Текст книги "Священная война (ЛП)"

Автор книги: Джек Хайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Джон покинул резиденцию архидиакона через узкий каменный проход, ведущий прямо в святилище. Он нахмурился. Гобелены были сняты с каменных стен церкви, канделябры унесены. Даже золотая инкрустация была содрана с алтаря. Лишь двое каноников удосужились прийти на молитву. Их голоса звучали слабо в огромном пространстве храма. Джон преклонил колени перед Гробом Господним и перекрестился. Он прошептал молитву за жителей города, а затем вышел в южный двор. Там стояли три большие повозки, каждая доверху груженая ящиками, бочками и мешками из мешковины. Поскольку лошади не могли покинуть город, в упряжь впряглись люди. Во главе их стоял Ираклий. Он изучал лист пергамента, разговаривая с казначеем.

– Занавеси? – спросил Ираклий. – Ты уверен, что упаковал их?

Казначей кивнул, и его жирные щеки затряслись.

– Да, ваше блаженство. Полагаю, да.

– Полагаешь? – Брови Ираклия взлетели вверх. – Эти занавеси стоят больше, чем ты, дурак. Удостоверься.

Казначей кивнул и поспешил прочь. Джон пересек двор, чтобы поговорить с Ираклием.

– Что это значит?

– Разве ты не слышал, Джон? Город пал. Сокровища Божьи должны быть защищены. Я везу их в Тир. – Он снова углубился в изучение листа.

Джон вырвал пергамент у него из рук. Это был список церковных богатств – шелка, золотые канделябры и кубки, реликвии в их богато украшенных реликвариях, сундуки с золотом и серебром.

– Более пятнадцати тысяч человек не могут заплатить выкуп, – сказал Джон. – Здесь достаточно богатств, чтобы освободить их всех. Балиан об этом услышит.

– Он уже знает. – Ираклий ухмыльнулся. – У него нет власти надо мной. Эти сокровища принадлежат Богу, а не беднякам.

– Женщин изнасилуют, Ираклий, а их детей продадут в рабство.

Патриарх посмотрел на Джона свысока.

– И их страдания принесут им великую награду в следующей жизни. Блаженны нищие духом, ибо их есть…

Джон ударил его, и Ираклий тяжело рухнул на зад, из его сломанного носа потекла кровь. Джон снова занес кулак, но двое рыцарей Гроба Господня удержали его. Джон сплюнул, попав Ираклию в лицо.

– Ты будешь гореть в аду, – прорычал он, стряхивая руки рыцарей и зашагав прочь.

Он пошел на юг, мимо церкви Святого Георгия, по пути к воротам Давида. Свиной и зерновой рынки, обычно располагавшиеся у церкви, превратились в огромные базары, где продавалось все, что только можно вообразить. Джон видел стулья и столы, ковры, горшки и сковородки, стол с кузнечными инструментами и другой – со ступкой и пестиком, весами и склянками аптекаря. Все, что франки Иерусалима не могли унести с собой, они пытались продать здесь. Даже самих себя. Молодые женщины, с разорванными на груди туниками, чтобы выставить напоказ свои прелести, слонялись среди товаров, надеясь продать свои тела за достаточную сумму, чтобы купить себе свободу. Они были в отчаянии, и цена была соответственно низкой. Сарацины и сирийские христиане, которым было позволено остаться в городе, скупали женщин и товары за бесценок.

Миновав рынки, Джон присоединился к очереди беженцев, ожидавших выхода, с поклажей за спиной, они брели вперед с опущенными головами. Прошло полдня, прежде чем он добрался до ворот. Их охраняли мамлюки, требовавшие выкуп с каждого уходящего. Когда они платили, их монеты передавались писцу, который делал пометку о собранных деньгах и бросал монеты в окованный железом сундук. Некоторые пытались расплатиться натурой. Если писец одобрял, он коротко кивал. Если же отвергал подношение, стражники грубо выталкивали несчастного обратно в город.

Когда подошла очередь Джона, он отсчитал десять безантов. Балиан дал ему сто, чтобы он мог вернуться в Англию, но Джон оставил себе только двадцать. Остальные он вернул Балиану, чтобы тот выкупил бедных франков. Джон отдал монеты, и мамлюки пропустили его.

За воротами он присоединился к толпе на дороге в Яффу. Оттуда они направятся на север, по прибрежной дороге в Тир, последний христианский оплот в Королевстве. В порту Джон надеялся найти корабль, который доставит его в Англию. В Святой земле для него ничего не осталось. Он был настоятелем и архидиаконом церквей, оказавшихся в руках сарацин. Женщины, которых он любил, были мертвы, как и Раймунд, и Балдуин. Единственные люди, которые были ему еще дороги, находились среди сарацин и стали его врагами.

Беженцы впереди Джона сходили с дороги, уступая путь отряду конных мамлюков. Джон тоже отошел в сторону, и когда мамлюки проезжали мимо, он уловил блеск золота. Это был Юсуф в своем золотом джавшане, ехавший принимать город. Он смотрел прямо перед собой и проехал мимо Джона, не заметив его.

Джон почувствовал внезапную тяжесть в груди. Он был уверен, что видит своего друга в последний раз. Он подождал, пока Юсуф въедет в Иерусалим, а затем повернулся к городу спиной.

***

Юсуф чувствовал странное оцепенение, въезжая в ворота Давида. В последний раз он проезжал под этой аркой двадцать лет назад. Он был заложником у короля Амальрика. Теперь он был завоевателем. Этот момент был не таким, как он его себе представлял. Вместо ликующих толп обочину дороги заполнили франкские беженцы, которых сдерживала цепь мамлюков. Христиане смотрели на Юсуфа с нескрываемой ненавистью. Рыжеволосая женщина сплюнула, когда он проезжал мимо.

Сын Юсуфа, аль-Афдаль, увидел это.

– Стража! Принесите мне язык этой женщины!

– Оставь ее! – приказал Юсуф. – Я обещал пощадить этих людей, аль-Афдаль. Не заставляй меня становиться лжецом.

– Но она оскорбляет тебя, отец.

– Посмотри на этих людей. Я отнял у них все, кроме жизни. Пусть оскорбляют меня, если хотят. Это все, что у них осталось.

Юсуф продолжил путь по улице Давида. Дорога сужалась и становилась круче, пока ему не пришлось спешиться и вести коня вверх по ступеням на вершину холма, откуда вдали виднелся сверкающий Купол Скалы. Это и была его цель. Он снова сел в седло и поехал вниз, в долину, а затем вверх и через мост, ведущий через Мавританские ворота на Харам-эш-Шариф, которую франки называли Храмовой горой. Мечеть Аль-Акса, которую тамплиеры сделали своей штаб-квартирой, находилась справа от него. Слева возвышался купол.

– Аль-Афдаль, проследи, чтобы крест сняли с крыши Купола. И убедись, что Аль-Акса будет очищена к пятничной молитве.

– Слушаюсь, отец.

Юсуф спешился и направился вверх по ступеням к Куполу Скалы.

– Ждите здесь, – сказал он своим стражникам. – Я хочу помолиться один.

Внутри его сапоги гулко застучали по мраморному полу. Свет проникал через окна наверху, освещая голые стены. Искусные мозаики и коранические надписи, некогда покрывавшие их, были заштукатурены франками. Юсуф велел бы их восстановить.

Он подошел к скале, находившейся прямо под куполом. Христиане построили над ней алтарь, но часть гладкого белого камня все еще была видна. Железную решетку, которую христиане установили, чтобы паломники не откалывали куски, люди Юсуфа уже сняли. Он ступил на скалу, повернулся лицом к Мекке и начал молиться, произнося слова суры «аль-Фатиха».

– Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! Хвала Аллаху, Господу миров, Милостивому, Милосердному…

Закончив молитву, он остался стоять на коленях на твердом камне. Именно отсюда Мухаммед вознесся на небеса. Юсуф посмотрел на потолок. Достигнут ли слова, произнесенные им здесь, рая?

– Я исполнил твою волю, Отец, – прошептал он. – Я изгнал христиан… – Юсуф осекся, подумав о Джоне и о других, кого он потерял: Зимат, Фариде, Ширкухе, Туране, Азимат. – Я пожертвовал всем, Отец. Теми, кто стоял на моем пути, даже теми, кого я любил. Я сделал это для тебя и для Аллаха. – Юсуф поднялся. Когда он заговорил снова, его голос был громким и твердым. – Но теперь моя задача выполнена. Больше никакой лжи. Никаких убийств. Как только последние из франков будут изгнаны, я вернусь в Дамаск. Я выдам замуж своих дочерей. Я воспитаю своих сыновей лучшими людьми, чем я. Я создам царство мира и изобилия, и когда я умру, меня будут помнить за добро, что я совершил, а не за людей, которых я убил.

Часть II
Львиное Сердце

Акра, жемчужина Королевства. Ее обширная гавань принимала корабли из Египта, Италии и Константинополя. Ее рынки приносили больше богатства, чем вся остальная Святая земля вместе взятая. И именно там, у ее могучих стен, решилась судьба Королевства. С одной стороны стоял Саладин, завоеватель Иерусалима. С другой – Ричард, король Англии. Львиное Сердце, звали его, и это имя было ему под стать. Он был самым свирепым воином, которого я когда-либо знал. Это была величайшая битва в жизни Саладина, битва, в которой победу можно было купить лишь самой высокой ценой…

Хроника Яхьи ад-Димашки

Глава 13

Октябрь 1188 года. Хартхилл, Англия

Джон натянул капюшон, тщетно пытаясь укрыться от дождя, и, тяжело опираясь на посох, побрел в Хартхилл. Это была крошечная деревушка, почти неотличимая от десятков других, через которые он прошел в своем походе на север Англии, в Йоркшир. Улица была немощеной, и его тяжелые деревянные башмаки с каждым шагом тонули в грязи. Он миновал разбросанные тут и там длинные деревянные дома и вросшие в землю хижины, пока не дошел до одной, над дверью которой висела кружка – знак того, что здесь подают эль. Большинство жителей были пивоварами и превращали свои дома в импровизированные таверны, как только была готова свежая партия. Джон толкнул дверь и вошел внутрь.

В комнате было тускло, потолок и стены почернели от дыма от огня, что горел в очаге у дальней стены. Джон повесил свой плащ на крюк над огнем и прислонил посох к стене. Два простых стола – доски на козлах – тянулись вдоль комнаты. В дальнем конце одного из них сидели двое мужчин. Один сжимал кружку сильными мозолистыми руками с черными ногтями. У него были широкие, мускулистые плечи и согнутая от труда спина – вероятно, он работал в каменоломне, которую Джон миновал на подходе к деревне. Второй мужчина Джону не понравился. Он тоже сжимал кружку толстыми пальцами, но ногти его были чисты, а спина пряма. Он был в плаще, хотя находился в помещении. Причин для этого не было, если только он не прятал что-то – доспехи или, возможно, оружие. Мужчины опустили кружки и уставились на Джона с нескрываемой враждебностью.

Джон уже привык к грубому приему. Прошло больше года с тех пор, как он покинул Иерусалим. Он дошел до Тира, но новый правитель города, Конрад Монферратский, отказался открыть ворота перед потоком паломников. Он боялся, что если Тир осадят, в нем, как и в Иерусалиме, кончится еда. Джону и другим беженцам пришлось продолжить путь на север, в Антиохию. К тому времени, как они добрались, сезон навигации закончился, и Джону пришлось ждать до марта. Беженцы продолжали прибывать в Антиохию. Они толпились в доках, взвинчивая цены на проезд в Европу. Джону пришлось продать свой крест, и даже тогда ему хватило лишь на проезд до Венеции. На лошадь денег не было, так что он пересек Европу пешком. Заплечный мешок с его облачением и молитвенником украли, пока он спал в церкви в Турине. Его кожаные штаны держались неплохо, но туника была в лохмотьях, а плащ так изъеден дырами, что казалось, будто им пообедала тысяча мотыльков. Его сапоги развалились, когда он переходил через Альпы, и вскоре его ноги были стерты в кровь и покрыты волдырями, так что он, хромая, ковылял со скоростью улитки, опираясь на посох. Увидев его израненные ноги, бенедиктинцы в Лионе были так добры, что снабдили его парой деревянных башмаков. Внутренняя часть правого треснула где-то под Парижем, когда Джон наступил на острый камень. Трещина раскрывалась и закрывалась с каждым шагом, защемляя ногу.

На своем пути Джон останавливался в церквях и монастырях. Поначалу настоятели и архиепископы с радостью принимали архидиакона Храма Гроба Господня. Он разделял с ними трапезу и спал в хорошо обставленных комнатах. Но по мере того, как дорога сказывалась на его внешности, приемы становились все холоднее. К тому времени, как он добрался до Байё, у побережья Ла-Манша, ему повезло найти место в конюшне. В Англии его вид повсюду вызывал враждебные взгляды. Хартхилл, похоже, не был исключением.

Джон проигнорировал взгляды мужчин и сел в дальнем углу комнаты. Из задней комнаты вышел трактирщик. Это был тощий мужчина, одни локти да колени, с выпирающим кадыком. Он нахмурился, увидев Джона, и его рука потянулась к чему-то под кожаным фартуком.

– Кружку легкого эля, – сказал ему Джон по-английски. Тощий мужчина не двигался. Джон поднял серебряную монету – свою последнюю, – и мужчина, что-то пробормотав, ушел в заднюю комнату. Джон огляделся. Теперь, когда его глаза привыкли к полумраку, он заметил третьего мужчину в темных священнических одеждах, сидевшего в дальнем углу. Это был дородный малый, его голова покоилась на столе, пока он тихо храпел, все еще сжимая в руке кружку с элем. Деревенский священник, без сомнения.

Трактирщик вернулся с полной кружкой. Джон сделал глоток, и нахлынули детские воспоминания. Эль был сладким, с горьковатым послевкусием. Ничего подобного на Востоке не было.

– Добрый эль.

Трактирщик хмыкнул. Он так и стоял у стола, держа руку под фартуком.

– Странный у тебя говор. Ты не француз, да и на англичанина не похож.

Теперь нахмурился Джон.

– Я провел несколько лет на Востоке. Я из Святой земли.

– Пилигрим. – Трактирщик произнес это слово так, словно оно было оскорблением. – Что привело тебя в Хартхилл, чужак?

– Я священник, иду в Тейтвик.

Священник в углу приподнялся, и его двойной подбородок затрясся.

– Священник? Тебя послали Белые Братья? Принять поместье в Тейтвике?

Белые Братья были цистерцианцами. Когда Джон был ребенком, у них не было земель в Тейтвике. Он подивился, какому аббатству теперь принадлежит поместье.

– Я пришел поговорить с властителем Тейтвика, – сказал он. Он снова посмотрел на трактирщика. – Скажи-ка, все еще сын Рангальдра, Келин, сидит в зале?

– Так и есть, вот уже сорок лет с лишним. – Глаза трактирщика сузились. – А что тебе до него, священник?

– Я прибыл от имени Жоффруа, епископа Линкольнского, с этим посланием. – Джон достал из-за пазухи свиток и развернул его на столе. На самом деле, он не проезжал через Линкольн. В Байё епископ был потрясен, узнав, что архидиакон Храма Гроба Господня и настоятель аббатства на горе Сион спит у него в конюшне. В результате сделки сомнительной законности Джон продал свои посты в обмен на проезд до Портсмута. Свиток был записью этой сделки. Трактирщик прищурился, глядя на него, но было ясно, что читать он не умеет. Джон бы удивился, если бы даже толстый священник был грамотен. Большинство деревенских священников были так же невежественны, как и их прихожане.

Трактирщик закивал, явно впечатленный документом, на что Джон и рассчитывал.

– Тейтвик меньше чем в трех милях к северу, отец, сразу за лесом.

– Расскажи мне о Келине, – сказал Джон, сворачивая свиток. – Хороший ли он господин?

– Хмф. – Мужчина в плаще с грохотом опустил кружку на стол и поднялся. Джон услышал лязг кольчуги, когда тот тяжело зашагал к двери и вышел.

Его собутыльник повернулся на скамье к Джону.

– Достаточно хорош, когда он здесь. Он да наш господин Серлби большую часть времени проводят во Франции, воюют за короля. – Каменотес сплюнул. – От его войн нам одни беды.

– Верно, – согласился трактирщик. – Господин Серлби только вчера здесь был. Говорил о новом налоге на крестовый поход короля Генриха.

Священник в углу опустил кружку.

– Святое дело! – объявил он и рыгнул.

– Пустая трата доброй монеты, если меня спросить, – проворчал каменотес.

Трактирщик кивнул.

– Генрих планирует свой поход дольше, чем я себя помню. Это лишь еще один предлог, чтобы содрать с нас налоги. Он не уедет из Франции, не сейчас. Господин Серлби говорит, что Ричард объединился с французским королем Филиппом, чтобы пойти войной на Генриха. Львиное Сердце метит на трон своего отца. Наши добрые господа Серлби и Келин вернулись домой, чтобы выжать из нас еще больше серебра на грядущую войну. – Мужчина хмыкнул. – Боже, спаси нас от королей.

– Аминь. – Джон допил свой эль и положил последнюю серебряную монету на стол. Он подошел к огню и натянул все еще влажный плащ. Он уже дошел до двери, когда трактирщик окликнул его.

– Это что такое? – потребовал он ответа, подняв серебряный кругляш. – Никогда такой монеты не видел.

– Серебро есть серебро.

Трактирщик хмыкнул и сунул монету в карман. Джон с посохом в руке вышел на улицу. Дождь прекратился, но дорога на север все еще была грязной и испещренной лужами. Он прочавкал мимо пологих полей, где овцы щипали стерню, оставшуюся после недавней жатвы, и вошел в старый лес. Редкие высокие ясени с серыми стволами, уже сбросившие листву, выделялись среди золотой листвы полевых кленов и вязов. Толстый слой листьев хрустел под ногами, и Джон глубоко вдохнул их густой аромат. Он бродил по этим самым лесам в детстве. Они пахли домом.

Он вышел на поляну. На дальнем ее краю стояли древние дубы с узловатыми стволами такой толщины, что и десять человек не смогли бы их обхватить. Под ними рылись в поисках желудей свиньи. Когда Джон подошел ближе, из-за деревьев вышли двое мужчин. Один сжимал старый, зазубренный меч, другой – нож. У того, что с мечом, была густая светлая борода, и он был одет в ржавую кольчугу. Другой был огромным мужчиной в кожаных доспехах, таких старых, что они разваливались на куски. У него были близко посаженные глаза и глуповатая улыбка с отвисшей челюстью. Разбойники. Джон не раз сталкивался с такими за время своего долгого путешествия. Большинство из них были простолюдинами, что пошли на войну со своим господином, а по ее окончании решили, что не хотят возвращаться к жизни за плугом.

Хватка Джона на посохе стала крепче.

– У меня нет с вами ссоры, добрые господа.

– Господа? Слыхал, Уолтер? – Мужчина в кольчуге взревел от смеха, но глаза его оставались холодными и жесткими. Уолтер захихикал вместе с ним. Смех мужчины внезапно оборвался, и он сплюнул. – Мы не господа. А вот ссора с тобой у нас, может, и будет.

– Я бедный священник. У меня нет ничего ценного.

– А это мы посмотрим, отец.

За его спиной треснула ветка, и Джон резко обернулся. Вовремя. Третий разбойник бросился на него с кинжалом. Джон уклонился от лезвия и ударил концом посоха снизу вверх, треснув нападавшего по черепу сбоку. Разбойник рухнул без движения. Джон услышал хруст листьев и лязг кольчуги – к нему неслись остальные. Он обернулся и увидел, как бородач с занесенным мечом несется на него слева. Уолтер – справа. Джон не двигался с места до последнего мгновения, а затем шагнул навстречу человеку в кольчуге и ткнул концом посоха, угодив ему в лицо. Уолтер был уже почти рядом, и Джон, увернувшись от неуклюжего удара огромного мужчины, развернул посох и подсек ему ноги сзади. Уолтер упал ничком, вонзив себе кинжал в плечо. Он перекатился на спину и закричал.

Мужчина в кольчуге пятился. Кровь текла из его носа, окрашивая бороду в багровый цвет.

– Что ты за священник?

Джон небрежно оперся на посох.

– Из тех, что крестят кровью. Твоей.

Мужчина развернулся и бросился бежать. Разбойник, напавший на Джона сзади, все еще был без сознания, на его виске уже наливался уродливый синяк. Джон узнал в нем человека в плаще из таверны. Он забрал его кинжал, швырнул в лес, а затем повернулся к Уолтеру. Глаза огромного мужчины были широко раскрыты.

– Прошу! Прошу! – взмолился он. – Не убивай меня.

– Не двигайся. – Джон опустился на колени и вырвал кинжал из его плеча. Уолтер взвизгнул от боли. Джон осенил его крестным знамением. – Да спасет тебя Господь от твоих злых дел. – Он сунул кинжал за пояс и зашагал прочь.

Джон оставил лес позади и вышел на луг, где паслась одинокая корова с раздутым от молока выменем. За лугом лежал Тейтвик – два десятка деревянных длинных домов, сгрудившихся вокруг колодца. Снова пошел дождь, когда он достиг окраины деревни, где стоял внушительный каменный дом со стеклянными окнами. В детстве Джона его здесь не было. Должно быть, это и было поместье.

Мужчины и женщины выходили из своих домов и смотрели на Джона, пока он шел по единственной улице деревни. В основном это были крестьяне, укрывшиеся от дождя, но был и мельник в припорошенном мукой фартуке. И мужчины, и женщины были широколицы, с красными щеками и подозрительно прищуренными глазами. Джон не узнал никого из них, как и они его.

Он дошел до колодца и свернул направо между двумя домами. Прямо перед ним возвышался господский дом Тейтвика. Это было прямоугольное двухэтажное здание с узкими окнами и толстыми каменными стенами. От деревни его отделял ров, но подъемный мост был опущен. Переходя его, Джон увидел в воде жирных карпов. Он подошел к двери и забарабанил в нее кулаком. Ответа не было. Он забарабанил снова, и ему открыл человек в кольчуге.

– Если пришел попрошайничать, – прорычал стражник, – лучше убирайся.

У него была седая борода, скрывавшая отвислые щеки. Глаза его были яркие, зеленые, как весенние листья. Джон узнал эти глаза.

– Эдвин? Я пришел повидать твоего господина.

Стражник моргнул.

– А ты кто такой будешь?

– Его брат.

***

– Я бы велел тебя высечь, – сказал Келин.

Младший брат Джона не встал из-за стола, за которым сидел, когда Джон вошел в большой зал. Более того, Келин даже не оторвался от своей бараньей ноги. Когда Джон уезжал, его брату было тринадцать лет. Теперь это был мужчина, широкий в груди, с мясистым лицом и густой русой бородой. Он отпил вина и посмотрел на Джона поверх края чаши.

– Мой брат Иэн умер более сорока лет назад.

Иэн. Так его не называли уже много лет.

– Теперь меня зовут Джон. И я не умер. Я принял крест и отправился в Святую землю. Убедись сам. – Джон протянул свиток, который дал ему епископ Байё. Брат развернул его, а затем отложил в сторону.

– Я неграмотен.

– Здесь сказано, что я был архидиаконом Храма Гроба Господня и настоятелем аббатства на горе Сион. Я уступил эти посты епископу Байё.

Келин взял бумагу.

– Турстан! – позвал он стражника. – Пусть отец Хью изучит это. Я хочу знать, что там написано. – Келин откинулся на спинку стула и устремил на Джона свои светло-голубые глаза. – И почему ты вернулся после стольких лет?

– Иерусалим пал. В руках христиан остались только Тир, Антиохия и Триполи. Неужели ты не слышал?

– Мы много чего слышим из-за моря, и большая часть – ложь. – Келин сделал еще глоток, и его глаза сузились, когда он стал разглядывать Джона внимательнее. – У тебя глаза и челюсть Иэна. Ты мог бы быть им.

– Я и есть он, Келин. Я был там, когда ты уронил отцовский любимый разделочный нож в колодец, когда ты целовал Толстушку Салли у кузницы. Я играл с тобой в рыцарей в этом самом зале.

Келин отставил чашу. Он отодвинул стул и встал перед Джоном. Он сжал его плечи сильными руками и вгляделся в глаза. Затем обнял его.

– Клянусь Богом! Это ты! – Келин отступил, и когда он заговорил снова, в его голосе прорезались резкие нотки. – Зачем ты здесь, Иэн?

– Не бойся, брат. Я пришел не оспаривать твое право на Тейтвик. Я теперь священник.

– Как и хотел отец. – Келин улыбнулся и снова обнял его. – Добро пожаловать домой, брат. Садись. Управляющий, вина! – Худой молодой человек принес еще одну бутылку и чашу. Келин налил Джону. – Мы думали, ты мертв, Иэн. Ты ушел, не сказав ни слова.

– У меня была веская причина. Наш брат, Ранульф…

– Был куском дерьма. Никто здесь не забыл, что он сделал, тот мятеж, что он выдумал, чтобы снискать расположение графа Йоркского. Он лишил дюжину семей их земель. Отца повесили из-за его лжи. Никто не винил тебя за то, что ты сделал, Иэн. Я бы и сам убил Ранульфа, будь я постарше.

– Граф Уильям не был бы так снисходителен.

– Уильям давно мертв, и у нас новый король. Я сражался рядом с ним. Генрих – хороший человек.

– Рад это слышать. – Джон отпил вина. Оно отдавало горелым деревом и грибами, но он все же сглотнул. – Рад тебя видеть, брат. Когда я уезжал, ты был еще мальчишкой.

– А ты – безбородым юнцом. – Келин вздохнул, потянувшись на стуле, чтобы размять спину, что вызвало громкий хруст. – Мы постарели, брат.

– Как матушка?

– Упокоилась вот уже как пять лет.

Джон нахмурился.

– А Эйдвин?

– Наша сестра замужем, у нее шестеро детей. – Келин хлопнул по столу. – Дьявол! Едва могу поверить, что ты здесь. Я бы удивился не меньше, если бы сам Христос посетил мой стол. Какие у тебя планы, брат? Король собирает своих сеньоров во Франции. Пойдешь со мной на войну?

– С меня хватит крови и смерти. Я хочу лишь найти место, где смогу прожить свои дни как простой священник.

– Будет тебе такое место. У братьев из Аббатства Рош есть поместье в Тейтвике с хорошо обставленным домом для управляющего их землями. Он умер несколько недель назад, и ему еще не нашли замену. Настоятель мне должен. Я поговорю с ним за тебя.

– Благодарю тебя.

Келин усмехнулся и хлопнул Джона по плечу.

– Клянусь Богом, хорошо, что ты вернулся.

– Хорошо быть дома, брат.