Текст книги "Открытие Индии"

Автор книги: Джавахарлал Неру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 54 страниц)

В Бенгалии отчетливее, чем где бы то ни было, можно проследить первые результаты английского господства и западного влияния. Прежняя аграрная система была совершенно подорвана, и старые феодальные классы были почти уничтожены. На смену им пришли новые землевладельцы, чьи органические и традиционные связи с землей были значительно слабее; у них было мало добродетелей и большинство недостатков старых феодальных помещиков. Крестьянство страдало от голодай разнообразных форм грабежа и было доведено до крайней нищеты. Класс ремесленников был почти уничтожен.На этом шатком и расколотом фундаменте выросли новые группы и классы – результат английского владычества,– связанные с англичанами многочисленными узами. Это были купцы, которые фактически являлись посредниками английской торговли и промышленности и наживались на остатках, ненужных этой промышленности. Это были также мелкие государственные чиновники и интеллигенция, получившие английское образование; как те, так и другие ожидали содействия прогрессу от английских властей и находились в той или иной степени под влиянием западных идей. Среди них нарастал дух протеста против окостеневших обычаев и социального строя индусского общества. Они искали вдохновения в английском либерализме и английских институтах.

Такова была перемена, происшедшая в высших слоях индусского населения Бенгалии. Основная масса этого населения не была затронута непосредственно, и даже индусские лидеры, вероятно, редко вспоминали о массах. Мусульмане, за исключением нескольких лиц, вообще не были затронуты этим влиянием и сознательно держались в стороне от нового просвещения. Они еще раньше отстали в экономическом отношении, а впоследствии это еще усилилось. 19 век дал плеяду блестящих индусских деятелей в Бенгалии, однако в это время вряд ли существовал хоть один сколько-нибудь выдающийся мусульманский лидер в Бенгалии. Что касается народных масс, то едва ли между индусами и мусульманами имелась какая-либо существенная разница; их нельзя было отличить друг от друга по обычаям, образу жизни, языку, для них были характерны общая нищета и общие несчастья. Нигде в Индии религиозные и иные различия между индусами и мусульманами всех классов не были так мало заметны, как в Бенгалии. Вероятно, 98 процентов мусульман, обычно из самых низших слоев общества, в прошлом исповедовали индуизм. По численности мусульмане, вероятно, несколько превосходили индусов. (В настоящее время в Бенгалии существует следующее соотношение: 53 процента мусульман, 46 процентов индусов, 1 процент прочих.)

Все эти первые последствия знакомства с англичанами и различные экономические, социальные, интеллектуальные и политические движения, которые оно вызвало в Бенгалии, проявлялись и в других областях Индии, но в меньшей степени. Распад старого феодального строя и экономики проходил там с меньшей полнотой и более постепенно. Этот строй энергично сопротивлялся и сохранился до некоторой степени даже после крушения. Мусульмане в Верхней Индии в культурном и экономическом отношении значительно превосходили своих единоверцев в Бенгалии, но даже они сторонились западного образования. Индусы легче приспособились к этому образованию, и западные идеи оказали на них большее влияние. На низших правительственных должностях и среди людей умственного труда было гораздо больше индусов, чем мусульман. Только в Пенджабе это различие было менее заметно.

Восстание 1857—1858 годов вспыхнуло и было подавлено, но Бенгалия почти не была затронута им. На протяжении 19 столетия новый, получивший английское образование класс (главным образом из индусов) с восхищением взирал на Англию и рассчитывал на прогресс с ее помощью и при ее сотрудничестве. Это был период культурного возрождения и значительного развития бенгальского языка, а лидеры Бенгалии выдвинулись как руководители политической жизни Индии.

Некоторое представление об этой вере в Англию, которая владела в тот период умами бенгальцев, а также о протесте против древнего социального кодекса можно получить из волнующего послания Рабиндраната Тагора, написанного им в день своего восьмидесятилетия (май 1941 года), за несколько месяцев до смерти. «Когда я обращаю свой взор,– говорит он,– на длинную вереницу лежащих позади годов и передо мною в четкой перспективе возникает история моего развития с юных лет, меня поражает та перемена, которая произошла как в моем собственном сознании, так и в психологии моих соотечественников,– перемена, в которой кроется причина глубокой трагедии.

Наш непосредственный контакт с широким миром был связан с современной историей английского народа, с которым нам пришлось познакомиться в те далекие дни. Главным образом с помощью его великой литературы сложились наши представления об этих пришельцах, высадившихся на наших индийских берегах. В те дни преподносимые нам знания не отличались ни обилием, ни разнообразием, и дух научного исследования почти не проявлялся. Итак, вследствие крайней ограниченности своего кругозора просвещенные люди того периода обращались к английскому языку и литературе. Их дни и ночи были заполнены величавой декламацией Берка, длиннейшими изречениями Маколея, спорами по поводу драм Шекспира и поэзии

Байрона или главным образом по поводу великодушного либерализма английской политики 19 столетия.

В то время, несмотря на наши робкие попытки добиться национальной независимости, в душе мы не утеряли веры в великодушие английского народа. Эта вера прочно укрепилась в сознании наших вождей и давала им основание надеяться, что победитель по собственному благоволению укажет побежденному дорогу к свободе. Эта вера основывалась на том, что Англия в тот период давала убежище всем, кто вынужден был бежать от преследований у себя на родине. Политические мученики, пострадавшие за честь своего народа, получали у англичан самый радушный прием. Меня поразило это доказательство либеральной гуманности в характере англичан, и это заставило меня вознести их на пьедестал моего величайшего уважения. Это великодушие, являющееся их национальной чертой, еще не было вытеснено высокомерием империалистов. Примерно в это же время, юношей, я побывал в Англии и имел возможность слушать выступления Джона Брайта в парламенте и за его стенами. Широкий радикальный либерализм этих речей, сметающий все узкие национальные преграды, оставил в моей памяти такой глубокий отпечаток, что какая-то частица его сохранилась и поныне, даже в эти дни жестоких разочарований.

Разумеется, это чувство жалкой зависимости от великодушия наших правителей не могло служить поводом для гордости. Наиболее знаменательной, однако, была та искренность, с которой мы признавали человеческое величие, даже когда оно проявлялось у чужеземца. Самые лучшие и благороднейшие дары человечества не могут быть монополией какого-либо одного народа или отдельной страны; их масштабы не могут быть ограничены, и их нельзя уподоблять сокровищу скупца, зарытому в землю. Вот почему английская литература, питавшая наши мысли в прошлом, даже теперь находит глубокий отклик в тайниках нашей души».

Далее Тагор переходит к индийскому идеалу праведного поведения, предписываемому народными традициями. «Эти освященные временем социальные обычаи, по существу ограниченные, возникли и сохранились на небольшой географической территории, на той полосе земли, которая именуется Брахмаварта и окружена с обеих сторон реками Сарасвати и Дрисадвати. Вот каким образом фарисейский формализм постепенно завладел свободной мыслью и идея «праведного поведения», которую Ману нашел укоренившейся в Брахмаварте, с неизбежностью выродилась в социальную тиранию.

В дни моей ранней юности культурные и образованные слои бенгальцев, вскормленные английскими идеями, были преисполнены чувством протеста против этих окостеневших обычаев общества... Вместо этого застывшего кодекса поведения мы восприняли идеал «цивилизации» в английском понимании этого слова.

В моей семье эта смена идей приветствовалась, хотя бы только вследствие их рациональности и моральной силы, и их влияние ощущалось во всех сферах нашей жизни. Выросший в этой атмосфере, которая к тому же окрашивалась нашим интуитивным влечением к литературе, я, естественно, вознес англичан на трон в своей душе. Так протекали первые этапы моей жизни. Затем наши пути разошлись, и это сопровождалось болезненным чувством разочарования, когда я все больше начинал понимать, с какой легкостью те, кто усвоил высочайшие истины цивилизации, безнаказанно отвергали их, как только это касалось их своекорыстных национальных интересов».

ВЕЛИКОЕ ВОССТАНИЕ 1857 ГОДА. РАСИЗМ

После почти ста лет английского владычества Бенгалия приспособилась к нему; крестьянство было разорено голодом и сгибалось под новыми экономическими тяготами, новая интеллигенция обратила свои взоры на Запад, надеясь, что прогресс придет через английский либерализм. Это же, в той или иной степени, происходило в Южной и Западной Индии, в Мадрасе и Бомбее. Но в Верхних провинциях⁸⁸ не было такого подчинения или приспособления, и дух протеста нарастал, особенно среди феодальных вождей и их сторонников. Даже среди масс были широко распространены недовольство и сильные антибританские настроения. Высшие классы остро переживали оскорбительное и высокомерное поведение чужеземцев, а народ в целом страдал от алчности и невежества чиновников Ост-Индской компании, пренебрегавших его освященными временем обычаями и не обращавших внимания на то, что думало население страны. Неограниченная власть над огромным числом людей вскружила чиновникам головы, и они не желали знать ни ограничений, ни помех. Даже введенная ими новая система судопроизводства превратилась в орудие террора в силу своей сложности и незнакомства судей как с языком, так и с обычаями страны.

Еще в 1817 году сэр Томас Манро, обращаясь к генерал-губернатору лорду Гастингсу и подчеркнув преимущества английского господства, заявил: «Но эти преимущества куплены дорогой ценой. В жертву им принесены независимость, национальное достоинство и все, что делает народ уважаемым... Поэтому результатом завоевания Индии британским оружием явится вместо возвышения унижение достоинства целого народа. Возможно, нет других примеров завоевания, при котором туземцы были бы в столь полной мере устранены от всякого участия в управлении своей страной, как в Британской Индии».

Манро в то время убеждал использовать индийцев в администрации. Год спустя он снова писал: «Чужеземные завоеватели применяли к туземцам насилие и зачастую большую жестокость, но никто еще не обращался с ними с таким презрением, как мы; никто не заклеймил целый народ как недостойный доверия, неспособный к честным поступкам и пригодный для использования только там, где мы не можем обойтись без него. Унижение национального достоинства народа, попавшего под пашу власть, является не только неблагородным, но и неполитичным»⁸⁹.

Английское владычество распространилось на Пенджаб к 1850 году, после двух войн с сикхами. Махараджа Ранджит Сингх, который правил и расширил княжество сикхов в Пенджабе, умер в 1839 году. В 1856 году Ауд был аннексирован. Ауд фактически находился под английским господством в течение полувека, так как это было вассальное княжество, номинальный правитель которого был беспомощным и дегенеративным, а британский резидент – всемогущим. Ауд познал всю глубину нищеты и являл собой пример всех зол субсидиарной системы.

В мае 1857 года индийская армия в Мируте взбунтовалась. Это восстание было тайно и хорошо организовано, но преждевременный взрыв несколько нарушил планы его вождей. Это был не просто военный бунт: мятеж быстро распространился и принял характер народного восстания и войны за независимость Индии. Как народное восстание масс он ограничился пределами Дели, Соединенных провинций (как их сейчас называют) и некоторыми областями Центральной Индии и Бихара. По существу, это был феодальный мятеж, возглавляемый феодальными вождями и их сторонниками и поддерживаемый широкими античужеземными настроениями. Они, неизбежно, обратили свои взоры к обломку династии Моголов, все еще восседавшему во дворце в Дели, но слабому, старому и бессильному. Как индусы, так и мусульмане принимали в полной мере участие в восстании.

Это восстание поставило английские власти в отчаянное положение и было подавлено в конце концов с помощью индийцев. Оно выявило все врожденные слабости старого порядка, который делал последнее отчаянное усилие, чтобы сбросить чужеземное владычество. Феодальные вожди пользовались сочувствием масс в обширных районах, но они были неспособными, неорганизованными и не имели ни положительной программы, ни общности интересов. Они уже сыграли свою роль в истории, и для них не было места в будущем. Многие из них, несмотря на свое сочувствие, считали, что храбрость заключается в осторожности, и держались поодаль, выжидая, на чьей стороне окажется победа. Многие сыграли роль квислин-гов. Индийские князья в целом держались в стороне или помогали англичанам, боясь рисковать тем, что они приобрели или сумели сохранить. Едва ли у вождей имелось какое-либо национальное чувство, их объединяющее, а одни лишь античужеземные настроения в соединении с желанием сохранить свои феодальные привилегии служили ему плохой заменой.

Англичане получили поддержку гурков, а также сикхов, что еще удивительнее, ибо сикхи являлись их врагами и были побеждены ими за несколько лет до этого. Несомненно, к чести англичан следует отнести то, что они сумели склонить на свою сторону сикхов; следует ли это отнести к чести или позору сикхов тех времен – зависит от личной точки зрения. Ясно, однако, что в тот период отсутствовало национальное чувство, которое смогло бы сплотить народ Индии. Национальное сознание современного типа еще не пришло; Индии суждено было пережить еще много горя и испытаний, прежде чем она усвоила тот урок, который должен принести ей истинную свободу. Борьба за обреченное дело, зафеодальный порядок не принесет свободы.

Восстание выдвинуло нескольких превосходных партизанских вождей. Одним из них был Фируз-шах, родственник Бахадур-шаха из Дели, но самым блестящим из всех был Тантия Топи, который в течение многих месяцев причинял беспокойство англичанам, даже тогда, когда ему угрожало поражение. В конце концов, когда он, перейдя реку Нарбада, очутился в землях маратхов, рассчитывая получить помощь и радушный прием у собственного народа, он не встретил сочувствия и был предан. Одно имя выделяется из числа других и все еще почитается в памяти народа– это имя Лякшми Бай, рани Джанси, двадцатилетней девушки, которая пала на поле боя. «Лучшей и храбрейшей» из повстанческих вождей назвал ее английский генерал, который сражался против нее,

Памятники англичанам, погибшим в восстании, воздвигнуты в Канпуре и других местах. Но памятника погибшим индийцам нет. Восставшие индийцы иногда позволяли себе жестокие и варварские действия; они были не организованы, угнетены и часто раздражены сообщениями об эксцессах англичан. Но имеется также и другая картина этих событий, которая запечатлелась в памяти Индии, а в городах и селах моей родной провинции память о ней особенно хранится. Хотелось бы позабыть все это, ибо это страшная и отталкивающая картина, показывающая человека в самые худшие минуты, страшная даже в сравнении с новым мерилом варварства, установленным нацизмом и современной войной. Но эта картина может быть забыта или может вспоминаться с беспристрастной объективностью только тогда, когда она действительно отойдет в прошлое и ничто не будет связывать ее с настоящим. До тех пор, пока существуют связующие звенья и воспоминания и жргвы и действуют те чувства, которые проявились в этих событиях, эти воспоминания также будут жить и влиять на наш народ. Попытки изгладить из памяти эту картину не уничтожают ее, а делают еще отчетливей. Ее впечатление можно ослабить лишь при правильном подходе к ней.

Много страниц истории, лживых п извращающих положение, написано об этом восстании и его подавлении. То, что думают о нем индийцы, редко проникает в печать. Саваркар написал «The History of the war of Indian Independence» около тридцати лет тому назад, но его книга была сейчас же запрещена и находится под запретом и поныне. Отдельные искренние и честные английские историки время от времени приподнимали завесу, давая некоторое представление о расистском психозе и мании линчевания, которые были распространены в огромных масштабах. Отчеты, приведенные в «History of the Mutiny» Кэя и Молсона и в книге Томпсона и Гаррета «Rise and Fulfilment of British Rule in India», заставляют содрогаться от ужаса. «Каждого индийца, который на деле не сражался за англичан, называли «убийцей женщин и детей...» Была открыто провозглашена массовая резня жителей Дели, большое число которых, как было известно, желали нам успеха». Вспоминали времена Тимура и Надир-шаха,но их подвиги затмевались размахом и длительностью этого нового террора. Грабеж был официально разрешен на неделю, но фактически он продолжался месяц и сопровождался массовой резней.

В моем родном городе и округе Аллахабад и в его окрестностях генерал Нил вершил свой «кровавый суд». «Военные и штатские в равной мере вершили кровавый суд или убивали туземцев без всякого судебного разбирательства, независимо от пола и возраста. В архивах нашего английского парламента, в документах, направленных в Англию генерал-губернатором и его советом, зафиксировано, что «старики, женщины и дети приносятся в жертву, равно как и те, кто виновен в участии в восстании». Их не вешали с соблюдением церемоний, а попросту сжигали живыми в деревнях; возможно, кое-где их «иногда расстреливали». «Группы добровольных вешателей отправлялись в районы, и при этом не было недостатка в палачах-любителях. Один джентльмен хвастался количеством людей, которых он прикончил «совершенно мастерски», используя в качестве виселиц деревья манго, а слонов вместо подставок, причем жертвы этого дикого правосудия подвешивались, как бы ради развлечения, в форме восьмерки». И то же было в Канпуре, Лакнау и повсюду.

Статуя генерала Нила, воздвигнутая, несомненно, за счет Индии, его благодарными соотечественниками, попрежнему смотрит на нас свысока – истинная эмблема английского владычества, каким оно было и продолжает оставаться. Статуя Никольсона с обнаженной шпагой все еще угрожает старому Дели.

Ужасно быть вынужденным возвращаться к этому прошлому, но чувства, приведшие к этим событиям, не исчезли с ними. Они остались до сих пор, и в минуты кризиса или при потере самообладания они снова проявляются. Мир знает об Амритсаре и Джалианвала Баге, но он не знает многого из того, что произошло со времен мятежа, многого, что имело место даже в последние годы и в наши дни, что отравило горечью современное поколение. Империализм и господство одного народа над другим – плохи, и плох также расизм. Но империализм плюс расизм могут привести только к ужасу и в конце концов к деградации всех, кто связан с ними. Будущим историкам Англии придется решать, в какой мере падение Англии с высоты ее величия было вызвано присущими ей империализмом и расизмом, которые внесли разложение в ее общественную жизнь и заставили позабыть уроки собственной истории и литературы.

С тех пор как Гитлер возник из неизвестности и стал фюрером Германии, мы слышали многое о расизме и нацистской теории господствующей расы. Эта доктрина осуждалась и осуждается теперь руководителями Объединенных наций. Биологи учат нас, что в основе расовой теории лежит миф и что расы господ не существует. Но мы в Индии узнали расизм во всех его формах с самого начала английского владычества. Вся идеология этого владычества была идеологией «народа господ» и господствующей расы, и структура правительства была основана на ней; идея господствующей расы заложена в империализме. Эта мысль не была завуалирована; она была провозглашена властителями в недвусмысленных выражениях. Но еще убедительнее слов были те дела, которые их сопровождали, и поколение за поколением, год за годом Индия в целом и каждый отдельный индиец подвергались оскорблениям и унижению, а также презрению. Нам говорили, что англичане – раса владык, сам бог даровал им право управлять нами и держать нас в подчинении^ если мы протестовали, то нам напоминали о «тигрином нраве расы владык». Как индийцу, мне стыдно писать обо всем этом, ибо подобные воспоминания причиняют боль и еще большую боль причиняет то, что мы так долго мирились с этим унижением. Я скорее предпочел бы любое сопротивление, каковы бы ни были его последствия, лишь бы наш народ не примирялся с таким обращением. И все же лучше, чтобы и индийцы и англичане знали об этом, так как это является психологической основой связи Англии с Индией, а с психологией следует считаться, и воспоминания о расизме живут долго.

Одно довольно характерное высказывание поможет нам осознать, что чувствовало и как действовало большинство англичан в Индии. В период волнения, вызванного законопроектом Ильберта в 1883 году, Сетон Керр, бывший секретарем по иностранным делам при правительстве Индии, заявил, что этот законопроект оскорблял «взлелеянное убеждение, разделяемое каждым англичанином в Индии, от высшего до низшего, помощником плантатора в его скромном домике и издателем в ярко освещенной столице президентства – от них и до главного начальника, правящего важной провинцией, и до вице-короля на его троне,– убеждение каждого человека в том, что он принадлежит к расе, которой самим богом предназначено править и покорять»⁹⁰.

ТАКТИЧЕСКИЕ ПРИЕМЫ АНГЛИЙСКОГО ВЛАДЫЧЕСТВА.

ПОЛИТИКА РАВНОВЕСИЯ И ПРОТИВОВЕСОВ

Восстание 1857—1858 годов было по существу феодальным мятежом, хотя в нем и имелись некоторые национальные элементы. В то же время англичанам удалось подавить его именно благодаря тому, что князья и другие феодальные вожди не поддержали мятеж и даже оказали им помощь. Те, кто присоединились к восстанию, были, как правило, лишены английскими властями наследства, могущества и привилегий или опасались, что им уготована подобная же участь. Английские политики после некоторого колебания приняли решение в пользу постепенного устранения князей и установления прямого английского владычества. Восстание вызвало изменение этой политики в пользу не только князей, но и талукдаров или крупных помещиков. Решили, что легче управлять массами через этих феодальных или полуфеодальных вождей. Эти талукдары Ауд а были в прошлом откупщиками налогов у Моголов, но вследствие слабости центральной власти начали действовать как феодальные помещики. Почти все они присоединились к восстанию, хотя некоторые позаботились сохранить путь к спасению открытым. Несмотря на их мятеж, английская власть предложила восстановить их (за немногими исключениями) и утвердить их в поместьях на условиях «лояльности и хорошей службы». Таким образом, эти талукдары, которые с гордостью именуют себя «баронами Ауда», стали одним из столпов английского владычества.

Хотя восстание непосредственно затронуло только некоторые части страны, оно потрясло всю Индию и особенно английскую систему управления. Правительство приступило к реорганизации всей своей системы; британская корона (то есть парламент) приняла страну от Ост-Индской компании; индийская армия, которая положила начало восстанию своим мятежом, была реорганизована. Тактические приемы английского управления, которые уже давно применялись, теперь были еще уточнены, подтверждены и положены в основу дальнейших действий. По существу, это были: создание и защита материально заинтересованных групп, связанных с английским владычеством; политика уравновешивания и противопоставления различных элементов и поощрение раскольнических тенденций и разногласий среди них.

Князья и крупные помещики были основными материально заинтересованными группами, созданными и поощряемыми таким образом; но теперь выросло значение нового класса, еще больше связанного с английским владычеством. Он состоял из чиновников, обычно занимавших низшие должности. Использования индийцев ранее избегали, за исключением тех случаев, когда без этого нельзя было обойтись и Манро настаивал на их использовании. Опыт теперь наглядно показал, что принятые на службу индийцы настолько зависели от английской системы управления и английского владычества, что на них можно было положиться и рассматривать их как агентов этого владычества. В период до мятежа большинство индийских низших служащих были бенгальцы. Их посылали также в Верхние провинции, туда, где английской администрации требовались мелкие чиновники и тому подобные лица для ее гражданских или военных учреждений. Таким образом выросли настоящие колонии бенгальцев в административных или военных центрах Соединенных провинций, в Дели и даже в Пенджабе. Эти бенгальцы следовали за английскими армиями и проявили себя преданными служащими. В сознании повстанцев они ассоциировались с английской властью. К ним относились с сильной неприязнью и награждали нелестными кличками.

Таким образом начался процесс индианизации административной машины в ее подчиненных звеньях, но вся истинная власть и инициатива были сосредоточены в руках английского персонала. По мере того как распространялось английское образование, бенгальцы утеряли фактическую монополию на службу в администрации, и как в судебный, так и в исполнительный аппарат пришли другие индийцы. Такая индианизация стала самым эффективным методом укрепления английского владычества. Возникла гражданская армия, и повсюду появились гарнизоны, а это было даже важнее, чем оккупационная армия. Среди этой гражданской армии имелись способные патриотичные и националистически настроенные люди, но, подобно солдату, который как личность также может быть патриотичным, они были связаны армейским уставом и дисциплиной, а расплата за неподчинение, дезертирство и мятеж была тяжела. Не только создание этой гражданской армии, но и надежда и перспектива попасть в нее влияли на огромное, все возраставшее число других индийцев и деморализовали их. Служба в этой армии давала известный престиж, обеспечение и пенсию по окончании срока службы, а в случае проявления достаточного раболепия к начальству другие недостатки не имели значения. Эти гражданские служащие были посредниками между английскими властями и народом, и если перед своими начальниками им приходилось быть подобострастными, то они могли проявлять высокомерие и требовать повиновения как от своих собственных подчиненных, так и от широких слоев населения.

Отсутствие других областей работы, других возможностей заработать на пропитание придавало особое значение правительственной службе. Редко кому удавалось стать адвокатом или врачом, но даже тогда это не означало еще успеха. Промышленности почти не существовало. Торговля была в основном в руках определенных наследственных групп, которые проявляли особые способности к ней и помогали друг другу. Новое образование не давало подготовки к торговле или промышленности; его главной целью была подготовка к правительственной службе. Образование было настолько ограниченным, что предоставляло мало возможностей для получения специальности; других общественных учреждений почти не существовало. Итак, оставалась правительственная служба, и по мере того, как из колледжей выливался поток окончивших, даже растущий государственный аппарат не мог поглотить их всех, и возникла жестокая конкуренция. Безработные выпускники колледжей и другие образовали резерв, из которого правительство всегда могло выбирать; они были потенциальной угрозой для обеспеченности даже тех, кто работал. Таким .разом, английское правительство в Индии стало не только самым крупным, но фактически единственным крупным предпринимателем (включая железные дороги). Возникла громадная бюрократическая машина, строго руководимая и управляемая сверху. Эти огромные возможности предоставления мест использовались в целях укрепления английской власти над страной, для подавления несогласных и недовольных элементов и для поощрения соперничества и разногласий среди различных групп, жадно стремящихся поступить на правительственную службу. Это вело к деморализации и конфликту, и правительство могло натравливать одну группу ка другую.

Политика равновесия и противопоставления умышленно насаждалась и в индийской армии. Различные группы распределялись таким образом, чтобы помешать росту среди них чувства национального единства, и поощрялась верность своему племени и своей религии и свойственным им кличам и значкам. Прилагались все усилия для того, чтобы изолировать армию ст народа, и даже обыкновенные газеты не допускались в индийские войска. Все командные должности сохранялись в руках англичан, и ни один индиец не мог получить королевского патента на офицерский чин. Неопытный английский младший офицер командовал старейшим и опытнейшим индийским офицером, не имеющим патента, или теми, кто имел так называемые вице-королевские патенты на офицерский чин. Ни один индиец не мог служить в штабе, разве лишь на должности мелкого клерка в бухгалтерии. В виде дополнительной предосторожности более эффективные виды вооружения не выдавались индийским частям; они сохранялись для английских войск в Индии. Во всех важнейших центрах Индии эти английские войска всегда держали наряду с индийскими полками; они служили в качестве «войск внутренней охраны» для подавления беспорядков и устрашения народа. В то время как эта внутренняя армия, в которой преобладал английский личный состав, служила в Индии в качестве оккупационной армии, большая часть индийских войск составляла часть действующей армии, предназначенной для службы за границей. Индийские войска комплектовались только из особых каст, главным образом в Северной Индии, которые назывались воинскими кастами.

Снова мы замечаем в Индии все то же внутренне присущее английскому господству противоречие. Осуществив политическое объединение страны и освободив таким образом новые динамические силы, которые не только думали о единой Индии, но и стремились к ее освобождению, английское правительство попыталось расколоть то самое единство, которое оно помогло создать. Тогда этот раскол не мыслился в политическом отношении как расчленение Индии; его целью было ослабить националистические элементы, с тем чтобы английские власти могли господствовать над всей страной. Но это была, тем не менее, попытка внести раскол путем придания индийским княжествам большего значения, чем то, которым они когда-либо пользовались, путем поощрения реакционных элементов в расчете на их поддержку, путем поощрения разногласий и натравливания одной группы на другую, путем поддержки раскольнических тенденций, используя религиозные или провинциальные различия, и путем создания классов квислингов, которые боялись перемены, могущей поглотить их. С точки зрения иностранной империалистической державы такая политика была естественной и понятной, и удивляться ей было бы немного наивно, как бы вредна с индийской националистической точки зрения она ни была. Но об этой политике раскола следует помнить, если мы хотим понять последующие события. Из этой политики возникли те «важные элементы в национальной жизни Индии», о которых нам так часто напоминают теперь; они были созданы и поощрялись в целях внесения разногласий и раскола, а теперь нас призывают к взаимному согласию.