Текст книги "Открытие Индии"

Автор книги: Джавахарлал Неру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 54 страниц)

Впервые Европа познакомилась с древнеиндийской драмой по изданному в 1789 году переводу пьесы Калидасы «Шакунтала», выполненному сэром Уильямом Джонсом. Это открытие вызвало нечто вроде смятения среди европейской интеллигенции, и книга выдержала несколько изданий. Переводы «Шакун-талы» (сделанные с перевода сэра Уильяма Джонса) появились также на немецком, французском, датском и итальянском языках. «Шакунтала» произвела огромное впечатление на Гете, и он очень высоко оценил ее. Говорят, что мысль написать пролог к «Фаусту» была подсказана Гете прологом Калидасы, отвечавшим традициям санскритской драмы²⁷.

Калидаса признан величайшим поэтом и драматургом в санскритской литературе. «Le nom de Kalidasa,– говорит профессор Сильвен Леви,– domine la poesis indienne et la resume brillamment. Le drame, l’epopee savante, 1’elegie attestent aujourd’hui encore la puissance et la souplesse de ce magnilique genie; seul entre les disciples de Sarasvati il a eu le bonheur de produire un chef d’oeuvre vrEiment classique, ou l’lnde s’admire et ой I’humanite se reconnait. Les applaudissements qui saluerent la naissance de Cakuntala a Ujjayini ont apres de long siecles eclate d’un bout du monde a Г autre, quand William Jones l’eut revele a l’Occident. Kalidasa a marque sa place dans cette pleiade etincelante ou chaque nom resume une periode de 1’esprit humain. La serie de ces noms forme l’histoire, ou plutot elle est l’histoire тёте»

Перу Калидасы принадлежит ряд других пьес и несколько длинных поэм. Даты его жизни неизвестны, но вполне вероятно, что он жил в Удджайини в конце 4 века н. э., в царствование Чандрагупты II Викрамадитьи из династии Гуптов. Предание гласит, что он был одной из девяти жемчужин двора, и нет никакого сомнения в том, что еще при жизни гений его был оценен, и он получил полное признание. Калидаса принадлежал к числу тех баловней судьбы, с которыми жизнь обходится, как с любимыми сыновьями, и которым ее красота и нежность знакомы лучше, нежели ее острые шипы и шероховатые края. Его произведения говорят о его любви к жизни и преклонении перед красотой природы.

Одна из больших поэм Калидасы называется «Мегхадута», то есть; «Облако-вестник». Герой поэмы, попавший в плен и разлученный со своей возлюбленной, просит облако в дождливое время года передать любимой, как он томится по ней. Замечательную дань этой поэме и самому Калидасе отдал американский ученый Райдер. Касаясь двух частей этой поэмы, он заявляет; «Первая половина содержит описание природы, тесно переплетенное с описанием человеческих чувств. Вторая половина рисует душу человека, но на фоне красот природы. Эта вещь написана столь изысканно, что нельзя сказать, какая половина лучше. Одни из тех, кто читал эту совершенную поэму в оригинале, отдают предпочтение первой, другие – второй части. Калидаса в 5 веке понимал то, что Европа поняла только в 19, да и сейчас понимает еще ограниченно, а именно: мир не создан для человека, и человек лишь тогда встает во весь свой рост, когда сознает достоинство и ценность жизни, не принадлежащей человеку. То, что Калидаса постиг эту истину, делает честь его интеллектуальной силе, качеству, столь же необходимому для большой поэзии, как и совершенство формы. Поэтический дар не является редкостью; острый ум также не такое уж необычное явление, но сочетание того и другого встречалось, быть может, не больше десяти раз с сотворения мира. Обладание этим гармоничным сочетанием ставит Калидасу в один ряд не с Анакреоном, Горацием и Шелли, а с Софоклом, Вергилием и Мильтоном».

Вероятно, задолго до Калидасы была написана другая пьеса —«Мриччхакатика» или «Глиняная тележка» Шудраки. Это нежная, несколько искусственная пьеса, отличающаяся, тем не менее, реалистичностью, которая волнует нас и дает нам некоторое представление о мышлении и культуре той эпохи. Около 400 года н. э., в царствование Чандрагупты II, была написана еще одна замечательная драма «Мудра-Ракшаса», то есть перстень с печатью, Вишакхадатты. Это чисто политическая пьеса, без какого-либо любовного или мифологического сюжета. В ней говорится о времени Чандрагупты Маурья, и героем ее является его главный министр, автор «Артхашастры» Чанакья. В некоторых отношениях эта пьеса удивительно актуальна и сейчас.

Харша, правитель, создавший в начале 7 века н. э. новую империю, также был драматургом, и до нас дошли три его пьесы. Около 700 года н. э. жил Бхавабхути, другая яркая звезда в санскритской литературе. Его произведения с трудом поддаются переводу, так как главная их прелесть – в языке. В Индии Бхавабхути пользуется большой популярностью, уступая в этом отношении одному Калидасе. Вильсон, который был профессором санскрита в Оксфордском университете, сказал об этих двух авторах: «Невозможно представить себе язык, столь музыкальный или величественно прекрасный, как язык стихов Бхавабхути и Калидасы».

Поток санскритской драмы не прекращался еще в течение многих веков, но после Мурари, жившего в начале 9 века, качество ее заметно снижается. Это снижение и постепенный упадок становились очевидными и в других областях жизни и деятельности. Высказывались предположения, что упадок драмы отчасти был следствием отсутствия покровительства со стороны правителей в индо-афганский и могольский периоды и, кроме того, результатом неодобрительного отношения ислама к драме как к форме искусства, главным образом из-за ее тесной связи с национальной религией. Для этой литературной драмы, если не считать сохранившихся народных элементов, характерны были ученость и изощренность, и ее развитие зависело от покровительства знати. Однако это слабый довод, хотя политические изменения в верхах и могли оказать известное косвенное влияние. В действительности упадок санскритской драмы стал очевиден задолго до этих политических изменений. К тому же эти изменения ограничивались в течение нескольких веков Северной Индией, и, сохрани эта драма какую-либо жизнеспособность, она могла бы продолжать развиваться на юге. Если не считать кратковременных периодов пуританской суровости, то индо-афганские, тюркские и могольские правители определенно поощряли индийскую культуру, внося в нее иногда некоторые вариации и дополнения. Индийская музыка в целом встретила восторженный прием при мусульманских дворах и у знати, и некоторые из крупнейших мастеров индийской музыки были мусульмане. Литература и поэзия также поощрялись, и среди известных поэтов, писавших на хинди, есть мусульмане. Правитель Биджапура Ибрагим Адил-шах написал на хинди трактат об индийской музыке. Индийская поэзия и музыка изобиловали ссылками на индусских богов и богинь, и все же они были приняты, и старые аллегории и метафоры были попрежнему в ходу. Можно сказать, что, за небольшими исключениями, мусульманские правители не пытались подавить какую-либо форму искусства, если не считать запрещения воздвигать статуи богов.

Санскритская драма пришла в упадок потому, что в те дни многое в Индии приходило в упадок и ее творческий дух угасал. Она пришла в упадок задолго до воцарения на делийском троке афганцев и тюрок. Впоследствии санскриту, как языку образованной знати, пришлось соперничать до некоторой степени с персидским языком. Но одной несомненной причиной была, видимо, все расширявшаяся пропасть между языком санскритской драмы и языками повседневной жизни. К 1000 году н. э. народные языки, на основе которых сложились современные языки, начали принимать литературную форму.

Однако, как это ни удивительно, санскритская драма продолжала жить в течение всего средневекового периода вплоть до самого последнего времени. В 1892 году появился перевод па санскрит пьесыШекспира«Сон в летнюю ночь». Непрерывно обнаруживаются рукописи старых драм. Список таких драм, составленный в 1890 году профессором Сильвеном Леви, содержал 377 названий драм 189 авторов. В более позднем списке числится уже 650 драм.

Старые драмы (Калидасы и других авторов) написаны смешанным языком. Это санскрит и один или несколько пракритов₇ то есть народных вариантов санскрита. В одной и той же драме образованные люди говорят на санскрите, а простой люд, обычно женщины, на пракрите, хотя есть и исключения. Поэтические и лирические места, которых очень много в драмах, написаны на санскрите. Это смешение, вероятно, делало драмы более доступными для средней аудитории. Это был компромисс между литературным языком и требованиями народного искусства. Тем не менее в основном старая драма представляет аристократическое искусство, предназначенное для искушенной аудитории, обычно для придворных и им подобных. Сильвен Леви сравнивает ее в некоторых отношениях с французской трагедией, которая, будучи далека от народа в выборе тем и отвернувшись от реальной жизни, создавала условное общество.

Но кроме этого литературного театра высшего класса, в Индии всегда существовал и народный театр, репертуар которого был основан на сказаниях индийской мифологии и эпоса, хорошо знакомых аудитории. Поэтому задачей театра был скорее показ этих сказаний, чем их драматизация. Представление шло на народном языке каждой данной местности и поэтому ограничивалось ее пределами, в то время как санскритские драмы, написанные на общем для всех образованных индийцев языке, были в моде во всей Индии.

Эти санскритские драмы предназначались, несомненно, для постановки. Они сопровождаются тщательными режиссерскими указаниями и правилами рассаживания публики. В отличие от древней Греции в представлениях принимали участие актрисы. Как греческая, так и санскритская драма пронизана утонченным восприятием природы и чувством, что человек является пастью природы. Она проникнута лирикой, и поэзия кажется неотъемлемой частью жизни, полной смысла и значения. Стихи часто декламировались. Читая греческую драму, наталкиваешься на много обычаев, часто на образ мысли и жизни, которые вызывают воспоминание о старых индийских обычаях. Тем не менее греческая драма в своем существе глубоко отлична от драмы санскритской.

В основе греческой драмы лежит трагедия, проблема зла. Почему человек страдает? Зачем в мире существует зло? Загадка религии, бога. Какое жалкое существо человек, игрушка времени, слепо и бесцельно стремящийся побороть всемогущую судьбу– «закон, который живет и не меняется веками». Человек должен познавать мир через страдания, и, если ему посчастливится, он поднимется над своими стремлениями»

те

Счастлив будь, отыскавший путь,

Избежавший бурь и бросивший якорь в гавани.

Счастлив будь, сказавший – забудь! —

Одолевший себя... Ибо самое странное

Из искусств – это жизнь. Властью силы и злата

Здесь один попирает другого; брат – брата;

И миллионы людей – как вода, как поток;

И миллионы надежд – как зыбучий песок;

Здесь достигшие цели и те, что достичь не смогли,

Чьи надежды мертвы или сохнут в пыли.

Но однажды постигший То, что жить – это счастье,

Свое Небо нашел навсегда. Свое Небо нашел навсегда.

Человек познает посредством страданий, он познает, как воспринимать жизнь, но он узнает также, что конечная тайна остается неразгаданной, и он не может найти ответ на свои вопросы или разрешить загадку добра и зла

Есть много призраков, рожденных тайной,

И много есть вещей, что создал бог,

Они лежат за страхом и надеждой.

И тот конец, который ищут люди, еще не виден,

И тропа там пролегла, где человек не ищет.²⁸

В санскритской литературе нет ничего подобного гю силе и величественности греческой трагедии. Собственно, в Индии вообще нет трагедии, так как трагическая развязка не допускалась. Подобные большие проблемы не обсуждались, ибо драматурги придерживались общепринятых шаблонов религиозных убеждений. К их числу относились учения о повторном рождении и о причине и следствии. Случайности и беспричинное зло исключались, ибо то, что происходит сейчас, есть неизбежный результат какого-нибудь события в прежней жизни. Нет никакого вмешательства слепых сил, с которыми следует бороться человеку, к тому же эта борьба и бесполезна. Эти примитивные объяснения не удовлетворяли философов и мыслителей, и они постоянно выходили за их рамки в поисках конечных причин и более полных объяснений. Но в общем жизнь направлялась этими убеждениями, и драматурги не оспаривали их. Драма и санскритская поэзия вообще полностью отвечали индийскому духу, и следов какого-либо возмущения против него очень мало. Драматургические каноны были строги, и их нелегко было преступить. Это, однако, не означало безвольной покорности судьбе. Герой – это всегда мужественный человек, готовый взглянуть в лицо любой опасности. «Невежда уповает на провидение»,– презрительно говорит Чанакья в «Мудра-Ракшасе». Он ждет помощи от звезд, вместо того чтобы полагаться на свои силы. Закрадывается и некоторая искусственность: герой всегда герой, а злодей почти неизменно совершает одни злодейские поступки. Промежуточных оттенков очень мало.

Однако пьесы содержат сильные драматические коллизии, волнующие сцены и известное отражение жизни, похожее на сновидение – реальное и в то же время нереальное, все сплетенное воедино силой поэтического вымысла и изложенное великолепным языком. Начинает казаться (хотя, возможно, это было и не так), что жизнь в Индии в ту пору была более мирной, более устойчивой, словно она открыла и нашла ответ на свои вопросы. Она безмятежно течет в своем русле, и даже буйные ветры и проносящиеся мимо вихри вызывают лишь легкую рябь на ее поверхности. Здесь нет ничего похожего на яростные бури греческой трагедии. Зато она глубоко человечна, и ей присущи известная эстетическая гармония и логическое единство. На-така, индийская драма, говорит Сильвен Леви, до сих пор остается самым удачным творением индийского гения.

Профессор А. Берридейл Кит¹ также заявляет, что «санскритская драма может по праву считаться вершиной индийской поэзии и законченным выражением системы взглядов на литературное искусство, сложившихся у творцов индийской литературы, полностью отдававших себе отчет в своем предназначении... Источником достижений Индии в интеллектуальной области был тот самый брахман, на которого столько клеветали как в этом, так и в других вопросах. Подобно тому как он создал индийскую философию, он другим усилием своего интеллекта породил тонкую и действенную драматическую форму».

В 1924 году в Нью-Йорке была поставлена в английском переводе пьеса Шудраки «Мриччхакатика». Вот что писал о ней театральный критик журнала «Нейшн» Джозеф Вуд Крач: «Здесь, или нигде, зритель сумеет увидеть истинный образец того чистого театрального искусства, о котором говорят теоретики; и здесь же он получит пищу для размышлений о той подлинной восточной мудрости, которая кроется не в некой доктрине для посвященных, а в сочувствии гораздо более глубоком и истинном, нежели сочувствие, присущее традиционному христианству, подвергшемуся тлетворному влиянию суровых нравственных догматов юдаизма... Это вещь совершенно искусственная и все же глубоко волнующая, ибо она не реалистична, а реальна... Кем бы ни был ее автор и когда бы он ни жил, в 4 или в 8 веке, он был добрым и мудрым человеком, обладавшим не той добротой и мудростью, которые слетают

¹ Я часто обращался к книге Sylvain Levi «Le 'theatre Indion» (Paris, 1890) и A. Berriedale Keith «The Sanskrit Drama» (Oxford, 1924), и некоторые цитаты взяты из этих двух книг.

та

с уст или выходят из-под бойкого пера какого-нибудь моралиста, а той, что исходит из самой глубины души. Утонченное восхищение перед свежей красотой юности и любовью как бы умеряло его спокойствие, и он был достаточно стар, чтобы понимать, что веселая и хитроумная история может послужить средством передачи нежной гуманности и уверенной доброты.

...Такую пьесу могла создать цивилизация, уже достигшая устойчивости. Когда цивилизация уже продумала все свои проблемы, она неизбежно приходит к чему-то столь же безмятежному и наивному. Макбет и Отелло, при всем их волнующем величии,– герои варварские, ибо страстное бунтарство Шекспира – это бунтарство, порожденное конфликтом между недавно пробудившейся чувствительностью и рядом этических норм, унаследованных от времен дикости. Реалистическая драма наших дней – продукт аналогичного смятения. Но когда проблемы решены, а страсти примирились с велениями рассудка, тогда остается лишь форма.

...Среди классических произведений прошлого Европы мы нигде не находим произведения более гуманного».

ЖИВУЧЕСТЬ И СТОЙКОСТЬ САНСКРИТА

Санскрит – язык удивительно богатый, цветистый, полный различных новых образований и в то же время точный и строго выдержанный в рамках грамматики, изложенной Панини 2600 лет назад. Он разрастался, обогащался, становился более полным и витиеватым, но всегда держался за свои первоначальные корни. В годы упадка санскритской литературы он утратил в какой-то степени свою силу и простоту стиля и обрел ряд очень сложных форм и витиеватых сравнений и метафор. В руках эпигонов грамматические правила словообразования стали лишь способом показать свою ученость, нанизывая на протяжении многих строк целые гирлянды слов.

Сэр Уильям Джонс заметил еще в 1784 году: «При всей своей древности санскритский язык обладает изумительным строем. Он совершеннее греческого, богаче латинского и утонченнее обоих; в то же время он обнаруживает близкое родство с ними в области корней глаголов и грамматических форм, которое не может быть результатом случайного сходства, родство, настолько сильное, что ни один изучающий их филолог не может не прийти к убеждению, что они происходят из некоего общего источника, возможно уже не существующего...»

За Уильямом Джонсом последовало много европейских ученых, английских, французских, немецких и других, которые изучали санскрит и заложили основы новой науки – сравнительного языкознания. Немцы опередили всех в этой новой области, и именно этим немецким ученым 19 века принадлежит главная заслуга в исследовании санскрита. В каждом немецком университете было отделение санскрита, возглавлявшееся одним-двумя профессорами. Индийские ученые, проделавшие значительную работу, применяли старый некритический метод и редко бывали знакомы с иностранными классическими языками, кроме арабского и персидского. Под влиянием Европы в Индии возникла наука нового типа, и многие индийцы отправлялись в Европу (обычно в Германию), чтобы научиться новым методам исследования и критического сравнительного изучения. У этих индийцев было преимущество перед европейцами, зато, с другой стороны, был и недостаток. Этим недостатком было некоторое количество предвзятых мнений, унаследованных убеждений и традиций, препятствовавших объективному критическому подходу. Преимуществом, и притом большим, являлась способность проникаться духом произведения, представлять себе среду, в которой оно появилось, и тем самым лучше его чувствовать.

Язык – нечто неизмеримо более широкое, чем грамматика и филология. Это поэтическое завещание духа народа, его культуры и живое воплощение тех мыслей и образов, под влиянием которых они складывались. Значение слов меняется из века в век, и старые идеи превращаются в новые, зачастую сохраняя свою старую форму. Трудно уловить смысл, а тем более дух древнего слова или древней фразы. Необходим известный романтический и поэтический подход, если мы хотим проникнуть в этот старый смысл и понять мысли людей, говоривших этим языком в былое время. Чем богаче и многообразнее язык, тем большей становится эта трудность. В санскрите, как и в-других классических языках, множество слов, обладающих не только поэтической красотой, ной глубоким значением, рождающих множество ассоциаций, которые нельзя передать на языке, чуждом по своему духу и форме. Даже его грамматика, его философия насыщены глубоким поэтическим содержанием; и один из старых санскритских словарей составлен в поэтической форме.

Даже тем из нас, кто изучал санскрит, не легко проникнуть в дух этого древнего языка и снова жить в его мире, давным-дав-но канувшем в вечность. И все же в небольшой степени мы можем это сделать, ибо мы наследники старых традиции, и старый мир все еще живет в нашем воображении. Современные индийские языки – детище санскрита, обязанные ему большей частью своего словарного фонда и своих форм выражения. Многие богатые и выразительные слова в санскритской поэзии и философии, не переводимые на иностранные языки, все еще живут в наших народных языках. Да и сам санскрит, давно умерший как народный язык, все еще обладает поразительной жизнеспособностью. Но для иностранцев, какими бы образованными они ни были, эти трудности возрастают. К несчастью, ученые и специалисты редко бывают поэтами, а для истолкования языка нужен ученый-поэт. От этих ученых, как указал Барт, мы обычно получаем «traductions infideles a force d’etre litterales»²⁹. Таким образом, несмотря на все успехи сравнительного языкознания и большую исследовательскую работу в области санскрита, работа в общем остается сухой и бесплодной с точки зрения поэтического и романтического подхода к этому языку. На английском, да и на любом другом иностранном языке вряд ли имеется хоть один перевод с санскрита, который можно назвать достойным оригинала или близко передающим его. Ни индийцы, ни иностранцы по разным причинам не достигли в этом успеха. Это весьма прискорбно, и мир теряет таким образом нечто полное красоты, воображения и глубоких мыслей, нечто такое, что является наследием не только Индии, но что должно быть наследием всего человечества.

Благодаря результатам строгой школы обучения, благоговейному подходу и проникновенности, которыми отличается английский перевод Библии³⁰, удалось не только создать величественное произведение, но и придать английскому языку силу и достоинство. Поколения европейских ученых и поэтов любовно трудились над произведениями греческих и латинских классиков и дали прекрасные переводы их на различные европейские языки. Таким образом, даже простые люди могут приобщиться в какой-то степени к этим культурам и среди однообразия своего существования узреть мимолетное видение истины и красоты. Над трудами санскритских классиков еще предстоит проделать такую работу. Когда она будет выполнена и будет ли выполнена вообще – я не знаю. Число наших ученых и их эрудиция все время растут. Есть у нас и свои поэты, но между теми и другими существует большой и все расширяющийся разрыв. Наши творческие тенденции устремлены в ином направлении, а множество требований, предъявляемых к нам современным миром, вряд ли оставляет нам время для кропотливого изучения классиков. В Индии нам приходится думать

о другом и наверстывать упущенное время. Мы слишком много уделяли внимания классикам в прошлом, а так как мы утратили свои творческие инстинкты, нас перестали вдохновлять даже те классики, которые, по нашему утверждению, столь дороги нашему сердцу. Мне думается, что переводы индийских классиков будут появляться и впредь; ученые проследят за тем, чтобы санскритские слова и названия правильно транскрибировались, имея все необходимые диакритические знаки, и были бы снабжены необходимыми примечаниями, пояснениями и сравнениями. Все будет передано добросовестно и дословно, не будет лишь живого духа. То, что было столь прекрасно и музыкально, пронизано жизнью и радостью, преисполнено смелого воображения, станет дряхлым, плоским и затхлым; они не сохранят ни молодости, ни красоты, а будут лишь отдавать пылью кабинета ученого и запахом светильного масла.

Мне неизвестно, давно ли санскрит стал мертвым языком в том смысле, что его перестал употреблять народ. Даже в дни Калидасы он не был народным языком, хотя и являлся языком образованных людей всей Индии. Таким он оставался на протяжении столетий и даже был распространен в индийских колониях в Юго-Восточной и Центральной Азии. Имеются летописные свидетельства, что в 7 веке н. э. в Камбодже регулярно декламировались произведения на санскритском языке, и вполне вероятно даже, что давались представления санскритских пьес. В Таиланде (Сиаме) санскрит до сих пор употребляется в некоторых торжественных случаях. Живучесть санскрита в Индии поразительна. Когда, примерно в начале 13 века, на делийском троне утвердились афганские правители, придворным языком в большей части Индии стал персидский, и постепенно многие образованные люди начали отдавать ему предпочтение перед санскритом. Развились и обрели литературные формы народные диалекты. Но, несмотря на все это, санскрит сохранился, хотя качество его снизилось. Выступая на Восточной конференции, состоявшейся в 1937 году в Тривандруме, председатель конференции д-р Ф. Ф. Томас указал, какой огромной объединяющей силой был санскрит в Индии и насколько широко он распространен до сих пор. Д-р Томас, по существу, высказал предположение, что в настоящее время следовало бы поощрить создание некой простой формы санскритского языка, своего рода упрощенного санскрита, в качестве всеиндийского языка. Он сочувственно процитировал следующие слова Макса Мюллера: «Между прошлым и настоящим Индии существует такая замечательная преемственность, что, несмотря на неоднократные социальные потрясения, религиозные реформы и иноземные нашествия, санскрит все еще можно считать единственным языком, на котором говорят на всем протяжении этой обширной страны. Я считаю, что и сейчас, после ста лет английского правления и преподавания на английском языке, санскрит в Индии распространен гораздо шире, чем латинский язык в Европе во времена Данте».

Я не имею никакого представления, сколько европейцев во времена Данте понимало латинский язык. Мне неизвестно также число людей в современной Индии, понимающих санскрит. Тем не менее число их все еще велико, особенно на юге. Простой разговорный санскрит нетрудно понять тем, кто знает какой-нибудь из современных индо-арийских языков—хинди, бенгали, маратхи, гуджарати и др. Даже современный урду, являющийся всецело индо-арийским языком, вероятно, содержит восемьдесят процентов слов, заимствованных из санскрита.

Часто трудно сказать, из персидского или санскритского языка пришло к нам то или иное слово, так как корни обоих этих языков одинаковы. Любопытно, что дравидские языки юга, хотя и совершенно отличные по своему происхождению, заимствовали и восприняли из санскрита такую массу слов, что почти половина их словаря очень тесно связана с санскритом.

Книги на санскрите на самые разнообразные темы, включая драматические произведения, продолжали появляться на протяжении всего средневековья и вплоть до современного периода. Время от времени такие книги, а также журналы на санскрите выходят и сейчас. Однако уровень их невысок, и они не добавляют к санскритской литературе ничего ценного. Но нас поражает то, что санскрит в состоянии оказывать такое влияние на протяжении всего этого долгого периода: иногда даже речи на публичных собраниях произносятся на санскрите; правда, аудитория в этих случаях бывает более или менее избранная.

Это продолжающееся употребление санскрита, несомненно, помешало нормальному росту современных индийских языков. Образованные люди смотрели на них как на вульгарные языки, непригодные для творческой или научной работы, которая выполнялась на санскрите или, нередко, в более позднюю эпоху, на персидском языке. Однако, несмотря на это, языки больших провинций, постепенно оформляясь на протяжении ряда столетий, развили свою литературную форму и создали свою литературу.

Заслуживает внимания следующий факт: когда в современном Таиланде возникла потребность в новых технических, научных и административных терминах, многие из них были заимствованы из санскрита.

Древние индийцы придавали большое значение звуку, поэтому их литература, будь то поэзия или проза, отличается ритмичностью и музыкальностью. Прилагались особые усилия, чтобы обеспечить правильное произношение слов, и для этой цели были разработаны сложные правила. Это было тем более необходимо, что в древности обучение было устное и целые книги заучивались на память и так передавались из поколения в поколение. Значение, придававшееся звучанию слов, породило попытки координировать смысл слова с его звучанием, что приводило иногда к восхитительным сочетаниям, а порой и к грубому искусственному смешению. Э. Г. Джонстон писал по этому поводу: «Классическим поэтам Индии было присуще такое чувство звуковых оттенков, которому почти не найдется параллели в литературах других стран. Созданные ими очаровательные звукосочетания служат неисчерпаемыми источниками наслаждения. Однако некоторые из них склонны сочетать смыслсозвуча-нием таким способом, которому явно нехватает тонкости, и они совершали настоящие зверства, сочиняя стихи с ограниченным числом согласных, а иногда и с одним согласным звуком»³¹.

Даже в настоящее время ведические тексты декламируются в соответствии с точными правилами произношения, установленными в древности.

Современные индийские языки, ведущие свое происхождение от санскрита, называются индо-арийскими языками. Это языки хинда-урду, бенгали, маратхи, гуджарати, ория, ассамский, раджастани (разновидность хинди), пенджабский, синдхи, пушту и кашмирский. К дравидским языкам относятся тамильский, телугу, каннара и малаялам. Эти пятнадцать языков охватывают всю Индию, и самым распространенным из них является хинди с его разновидностью урду, который понимают даже там, где на нем не говорят. Помимо этих языков, имеется лишь несколько диалектов и несколько неразвитых языков, на которых говорят в очень ограниченных районах некоторые отсталые племена, обитающие в горах и джунглях. Часто повторяющаяся версия о том, что в Индии насчитывается пятьсот или больше языков,– досужий вымысел филологов и чиновников бюро переписи, которые относят к самостоятельным языкам все диалектные наречия и все мелкие говоры племен, живущих на ассамо-бенгальской границе с Бирмой, хотя иногда на этих диалектах говорит всего несколько сот или несколько тысяч человек. Сфера распространения большинства этих так называемых сотен языков не выходит за пределы восточных пограничных областей Индии и прилегающих районов Бирмы. Следуя методу этих чиновников, в Европе насчитывают сотни языков и в одной Германии, мне думается, их можно насчитать около шестидесяти.

Подлинная языковая проблема Индии не имеет никакого отношения к этому разнообразию. На практике она сводится к хинди-урду, одному языку с двумя литературными формами и двумя шрифтами. В разговорном языке вряд ли имеется какое-либо различие. В письменности и особенно в литературной форме разрыв между хинди и урду становится больше. Делались и делаются попытки уменьшить этот разрыв и создать общую форму, которой обычно называется хиндустани. Хиндустани превращается в общий язык, понятный населению всей Индии.