Текст книги "Бестия. Том 1"
Автор книги: Джеки Коллинз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
Джино, 1934
Клементина Дюк оказалась права. Джино ни разу не пришлось пожалеть о решении, принятом в тот знаменательный вечер в октябре 1928 года на званом ужине у сенатора и миссис Дюк. Это был поворотный пункт в его биографии.
Теперь, шесть лет спустя, лежа на кровати в голубой комнате для гостей, он припомнил все, что тогда произошло.
Он отвез маленькую негритяночку в больницу и оставил там, а сам смылся, прежде чем они очухались и начали задавать вопросы. Что было дальше – ее проблема. Она была не единственной хромой собакой, о которой он позаботился в этой жизни.
В знак благодарности уже на следующей неделе Клементина Дюк пригласила его в свою городскую резиденцию потолковать о делах. Поужинать, сказала она. Но он быстро смекнул, что на уме у нее был совсем не ужин.
Ему не забыть тот вечер. Они были одни в доме: ни слуг, ни сенатора. Клементина зажгла свечи и благовония.
Она в прозрачном белом пеньюаре. Пресловутые соски, как два устремленных на него глаза. Она легонько сжала его руку.
– Ты, конечно, догадываешься, что мой муж – гомосексуалист?
– Как-как?
– Гомосексуалист. Это значит, что его не волнуют мои молочно-белые бедра, сжимающие его, прямо скажем, грузноватый живот. Напротив, он питает слабость к мальчикам. Их плоским тугим задам. Предпочтительно совсем молоденьким. Предпочтительно черным.
– Вы хотите сказать – извращенец?
– Да уж, твой уличный жаргон куда выразительнее.
– Иисусе Христе! – Джино присвистнул. – Не иначе, вы меня разыгрываете. Извращенцы не женятся.
– Да? Скажи это моему мужу. Боюсь, что он оспорит это утверждение.
– Почему вы мне об этом сказали?
– А ты как думаешь? – она по-кошачьи сощурила глаза и потянула его руку к своей груди.
Джино не потребовались дальнейшие приглашения. В конце концов, под всей своей классовой чешуей Клементина Дюк – всего лишь баба. Он уделал ее будь здоров – прямо в той комнате со свечами.
Она и вздыхала, и стонала, а в момент наивысшего наслаждения громко выкрикнула его имя. А через несколько секунд улыбнулась и сказала:
– Я так и думала, что ты способный мальчуган. Немного неотесанный, но это легко исправить. Ты еще очень молод.
Джино был оскорблен в лучших чувствах. До сих пор никто не жаловался.
– Эй, что значит – неотесанный?
– Я тебе объясню.
И она объяснила. Шаг за шагом она провела его через все стадии любовной науки. В сущности, ему пришлось делать то же самое, но гораздо медленнее и нежнее.
– Вместо того, чтобы сосать мои соски, попробуй их полизать, – предложила она. – Вот сейчас я полижу твои – ведь приятно? Когда ты находишься внутри меня, расслабься. Не накачивай меня, точно насос, а окунись в волны чувственности.
– Волны чего?
– Похоти. Дай волю своим карнальным желаниям.
– Эй, говори по-английски!
Клементина рассмеялась.
– Карнальным – значит плотским. Мне кажется, ты больше заботишься об удовлетворении женщины и забываешь о собственном удовольствии.
– Я получаю удовольствие будь здоров.
– Ну да – один бешеный оргазм. А я хочу, чтобы он совпал по времени с периодом моего возбуждения и насыщения.
Он шлепнул ее по гладкому белому заду.
– Ни черта не понял.
– Еще поймешь.
Так оно и вышло.
Спустя несколько месяцев они так идеально приноровились друг к другу, что Джино не мог дождаться встречи. Вот когда он понял, что Клементина имела в виду. Даже вызубрил кое-какие термины. Либидо. Гедонизм. Карнальный. Их траханье превзошло все ожидания. Каким бы спецом по этой части он ни считал себя в прошлом, теперь-то ему стало ясно: это были всего лишь цветочки.
Встречи с сенатором после занятий любовью с его женой будили в Джино угрызения совести.
– Не будь смешным, – уговаривала Клементина. – Ему плевать: у него свои интересы. Кроме того, он тебе очень симпатизирует, считает толковым парнем. Пока мы соблюдаем приличия… – Тут-то она и выложила свой план. Он должен жениться на Синди. – Я никогда не стану к ней ревновать, – заявила она, познакомившись с девушкой. – Держи ее при себе. По крайней мере, я хоть буду знать, что ты нормально позавтракал.
Синди обеспечивала не только завтрак. Постепенно она стала незаменимой. Она готовила, стирала, убирала, следила за его одеждой и главное – аккуратнейшим образом вела записи его дел. Кроме того, она была все так же хороша собой.
За эти бурные шесть лет Джино поднялся на вершину. Естественно, не без помощи друзей.
Его друзья. Чарли Лючания. Теперь его звали Счастливчик Лючано – после того, как ему повезло вернуться оттуда, откуда не возвращаются. При этом малость сократили его фамилию – для удобства произношения.
Энцо Боннатти. После печально известной резни в день Святого Валентина, четырнадцатого февраля 1929 года, он бежал из Чикаго и обосновался в Нью-Йорке. В тот день девятеро его телохранителей были захвачены в гараже на Северной Кларк-стрит и расстреляны в упор из автоматов членами конкурирующей банды. Ходили слухи, будто Энцо несет ответственность, но предательство так и не удалось доказать.
Альдо Динунцио, добросовестный исполнитель, прирожденный вор. Женившись на Барбаре Риккардо, он немедленно угодил под каблук. Отец двоих детей в ожидании третьего.
И сенатор Освальд Дюк, первый и всемогущий друг Джино.
Без сенатора – кто знает, кем стал бы Джино Сантанджело. Еще одним гангстером, делающим деньги на контрабанде спиртного. Мелкой сошкой, прожигателем жизни, транжирящим заработанное на костюмы, авто, оргии и женщин.
Сенатор Дюк, как и обещал, помог Джино отмыть деньги. Взял несколько тысяч отсюда, несколько тысяч оттуда и поместил в солидное предприятие.
Поначалу Джино было не по себе. Он привык к наличным – чтобы они лежали в депозитном сейфе и он мог в любой момент до них добраться.
– Верь Освальду, – внушала Клементина. – Он сделает тебя очень богатым человеком.
Постепенно, видя рост своего капитала, Джино проникся доверием к чете Дюков. Даже попробовал воспротивиться, когда весной двадцать девятого Освальд стал настаивать на продаже акций и переброске капиталов за границу.
Тем не менее Джино уступил, а потом злился, видя, как проданные акции резко поднялись в цене. «Черт! – жаловался он сенатору. – Какого дьявола вы заставили меня продать их?»
– Терпение, мой друг, – успокаивал Освальд.
И точно – 29 октября 1929 года биржа лопнула, разорив немало держателей акций. То было начало Великой Американской Депрессии. Которая не коснулась Джино Сантанджело. Он по-прежнему процветал.
С того дня он беспрекословно следовал советам сенатора. Конечно, не без того, чтобы время от времени выполнять кое-какие поручения. Так, сущие пустяки. Сенатор дружески клал ему на руку свою ладонь и говорил: «Прошу тебя, мой мальчик, позаботься об этом лично». Так Джино и поступал.
Это были самые разные услуги. От угрозы кастрировать молодого чернокожего джазиста, если он еще когда-либо побеспокоит сенатора, до избиения задрипанного газетного репортеришки, который вознамерился опубликовать не слишком лестную для сенатора статейку.
Эти маленькие одолжения были так редки и несущественны, что Джино не придавал им значения. Какая разница, о чем просит сенатор? В конце концов, Джино трахает его жену и с его помощью делает большие деньги. Что еще нужно?
Энцо Боннатти перебрался в Нью-Йорк как раз вовремя. Когда лопнула биржа и началась паника, так называемые Благословенные Двадцатые подошли к концу. Деньги, ранее бывшие в изобилии, оказались в большом дефиците. По всему городу закрывались кабаки, где нелегально продавалось спиртное. В результате была развязана невиданная по жестокости война между шайками. Денег стало мало, и охота за ними приняла ожесточенный характер.
Главная война велась между двумя гангстерами старой школы – Джузеппе Джо Массерией и Сальваторе Маранцано. Молодые волки – Счастливчик Лючано, Энцо Боннатти, Вито Дженовезе и Фрэнк Костелло – стояли в сторонке, выжидая, когда представители старой гвардии прикончат друг друга.
Джино держался особняком. Правая рука Энцо, позднее его компаньон.
Война длилась несколько лет и закончилась убийством Массерии в апреле 1931 года и Маранцано – несколькими месяцами позже.
После ухода со сцены «стариков» Счастливчик Лючано оказался на коне. А также его сообщники.
Лючано поставил перед собой задачу придать организованной преступности новый характер. С этой целью он мечтал основать американский синдикат, учредил комитет и назначил себя председателем. Он прилагал бешеные усилия, чтобы добиться для всех членов комитета одинакового права голоса.
Включенный в оргкомитет Джино одобрял стиль работы Лючано, восхищался его размахом, кругозором и деловой хваткой. Этические нормы его не волновали.
– Этот человек – убийца, – как-то поведала Клементина. – На его совести смерть Массерии. Он пригласил старика поужинать, и там, в туалете, наемные убийцы закололи Массерию – по его приказу. Место Лючано – в тюрьме. Я отказываюсь принимать его у себя.
Джино не мог не усмехнуться. Можно подумать, для кого-то имеет значение, получит ли он приглашение на вечеринку Клементины Дюк. А вообще-то он любил с ней беседовать. Для так называемой представительницы слабого пола она неплохо разбиралась в бизнесе. Даже получше своего мужа.
Задолго до отмены сухого закона в декабре 1933 года Освальд предупредил об этом Джино, так что к тому времени он уже вовсю раскручивал другие дела: азартные игры, ростовщичество и рэкет. Вопреки давлению со стороны Энцо, он не стал заниматься проституцией и наркотиками. Из-за этого в январе 1934 года их интересы разошлись, и они пошли каждый своим путем. Впрочем, они остались друзьями. Альдо предпочел остаться с Джино – тот ценил его лояльность. Им всегда хорошо работалось вместе.
Старый враг Джино, Пинки Кассари по кличке Розовый Банан, влип в грязную историю и был вынужден убраться из города – это безмерно обрадовало Альдо. Он жил в постоянном страхе, что однажды Пинки осуществит акт мести.
Несмотря на депрессию, дела у Джино шли полным ходом. Рэкет охватывал всех – от таксистов до управляющих банками – и дарил острые ощущения. В подчинении у Джино находились пятьдесят боевиков, собиравших дань и доставлявших деньги в пять сборных пунктов – обычно это была задняя комната какого-нибудь магазинчика.
Помимо средств, передаваемых сенатору Дюку для выгодного помещения, Джино набивал деньгами депозитные сейфы в различных банках.
Он понимал: нельзя сорить деньгами, не будучи в состоянии указать источник обогащения, поэтому в 1933 году приобрел ночной клуб – на деньги, якобы выигранные на скачках. После отмены сухого закона заведение подверглось капитальному ремонту. Джино обзавелся лицензией и закатил помпезное открытие. Он назвал клуб «Клемми» и получал баснословные барыши.
Он уговорил-таки Веру бросить занятия проституцией и устроил ее в «Клемми» гардеробщицей. Это дало ей постоянный источник средств к существованию и возможность скопить немного денег к выходу Паоло из тюрьмы. Тот схлопотал очередной пятилетний срок за разбойное нападение – всего через неделю после освобождения. За эту неделю он и не подумал навестить жену. «Должно быть, был очень занят», – оправдывала его Вера. Теперь она твердо знала, что Паоло – не жалкий уголовник, а великая страсть ее жизни.
– Дура ты набитая, что ждешь его, – убеждал Джино.
– У тебя своя жизнь, а у меня своя, – отвечала она.
Естественно, Клементину успех «Клемми» приводил в восторг. Ее частые появления там послужили примером для прочих сливок нью-йоркского общества, а владелец и управляющий клубом Джино Сантанджело стал небольшой знаменитостью. Женщины были от него без ума. Такой оборот заставил Клементину призадуматься. Его женитьба на Синди показалась наилучшим выходом из положения.
– Она слишком много знает. Налоговая инспекция и так постоянно рыщет вокруг да около – ты просто обязан принять меры. Женись – тогда она не сможет свидетельствовать против тебя, если до этого дойдет дело.
– Пожалуй, ты права, – откликнулся Джино.
И вот он нежится на кровати в голубой комнате для гостей на вилле Дюков, с сигарой в зубах, в день своей женитьбы.
Время оказалось бессильным перед маленькой Синди. Оно лишь добавило блеску глазам да драгоценностей. Сукину сыну Джино не откажешь в щедрости. Хотя это в порядке вещей. Многие ли из ее подруг стали бы мириться с его двойной жизнью? Вот уж нет – весьма и весьма немногие!
Ну ладно. Она сошлась с ним по доброй воле, ничего не скажешь. Но это не значит, что он может ее обманывать. Притворяться помолвленным, когда на самом деле его цветочек из Сан-Франциско давным-давно замужем. Синди узнала об этом уже после рождения ребенка, через десять месяцев после того, как сошлась с Джино. Позвонил Коста.
– Передай Джино, у Леоноры родилась дочь.
Синди и не подумала откладывать.
– Джино, милый, твоя невеста родила. Я полагаю, ваша помолвка расторгнута?
Он побелел, как мел, и без единого слова вышел на улицу. Больше они об этом не говорили. Но и так было ясно: он не женится.
Синди продолжала наращивать свое влияние. Дела Джино шли в гору, и она твердо решила соответствовать. И преуспела в этом.
Остался один-единственный шаг – пожениться. И можно будет затянуть счастливую песенку, точно жаворонок. Но что-то не получалось. У Синди было такое чувство, будто ее использовали и вышвырнули на свалку.
Джино Сантанджело никогда не будет принадлежать ей одной. Он продался этой потаскухе Клементине Дюк – с потрохами.
* * *
Коста Зеннокотти осторожно постучался в дверь голубой комнаты для гостей.
– Да? – послышался голос Джино. – Войдите!
Коста вошел – старательно удерживая на весу поднос с двумя бокалами, бутылкой вина и блюдом крекеров. Джино сел на кровати.
– Это еще что за бурда? Я просил что-нибудь покрепче.
– Миссис Дюк сказала, что ты любишь это вино.
– Пошла она!
Коста поставил поднос на столик.
– Мне не хотелось пререкаться.
Джино стало смешно. И что в Клементине такого, что внушает молодым людям благоговейный трепет?
– Ладно, плесни, – сказал он, изучая свои тщательно отполированные ногти. – Чего ждешь?
Коста подчинился. Он только накануне приехал в Нью-Йорк, чрезвычайно польщенный тем, что Джино попросил его стать шафером на свадьбе. Они не виделись с того самого приезда Косты в двадцать восьмом году, и, хотя вели оживленную переписку, Косту поразила происшедшая в друге перемена. Впрочем, ему было трудно определить, в чем, собственно, дело. Джино всего двадцать восемь лет, но в нем появилась некая значительность – обычно она приходит к сорока-пятидесяти годам. Это уже не крутой нью-йоркский парень. От головы до пят – преуспевающий бизнесмен. Жених!
Он больше не смазывал курчавые черные волосы бриолином, а позволял им свободно виться. И, кажется, даже стал выше ростом. Коста не знал о вставленных в шитые на заказ туфли супинаторах.
Костюмы Джино носил только отличного качества – шитые на заказ тройки. Шелковые импортные сорочки, спортивные куртки из превосходного кашемира. Ничего кричащего.
Даже драгоценности подбирались с большим вкусом. Бриллиантовая булавка в галстуке. Массивные золотые запонки под стать дорогим часам от Картье. На мизинце – перстень с бриллиантовым солитером.
О прошлом напоминал только шрам на лице. Да еще жесткое выражение глаз, из-за чего он временами по-прежнему казался диким зверем, от которого не знаешь, чего ожидать.
Коста посмотрел на часы.
– Осталось полчаса. Как самочувствие?
– Отличное, малыш.
– Волнуешься?
– С какой стати? Мы прожили шесть лет.
Коста кивнул. Да, конечно. С тех самых пор, как Леонора вышла за другого.
Джино как будто прочитал его мысли.
– Ну, как там Леонора?
У Косты дернулся левый глаз.
– Прекрасно.
Ему не хотелось говорить правду: что Леонора пьет, гуляет направо и налево и совсем не уделяет внимания маленькой дочери.
– А ее дочь? Сколько ей?
– Почти шесть лет. Прелестна, словно куколка.
Джино проглотил комок и постарался, чтобы не дрогнул голос.
– Еще бы. Как ее зовут?
– Мария.
Джино вытащил сигару.
– Красивое имя. Надо бы, не откладывая в долгий ящик, сделать Синди ребенка.
– Да уж, пора.
Джино встал и критическим взглядом окинул приятеля. Отличный малый. Красивый. Холеный. Типичный выпускник юридического колледжа, круглый отличник. Теперь он работает в фирме своего отца.
– А ты – уже обзавелся девушкой?
Коста скорчил гримасу.
– Ты что, не читаешь мои письма?
– Ясно, читаю.
– Тогда почему спрашиваешь? Я еще полгода назад писал, что помолвлен с Дженнифер Брирли.
– Должно быть, то письмо затерялось на почте. Как она на мордочку?
– Джино! Ты же ее знаешь! Подруга Леоноры – помнишь, когда ты гостил у нас?.. Помнишь?
– Да… ясное дело… симпатяга… – он совсем забыл эту Дженнифер. Абсолютно! – И когда же свадьба?
Коста посерьезнел.
– Не знаю. Нужно повременить, пока я твердо не встану на ноги. Может, через год, два.
– Слушай, ты помнишь ту халупу? Сроду не забуду, с каким выражением лица ты оттуда вышел. Как будто впервые в жизни попробовал мороженое. Держу пари, больше ты туда не наведывался.
Коста ухмыльнулся.
– Ты проиграл.
– Иисусе Христе!
Стук в дверь положил конец воспоминаниям. Коста открыл.
На пороге стояла Клементина – очень элегантная в бледно-розовом костюме фирмы «Шанель» с черной отделкой.
– Можно?
– Конечно, миссис Дюк.
– Зовите меня Клементиной. – Она прошла мимо Косты к Джино. – Привет. Ну как – жених готов?
– К чему?
Она провела языком по тонким губам.
– Разумеется, к свадьбе.
– Сколько у нас времени?
– Двадцать пять минут.
– Слушай, Коста, – небрежно уронил Джино, – сделай мне одолжение, возвращайся через двадцать минут. Мне нужно сказать Клементине несколько слов на ушко.
– Как скажешь. – Коста бросил на ходу восхищенный взгляд на хозяйку и ретировался.
– Малыш в тебя втрескался, – констатировал Джино.
Клементина подошла к трюмо и придирчиво вгляделась в свое умело подкрашенное лицо.
– Неужели?
– Руку на отсечение, – Джино последовал за ней и обнял ее сзади. – Я тоже в тебя влюблен – по-своему. – Он всем телом прижался к ней, так что она почувствовала его эрекцию.
– Джино!
Он начал расстегивать брюки.
– Дай-ка трахну тебя в последний раз в качестве холостяка.
– Не глупи! У нас нет времени. Я навела марафет. Джино, не здесь! Это невозможно!
– Нет ничего невозможного, – он завозился с крючками у нее на юбке. – Не ты ли меня учила?
До Клементины начало доходить, что он не шутит.
– Но это же смешно!
– Да ну? – он стащил с нее юбку, бросил на кровать и взялся за шелковые розовые панталончики.
– Осторожно… мой макияж…
– Нагнись над столом. Тогда я ничего не испорчу.
Она послушалась. Всем ее существом овладело предвкушение. Джино вошел в нее сзади – медленно, смакуя каждое мгновение, как будто у них была в запасе вечность.
– О-о-ох! – вырвалось у Клементины. – Да уж, ты хороший ученик!
– У меня была превосходная учительница.
Двигаясь внутри нее, Джино подумал о предстоящей свадьбе и своем желании иметь детей.
И – впервые за много месяцев – позволил себе подумать о Леоноре.
Он кончил бурно, как никогда, словно исторгнув из себя прошлое.
Сегодня он женится. Пусть это станет началом новой жизни.
Кэрри, 1928–1929
Она словно провалилась в некую дыру. Больницы. Нянечки. Лица. И голоса.
Ей все равно. Пусть сгорят в аду!
– Как вас зовут, дорогая?
– Чем вы занимаетесь?
– Сколько вам лет?
– Кто это с вами сделал?
– Как вас зовут?
– Где вы живете?
– Где ваша мать?
– Где ваш отец?
– Сколько вам лет?
Вопросы. Вопросы. Вопросы. До тех пор, пока голоса начинали сливаться в крик, а лица – в одно безликое – и наконец наступала тишина.
Каждый день одно и то же.
И ломота во всем теле, и рвота, и стоны, и судороги.
Крик. Агония. Снова и снова – крик, пока в один прекрасный день ее не завернули во что-то белое, жесткое и не увезли из больницы.
Совсем другой мир. Комната, где никому не было дела, кричит она или нет, рвет ли на себе волосы, расцарапывает лицо.
Никаких вопросов.
И снова – агония, судороги, сплошная, нескончаемая пытка.
Она превратилась в животное: вырывала у санитара еду, жадно запихивала в глотку куски хлеба, как собака лакала воду из привинченной к полу миски.
Целых два года к ней не возвращалась память. Полная отключка.
И вдруг она проснулась в три часа ночи и вспомнила, что ее имя – Кэрри. Почему же она не дома, с папой и мамой? Она подскочила к запертой двери и стала звать на помощь, но никто не пришел. Она была растеряна и смертельно напугана. Что с ней?
Утром, когда санитар принес еду, она поспешила навстречу.
– Почему я здесь нахожусь? Где я?
Санитар спешил. Эти психи у него в печенках. Никогда не знаешь, что они выкинут.
– Ешь побыстрей! – приказал он, ставя миску на пол.
– Я не хочу есть! – взвыла Кэрри. – Я хочу домой!
Через несколько часов пришел врач.
– Ты, кажется, начала разговаривать?
У нее округлились глаза.
– Естественно.
– Кто ты? Как тебя зовут?
– Меня зовут Кэрри. Я живу в Филадельфии вместе с моей семьей. Мне тринадцать лет.
– Тринадцать? – врач высоко поднял брови.
Она расплакалась.
– Да, тринадцать. Я хочу домой, к маме Сонни! Хочу к маме…
* * *
Кэрри не отпустили, а продолжали держать в этом странном доме. Теперь, когда она больше не была животным, ей стали поручать работу. Убираться в комнате, мыть полы, готовить пищу. Вечером она, как мешок с песком, валилась на свою койку в переполненной палате. А годы шли.
Раз в месяц ее навещал врач.
– Сколько тебе лет?
– Тринадцать.
– Где ты живешь?
– Со своей семьей, в Филадельфии.
Ничего не менялось.
Кэрри не понимала, что происходит. Плакала и потом засыпала. Тосковала по школе, братьям и сестрам, по своим друзьям. Почему ее держат в этом странном месте?
Кругом были сумасшедшие. Просто кошмар. Кэрри старалась держаться от них подальше.
Ей тринадцать лет, и нужно держать с ними ухо востро. Мало ли что может случиться.
