Текст книги "Открытие Индии"

Автор книги: Джавахарлал Неру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 54 страниц)

Некоторые из нас были обеспокоены и угнетены этими новыми обстоятельствами, ибо действие не имело смысла, если оно не было эффективным действием, всякое же эффективное действие неизбежно оказалось бы помехой военным усилиям в то время, когда Индия сама находилась под угрозой вторжения. Общий подход Ганди, повидимому, также не учитывал важных международных соображений и казался основанным на узком национализме. На протяжении трех лет войны мы сознательно придерживались политики, состоявшей в том, чтобы не создавать затруднений властям, и те действия, к которым мы прибегали, носили характер символического протеста. Этот символический протест принял гигантские масштабы в 1940—1941 годах, когда тридцать тысяч наших виднейших работников, мужчин и женщин, были брошены в тюрьмы. Но даже это добровольное обречение на заключение в тюрьму было делом отдельных, специально на это выделенных лиц и не должно , было вызывать каких бы то ни было массовых беспорядков и прямого вмешательства в деятельность правительственного аппарата. Повторить это было невозможно, а если бы мы предприняли что-то другое, это должно было носить иной характер и быть более эффективным. Могли ли эти действия не помешать ведению войны, которая приблизилась к границам Индии, и не поощрять противника?

Таковы были очевидные трудности, и мы подробно обсуждали их с Ганди, не навязывая друг другу своих принципов. Трудности были реальным фактом, и любой образ действий, так же как и бездействие, казались сопряженными с риском и опасностями. Задача заключалась в том, чтобы взвесить их и вы'брать наименьшее из зол. В результате наших споров прояснилось многое из того, что было расплывчатым и туманным, и Ганди принял .в расчет многие международные факторы, на которые мы обратили его внимание. Его последующие статьи носили уже иной характер, и сам он подчеркивал эти международные соображения и рассматривал проблемы Индии в более широком аспекте. Однако в основе его позиция осталась прежняя: он выступал против пассивного подчинения деспотической и репрессивной английской политике в Индии и горячо желал предпринять что-то, чтобы бросить вызов этой политике. Подчинение, по его словам, привело бы к тому, что дух Индии оказался бы сломленным, и какие бы формы ни приняла война, каков бы ни был ее исход, индийский народ вел бы себя холопски и достижение свободы отодвинулось бы на длительное время. Это означало бы также подчинение захватчику вместо продолжения сопротивления ему, невзирая на временное военное поражение или отступление. Это означало бы полную деморализацию нашего народа, который утратил бы всю свою силу, обретенную им за четверть века неустанной борьбы за свободу. Это означало бы, что мир забыл требование Индии об освобождении и послевоенное урегулирование определялось бы старыми империалистическими устремлениями и целями. Он страстно желал освобождения Индии, но Индия была для него чем-то большим, чем его любимая родина. Она была символом всех колониальных и эксплуатируемых народов мира, пробным камнем, на котором проверялась мировая политика. Если бы Индия осталась несвободной, то и другие колониальные страны и угнетенные народы остались бы в своем нынешнем порабощенном состоянии, и тогда оказалось бы, что война велась напрасно. Необходимо было изменить моральную основу войны. Армии, флоты и авиация действовали в своих соответствующих областях и могли добиться победы с помощью более совершенных методов насилия, но к чему привела бы эта победа? И даже в вооруженной борьбе необходима моральная опора; разве не говорил Наполеон, что на войне дух втрое важнее физической силы? Если бы сотни миллионов угнетенных и эксплуатируемых людей во всем мире знали и верили, что эта война действительно ведется ради их освобождения, это явилось бы моральным фактором огромного значения даже с узкой точки зрения чисто военных интересов; еще большее значение это имело бы, когда наступит мир. Уже самый факт, что в судьбах войны наступил кризис, требовал изменения взглядов и политики, дабы превратить миллионы подавленных, охваченных сомнением людей в горящих энтузиазмом борцов. Если бы такое чудо совершилось, вся военная мощь держав оси не смогла бы их спасти, и разгром их был бы неизбежен. Много людей в странах оси было бы подвержено влиянию этого мощного мирового подъема.

В Индии лучше всего было претворить эту угрюмую пассивность народа в дух неповиновения и сопротивления. Хотя это неповиновение на первых порах обратилось бы против деспотических приказов английских властей, оно могло быть превращено в сопротивление вторгшемуся противнику. Покорность и раболепство по отношению к одному означали бы точно такую же позицию и по отношению к другому, а это повлекло бы за собой унижение и деградацию.

Все эти доводы были нам знакомы. Мы признавали их и сами часто ими пользовались. Но трагедия заключалась в том, что политика английского правительства мешала совершиться этому чуду. Все наши попытки хотя бы временно разрешить индийскую проблему в ходе войны потерпели неудачу, а все наши требования провозгласить цели, во имя которых ведется война, были отвергнуты. Было несомненно, что любые новые попытки такого рода точно так же окончатся неудачей. Что же оставалось? Если суждено было возникнуть конфликту, сколь бы он ни был оправдан по моральным и иным соображениям, можно было не сомневаться, что он серьезно затруднит военные усилия в Индии в то самое время, когда опасность вторжения была весьма значительной. От этого факта никуда нельзя было уйти. Но, как это ни странно, именно эта опасность вызвала кризис в нашем сознании, ибо мы не могли оставаться праздными зрителями, видя, как неумело управляют нашей страной и губят ее люди, которых мы считали некомпетентными и совершенно неспособными взять на себя руководство народным сопротивлением, которого требовали обстоятельства. Вся наша сдерживаемая страсть и энергия искали какого-то выхода, какого-то проявления в действии.

Ганди старел, ему было уже за семьдесят, и долгая жизнь, заполненная непрестанной деятельностью и тяжелым трудом, как физическим, так и умственным, подорвала его силы; но он был еще достаточно энергичен и считал, что труд всей его жизни окажется напрасным, если он теперь покорится обстоятельствам и ничего не предпримет в защиту того, что было ему всего дороже. Его жажда свободы для Индии и всех других эксплуатируемых стран и народов оказалась сильнее даже его горячей приверженности принципу ненасилия. Несколько ранее он скрепя сердце неохотно дал согласие на то, чтобы Конгресс не придерживался этой политики в отношении обороны и функций государства при чрезвычайных обстоятельствах, но сам он держался в стороне от всего этого. Он понимал, что его половинчатая позиция в этом вопросе может помешать достижению соглашения с Англией и Объединенными нациями. Поэтому он пошел дальше и сам внес в Конгресс резолюцию, которая гласила, что первейшей обязанностью временного правительства свободной Индии будет мобилизация всех ее огромных ресурсов для борьбы за свободу, против агрессии и полное сотрудничество с Объединенными нациями в обороне Индии, с использованием для этого всех имеющихся в его распоряжении вооруженных и других сил. Ему нелегко было связать себя подобным обязательством, но он проглотил горькую пилюлю, настолько сильно было его желание достигнуть какого-либо соглашения, которое позволило бы Индии сопротивляться агрессору в качестве свободного государства.

Многие теоретические и иные разногласия, часто разделявшие некоторых из нас с Ганди, исчезли, но все еще оставалось одно главное затруднение: всякое действие с нашей стороны неизбежно явилось бы помехой военным усилиям. К нашему удивлению, Ганди все еще упорно верил.в возможность соглашения с английским правительством и заявлял, что он приложит все усилия, чтобы попытаться достигнуть такого соглашения. Поэтому, хотя он много говорил о необходимости действия, он никак его не определил и не говорил о том, что именно он намерен предпринять.

Пока мы предавались сомнениям и спорам, настроение народа изменилось, и угрюмая пассивность уступиламесто возбуж-дснню и надежде. События не ждали решений или резолюций Конгресса. Высказывания Ганди дали им толчок, и теперь они двигались вперед уже сами, стихийно. Было ясно, что Ганди – прав ли он был или нет – выразил господствующее настроение народа. В этом настроении был оттенок отчаяния, эмоциональный порыв, который отодвигает на второе место логику, рассуждения и хладнокровную оценку возможных последствий того или иного действия. На эти последствия мы не закрывали глаза, отдавая себе отчет в том, что независимо от успехов этих действий цена в человеческих страданиях будет высокой. Однако цена, которую приходилось уплачивать изо дня в день душевными муками, тоже была высокой, и не было никакой надежды на избавление от этих мук. Лучше было броситься в неведомые пучины деятельности, что-то предпринимать, чем быть покорной игрушкой в руках злой судьбы. Это не был подход политика, это был подход народа, пришедшего в отчаяние и ие считающегося с последствиями, и все же налицо было постоянное обращение к рассудку, попытка согласовать противоречивые эмоции, найти какую-то последовательность во врожденной непоследовательности человеческого характера. Война обещала быть затяжной, она должна была продлиться еще много лет. В ходе ее было немало катастроф, и, повидимому, предстояли новые катастрофы, но война все равно будет продолжаться, пока она не укротит и не истощит страсти, которые ее породили и которые она сама пробудила. На этот раз не будет полупобед, которые часто бывают мучительнее поражений. Война приняла нежелательный оборот не только с точки зрения развития военных операций, но в еще большей степени – с точки зрения тех основных целей, во имя которых она будто бы велась. Быть может, действия, которые мы могли предпринять, заставят обратить внимание на этот последний недостаток и направят события по новому, более обещающему пути. И даже если в настоящее время они не приносят успеха, в дальнейшем они могут послужить этой освободительной цели и тем самым содействовать оказанию в будущем могучей поддержки военным действиям.

Если гнев народа усиливался, то усиливался и гнев правительства. Для этого не требовалось никакого эмоционального или иного стимула, ибо это было его нормальное состояние духа и обычный образ действий, свойственный чужеземным властителям, оккупирующим порабощенную страну. Они, видимо, радовались этой возможности сокрушить раз и навсегда, как они думали, все силы в стране, осмеливавшиеся противиться их воле; и они соответствующим образом готовились к этому.

События развивались, но, как ни странно, Ганди, который так много говорил о необходимости действовать, чтобы отстоять честь Индии и утвердить ее право на свободу и активное участие в качестве свободного государства в борьбе против агрессии, ничего не говорил о том, какой характер должны носить эти действия. Они должны были, разумеется, быть мирными – но все же какими? Он начал делать больший упор на возможности соглашения с английским правительством, подчеркивая свое намерение вновь обратиться к нему и приложить все старания,чтобы найти выход из создавшегося положения. В своей заключительной речи на заседании Исполнительного комитета Конгресса он выразил горячее желание добиться соглашения и решимость обратиться с этой целью к вице-королю. Ни публично, ни в частных беседах во время заседаний Рабочего комитета Конгресса он не обронил даже намека на то, какого рода действия он имел в виду. Лишь однажды он сообщил в частной беседе, что в случае провала всех переговоров он призовет прибегнуть к той или иной форме несотрудничества и провести в знак протеста однодневный хартал, то есть прекратить всякую работу в стране, нечто вроде однодневной всеобщей забастовки, символизирующей общенациональный протест. Однако и это разъяснение было довольно неопределенно. Он не вдавался ни в какие детали, ибо не желал разрабатывать какие-либо дальнейшие планы до тех пор, пока не осуществит своей попытки достигнуть соглашения. Таким образом, ни он, ни Рабочий комитет Конгресса не давали каких-либо руководящих указаний, ни открытых, ни секретных, помимо того, что они призывали народ быть готовым ко всему и при любых обстоятельствах придерживаться принципа мирных и ненасильственных действий.

Хотя Ганди все еще надеялся найти какой-то выход из тупика, мало кто разделял его надежды. Общее направление событий и все то, что произошло за это время, указывало на неизбежность конфликта,-а когда создается такая ситуация, промежуточные позиции утрачивают всякий смысл и каждому приходится решать для себя, к какой стороне он примкнет. Перед конгрессистами и всеми теми, кто разделял их вгляды, вопрос о выборе не вставал. Невозможно было представить себе, чтобы в то самое время, когда могущественное правительство всей своей силой обрушивается на наш народ, пытаясь сокрушить его, кто-либо из нас оставался в роли пассивных наблюдателей борьбы, от исхода которой зависела свобода Индии. Многие, разумеется, остаются в стороне, несмотря на свои симпатии, но всякая такая попытка спасти себя от последствий своих же собственных прошлых действий была бы позорной и бесчестной для видных конгрессистов. Но и помимо этого никакого выбора у них не оставалось. Их позиция определялась всей прошлой историей Индии, мучительной болью настоящего и надеждами на будущее. Все это толкало их вперед и определяло их действия. «Нагромождение прошлого на прошлое происходит безостановочно,– говорит Бергсон в «Creative Evolution».– В действительности прошлое сохраняется само собой, автоматически. В своей совокупности оно, вероятно, следует за нами ежеминутно... В наших мыслях прошлое, несомненно, занимает лишь незначительное место, но наши желания, воля и действия определяются всем нашим прошлым, включая первоначальные склонности нашей души».

7 и 8 августа 1942 года в Бомбее Исполнительный комитет Конгресса публично обсуждал резолюцию, получившую с тех пор название резолюции «Вон из Индии». Резолюция была длинная и обстоятельная. В ней обосновывалась необходимость немедленного признания свободы Индии и прекращения английского господства в этой стране «как в интересах Индии, так и ради торжества дела Объединенных наций. Дальнейшее сохранение господства унижает и ослабляет Индию, делая ее все менее способной защищать себя и вносить свой вклад в борьбу за свободу всего мира». «Империалистическое господство, вместо того чтобы умножать мощь господствующей державы, стало для нее бременем и проклятием. Индия, классический пример колонии современного империализма, стала центром, к которому привлечено всеобщее внимание, ибо предоставление свободы Индии определит отношение к Англии и Объединенным нациям и вселит надежду и энтузиазм в сердца народов Азии и Африки». В резолюции предлагалось создать временное правительство, смешанное по своему составу и представляющее все влиятельные круги населения. Его «основной функцией будет оборона Индии и сопротивление агрессии всеми вооруженными, а также и мирными силами, находящимися в его распоряжении, вместе с союзными державами». Это правительство должно подготовить созыв учредительного собрания, которое разработает конституцию Индии, приемлемую для всех слоев населения. Конституция должна быть федеральной и предусматривать максимальную автономию для территориальных единиц, входящих в состав федерации, с предоставлением этим единицам ограниченной власти. «Свобода даст Индии возможность оказывать действенное сопротивление агрессии, опираясь на единодушную волю и силу народа».

Это освобождение Индии должно явиться символом грядущего освобождения всех остальных азиатских народов. Далее предлагалось создание всемирной федерации свободных государств, начало которому должно быть положено Объединенными нациями.

Комитет указывал, что он «не стремится ни в коей мере затруднять оборону Китая и России, чья свобода драгоценна и должна быть сохранена, или ослабить обороноспособность Объединенных наций». (В то время наибольшие опасности грозили Китаю и России.) «Но опасность усиливается как для Индии, так и для этих наций. Пассивность и подчинение чужеземной власти в настоящих условиях не только унижают Индию и ослабляют ее способность к самозащите и сопротивлению агрессии, но несовместимы с этой усиливающейся опасностью и не в интересах народов Объединенных наций».

Комитет вновь обращался к Англии и Объединенным нациям «в интересах свободы во всем мире». Но – здесь-то и обнаруживалось жало резолюции – «Комитет не имеет больше права удерживать нацию от попытки утвердить свою волю вопреки воле империалистического и авторитарного правительства, которое господствует над пей и препятствует ей действовать в своих интересах и в интересах всего человечества. Комитет поэтому постановляет: санкционировать для защиты неоспоримого права Индии на свободу и независимость начало массовой борьбы на основе принципа ненасилия под непременным руководством Ганди». Эта кампания могла начаться лишь тогда, когда Ганди .счел бы это необходимым. В заключение указывалось, что Комитет «не стремится обеспечить власть Конгрессу. Власть, когда она будет получена, будет принадлежать всему индийскому народу».

В своих заключительных речах председатель Конгресса маулапа Абул Калам Азад и Ганди дали ясно понять, что следующим их шагом будет обращение к вице-королю, как к представителю английского правительства, а также к главам важнейших государств, входящих в Объединенные нации, с призывом к почетному урегулированию, которое, признавая свободу Индии, в то же время учитывало бы интересы Объединенных наций в их борьбе против агрессивных держав оси.

Резолюция была окончательно принята поздно вечером

8 августа 1942 года. А спустя несколько часов, ранним утром

9 августа, в Бомбее и по всей стране было произведено множество арестов. Так мы очутились в Ахмаднагарской тюрьме.

Глава десятая СНОВА АХМАДНАГАРСКАЯ КРЕПОСТЬ

ЦЕПЬ СОБЫТИЙ

Ахмаднагарская крепость. 13 августа 1944 года. Прошло более двух лет с тех пор, как мы сюда прибыли. Это были два года жизни, похожей на сон, протекшей в одном месте, в общении с одними и теми же немногими людьми, в одном и том же узком окружении, в повседневном повторении одного и того же. Настанет день, когда мы, пробудившись, освободимся от этих сновидений, выйдем на широкую арену жизни и деятельности, и перед нашим взором предстанет изменившийся мир. Люди и вещи, которые мы увидим, покажутся нам незнакомыми; мы вспомним их снова, толпой нахлынут воспоминания прошлого, но люди и вещи будут иными, да и мы сами будем иными, и нам, быть может, трудно будет приспособиться к ним. Иногда мы будем спрашивать себя, не во сне ли мы и не являются ли эти новые переживания нашего повседневного бытия сновидениями, которые исчезнут при внезапном пробуждении. Что сон и что явь? Реально ли то и другое, поскольку мы переживаем и ощущаем их со всей остротой? Или, может быть, они невещественны, некие мимолетные сновидения, которые проходят, оставляя после себя туманные воспоминания?

Тюремное заключение и связанные с ним одиночество и бездействие располагают к размышлениям и вызывают желание попытаться заполнить пустоту жизни воспоминаниями прошлого, как почерпнутыми из собственной жизни, так и из многовековой истории человеческих деяний. Так, в течение истекших четырех месяцев, в ходе работы над этими записями, меня занимали летописи и опыт прошлого Индии, и из этого множества идей, пришедших мне на ум, я избрал некоторые и положил их в основу своей книги. Когда я снова просматриваю написанное мною, оно кажется мне недостаточным, бессвязным, лишенным единства, оно представляется мне смесью различных понятий, где преобладает личное, придавая субъективную окраску даже тому, что должно было бы представлять собой объективную летопись событий и анализ. Это личное вышло на первый план почти вопреки моей воле; часто я сдерживал и преодолевал это, но иногда, опустив поводья, позволял этому личному завладеть моим пером, и тогда написанное отражало в известной степени мое умонастроение.

Я писал о прошлом, чтобы попытаться таким путем освободиться от бремени прошлого. Но настоящее со всей его сложностью и иррациональностью, равно как и надвигающееся темное будущее, остается и давит не меньше, чем груз прошлого. Ищущий ум, не находя себе прибежища, по-прежнему неугомонно блуждает, беспокоя и своего обладателя и других. Невольно завидуешь тем девственным умам, которые не подвергались натиску мысли и не пострадали от разъедающего действия сомнений. Как легка жизнь для них, несмотря на испытываемые ими иногда удары и огорчения!

События следуют одно за другим. Непрерывный поток их бесконечен. Стараясь понять данное событие, мы изолируем и рассматриваем его само по себе, как если бы оно было началом и концом, результатом какой-то причины, непосредственно предшествовавшей ему. Но оно не имеет начала и является лишь звеном в бесконечной цепи других событий, оно вызвано всем тем, что ему предшествовало, и было результатом стремлений, побуждений и желаний бессчетного множества людей. Эти стремления, побуждения и желания, совпадающие или сталкивающиеся друг с другом и приводящие в итоге к чему-то отличному от того, на что рассчитывал каждый человек в отдельности, сами в значительной степени обусловливаются предшествующими событиями и переживаниями, причем новое событие, в свою очередь, становится фактором, обусловливающим события будущего. Выдающийся человек, лидер, оказывающий влияние на массу, несомненно, играет важную роль в этом процессе; но он сам является продуктом событий и сил прошлого, и его влияние обусловлено ими.

ДВЕ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ: ИНДИЙСКАЯ И АНГЛИЙСКАЯ

События, происшедшие в Индии в августе 1942 года, не были неожиданными. Они представляли собой кульминационный пункт всех предшествовавших событий. Об этом много было написано в порядке нападок, критики и самозащиты; немало сделано разъяснений. И все-таки большая часть из того, что написано по этому поводу, бьет мимо цели, ибо в них авторы пытаются применить чисто политические соображения к тому, что глубже по значению, чем политика. Основой всего было глубокое убеждение, что терпеть иностранное автократичное господство и жить под его гнетом больше невозможно. Все остальные вопросы, будь то вопрос о том, можно ли при сохранении этого господства произвести улучшения или достичь прогресса в некоторых областях, или вопрос о том, не приведет ли открытый вызов властям к еще более пагубным последствиям, стали вопросами второстепенными. Осталось только одно непреоборимое стремление освободиться от иностранного господства, заплатив любую цену за освобождение, оставалось только убеждение, что этого терпеть нельзя, что бы ни случилось.

Это настроение не было новым, оно существовало уже много лет. Но раньше оно сдерживалось многими способами и не шло в ногу с событиями. Война сама по себе играла роль как сдерживающего, так и стимулирующего фактора. Она открыла нам глаза на важнейшие события и революционные перемены, иа возможность осуществления наших надежд в ближайшем будущем; и она же затормозила осуществление многого из того, что мы могли бы сделать, побуждаемые стремлением помочь и, безусловно, никоим образом не помешать борьбе против держав оси.

Но в ходе войны становилось все яснее, что западные демократии борются не за изменение, а за увековечение старого порядка. До войны они умиротворяли фашизм не только потому, что они боялись его последствий, но и по причине известных идеологических симпатий к нему и ввиду крайней неприязни к некоторым из вероятных альтернатив ему. Нацизм и фашизм не были внезапным явлением или случайностью в истории. Они были естественным следствием прошлых событий, великодержавной политики и расовой дискриминации, национальной борьбы, растущей концентрации власти, технического прогресса, не находившего себе выхода в рамках существующего общества, внутреннего конфликта между демократическим идеалом и противоречащим ему социальным строем. Политическая демократия в Западной Европе и Северной Америке, открывая пути к преуспеянию как нации в целом, так и каждой личности в отдельности, высвободила новые силы и идеи, которые имели своей целью достижение экономического равенства. Конфликт был внутренне обусловлен; должно было последовать либо расширение этой политической демократии, либо покушение на нее с целью ограничить ее и покончить с ней. Демократия расширилась как по своему содержанию, так и по распространению, несмотря на противодействие, которое она постоянно встречала, и стала общепринятым идеалом политической организации. Но наступило время, когда дальнейшее расширение ее стало угрожать основам социального строя, и тогда защитники этого строя стали шумливыми и активизировались. Они организовались для того, чтобы оказать сопротивление дальнейшим изменениям. В тех странах, где в силу сложившихся обстоятельств кризис развился быстрее, демократия была открыто и преднамеренно подавлена и на сцене появились фашизм и нацизм. В демократических странах Западной Европы и Северной Америки происходили те же самые процессы, хотя многие другие факторы задерживали наступление кризиса, и возможно, что более старые традиции мирного и демократического правления также содействовали этому. Некоторые из этих демократических стран владели колониями, где вообще отсутствовала какая-либо демократия и где господствовала та самая форма авторитарного режима, которая сближается с фашизмом. Здесь так же, как и в фашистских странах, правящий класс в целях подавления стремления к свободе заключил союз с реакционными и оппортунистическими группами и осколками феодального режима. II здесь также они начали утверждать, что демократия, хотя она и хороша как некий идеал и желательна в метрополиях, не подходит для особых условий, существующих в их колониальных владениях. Таким образом, естественно, что эти западные демократии чувствовали некоторого рода идеологическое родство с фашизмом, хотя им и не нравились многие из его наиболее зверских и грубых проявлений.

Ведя в целях самообороны вынужденную борьбу, они надеялись на восстановление той самой системы, которая потерпела столь ужасный крах. На войну смотрели как на оборонительную, изображали ее как таковую, и, в известном смысле, это так и было. Но война имела и другой аспект, аспект моральный, который выходил за рамки военных целей и активно выступал против фашистской идеологии. Ибо эта война, как говорилось, велась за души народов всего мира. Она несла в себе семена перемен не только для фашистских стран, но pi для Объединенных наций. Этот моральный аспект войны затемнялся мощной пропагандой, прршем ударение делалось на обороне и увековечении прошлого, а не на создании нового будущего. На Западе было немало людей, которые горячо верили в этот моральный аспект войны и желали созданрш нового мира, который дал бы некоторые гарантрш от полного краха человеческого общества, выразившегося в самом факте мировой войны. Огромные массы людей повсюду, особенно среди тех, кто сражался и отдавал жизнь на поле боя, надеялргсь, хотя и смутно, но твердо, на эти перемены. Былр1 также сотни миллрюнов обездоленных людей, подвергаемых эксплуатации и расовой дрт-скриминации в Европе и Америке и в особенности в Азии и Африке, которые не могли отделриъ войну от сохранр1вшихся у них воспоминаний о прошлом и о своих бедствиях в настоящем и которые страстно надеялись, даже в тех случаях, когда не было оснований для надежды, что война как-нибудь облегчит давившее их бремя.

Но взоры лидеров Объединенных наций были обращены в другую сторону; их взоры были обращены назад – в прошлое, а не вперед – в будущее. Иногда они красноречиво говорили о будущем, чтобы умиротворить свой народ, но политика их имела мало общего с этими красивыми фразами. Для Уинстона Черчилля это была война реставрации и ничего больше, это было сохранение с небольшими изменениями как социального строя Англии, так и политической структуры ее империи. Президент Рузвельт выступал более многообещающе, но его политика существенно не отличалась от общей политики. И тем не менее многие люди во всем мире с надеждой обращали к нему свои взоры, как к человеку, обладавшему большой проницательностью и глубокой государственной мудростью.

Таким образом, будущее Индии, как и остальных стран мира, поскольку это зависело от английских правящих классов, должно было соответствовать прошлому, а настоящее должно было обязательно походить иа него. Семена этого будущего высевались в настоящем. Предложения Криппса, несмотря на то, что они казались шагом вперед, создавали для нас новые и опасные проблемы, которые грозили стать непреодолимыми барьерами на пути к свободе. В известной степени это уже имело место. Всепроникающая автократия и авторитарный режим, установленный английским правительством в Индии, а также широкое подавление элементарных гражданских прав и свобод были доведены до крайних пределов во время войны и под ее прикрытием. Никто из нынешнего поколения не переживал еще ничего подобного. Стеснения, которым мы подвергались, постоянно напоминали нам о нашем порабощении и продолжающемся унижении. В то же время они предвещали будущее, давали возможность предвидеть контуры этого будущего, ибо будущее должно было сложиться на основе этого настоящего. Ничего не могло быть хуже, чем примириться с этой деградацией.

Как велико было число тех представителей многомиллионного населения Индии, которые придерживались подобного же образа мыслей? Ответить на этот вопрос невозможно. Ибо сознание большей части этих многих миллионов людей притупилось под воздействием нищеты и страданий. С другой стороны, существовали люди, испорченные властью, привилегиями или корыстными' интересами, и люди, внимание которых было отвлечено особыми претензиями. Однако описанные выше настроения были широко распространены, отличаясь друг от друга своей остротой и иногда переплетаясь с настроениями иного рода. По своей силе эти настроения колебались между страстностью религиозного чувства, готовностью идти на все, что неизбежно побуждало людей к действиям, и неопределенным сочувствием наблюдателя, который держится на безопасном расстоянии. Некоторые люди со склонностью к трагизму задыхались от недостатка воздуха в окружавшей их гнетущей атмосфере; другим, живущим жизнью обывателя, было легче приспособиться к ненавистным им условиям.