Текст книги "Все девочки взрослеют"
Автор книги: Дженнифер Уайнер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
Я не сразу привыкла к темноте бального зала, в котором стояло тридцать столов, задрапированных серебряным и синим. На каждом возвышалось украшение из спортивного инвентаря. Ну и глупо. Насколько мне известно, Тайлер терпеть не может спорт, не считая профессионального реслинга. Я взглянула на детский стол: дюжина мячей и футболка с именем Тайлера, висящая в воздухе. Интересно, в чем секрет? Футболка держится на невидимой нити? Ее набили воздушными шарами?
Я опустилась на свое место между Джессикой и еще одной девочкой.
– Развлекаешься? – спросила Джессика.
Улыбаясь, она протянула мне дайкири – на этот раз клубничный. Я сделала глоток. Ледяная сладость растаяла на языке. Официант поставил передо мной тарелку: суши, салат, украшенный засахаренными орехами, и что-то в слоеном тесте.
Джессика недовольно смотрела на еду.
– Надо было взять хот-дог, – сказала она. – Почему закуски всегда вкуснее, чем основные блюда?
Она поковыряла слоеное тесто.
– Что это?
– Гм... – Я отщипнула кусочек. – Может, киш?[77]
– Это пикантный пирог с козьим сыром, чесночным пюре и кудрявой петрушкой, – пояснила моя вторая соседка с копной вьющихся волос.
– Кудрявая петрушка, – повторила Джессика, поморщившись от отвращения.
Она еще поковырялась в тарелке. Вторая девочка откусила кусочек пирога. На ней было платье с рукавами-фонариками и голубым атласным поясом.
– Она сама похожа на кудрявую петрушку, – шепнула я Джессике.
Я хотела сделать это тихо, но увидела, что девочка с вьющимися волосами отвернулась.
Джессика засмеялась.
– Кудрявая петрушка! – воскликнула она.
Я наклонилась над тарелкой. Обед расплылся у меня перед глазами, на мгновение пирогов с козьим сыром стало два. Я поступила дурно. Хорошо хоть не сравнила соседку с чесночным пюре.
Я отпила воды. Официанты забрали тарелки. Джессика взяла мой бокал с дайкири, спрятала под стол и вынула уже наполненным.
– Пей, – велела она и тоже поднесла соломинку к губам.
Огни погасли. Через мгновение грянула музыка из фильма «Рокки», так громко, что зазвенело столовое серебро и задрожал пол. В круге слепящего голубого света появился Тайлер на плечах... Я моргнула. Не может быть! Кузен явился на свою бар-мицву на плечах самых что ни на есть настоящих болельщиц «Джетс». Четыре девушки несли Тайлера, остальные восемь махали серебристыми помпонами и сверкали белозубыми улыбками.
– Пойдем! – заорала Джессика мне в ухо, схватила за руку и потащила на танцпол.
Вечеринка, начавшись днем, продолжалась несколько часов. Мы танцевали линейные танцы и лимбо. На викторине о Тайлере были разыграны свитера, компакт-диски и подарочные сертификаты. Помню малиново-персиковый дайкири, который я проглотила во время бесконечной церемонии зажигания свечей. («Спасибо им за то, что все мне по плечу! За дедушку Хаима и бабушку Марсию я зажигаю первую свечу».) Бананово-ананасный дайкири я выпила, когда Тайлер танцевал с матерью. Сама я кружила с двумя Джеками, тремя Ноями и даже неуловимым Заком. Когда голова потяжелела, а руки стали казаться чужими, я сообщила Джессике, что хочу в туалет. Мы вышли из залитого стробоскопическим светом грохочущего зала в прохладный слабо освещенный вестибюль. Я быстро протащила Джессику мимо своей бабушки. («Джой! Детка!» – крикнула бабушка и помахала рукой. Но я знала, что лучше с ней не разговаривать, пока не съем жестянку-другую мятных леденцов.) Наконец мы нырнули в восхитительную прохладу бледно-розовой дамской комнаты.
– Лучшая... вечеринка... на свете! – икая, произнесла Джессика. Она хлопнула дверью кабинки, и та немедленно распахнулась. Джессика засмеялась. Вдвоем мы закрыли дверь только с третьей попытки.
Я сбросила туфли и прислонилась щекой к холодному железу кабинки. Мое лицо горело, в голове стучало, а во рту было сухо, как в пустыне, хотя я столько всего выпила.
– Видела бабулек в раздевалке? – спросила Джессика. – Знаешь, почему они там сидят? – Она снова икнула. – Потому что на бат-мицве Эйнсли Кирнана одна девчонка отсосала у парня в кабинете равви. Ее родители узнали, и теперь все должны приходить с сопровождающими.
– Фу, – откликнулась я.
Похоже на сцену из «Больших девочек». Я спустила воду, подошла к раковине, побрызгала разгоряченное лицо, намазала губы блеском и вышла в коридор. Тут я увидела, как Эмили тащит Брюса по вестибюлю к двери, повторяя мое имя.
– Вечеринка! – воскликнула Джессика, выскочив за мной.
– Сейчас приду, – пообещала я.
Как только Джессика ушла, я прокралась через опустевший зал и присела за наполовину растаявшим суши-баром, собираясь подслушать разговор Эмили и Брюса.
– ...даже не знала, что она придет.
Я затаила дыхание и спряталась под заляпанной соевым соусом скатертью. Глядя в щель между столами, я видела Эмили и Брюса у стены. Эмили стояла, уперев кулачки в бока. Брюс ходил туда-сюда и смотрел в пол, словно мальчик, разбивший мячом окно.
– Может, она просто забыла меня предупредить?
– Может, ее мать забыла тебя предупредить? – возразила Эмили.
– Какая разница? – Высокий голос Брюса звучал еще выше, чем всегда, и моргал он чаще, чем обычно. – Она здесь, место за столом для нее нашлось. В чем проблема?
– Проблема в том, – завизжала Эмили, повернувшись на каблуках, – что это оскорбительно для меня. По-твоему, я в восторге? Твоя семья пялится на нее, пялится на меня. Тетя Лилиана всем рассказывает: «А это старшая дочка Брюса».
Эмили задребезжала старушечьим голоском:
– «Нет, не от бывшей жены. От подружки. Она... как же это называется, дитя любви. От Кэндейс. Помните ту книгу?»
Я прижалась к стене. Голова кружилась, меня тошнило. Я старательно стыдилась матери и даже не подозревала, что кто-то стыдится меня.
– Ту книгу, – горько повторила Эмили. – А как же Макс и Лео?
Я зажмурилась. Сердце сжалось от боли. Какая же я дурочка! Гордилась, что мы шагаем все вместе, впятером. Воображала себя частью обычной семьи.
Брюс ослабил галстук.
– Мне тоже несладко, – пробормотал он. – Понимаю, что тебе некомфортно. Мне очень жаль.
– Некомфортно! – взвилась Эмили.
– Она моя дочь, – напомнил Брюс. – У нее столько же прав быть здесь, сколько у всех остальных.
«Именно, – мысленно согласилась я. В висках пульсировало, дайкири поднималось к горлу. – Именно так!»
– Мне очень жаль, – Брюс обнял Эмили за плечи. – Ты поставлена в неловкое положение.
Эмили отвернулась.
– Лучше бы...
В голове у меня застучало еще сильнее, губы дрожали. Я не слышала и не видела окончания ее фразы. Но догадаться было несложно. «Лучше бы она не приходила. Лучше бы она вообще не родилась». Согнувшись в три погибели за мокрым, пропахшим рыбой куском льда, я мечтала о том же.
Подождав минуту, я встала, опираясь на раскисшую ледяную глыбу. Даже в балетках я была выше, чем Эмили.
– Прошу прощения, – вмешалась я.
Они с Брюсом повернулись и отшатнулись друг от друга, когда я направилась к ним. Эмили съежилась. Брюс три раза моргнул.
– Хочу извиниться. – Надеюсь, мне удался высокий небрежный голосок Эмбер. – За то, что испортила вам день.
Эмили пришла в ужас.
– Детка, я не...
– Вы меня не хотели...
Я смотрела на нее, но обращалась к обоим и не сомневалась, что Брюс знает: речь идет не только о бар-мицве его двоюродного племянника.
– Хотели, – начал Брюс. – Мы...
Я перебила его.
– Мне пора. Мама приехала.
Повернувшись, я сорвала рюкзак с вешалки, распахнула дверь и мгновение постояла, ослепленная солнечным светом.
Брюс и Эмили вышли следом. Я не обращала на них внимания. Это было легко, потому что я вынула слуховой аппарат, а глаза застилали слезы. «Вперед, вперед», – твердила я себе. Я быстро пошла через парковку. Балетки Эмбер стучали по мостовой, солнце отражалось от стекол машин. Брюс окликнул меня, но я продолжала идти, делая вид, что синий мамин мини-вэн стоит на обочине. В тот миг я бы все отдала, чтобы мама и правда ждала меня, чтобы обняла и сказала: «Наплюй на него, на нее, наплюй на то, что я написала. Разумеется, я тебя хотела, хотела больше всего на свете».
Я высоко подняла голову и не обернулась, хотя слышала, что Брюс меня зовет. «Наверное, они рады моему уходу, – подумала я и смахнула слезу. – Теперь-то они повеселятся».
Поезд прибыл на Тридцатую улицу в семь сорок пять вечера. Я переоделась в туалете. Мне казалось, что мои дневные приключения обязательно выплывут на свет. С дыханием все было в порядке, для этого я сжевала целую банку мятных леденцов в автобусе по дороге с вокзала. Помимо этого, я стерла макияж и уложила волосы в узел... и все же. Домой я пришла чуть позже половины девятого. Пахло чили, который булькал на плите. На столе стояли ярко-голубые и золотые глиняные миски с нарезанным авокадо, сметаной и тертым сыром, для меня лежали коврик под тарелку и салфетка. Родителей я нашла в кабинете, они что-то изучали на компьютере. Мать поспешно захлопнула крышку ноутбука, отъехала от стола и повернулась ко мне.
– Как прошел день? – улыбнулась она.
– Много сделали с Тамсин? – поинтересовался отец.
Внутри меня забурлил смех. Со вкусом персиков. Я открыла рот и громко рыгнула.
– Очень мило, – удивилась мать.
Она барабанила пальцами по крышке ноутбука, словно ей не терпелось снова его открыть. Она пишет книгу? Но зачем тогда отец? Обычно мать и Лайла Пауэр скитаются по равнинам Сайдит Кхай, или как их там, в уединении.
Я далеко не сразу поняла, что отец даже не смотрит на мать. Он смотрел на меня.
– Джой, ты хорошо себя чувствуешь?
Ой-ей-ей.
– Живот болит, – пробормотала я, после чего ринулась наверх, заперлась в туалете, села на унитаз и обхватила голову руками. Через несколько минут в дверь постучали.
– Я болею! – крикнула я.
– Это всего лишь я, – успокоил низкий голос отца.
– Секундочку!
Я прополоскала рот антисептиком и открыла. За дверью стоял отец, высокий и такой домашний в джинсах и синем свитере. В руках он держал флакончик болеутоляющего и стакан виноградного спортивного напитка. Я вспомнила, как болела раньше. Отец всегда за мной ухаживал. Заваривал особый чай (ромашка и какие-то секретные ингредиенты), приносил подушки в хрустящих наволочках, омлет и тосты, сидел рядом, пока я смотрела телевизор.
Я проглотила слезы и очередную отрыжку. Меня корежило от сожалений и стыда. Надо было Питера пригласить на родительское собрание в синагоге, а не Брюса. Я должна быть похожа на него, темноволосого и темноглазого, а не на Брюса, тот вообще меня не хотел. Брюсу я только мешала.
– Постарайся выпить. – Отец протянул мне напиток.
Я осилила полстакана, снова рыгнула и осела на пушистый розовый коврик. Отец сдернул с вешалки полотенце и подоткнул мне под плечи.
– Судя по всему, – с расстановкой произнес он, – ты получила важный урок. Не стоит сообщать матери, что именно ты пила. Впредь будешь умнее.
Я кивнула, даже не пытаясь соврать насчет испорченного сыра или суши. В горле застрял комок. Вот бы отец обнял меня и отвел на утренник или матч «Иглз». Я хотела снова стать его маленькой девочкой, которая любила мороженое, розовый цвет и никогда не снимала слуховой аппарат. Девочкой, которая говорила только правду, не воровала и не сбегала тайком из дома. Я открыла рот, еще не зная, что скажу. Что важнее: персиковый шнапс, Брюс и Эмили или история о том, где меня целый день носило?
– У Эмбер Гросс есть парень, – выдала я.
Отец немного подумал.
– Тебе нужен парень?
Я засмеялась, представив, как мама и папа перегораживают Южную улицу сетью с видеоиграми и куриными крылышками и терпеливо ждут подходящего кандидата. Потом засмеялась громче, вообразив, как они сворачивают сеть и тащат жертву домой. «Солнышко, мы поймали тебе парня!» – крикнет мать. Или: «Выброси его, он не годится!»
– Мне влетит? – спросила я.
Отец покачал головой, снял очки и протер подолом рубашки. Без очков его взгляд стал мягким и усталым. Под глазами лежала синева.
– Просто впредь будешь умнее, – повторил он.
Я заставила себя улыбнуться, хотя хотелось заплакать.
– Как насчет тоста? – добавил отец, и я пообещала ему постараться.
19
– Не знаю. – Я ерзала на стуле рядом с Питером. – Как-то это странно. Аморально. Словно проститутку выбираем. Ой, какая миленькая!
Джой выпила чашку куриного бульона, пощипала тост и отправилась спать в половине десятого. Через пятнадцать минут мы с Питером поставили на поднос кофейник и песочное печенье и прокрались в мой кабинет. Я убрала план очередной «Звездной девушки», а Питер загрузил компьютер. Следующий час мы провели за ноутбуком, штудируя тематические объявления на сайте «Открытых сердец», который я предпочитаю называть «moms.com». Агентство условно одобрило нас и прислало код доступа. Теперь, в ожидании визита ревизора, мы могли просмотреть фотографии и биографии суррогатных матерей. Мы изучали кандидаток со смесью ужаса (в основном моего) и интереса (в основном со стороны Питера).
– Как тебе? – Я указала на хорошенькую брюнетку, чувствуя себя сводницей.
Брюнетка позировала с двумя счастливыми малышами на крыльце. Она щурилась на солнце, одной рукой обнимала сына за плечи, другой отводила челку со лба.
– Она даже немного похожа на меня.
Питер вгляделся в снимок.
– Не вижу сходства.
– Мы обе темноволосые, – пояснила я.
Он поднял бровь.
– И обе женщины.
Питер снисходительно улыбнулся.
– Да ладно, – продолжала я. – Она определенно в твоем вкусе.
– И что с того?
– По-моему, мать нашего ребенка должна вызывать у тебя сексуальное желание. Теоретически.
– Возможно.
Питер был, как всегда, покладист. Он вытянул перед собой длинные ноги.
– Но поскольку речь идет о моей сперме и твоей яйцеклетке, она должна вызывать желание и у тебя, не так ли? – заметил он.
– Ха! – Я глянула на фотографию брюнетки. – Это все меняет.
Муж улыбнулся, отчего складки вокруг рта стали глубже.
– Кэнни, Кэнни. Неужели мы действительно на это решились?
Я была на взводе, словно выпила десяток эспрессо. Испытывала страх, возбуждение и глубокое замешательство.
– Вроде того.
Мои пальцы забегали по клавиатуре. На экране мелькали десятки женских лиц и псевдонимов. Я остановилась и засмеялась – женщина позировала в футболке «Готова вынашивать за еду». Затем я вернулась к самой первой кандидатке.
– Двадцать девять лет, каштановые волосы, карие глаза, положительный опыт. – Я открыла объявление целиком и прочла вслух. – «Мой первый опыт суррогатного материнства оказался фантастическим! Я родила прелестного, здорового малыша весом девять фунтов две унции без каких-либо осложнений или обезболивающих препаратов...»
Я откатилась от компьютера, чтобы муж не заметил, как меня укололи слова «прелестного», «здорового» и «без осложнений». Но разумеется, Питер все понял. Он взял меня за подбородок и повернул лицом к себе.
– Все в порядке? – спросил он.
– Конечно! – отозвалась я.
Должно быть, получилось убедительно, потому что Питер поставил локти на стол и сосредоточился на экране.
– Она обещает приехать для переноса.
Я содрогнулась.
– О господи! Какой еще перенос? Я думала, это что-то из области психоанализа. Погоди. – Я достала словарь. – «Перенос оплодотворенной яйцеклетки». Хм.
Я прокрутила страницу до следующего объявления.
– С ума сойти! «Привет. Я двадцатитрехлетняя белая женщина, живущая в Денвере, мать двоих детей. У меня светлые волосы и голубые глаза, и у обоих моих детей большие голубые глаза, как у меня. Не курю, не пью и не собираюсь. Хотя я больше не живу с отцами своих детей, я веду порядочный образ жизни и ужасно хочу помочь другой семье принести в мир новую жизнь».
– Шира, – прочла я. – Ее зовут Шира. Разве женщины по имени Шира не все стриптизерши?
– Полагаю, не все, – ответил муж.
Я встала и подошла к книжным полкам, изучая фотографии в рамках: наша свадьба; Нифкин, Питер и Джой на пляже; Нифкин с маленькой «тарелочкой» в зубах; Джой с полоской солнцезащитного крема на носу.
– Не знаю. Это так странно! Платить незнакомой женщине, более бедной, чем мы. Будто служанку нанимаем. Так нельзя. Родить ребенка – не постирать белье или вымыть посуду. Я еще помню, как это.
Я вытерла глаза, даже не пытаясь притвориться спокойной. Питер встал и положил руки мне на плечи. Я отвернулась от него к окну.
– И где гарантия, что она не передумает? – Я снова села на стул перед компьютером, – Эта пишет, что решение о прерывании в случае плохого скрининга или амниоцентеза[78] будут принимать ГР. «Мне не все равно, но это решение ГР, а не мое». Что еще за ГР?
Питер нажал одну ссылку, потом другую.
– Генетические родители, – пояснил он.
– Генетические родители, – повторила я и прижала ладони к коленям.
Я представила, что это мне двадцать три, это я живу в Колорадо с двумя голубоглазыми малышами, работаю и учусь в колледже, пока мама сидит с детьми. И тут мне звонят или присылают электронное письмо богатые «старики», живущие за две тысячи миль. Они хотят арендовать мое тело, как ячейку в камере хранения. Буду ли я любить ребенка, которого выношу? Возненавижу ли людей, которые его отберут? Я расправила плечи.
– Кого бы мы ни выбрали, сколько бы она ни запросила, считаю, что нужно удвоить сумму.
Питер внимательно посмотрел на меня.
– Почему?
– Потому что они просят слишком мало! – Я указала рукой на экран. – Все до единой! Это стоит намного дороже! Отдать ребенка...
– Но он будет наш. Биологически, – возразил Питер.
– Биологически!
Бессмысленное слово. Ребенок есть ребенок. Я не верю, что можно девять месяцев вынашивать плод и не считать его своим. Я покачала головой, против воли вспоминая свое прошлое. Врач пришел в палату и сообщил, что мне удалили матку. У него был белый халат с кофейным пятном на рукаве и добрые усталые глаза. «Простите, – сказал он. – Мы сделали все, что могли». Я смотрела на него с больничной койки. В голове еще толком не прояснилось. Казалось, Бог лично выскреб мне внутренности ложкой для дыни. «У меня больше не будет детей?» – пролепетала я тонким голосом. «Простите», – еще раз извинился врач. Я не понимала, как отчаянно хочу быть матерью, пока не узнала, что больше не способна на это.
– А если у нее возникнут осложнения? Как у меня? – Мой голос треснул. – Как возместить женщине то, что у нее больше не будет детей?
Питер протянул руку через мое плечо и захлопнул ноутбук.
– Давай отдохнем.
Я вздохнула и положила ладони на крышку. У нас осталось так мало времени!
– Кэнни, все в порядке, – внушал мне Питер. – Необязательно решать сегодня вечером. Может быть, твоя сестра передумает. Может быть...
Я кивала в нужных местах и размышляла о Шире из Колорадо. В своих мыслях я поселила ее на соседней зеленой улице в квартире вроде моей прежней: две спальни, одна для нее, другая для мальчиков. Добавила музыку – саундтрек к «Энни»[79], Джой всегда его любила. Постоянный гул стиральной машины и сушилки. Запах детского крема, яблочного сока, макарон и сыра – любимой еды маленькой Джой. У нее была фарфоровая тарелочка с золотым ободком и розовым кроликом на дне и стульчик с резным именем – подарок бабушки Одри. Джой стояла рядом со мной на стульчике и сыпала тертый сыр в макароны. Стульчик и тарелочка с кроликом до сих пор лежат в подвале, вместе с детскими рисунками Джой, одеждой, из которой она выросла, ее трехколесным велосипедом и запасными колесиками к двухколесному – всем тем, с чем я не в силах расстаться.
Слова первого объявления всплыли у меня в голове, точно яркое знамя, трепещущее на ветру под безоблачным синим небом. «Прелестного, здорового малыша весом девять фунтов две унции...»
Питер изучал мое лицо. Я встала из-за стола, стараясь казаться спокойной.
– Пойду приберусь немного. Силы еще остались.
– Хорошо, – произнес он. – Увидимся наверху.
Я помыла посуду и вытерла стойки, прислушиваясь к шагам мужа на лестнице и шуму бегущей воды. Через полчаса я прокралась обратно в кабинет. Лампа на столе еще горела. Ноутбук ожил, когда я коснулась клавиатуры. Я нажала «сортировать матерей», схватила блокнот и ручку и начала просматривать имена, лица и города в поисках женщины, которая поможет осуществить наши мечты.
– Стой, охотница, – прошипел голос в темноте.
Мои пальцы порхали по клавиатуре. Я наклонилась вперед, приоткрыв рот. Зубы не чищены, волосы не чесаны. Очередное приключение Лайлы стремительно приближается к развязке. Я полностью погружена в ее мир и счастлива.
Лайла сдержала стон, шатаясь, поднялась на ноги и провела руками по бедрам. Ребра помяты, возможно, сломаны, передний зуб сколот. Все ее тело немилосердно ныло, но она заставила себя выпрямиться, расправить плечи и широко, по-солдатски расставить ноги. Так ее учили.
– Какая смелая девочка. – Голос в темноте засмеялся. – Глупая, но смелая.
Лайла согнулась, словно от приступа внезапной боли. На ногах были ботинки. В правом ботинке – нож, согретый теплом кожи. Она вытащила лезвие. Голос продолжал...
Зазвенел телефон, вырвав меня из космического транса.
– Черт, – вздохнула я и сохранила документ.
Обычно я выключаю звук, когда работаю. Я взглянула на высветившийся номер, прежде чем поднять трубку.
– Привет, Сэм, – сказала я. – Разве ты сейчас не с евреем с сайта знакомств?
– Разумеется, – тихо ответила подруга. – Мы в «Лакруа». Стены выкрашены в прелестный оттенок тыквы.
– Сейчас приеду. – Я схватила со стола ключи от машины.
«Тыква» – наше секретное слово, о нем мы договорились, когда я еще была одиночкой. Оно означает «спаси меня». Я воспользовалась им всего раз, когда познакомилась с парнем в очереди в видеомагазине. Он пригласил меня на ужин, заказал закуски и спросил, как я отношусь к групповому сексу. Я вежливо улыбнулась, вышла в дамскую комнату, позвонила Сэм и произнесла волшебное слово. Через десять минут подруга примчалась в ресторан на такси с горестной вестью о смерти дедушки.
Я приехала в отель «Риттенхаус», постояла у фонтана, вбежала в двери и чуть не налетела на Саманту, которая с несчастным видом ждала у лифтов.
– Кэнни! – Подруга вцепилась в мою руку, словно в последний спасательный жилет на «Титанике». – Слава богу, ты приехала! Ты не поверишь...
– Эй!
Мы обернулись. Двери лифта разъехались, выпустив разъяренного седовласого мужчину в белой нейлоновой ветровке. В руках он держал пакет с остатками ресторанной еды. Он подошел к Сэм. Подруга величественно повернулась к нему и окинула презрительным взглядом. Его глаза находились на уровне ее сосков. Он яростно прищурился, размахивая, кажется, чеком.
– Тридцать четыре девяносто пять! – заявил он.
Подруга кончиками пальцев вынула из бумажника две банкноты по двадцать долларов и протянула ему.
– Сдачи не надо.
Мужчина схватил деньги. В уголках его рта запеклась какая-то белая корка. Зубная паста? Еда? Или что-нибудь похуже?
– Знаешь, – прошипел он, – я могу подать на тебя в суд за вранье в Интернете.
У меня сжалось сердце. Все ясно: настал миг, которого я давно боялась. Кавалер раскрыл аферу с Брук Шилдс.
– Да неужели? – холодно отозвалась Сэм. – Можно подумать, твой рост – действительно пять футов восемь дюймов.
– Пять футов восемь дюймов и ни дюймом меньше! – возмутился мужчина.
Сэм подняла брови. Я сделала вид, что меня тут нет. Хотя если в этом парне пять футов восемь дюймов, то я ношу второй размер.
Казалось, он вечность смотрел на Саманту, прежде чем фыркнуть и протопать мимо нас. В одной руке он сжимал пакет с остатками еды, в другой – сорок баксов. Саманта упала на плюшевый гостиничный диван с кисточками, чуть не свернув вазу с гортензиями и сиренью.
Я села рядом.
– Хочешь о нем поговорить?
Подруга покачала головой.
– Хуже, чем Мистер Крайняя Плоть?
Она поморщилась, вспоминая мужчину, который разразился страстной речью о психологической травме, причиненной обрезанием (состоявшимся за тридцать восемь лет до свидания).
– Или Одноглазый?
С Одноглазым ужинала я. Формально у него было два глаза, но одним он смотрел на меня, а другой не сводил с зада официантки.
Сэм вздохнула.
– В Интернете он казался совершенно нормальным.
– Как и все они.
– Разведен. Двое детей. Работает юристом.
Я выглянула в дверной проем. Спина мужчины исчезала вдали.
– Он, случайно, интересы жевунов не защищает?
Сэм покачала головой и встала.
– Хочу домой. Нет места лучше, чем родной дом.
– Ладно, – сказала я и повела Саманту к своей машине.
После стольких лет дружбы, после стольких неудачных свиданий, после удаления матки (моей) и ее пункционной биопсии (слава богу, ложная тревога) Сэм знает мою кухню как свою. Она вытаскивала тарелки и кружки из серванта, а я склонилась перед холодильником, раздвигая морковку и обезжиренное молоко в поисках чего повкуснее. Я положила на тарелку сыр бри, крекеры, виноград и инжирный джем. Посидим в спальне, поедим и посмотрим фильм о Лайзе Миннелли, кассета с ним у меня всегда под рукой. Я подхватила корзину со стиркой, Сэм взяла еду и последовала за мной по лестнице.
– Ну что, увижу я печально известное платье? – спросила она, когда мы прошли мимо закрытой двери спальни Джой.
Я театрально распахнула шкаф и указала на проклятый наряд.
Сэм сняла его с вешалки и сдернула полиэтиленовый чехол.
– С ума сойти!
Увы, но в ее голосе прозвучало восхищение, а не отвращение.
– Можешь говорить о сестре что угодно, но вкус у нее отменный.
– Платье прекрасное, – признала я. – Но для Джой слишком взрослое.
Сэм провела пальцами по мерцающей ткани юбки.
– Даже и не знаю, Кэнни. Уверена, Джой в нем потрясающе выглядит.
– Но это не важно! Бат-мицва – религиозная церемония! Внешний вид не важен, важны традиция, иудаизм и...
– А что Питер думает? – перебила Сэм.
– Питер – мужчина. – Я разложила платье на кровати и села рядом. – Он вообще сначала решил, что платье мое.
– Благослови боже твоего милого бестолкового мужа. – Сэм подняла в тосте намазанный сыром крекер.
– К тому же в синагоге есть правила, – напомнила я. – Никаких тонких лямок, никаких голых плеч.
– Разве к платью не прилагается накидка? – невинно поинтересовалась Сэм.
Я громко застонала. Эти слова меня доконают. Их напишут на моей могиле. И напечатают в моем некрологе. «Кэндейс Шапиро Крушелевански, сорок два года, скоропостижно скончалась из-за накидки».
– Я бы смирилась с платьем, если бы Джой не вела себя так по-свински.
– По-твоему, она принимает наркотики? У нее есть парень? Она тайно страдает от булимии?
Без особой уверенности я отрицательно покрутила головой.
Сэм вскочила, ее глаза сверкали. Она впервые оживилась после того, как я забрала ее из гостиницы.
– Джой преследуют в Сети? В «Живом журнале» ее домогается педофил? Мы можем проверить, какие сайты она посещала?
– У Джой нет «Живого журнала», в ее школе только что провели семинар по преследованию в Сети, и мы не можем проверить, на какие сайты она заходила.
Сэм не сдавалась.
– Тогда давай поищем следы спермы на ее простынях. Должно быть видно в ультрафиолете.
Я уставилась на нее.
– Откуда ты знаешь?
– Смотрю «Место преступления», – пояснила Саманта. – Классный сериал.
– Нельзя вторгаться в ее личную жизнь.
– Ты мать. Вторжение в личную жизнь ребенка – твоя должностная обязанность. И вообще, перевернуть ее матрас – не криминал. Все равно его положено переворачивать каждые полгода.
Я не успела остановить подругу. Сэм метнулась по коридору, ворвалась в спальню Джой, упала на колени перед кроватью и сунула руку под матрас.
– Эврика! – воскликнула она.
У меня перехватило дыхание. Дневник? Презервативы? Полная коробка косяков и крэка?
Хуже. Сэм вытащила распечатку газетной статьи десятилетней давности. «Вся подноготная», – прочла я. У меня сжалось сердце.
– О черт, – выдавила я и взяла статью онемевшими пальцами.
Вот она я, беззаботная, рассеянная и довольная, лопающая торт. Я медленно листала страницы, припоминая каждую гадкую подробность: мать в джакузи, арест Джоша, россказни о несчастливом детстве, о пренебрежении родительскими обязанностями и о сарафанах из «Лейн Брайант».
– Не понимаю, – сокрушалась я. – Зачем она вытащила это на свет? Какое ей дело? – Сердце сдавило худшее опасение. – Думаешь, она прочла книгу?
Сэм закатила глаза.
– А то!
Я покачала головой.
– Поверить не могу.
– Почему? – удивилась Саманта.
– Дочь Эрики Йонг призналась в интервью, что закрыла «Страх полета» на десятой странице. Ей стало скучно.
Сэм вздернула бровь. У меня душа ушла в пятки.
– О боже, – шептала я, продолжая листать статью. – Может, это домашнее задание? Может, ей велели составить фамильное древо?
– И хранить его под матрасом?
Я опустила голову, молча признавая, что это маловероятно.
– Ты должна у нее спросить.
– Как? Якобы я случайно рылась у нее в комнате? – простонала я.
– Просто собиралась перевернуть матрас.
– Джой меня убьет! – Я разгладила страницы и сунула их обратно под матрас. – Она возненавидит меня еще сильнее.
– Скажи Питеру, – предложила Сэм. – С ним она поговорит.
– Не надо было копаться в ее вещах. Мне вообще нечего делать в ее комнате.
Я поправила одеяло Джой и встала у открытой двери. Саманта пожала плечами и вышла вслед за мной в коридор.
20
– Это скатерти, – пояснила Эмбер, листая специальный альбом, который для нее составила организатор вечеринок. – Еще мне ужасно понравились вышитые шелковые салфетки, но их надо заказывать из Индии, а времени осталось мало. Это китайские фонарики...
Эмбер перевернула страницу. Саша, Софи, Тара и я заохали и заахали над алыми и розовыми шарами, которые через месяц должны были повиснуть под потолком «Времен года». Тамсин ела диетический куриный салат, не отрывая глаз от книги.
– Мешочки для сувениров... – Эмбер показала картинку. – Образец, разумеется. На моих будут монограммы. Осталось утвердить шрифты.
Снова охи и ахи. Я подавила зевок. Эмбер снова перевернула страницу.
– Платье для службы. – Она указала на нечто светло-голубое с длинными рукавами, затем на ярко-розовое с пышной юбкой. – Коктейльное платье. И бальное для вечеринки.
– С ума сойти! – взвизгнула Тара.
Я разглядывала картинку.
– А это свадебное? – спросила я.
– Платье подружки невесты, – самодовольно ответила Эмбер. – Вера Вонг. Кстати, когда ты снова встречаешься со своим стилистом?
Я опустила голову. Я уже поведала обеденному столу сагу о нью-йоркском платье. Оно было таким красивым, но мать сказала «нет». И теперь оно висит в мамином шкафу и ждет, пока мой личный стилист (то есть тетя, о чем им неизвестно) заберет его и вернет в магазин.
– Твоя мать – настоящая сука! – воскликнула Эмбер.
– Она ни черта не понимает, – вздохнула я.
– Не понимает, – согласилась Саша.
– Ни черта, – подтвердила Эмбер.
– Точно, ни черта, – подала голос Тамсин.
Это сарказм или попытка говорить как все?
– У моего личного стилиста неделя расписана, так что сегодня я иду в магазин с мамой, – сообщила я.
– Поторопись, – предупредила Эмбер. – В некоторые магазины уже завезли осеннюю коллекцию. На черта тебе осеннее платье?
