросила его на траву.
– Он уехал. Он мне должен. Много денег. Мне и моим детям. И я даже не могу написать об этом бестселлер.
Миссис Блум неловко наклонилась, словно у нее болела спина, и подняла рюкзак. Затем схватилась за голубую калитку – боялась упасть?
– Я только хотела вручить ему кое-что.
– Ничем не могу помочь. Очень жаль.
Не похоже, судя по голосу. Миссис Блум вцепилась в калитку рукой с обкусанными ногтями.
– Мы развелись. Три года назад. Я снова вышла замуж.
Она злобно швыряла в меня слова, словно острые камешки. Наверное, надеялась, что я уйду. Ни за что. «Я пролетела три тысячи миль, чтобы попасть туда, где растут пальмы, а воздух пахнет маслом для загара и амбициями, – писала мать. – Оставила искореженные обломки своего прошлого ради солнечного морского берега». Я представила, что сама стою сейчас на солнечном морском берегу. Что бы ни случилось, все равно здесь лучше, чем дома.
– Я прилетела из Филадельфии, – продолжила я.
Видимо, миссис Блум услышала, поскольку ее спина закаменела, как у Тамсин, когда та злится.
– У меня есть для него кое-что.
Приглашения на бат-мицву, которые мы с матерью выбрали в Интернете, еще не пришли. Так что прошлым вечером в спальне Тамсин я написала несколько от руки.
– Вот. – Я сунула лист миссис Блюм. – Это на мою бат-мицву. Я уже пригласила деда, но это официальное. Если он объявится или вы узнаете, где он живет, пожалуйста, передайте ему.
Миссис Блум сжала кулаки. Приглашение полетело на бетон.
– Гоните его прочь с вашей вечеринки! – воскликнула она. – Гоните прочь из вашей жизни. Он подонок. Можете мне поверить.
Миссис Блум криво и страшно улыбнулась.
– Мне долго казалось, что его просто не понимают. Жена-лесбиянка, невоспитанные дети... Чушь! Дело было не в них, а в нем.
Миссис Блум опустила голову и что-то пробормотала. Я прочла по губам: «Сукин сын».
– Не могли бы вы...
– Уезжайте, – посоветовала эта тощая женщина в слишком большом розовом халате. Затем она отвернулась и вошла в дом.
Я подняла приглашение. Щелкнул замок.
– Подберите апельсины! – крикнула я закрытой двери. – Они все сгнили!
Нет ответа. Я медленно досчитала до двадцати, после наклонилась и сунула приглашение в прорезь для почты. Звякнула латунная заслонка. Кажется, я услышала, как конверт опустился на пол.
– Доктор Шапиро?
У дамы за стойкой Хирургического центра Беверли-Хиллз были блестящие черные волосы, завязанные в узел, и кожа цвета сливок. Когда я назвала имя дедушки, в ее миндалевидных глазах появилось сомнение.
– В эти выходные он не принимает.
Замечательно. Дома его нет, он вообще не проживает по известному мне адресу. На работе тоже. Плохо дело.
– Можно попросить вас об услуге? Меня зовут Джой Шапиро. Я его внучка. Он не в курсе, но я прилетела из Филадельфии, чтобы повидать его.
Дама взглянула на меня из-под тяжелых век.
– У вас есть его номер телефона?
– Только старый, – ответила я.
Дама еще минуту смотрела на меня, не моргая.
– Подождите, – наконец произнесла она. – Попробую с ним связаться.
Она исчезла за дверью, едва заметной под словом «Центр». Минуту я переминалась с ноги на ногу перед пустой стойкой, затем направилась в приемную. Там стояли пухлые диваны, обтянутые золотой тканью, и круглые пуфики с бахромой, заваленные глянцевыми журналами. На стенах висели гигантские фотографии врачей центра. Я отыскала снимок дедушки. Тот же Санта-Клаус, что и на сайте. Я стояла под портретом, пока не вернулась красотка дежурная.
– Он сейчас придет.
Волосы деда оказались совершенно седыми. Он был низкого роста, с бочкообразной грудью и толстыми ногами в голубых джинсах, над которыми висел живот. Дед открыл дверь электронным ключом и вошел в комнату. На фоне бледно-розового ковра и кремовых стен он выглядел на редкость неуместно. На нем были клетчатая рубашка и толстый кожаный ремень с серебряной пряжкой в форме подковы. Морщины, кирпичные щеки, покрасневшие водянистые карие глаза за стеклами очков.
Он что-то сказал дежурной и подошел ко мне.
– Джой?
Я узнала его низкий грудной голос. У меня перехватило дыхание. Это же мой голос!
– Привет.
Я робко кивнула, не зная, как его называть и что делать. Обнять? Или пожать руку? Он разрешил проблему, улыбнувшись еще шире. Прекрасные зубы, блестящие, ровные и белые.
– Ты получил мое электронное письмо? – поинтересовалась я.
– Получил, но визита не ожидал. Какой приятный сюрприз!
Тот же тон, что на кассете: теплый и дружелюбный.
– Добро пожаловать в Калифорнию.
Дед умолк. Мы смотрели друг на друга. Я вспомнила, как Френчель осторожно подходит к незнакомым собакам и деликатно принюхивается, пытаясь выяснить, друг перед ней или враг.
– Внизу есть кафе. Угостить тебя чем-нибудь?
– Да, спасибо.
Мне стало легче. Я не загадывала так далеко и теперь не понимала, что делать. А так вокруг будут люди. И Кевин.
– Мать с тобой? – небрежно спросил дед, когда мы вышли в коридор.
– Сейчас – нет. – Я отрицательно покачала головой.
Полуправда – именно то, что нужно нам обоим. Он придержал передо мной дверь кофейни. Для меня мы заказали нечто замороженное и перемешанное, со взбитыми сливками и шоколадным сиропом, для него – эспрессо. Мы отнесли кофе на столик у окна. Я помахала Кевину, который припарковал машину прямо напротив. Дедушка положил в чашку сахар.
– Итак, – начал он, – что тебя привело в наш прекрасный город?
– Просто захотелось погулять. И заодно напомнить о своей бат-мицве. Официально. Я оставила приглашение у твоей... бывшей жены, полагаю?
– Кристины, – коротко ответил дед.
Я думала, он еще что-нибудь добавит. Например, извинится за ее поведение и объяснит, что она больна или сошла с ума. Но он промолчал.
– Я впервые летела на самолете одна, – сообщила я.
Дед поднял брови.
– Неужели?
– Ну, я уже летала раньше. Но с родителями. Иногда мы летаем во Флориду, а еще я была в Калифорнии с мамой и тетей Элль...
Между его глаз прорезалась морщинка.
– Тетей...
– Люси. Она сменила имя.
Дед улыбнулся, сверкнув зубами.
– А манеру поведения она сменила?
– Что?
– Хотя вряд ли. – Он продолжал улыбаться. – Особых надежд она никогда не подавала. Твоя мать – другое дело.
Я опустила взгляд на кофе. Да как он смеет говорить, что тетя Элль не подавала надежд? Тетя Элль такая красивая!
Потом я снова посмотрела на деда. В нагрудном кармане его рубашки лежали сотовый телефон, пейджер и мятая пачка сигарет. «Сигареты? – удивилась я. – Разве врачи курят?»
Дед снял очки и потер переносицу двумя пальцами.
– Твоя мать – большая удача, – заметил он.
– Наверное, – отозвалась я.
– Как у нее дела?
– Хорошо.
– Всего лишь хорошо? – Дед положил очки на салфетницу. – «Хорошо» ничего не значит. Бесполезное слово.
У меня сжался желудок. Он имеет в виду, что я бесполезна?
– Мама занята! – выпалила я. – Очень занята.
– Неужели?
Судя по всему, ему скучно.
Я попыталась сменить тему.
– Итак... гм. Я почти закончила седьмой класс. Хожу в Академию Филадельфии. Знаешь такую?
– Погоди, – прервал меня дед.
Я следила за ним через окно. Он подошел к машине, достал из багажника альбом, вернулся и положил его на стол. Я сразу его узнала. Такие же фотоальбомы я разглядывала в «лишней комнате» бабушки Энн.
– Мне кажется, тебе будет интересно, – заявил он.
Дед открыл альбом на первой странице. Лысый младенец с широко открытым ртом, завернутый в розово-голубое одеяльце.
– Твоя мать, – пояснил он.
Затем перевернул страницу. Бабушка Энн улыбалась, баюкая лысого ребенка. Ее короткие волосы были каштановыми, а не седыми; кожа – гладкой.
Я уставилась на ребенка.
– Это тетя Элль? То есть тетя Люси?
– Нет. Кэндейс. – Дед постучал по фотографии пальцем. – Видишь, Энн еще не растолстела.
Я с трудом сглотнула.
– Тридцать фунтов с каждым ребенком, – сообщил он. – Хочешь верь, хочешь нет. Наверное хорошо, что твоя мать ограничилась одним.
– Да, – кивнула я, потому что дед ждал ответа. Я стучала ногой по полу, все быстрее и быстрее.
– У тебя наследственная склонность к набору веса, – наставительно произнес дед и оглядел меня налитыми кровью карими глазами. – Следи за собой.
Мне хотелось сказать, что я слежу за собой и что мать тоже следит: кормит меня только органической, натуральной, не содержащей гормонов едой. Мои обеды и перекусы – самые здоровые в школе, а лимонад я впервые попробовала в десять лет. Но я лишь помешала взбитые сливки соломинкой и сделала большой глоток.
Дед пожал плечами и перевернул страницу.
– Твоя мать, – указал он.
На ней был купальник с аппликацией лягушки на животе. Ее волосы были влажными и вились. Она бежала через лужайку с дождевальной установкой. На фоне снимка били струи воды. Мама улыбалась и перебирала пухлыми короткими ножками, гордо выпятив живот.
– Ей здесь четыре годика, в этом возрасте она уже знала все буквы. Я читал ей каждый вечер. Стихи. Шекспира. Каждый вечер.
– Очень мило, – пробормотала я.
Как же мне хотелось скорее сбежать! Я вспомнила кассету. Мужчины с добрым голосом, записавшего ее, больше нет. Я жестоко ошиблась, приехав сюда.
– Я научил ее читать. – Дед перевернул страницу.
Снова мама с тетей Элль. Сестры в комбинезонах стоят на коньках на ухабистой, рябой поверхности замерзшего пруда. Подо льдом проглядывает черная вода.
– Научил ее плавать.
Следующая страница. Снова бабушка Энн, растолстевшая и усталая, с нитями седины в волосах и очередным ребенком на руках. Дед быстро перевернул страницу. Наверное, на снимке дядя Джош.
– Научил ее всему, если уж на то пошло.
Передо мной мелькали фотографии: первые школьные дни, дни рождения, бар-мицвы. Вот школьный выпускной, на матери блестящая шапочка и мантия. Она стоит на трибуне, на лице свойственное ей выражение: угрюмое, робкое и пристыженное. В черной шапочке и мантии она выглядит еще толще.
Я поиграла соломинкой. Дед придвинул альбом ко мне.
– Посмотри, – велел он.
Я вернулась к началу, медленно пролистала страницы, пытаясь найти нечто общее, отражение своего лица в лицах родных. Стриженный наголо дядя Джош с удочкой. Снова мать, лежит перед камином и хмурится, глядя в книгу. Я поежилась – из-за кондиционера по коже бежали мурашки. В фотографиях не было ничего страшного, не считая того, что на них никто не старился. На страницах альбома, укрытых целлофаном, дети оставались детьми.
Посередине альбома снимки сменились вырезками. Некоторые, судя по всему, были из школьной газеты. Одно или два стихотворения. Затем пошли настоящие газетные статьи. Сначала за подписью матери. «Школьный совет откладывает бюджетное слушание», – прочла я. «Радости и хитрости научной выставки». «Еще одна школа внедрила программу здорового питания».
– Видишь? – ласково и торжествующе спросил дед. – Я всегда знал, что она станет писателем.
Я медленно переворачивала страницы. Мамины статьи закончились в 1999-м. Затем трехлетняя пауза. Только несколько заметок для «Мокси», в том числе «Любить толстушку». Первая заметка Брюса называлась так же. «Буду шептать дочери на ухо, когда она спит: “Наша жизнь... будет удивительной”», – прочла я. У меня сжалось горло и защипало глаза.
Я перевернула страницу. Маминых статей уже не было; начались статьи о ней.
«Писательнице из Филадельфии улыбнулась удача». «Королева толстушек: сдобная особа Кэндейс Шапиро сочиняет блистательные истории для таких же пышек». Копии списков бестселлеров со всей страны, вырезанные и аккуратно вклеенные в альбом. Фотография из «Пипл»: мы с мамой прыгаем на кровати и смеемся. Ноги в воздухе, волосы растрепаны, рты открыты. Сама статья была на следующей странице, но я вспомнила заголовок и произнесла его вслух:
– «Все хорошо, что хорошо кончается».
«Ах, мама», – подумала я.
– Я заказал копию снимка в журнале. – Дед вытащил из кармана сигареты и бросил на стол. – Заплатил, и дело с концом. Даже не поинтересовались, кто я.
Он положил перед собой ладони. На запястье у него были тяжелые золотые часы, на мизинце – широкое золотое кольцо.
– Она больше ничего не написала, – добавил дед. – Ни единой книги.
– Наверное, не хотела, – предположила я. – Не испытывала потребности.
– Наверное, – громко и зло подтвердил дед. – Академия Филадельфии – это частная школа?
Я кивнула.
– Неплохо, – отозвался он. – Хотя, по-моему, разницы никакой. Мне вполне хватило государственной. Как и всем моим детям.
Я кивнула.
– Заберу тебя на каникулы, – сообщил дед. – Отлично проведем время.
– Летом мы отдыхаем на море.
– Мы с детьми тоже ездили. Полагаю, твоя мать не говорила об этом.
Дед постучал пачкой по столу.
Я снова кивнула и украдкой глянула в окно. Слава богу, Кевин на месте.
– Шикарные каникулы, – продолжал он. – Шикарная школа. Шикарная жизнь. Надо же. А ведь она всегда была прижимистой с родными...
– Неправда. Она заботится обо мне.
Я сунула руки в карманы, подняла глаза и сказала деду то, чего никогда не скажу ей:
– Она хорошая мать.
– Странно. У нее был не лучший образец для подражания.
Я думала, дед имеет в виду себя, но оказывается – бабушку Энн.
– Зря я на ней женился, – сокрушался он. – Да только кто в шестьдесят восьмом слышал о лесбиянках? Я себя не виню.
Я с трудом сглотнула. Мои колени дергались вверх и вниз; туфли стучали по полу.
– Мне, пожалуй, пора.
– Я себя не виню, – повторил дед. – Я жертва. Первая жена – обманщица, вторая – прелюбодейка. Ты читала Шекспира?
И без слухового аппарата было ясно, что он повысил голос. На нас посматривали.
– Кое-что. Мы ставили «Ромео и Джульетту»...
– «Чтоб знала, что острей зубов змеиных неблагодарность детища!»[86] – процитировал дед. – Это о твоей матери. И об остальных. Неблагодарные!
– Неправда.
Во рту пересохло, точно опилок наелась.
В памяти всплыли фотографии, которые я разглядывала у бабушки Энн. Подростком мать всегда казалась испуганной. Я вспомнила, как мы купались в море. Мать стояла у берега, плескалась и брызгалась, а я держала ее за плечи. Она тащила меня по воде, и казалось, что я лечу. Вспомнила также, что на последней странице книги Элли обращается к Хоуп, своему нежеланному ребенку, со словами: «Я всегда буду любить и оберегать тебя».
– Кэндейс всем обязана мне. – Дед лукаво и самодовольно улыбнулся. – Я читал ей. Научил плавать. Обеспечил материал для книги, которая принесла состояние. Какой бы она стала без меня?
– Счастливой?
Я не сумела сдержаться. Лицо деда исказилось. Мгновение казалось, что он завопит или схватит чашку и выплеснет кофе на пол или мне в лицо.
Я встала.
– Мне пора.
– Зачем ты приехала? – холодно и насмешливо спросил дед. – Это она тебя прислала? Решила поглумиться? Пусть в следующий раз сама приезжает. Повидать старика. Пусть хорошенько на него посмотрит. Возможно, это сделает ее... счастливой.
– Я хотела с тобой познакомиться. Вот и все. – Я сделала паузу. – Приглашение ждет тебя в доме.
Стул упал на пол, я схватила сумочку и выскочила за дверь. Пробежав по парковке, я нырнула на заднее сиденье машины Кевина и обхватила голову руками. Меня трясло так сильно, что я с трудом набрала домашний номер.
Кевин вел себя как ни в чем не бывало.
– Обратно в гостиницу? – осведомился он.
Я кивнула. В зеркале заднего вида что-то мелькнуло, дверь кафе отворилась.
– Алло? – раздался голос матери. – Джой?
Машина плавно вырулила с парковки, но я успела заметить, как дед, моргая, вышел на улицу.
– Джой?! – крикнула мать мне в ухо. – Где ты?
– В Калифорнии, – ответила я. – Хочу домой.
33
Когда Джой исполнилось четыре, у нее начались головные боли. Она сидела на диване, обхватив голову руками, бледная и напряженная. Ничего не помогало – ни мокрые полотенца, ни таблетки, ни приглушенный свет, ни ромашковый чай.
– Мне больно, – плакала дочь, и слезы бежали по щекам. – Мне больно и всегда будет больно!
Мы ходили из кабинета в кабинет: педиатр, офтальмолог, отоларинголог. Инфекции ушей и носовых пазух и обыкновенные мигрени оказались ни при чем. Невролог предложил остаться на ночь в больнице и провести ряд тестов, в том числе магнитно-резонансную томографию мозга.
– По-вашему, у нее опухоль мозга? – небрежно поинтересовалась я.
Конечно, сейчас он начнет заверять, что ничего подобного, что проблем со здоровьем и без того вполне достаточно для нашей маленькой семьи и нашей маленькой девочки. Но врач полистал карточку Джой и сообщил, что вообще-то подозревает опухоль в носовой пазухе.
Я смотрела на него в ожидании заключительной фразы. Он промолчал. Через два дня мы положили дочь в больницу. Я сидела у палаты и наблюдала, как Джой облачают в халат, кладут лицом вниз и закатывают в машину. Мое сердце чуть не разорвалось при виде крошечных бледных ножек с облупленным красным лаком на ногтях. Но по команде лаборанта я заставила себя наклониться и спокойно и уверенно произнести в микрофон: «Не бойся, детка. Мама рядом». Через несколько часов ей поставили диагноз: стрессовые головные боли. Она перерастет их. Все будет хорошо.
– Не бойся, я уже еду, – сказала я в сотовый, вспоминая, как когда-то давно обещала Господу все на свете, включая годы своей жизни, лишь бы Джой оказалась здорова.
Дочь молчала.
– О чем ты думала? – упрекнула я Джой.
Я запихнула сумку в отделение для ручной клади и пристегнула ремень. Дочь лишь дышала в трубку.
– Джой Лия Шапиро Крушелевански... – начала я.
– Решила повидать дедушку, – пробормотала Джой. – Я здорово сглупила.
Из моей груди вырвался вздох, хотя интуиция мне подсказывала, куда она уехала. Я сразу поняла, что мать не ошибается.
– Ты была права, – продолжала Джой. – Он не слишком хороший.
О боже. Я с трудом сглотнула. В голове пронеслись самые жестокие удары отца: как он дразнил меня уродиной, Элль – дурой, называл Джоша ошибкой.
– О чем вы говорили?
– Почти ни о чем, – Дочь мрачно усмехнулась. – Ни о чем таком. Сомневаюсь, что он приедет на мою бат-мицву, вот и все.
– Ах, милая.
Как-то Джой пришла из детского сада с поджатыми губами и красными глазами. В конце концов мне удалось выпытать имя обидчицы. Оказывается, Эмбер Гросс заявила, что не хочет дружить с девочкой с бананами в ушах. Держа перед дочерью политкорректную речь о терпимости и понимании, о том, что все дети разные, я живо представляла, как разыщу мерзавку и прогоню пинками через парковку Академии Филадельфии.
Джой шмыгнула носом.
– Потерпи немного, – попросила я. – Скоро буду.
– Я взяла твою кредитку, – тонким голоском призналась Джой. – Твою белую карту. Мне здорово влетит?
– Ой. Гм. – Я не сразу пришла в себя. – Да, еще как влетит. Я тебе руки повыдергиваю!
Джой захихикала. Уже много лет я обещаю повыдергивать руки ей или Питеру – это наша семейная шутка.
– Прости меня, – добавила Джой. – Прости за все. Прости, что ездила на бар-мицву Тайлера и что обманывала тебя.
– Ничего, ничего. – Я почти напевала в трубку. Мне казалось, я баюкаю малышку Джой, перебираю ее кудряшки, чувствую на коленях приятную тяжесть ее тела. – Все в порядке. Я скоро прилечу. Мы все уладим. Все будет хорошо.
34
– Джой!
Я выбежала из белого пляжного домика Макси (она называет его домиком, хотя в нем пять спален, две пристройки и огромная кухня, как в Доме Роналда Макдоналда). Мать вышла из такси и заключила меня в объятия.
– Никогда больше так не делай, – прошептала она мне в волосы.
Я поняла, что мама плачет, и чуть не расплакалась сама.
– Извини, – отозвалась я.
Она погладила меня по волосам, коснулась ушей и щек, как в детстве, когда проверяла, не поранилась ли я.
– Все нормально?
Я кивнула и опустила голову.
Такси уехало. Мама достала из сумочки билеты.
– Домой летим завтра утром. – Она подняла взгляд на Макси, которая в платье в горошек и шляпе с широкими полями ждала у белой калитки, увитой алыми розами. – Если ты не против.
– Конечно нет, – сказала Макси. – Всегда рада гостям.
Мама снова повернулась ко мне.
– Кредитка еще у тебя?
Я достала карточку из сумочки и робко протянула матери.
– Хорошо. – Мать засунула ее в бумажник. – Я подумала, может, отправимся по магазинам?
Я широко распахнула глаза, поскольку ожидала чего угодно: криков, домашнего ареста, отмены вечеринки в честь бат-мицвы, только не похода по магазинам.
Мама улыбнулась, увидев мое лицо.
– Не думай, что легко отделалась. Вернемся – посажу под домашний арест. Месяц никакого телевизора. Сотовый будешь брать только в школу.
Я кивнула. Наверное, слишком поспешно, потому что мама нахмурилась.
– И никаких карманных денег.
– Хорошо.
Я снова обняла ее, пока никто не видел.
Через сорок пять минут мы с мамой и Макси вошли в бутик «Бэджли Мишка» на Родео-драйв. Я узнала эту улицу, потому что много раз смотрела «Красотку» вместе с мамой.
– Благодари отца, – произнесла мать, когда мужчина в форме открыл дверь. – Это его идея, не моя.
Мы шагнули на толстый ковер цвета слоновой кости, в ледяной кондиционированный воздух. Десять платьев висели на манекенах, словно экспонаты в музее. Все больше теряясь, я переводила взгляд с одного на другое: золотой и кремовый, серебро и бронза. Мать похлопала меня по плечу. Я обернулась и увидела продавщицу. Улыбаясь, она протягивала мне розово-серебряное платье.
Я прошла в зеркальную кабинку. Продавщица принесла накидку в тон и коробку с серебряными босоножками. Я посмотрела на маму.
– Ты уверена?
– Если ты этого хочешь, – ответила мама немного недовольно. – На мой взгляд, это платье слишком взрослое.
– А по-моему, прелесть, – возразила Макси.
– И это не награда за то, что ты сбежала из дома. – Мать присела напротив. – Надеюсь, ты понимаешь? Отец считает, что ты сама должна выбрать платье. И я ему это припомню, – пробормотала она.
Я влезла в платье и спиной вперед вышла из примерочной, подставляя маме молнию. Мама застегнула ее, положила руки мне на плечи, и мгновение мы стояли перед зеркалом. Мама с вечным хвостиком (в этот раз, по крайней мере, аккуратным) и я с кудрями. Она в черной рубашке и брюках-хаки и я в платье своей мечты. Мать вздохнула и обняла меня.
– Теперь ты счастлива?
Я кивнула. Мама набросила накидку мне на плечи и повернулась к продавщице, которая ждала, скрестив на груди руки.
– Заверните, – попросила она.
На следующий день в восемь утра мы вылетели домой. Самолет оторвался от земли, и мать достала книгу. Я вытащила пакет «Бэджли Мишка», полюбовалась и вернула на место. Когда мы набрали крейсерскую высоту – тридцать две тысячи футов, – мать засунула книгу в карман на переднем сиденье и повернулась ко мне.
– Нам надо поговорить.
– О чем?
– Если честно, не знаю, – улыбнулась мама. – Может, о том, почему ты решила поехать в Лос-Анджелес и отыскать давно пропавшего дедушку?
Я пожала плечами.
