Текст книги "Открытие Индии"
Автор книги: Джавахарлал Неру
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 54 страниц)
За эти последние дни в Камале произошла едва уловимая перемена. Ее физическое состояние, насколько мы могли судить, оставалось почти прежним, но ее сознание, повидимому, все меньше фиксировалось на окружающей обстановке. То она говорила мне, что кто-то ее зовет, то она видела, как кто-то входит в комнату, в то время как я ничего не видел.
Ранним утром 28 февраля она вздохнула последний раз. Индира была возле нее, а также наш верный друг, неизменно находившийся при нас в эти месяцы,– д-р М. Атал.
Из соседних городов Швейцарии приехало еще несколько друзей, и мы свезли ее в лозаннский крематорий. В несколько минут это прекрасное тело и это прелестное лицо, которое так часто и так хорошо улыбалось, были превращены в пепел. Маленькая урна заключила в себе бренные останки той, которая была такой энергичной, светлой и полной жизни.
МУССОЛИНИ. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Узы, связывавшие меня с Лозанной и Европой, были порваны, и мне незачем было больше там оставаться. Что-то оборвалось также и внутри меня, но я лишь постепенно начал это осознавать, ибо эти дни были для меня черными днями и рассудок мой отказывался нормально работать. Мы с Индирой отправились в Монтре, чтобы в тишине провести вместе несколько дней.
Во время нашего пребывания в Монтре меня посетил итальянский консул в Лозанне, явившийся специально для того, чтобы передать мне искренние соболезнования синьора Муссолини по поводу моей потери. Я был несколько удивлен, так как никогда не встречался с синьором Муссолини и не имел с ним каких-либо иных связей. Я попросил консула передать ему мою благодарность.
За несколько дней до этого один из моих друзей, находившийся в Риме, сообщил мне в письме, что синьор Муссолини хотел бы со мной встретиться. В то время о моей поездке в Рим не могло быть и речи; я так и ответил ему. Позднее, когда я стал подумывать о возвращении в Индию самолетом, это приглашение было повторено, причем на этот раз в нем был оттенок нетерпеливой настойчивости. Я хотел избежать этого свидания, но в то же время мне не хотелось быть невежливым. При обычных обстоятельствах я преодолел бы свое отвращение к встрече с ним, так как мне любопытно было узнать, что собой представляет дуче, йо в то время велась война в Абиссинии, и эта встреча неизбежно послужила бы поводом ко всякого рода кривотолкам и была бы использована в целях фашистской пропаганды. Никакие мои опровержения ни к чему бы не привели. Мне было известно несколько недавних случаев, когда индийские студенты и другие лица, посетившие Италию, были использованы, вопреки их желанию, а иногда даже и без их ведома, фашистской пропагандой. Наконец, известно было подложное интервью Ганди, которое «Джорнале д'Италиа» опубликовала в 1931 году.
Поэтому я выразил моему другу свои сожаления и через некоторое время снова написал ему и позвонил по телефону, чтобы исключить какие бы то ни было недоразумения. Все это было еще до смерти Камалы. После ее смерти я послал еще одно письмо, в котором сообщил, что, помимо всяких других причин, я не расположен сейчас встречаться с кем бы то ни было.
Эта настойчивость с моей стороны была необходима ввиду того, что самолет авиакомпании KJIM, на котором я собирался лететь, должен был следовать через Рим и мне предстояло провести в этом городе целый вечер и ночь. Избежать этой попутной остановки и кратковременного пребывания в Риме я не мог.
Проведя несколько дней в Монтре, я выехал в Женеву, а оттуда в Марсель, где сел на самолет KJIM, отправлявшийся иа Восток. Когда в конце дня мы прибыли в Рим, я был встречен высокопоставленным чиновником, который вручил мне письмо от личного секретаря синьора Муссолини. Дуче, говорилось в письме, будет рад повидаться со мной, и он назначал наше свидание на шесть часов вечера. Я был удивлен и напомнил чиновнику о моих письмах. Однако он продолжал настаивать на том, что теперь все уже окончательно подготовлено и встречу нельзя расстраивать. Больше того, если свидание не состоится, весьма вероятно, что он будет уволен со своего поста. Он заверил меня, что в печать ничего не проникнет и что мне надо будет провести с дуче всего несколько минут. Он хочет только пожать мне руку и лично выразить свои соболезнования по поводу кончины моей жены. Мы препирались таким образом в течение целого часа, соблюдая обоюдную вежливость, но испытывая все большее напряжение. Это был чрезвычайно утомительный час для меня и, вероятно, еще более утомительный для моего собеседника. Наконец, назначенный для свидания час наступил, но я настоял на своем. Во дворец дуче была послана телефонограмма о том, что я не могу явиться.
В этот вечер я послал синьору Муссолини письмо, в котором выражал сожаление в связи с тем, что я не смог воспользоваться его любезным приглашением встретиться с ним и благодарил его за присланное мне соболезнование.
Я продолжал свое путешествие. В Каире меня встретили несколько старых друзей. Оттуда мы двинулись далее на восток, летя над пустынями Западной Азии. До сих пор различные события и хлопоты, связанные с моей поездкой, занимали мой ум. Но теперь, когда мы, покинув Каир, часами летели над этой безлюдной пустыней, меня охватило чувство ужасного одиночества, опустошенности и бесцельности. Я возвращался один в свой дом, который больше не был для меня домом, а рядом со мной стоял ящик, и в этом ящике была урна. Это было все, что осталось от Камалы, и все наши светлые мечты были так же мертвы и превратились в пепел. Ее больше нет, Камалы больше нет,– снова и снова повторял я себе.
Я думал о своей автобиографии, об этой летописи моей жизни, которую я обсуждал с ней, когда она лежала в санатории Бховали. Когда я писал ее, я время от времени захватывал с собой одну-две главы и читал их ей. Она читала или слышала лишь часть ее, она никогда не прочтет остального, и мы уже не впишем вместе ни одной новой главы в книгу жизни.
По прибытии в Багдад я послал телеграмму моим издателям в Лондон, у которых печаталась моя автобиография. Я просил их сопроводить книгу посвящением: «Камале, которой больше нет».
Вот наконец и Карачи, толпы народа, много знакомых лиц. А далее – Аллахабад. Там мы отнесли драгоценную урну на берег быстрого Ганга и высыпали пепел в лоно этой благородной реки. Сколько наших предков она унесла таким образом в море, и сколько тех, кто придет нам на смену, совершит свое последнее путешествие в ее объятиях.
Глава третья ИСКАНИЯ
ПАНОРАМА ПРОШЛОГО ПНДПП
В эти годы размышлений и практической деятельности все мои мысли были поглощены Индией. Я пытался понять ее, а также проанализировать мое собственное отношение к ней. Я возвращался мысленно к дням моего детства и старался припомнить, каково было мое понимание Индии в то время, в какие расплывчатые формы облекал его мой зреющий разум и как оно формировалось дальше под воздействием нового опыта. Иногда этот образ Индии отступал на задний план, но все же он никогда не покидал меня. Постепенно он менялся, образуя причудливую смесь представлений, почерпнутых из старых сказаний и легенд и современных фактов. Он рождал у меня чувство гордости, но в то же время и чувство стыда, ибо я стыдился многого из того, что видел вокруг себя,– суеверий, отживших идей и прежде всего нашего порабощенного состояния и нищеты.
По мере того как я рос и приобщался к деятельности, которая сулила привести к освобождению Индии, мысли об Индии все более овладевали мною. Что представляла собой эта Индия, владевшая мною, вечно манившая к себе и побуждавшая меня к действию, направленному на осуществление ка-кого-то смутного, но остро ощутимого стремления в нашей душе? Я полагаю, что первоначальным толчком для меня послужила гордость, как личная, так и национальная, и присущее всем людям желание противиться чужому господству и пользоваться свободой устраивать свою жизнь по собственному усмотрению. Мне казалось чудовищным, чтобы такая великая страна, как Индия, с ее богатым и древним прошлым, была прикована к отдаленному острову, который навязывал ей свою волю. Еще более чудовищным было то, что этот насильственный союз привел к безграничной нищете и деградации. Для меня и других это было достаточным поводом к действию.
Но этого было недостаточно, чтобы ответить на вопросы, возникавшие в моем уме. Что представляет собой Индия с иных точек зрения, помимо физической и географической? Что она представляла собой в прошлом? В чем был тогда источник ее силы? Каким образом она утратила эту былую силу? И утратила ли она ее полностью? Представляет ли она собой и ныне нечто жизнеспособное, помимо того, что она является родиной огромного числа человеческих существ? Какое место занимает она в современном мире?
Эти более широкие, международные аспекты проблемы вставали передо мной во весь рост по мере того, как я все яснее сознавал, насколько нежелательной и немыслимой является изоляция. Будущее, рисовавшееся моему мысленному взору, предполагало тесное сотрудничество, политическое, экономическое и культурное, между Индией и другими странами мира. Но прежде чем наступит будущее, надо иметь дело с настоящим, а за настоящим стоит долгое и сложное прошлое, из которого выросло это настоящее. Поэтому за ответами на свои вопросы я обратился к прошлому.
Индия была у меня в крови, и многое в ней меня инстинктивно глубоко волновало. И все же я подходил к ней почти как чужеземный критик, полный отвращения к настоящему и ко многим пережиткам прошлого, которые я наблюдал. Я пришел к ней в известной степени через Запад и смотрел на нее так, как мог бы смотреть дружественно расположенный европеец. Я горел нетерпеливым стремлением изменить ее внешние очертания и облик, придать ей современную внешность. И все же v меня возникали сомнения. Знаю ли я Индию, я, считавший необходимым отдать на слом значительную часть ее прошлого наследия? Много было такого, что следовало, даже необходимо было, отдать на слом, но было совершенно ясно, что Индия не могла бы быть тем, чем она, без сомнения, являлась, и не могла бы продолжать на протяжении тысячелетий свое культурное существование, если бы она не обладала чем-то очень жизненным и стойким, чем-то очень ценным. Что же это было такое?
Я стоял на холме в Мохенджо-Даро в долине Инда, на северо-западе Индии, а вокруг себя видел дома и улицы этого древнего города, существовавшего, как говорят, более пяти тысяч лет назад; причем уже тогда это была древняя и высокоразвитая цивилизация. «Цивилизация долины Инда,– пишет профессор Чайлд,– это весьма совершенное приспособление человеческой жизни к особенностям окружающей среды, которое могло возникнуть лишь в результате долгих лет терпеливых усилий. И эта цивилизация сохранилась. Она носит уже специфически индийский характер и составляет основу современной индийской культуры». Трудно себе представить, чтобы какая-нибудь культура или цивилизация могла просуществовать в течение пятп, шести или даже больше тысячелетий, и не в статичиом, неизменном виде, ибо Индия непрерывно изменялась и прогрессировала. Она вступала в тесное соприкосновение с персами, египтянами, греками, китайцами, арабами, народами Средней Азии и Средиземноморья. Но, несмотря на то, что она оказывала влияние на них и, в свою очередь, испытывала на себе их влияние, ее культурная основа оказалась достаточно прочной, чтобы сохраниться. В чем был секрет этой силы? Где был ее источник?
Я прочел историю Индии, а также часть произведений ее необычайно богатой древней литературы, и на меня произвели огромное впечатление заключенные в них сила мысли, ясность языка и богатство ума. Я странствовал по Индии вместе с великими путешественниками из Китая и Средней Азии, которые побывали здесь в далеком прошлом и оставили описания своих путешествий. Я думал о том, что сделано было Индией в Ангкоре, Боробудуре и многих других местах. Я бродил по Гималаям, которые тесно связаны с древними мифами и легендами и оказали такое большое влияние на наше мышление и литературу. Моя любовь к горам и родство с Кашмиром с особой силой влекли меня к ним, и я видел там не только жизнь, силу и красоту настоящего, но и сохраненное до нас историей очарование прошедших веков. Меня привлекали к себе могучие реки Индии, текущие с высоты этого великого горного массива в наши долины. Они напоминали мне о бесчисленных событиях пашей истории. Инд или Синдху, по имени которого наша страна стала называться Индией или Хиндустаном и через который па протяжении тысячелетий двигались народы и племена, караваны и армии; Брахмапутра, лежащая несколько в стороне от главного исторического потока, но живущая в древних преданиях; она пробивает себе путь в Индию через глубокие ущелья, прорезанные в самом сердце северо-восточных гор, и далее течет спокойно, делая плавный поворот между горой и лесистой равниной; Джамна, с которой связано столько легенд, положенных в основу танцев, забав и игр; и, наконец, Ганг, первая из рек Индии, пленившая сердце Индии и с незапамятных времен притягивавшая на свои берега бессчетные миллионы людей. История Ганга, от его истоков до места впадения его в море, с древних времен до сегодняшнего дня,– это история индийской цивилизации и культуры, возвышения и падения империй, история великих и гордых городов, дерзаний человека и исканий разума, которыми были так поглощены мыслители Индии, история богатства и полноты жизни и история отказа и отречения от нее, история взлетов и падений, развития и упадка, жизни и смерти.
Я познакомился со старыми памятниками, руинами, древней скульптурой и фресками в Аджанте, Эллоре, пещерах Эле-фанты и других местах; я видел также прекрасные сооружения более поздней эпохи в Агре и в Дели, где каждый камень рассказывает историю прошлого Индии.
В моем: родном городе Аллахабаде и в Хардваре я часто отправлялся на празднества омовения Кумбх мела4, наблюдая за тем, как сотни тысяч людей приходят, чтобы совершить омовение в Ганге, подобно тому, как сюда приходили со всех концов Индии на протяжении тысячелетий их предки. Я вспоминал описания этих празднеств, оставленные китайскими паломниками и другими путешественниками,– описания, имеющие 1300-летнюю давность, причем }же тогда эти мела были древними и происхождение их терялось в седой старине. Какая могучая вера, спрашивал я себя, влекла наш народ на протяжении многих поколений к этой знаменитой индийской реке?
Эти мои странствования и поездки и та основа, которую мне дало чтение, позволили мне глубже проникнуть в прошлое. К несколько бесцветному интеллектуальному пониманию добавлялось эмоциональное восприятие, так что образ Индии, который я создал в своем воображении, стал постепенно приобретать черты реальности, и страна моих предков предстала передо мной населенной живыми существами, которые смеялись и плакали, любили и страдали. Среди них были люди, повидимому, знавшие жизнь и понимавшие ее. Их мудрость и помогла им создать тот фундамент, который обеспечил Индии устойчивость культуры, сохранившейся на протяжении многих тысячелетий. Сотни живых картин прошлого теснились в моем воображении, и они тотчас же вставали передо мной, как только я посещал какое-либо место, с которым они были связаны. В Сарнатхе, близ Бенареса, я почти видел перед собой Будду, произносящего свою первую проповедь, и некоторые из его слов доносились до меня, как эхо, из глубины двадцати пяти веков. Каменные колонны времен Ашоки с их надписями говорили со мной на своем величавом языке, рассказывая о человеке, который, будучи правителем, превосходил своим величием всех королей и императоров. В Фатхпур-Сикри восседал Акбар, который, позабыв о своей империи, беседовал и спорил с учеными богословами – представителями самых различных религий, горя желанием узнать что-нибудь новое и найти разрешение вечной загадки человека.
Так передо мною медленно развертывалась панорама истории Индии с ее взлетами и падениями, ее победами и поражениями. Я видел нечто исключительное в том, что на протяжении пятитысячелетней истории вторжений и переворотов Индия сохранила непрерывную культурную традицию—традицию, широко распространенную среди масс и оказавшую на них огромное влияние. Только Китай знает такую же непрерывность традиций и культуры. И эта панорама прошлого постепенно свелась к жалкому настоящему, когда Индия, несмотря на все ее былое величие и устойчивость, стала порабощенной страной, придатком Англии, а во всем мире свирепствует ужасная опустошительная война, ожесточающая человечество. Но знакомство с этим пятитысячелетним прошлым открыло мне новые перспективы, и бремя настоящего казалось уже не этаким тяжелым. Сто восемьдесят лет английского владычества в Индии были лишь одним из печальных эпизодов в ее долгой истории; она сумеет вновь обрести себя, дописывается уже последняя страница этой главы. Мир также переживет ужасы сегодняшнего дня и снова утвердится на новом фундаменте.
НАЦИОНАЛИЗМ И ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМ
Мое отношение к Индии часто, таким образом, было эмоциональным, обусловленным и ограниченным многими обстоятельствами. Оно проявлялось в форме национализма.
У многих людей отсутствуют подобные обусловливающие и ограничивающие факторы. Но в современной Индии национализм был и остается неизбежным; он представляет собой естественное и здоровое явление. Первейшим и основным стремлением для всякой порабощенной страны должно быть стремление к национальному освобождению. Это было вдвойне справедливо в отношении Индии с ее острым ощущением своей индивидуальности и своего прошлого наследия.
События последнего времени во всем мире показали, что мнение, будто бы национализм исчезает под натиском интернационализма и пролетарских движений, неправильно. Он по-прежнему остается одним из самых могучих стимулов, движущих народом, с ним связаны чувства, традиции народа, сознание общности условий существования и жизненных целей. В то время как прослойка буржуазной интеллигенции постепенно отходила от национализма или думала, что отходит, рабочие и пролетарские движения, сознательно опирающиеся на принципы интернационализма, все больше склонялись к национализму. Война втянула всех, повсюду в сети национализма. Это знаменательное возрождение национализма или, вернее, навое открытие его и признание его жизненно важного значения вызвали к жизни новые проблемы, а старым проблемам придали новые черты и формы.
Отбросить или упразднить старые установившиеся традиции не так-то легко. В критические моменты опи оживают, овладевая умами людей, и, как мы видели, нередко имеют место сознательные попытки использовать эти традиции с целыо вдохновить народ на максимальные усилия и жертвы. В значительной мере приходится считаться с существующими традициями, видоизменяя и приспосабливая их к новым условиям и новому образу мыслей; в то же самое время нужно создавать и новые традиции. Принцип национализма имеет глубокие и прочные корни; он не является чем-то отжившим, не имеющим значения для будущего. Однако наряду с ним возникли другие принципы, более прочно опирающиеся на неопровержимые факты сегодняшнего дня,– принцип интернационализма и пролетарский принцип, и если мы хотим достигнуть равновесия в мире и ослабить раздирающие его конфликты, мы должны стремиться к какому-то сочетанию этих принципов. Необходимо признать постоянную притягательность национализма для человеческого духа и нужно поддерживать его, однако его размах должен быть ограничен более узкой сферой.
Если влияние национализма до сих пор столь широко распространено даже в странах, подвергшихся могучему воздействию новых идей и международных сил, то насколько же сильнее он должен владеть умами индийцев! Иногда нас уверяют в том, что наш национализм есть не что иное, как свидетельство нашей отсталости, а наши требования независимости – показатель нашей ограниченности. Те, кто это говорит, видимо, полагают, что если бы мы согласились остаться в роли младших партнеров в Британской империи или в Содружестве наций, это явилось бы торжеством подлинного интернационализма. Они, очевидно, не понимают, что этот вид так называемого интернационализма есть не что иное, как проявление узкого британского национализма, который не мог бы нам импонировать даже и в том случае, если бы логические выводы, вытекающие из истории прошлых англо-индийских отношений, не исключили бы всякую возможность его воздействия на наше сознание. Тем не менее Индия, при всем ее пламенном национализме, пошла дальше многих стран в признании истинного интернационализма и сотрудничества и даже, до известной степени, подчинения статута независимого государства мировой организации.
СИЛА И СЛАБОСТЬ ИНДИИ
Поиски источников силы Индии, а также причин ее упадка и ослабления – дело долгое и сложное. Однако недавние причины этого упадка достаточно очевидны. Индия отстала в развитии техники, и Европа, которая была долгое время во многих отношениях отсталой, заняла ведущее положение в области технического прогресса. Этот технический прогресс вдохновлялся наукой, в нем сказывалось бурление жизни и духа, которые находили свое проявление в самых различных областях человеческой деятельности и в отважных путешествиях с целью открытия новых земель. Новая техника дала военную мощь странам Западной Европы, облегчила им продвижение на Восток и подчинение .Востока. Это относится не только к Индии, но и почти ко всей Азии.
Почему это должно было именно так произойти, объяснить труднее, ибо в прежние времена Индия никогда не проявляла недостатка в живости ума или в техническом мастерстве. Процесс упадка можно проследить на протяжении ряда столетий. Стремление к жизни и действию ослабевает, творческий дух постепенно исчезает, уступая место подражанию. Там, где раньше торжествующая мятежная мысль пыталась проникнуть в тайны природы и вселенной, появляется многословный комментатор со своими толкованиями и длинными пояснениями. Величественная живопись и скульптура уступают место кропотливой отделке сложных деталей, не одухотворенных благородством идей или замысла. Живость и богатство языка, выразительного и простого, сменяются витиеватыми и сложными литературными формами. Дух дерзаний и избыток жизни, рождавшие грандиозные замыслы колонизации и распространения индийской культуры в далеких землях,– все это исчезло, и узкая ортодоксия объявляет запретным даже далекие плавания. Столь характерный в былые времена рационалистический дух исследования, который мог привести к дальнейшему развитию науки, вытесняется иррационализмом и слепым преклонением перед прошлым. Индийская жизнь превращается в вяло текущий поток, питаемый прошлым и медленно прокладывающий себе путь сквозь нагромождения мертвых веков. Тяжкое бремя прошлого подавляет ее, и ее охватывает какое-то оцепенение. Неудивительно, что, находясь в таком состоянии духовного паралича и физической усталости, Индия деградировала и оставалась омертвелой и неподвижной в т'о время, когда другие страны мира двигались вперед.
Однако этот обзор не является полным и вполне правильным. Если бы существовал лишь ^длительный и непрерывный период омертвения и застоя, это могло бы иметь своим результатом полный разрыв с прошлым, гибель целой эпохи и возникновение чего-то нового на ее обломках. Но такого разрыва не произошло, и налицо определенная преемственность. Время от времени наблюдались также периоды возрождения, иногда длительные и блестящие. И неизменно видны попытки понять новое, приспособить его и привести в гармонию со старым или, по крайней мере, с теми чертами старого, которые считались заслуживающими того, чтобы их сохранить. Часто это старое сохраняет лишь внешнюю форму, являясь неким символом, в то цремя как внутреннее его содержание меняется. Однако что-то существенное, что-то живое продолжает оставаться, какой-то стимул, побуждающий людей двигаться в не совсем для них ясном направлении. И неизменно остается стремление к синтезу между старым и новым. Именно этот стимул и это стремление заставляли индийцев двигаться вперед и позволили им усвоить новые идеи, сохранив в то же время многое от старого. Существует ли такая вещь, как видение Индии, переходящее из поколения в поколение, яркое и полное жизни, но временами низведенное до бормотаний неспокойного сна,– этого я не знаю. У каждого народа и каждой нации имеется нечто вроде такой легенды или веры в ее историческую роль и, быть может, в каждом случае в этом есть какая-то доля правды. Будучи индийцем, я сам испытал на себе влияние этой действительной или легендарной веры в роль Индии, и я думаю, что все то, что оказывало непрерывное воздействие на сотни поколений, должно было черпать свою неизменную жизненную энергию из какого-то глубокого источника силы и обладало способностью обновлять эту жизненную энергию из века в век.
Существовал ли такой источник силы? И если да, то что с ним случилось – высох ли он, или же он имел какие-то скрытые ключи, которые его питали? И как обстоит дело сегодня? Существуют ли еще какие-нибудь родники, которые могли бы освежить нас и придать нам силы? Мы являемся древним народом или, вернее, причудливым смешением многих народов, и история нашего народа восходит своими истоками к заре истории. Быть может, наша пора расцвета уже миновала и мы переживаем сейчас поздний, близящийся к закату период своего существования, влача свои дни, как старцы, неподвижные, утратившие жизненную силу и творческий дух и больше всего на свете жаждущие покоя и сна?
Ни один народ, ни одна раса не остаются неизменными. Они непрерывно смешиваются с другими народами и расами и постепенно изменяются. Они могут казаться почти умирающими, а затем вновь воспрянуть как новый народ или как разновидность старого. Между прежним и новым народом может быть полный разрыв, но они могут быть и связаны важнейшими узами мысли и представлений.
История знает многочисленные примеры постепенного исчезновения или внезапной гибели старых и прочных цивилизаций, место которых занимали новые, полные жизни культуры. Существует ли какая-то жизненная энергия, какой-то внутренний источник силы, сообщающий жизнь цивилизации и народу, без которого тщетны все их усилия, подобно напрасным стараниям старика изображать из себя юношу?
Из всех народов современного мира я обнаружил эту жизненную энергию, в основном, у трех – американцев, русских и китайцев,– странное сочетание! Американцы, хотя они и связаны своими корнями со Старым светом, являются новым народом, ничем не скованным и свободным от бремени и от всех обычаев и традиций старых рас, так что их бьющая через край жизненная энергия вполне понятна. То же самое можно сказать о канадцах, австралийцах и новозеландцах. Все они в значительной мере отрезаны от Старого света и воспринимают жизнь во всей ее новизне.
Русские не являются новым народом. Однако они пережили полный, подобный смерти, разрыв со старым, после чего они заново перевоплотились. Подобных примеров история до сих пор не знала. Они вновь стали молодыми и обладают поистине удивительной энергией и жизненной силой. Они пытаются отыскать некоторые из своих старых корней, но, тем не менее, практически Зто новый народ, новая раса и новая цивилизация.
Пример русских показывает, что народ может вдохнуть в себя новую жизнь л стать снова молодым, если он готов уплатить за это необходимую цену и дать выход энергии и силе, таящимся в массах. Быть может, эта война, при всех ее ужасах и безобразии, приведет к омоложению и других народов – тех, которым удастся избежать гибели.
Китайцы стоят особняком среди других. Они не являются новой расой и они не пережили такой коренной ломки, какая выпала на долю России. Семь лет жестокой войны, несомненно, должны были изменить и изменили их. В какой мере это изменение является результатом войны, или каких-нибудь более постоянных факторов, или же следствием того и другого, я не знаю, но жизнеспособность китайского народа меня поражает. Я не могу себе представить, чтобы народ, наделенный такой огромной силой, мог погибнуть.
Нечто подобное этой жизнеспособности, которую я видел в Китае, я по временам замечал также в индийском народе. Это бывало не всегда, да к тому же мне трудно в данном случае быть объективным. Быть может, мои желания заставляют меня видеть то, чего нет в действительности. Но, блуждая среди индийского народа, я всегда искал именно этого. Если индийский народ обладает этой жизнеспособностью, тогда можно не тревожиться, он еще покажет себя. Если же он ею совершенно не обладает, тогда все наши политические усилия, все наши понукания тщетны и не уведут нас далеко. Я не был заинтересован в установлении такого политического порядка, который позволял бы нашему народу жить более или менее прежней жизнью, разве лишь немного получше. Я почувствовал, что он обладает огромным запасом скрытой энергии и таланта, которым я хотел дать простор, чтобы народ наш снова почувствовал себя молодым и полным жизни. Индия, такая, какою она создана, не может играть в мире второстепенную роль. Она будет значить либо очень много, либо ничего не будет значить. Никакая средняя роль меня не привлекала, да я и не считал возможной какую-либо промежуточную позицию.
В представлении моем и представлении многих других в основе борьбы за независимость Индии, развертывавшейся на протяжении последней четверти века, и всех наших столкновений с английскими властями лежало стремление возродить Индию. Мы считали, что, действуя, добровольно идя на страдания и жертвы, на риск и опасности, отказываясь склониться перед тем, что мы считали дурным и несправедливым, мы оживим дух Индии и пробудим ее от долгого сна. Хотя мы вели непрерывную борьбу с английскими властями в Индии, наши взоры были всегда обращены к нашему народу. Любые политические успехи имели цену лишь постольку, поскольку они содействовали достижению нашей основной цели. Постоянно руководствуясь этим стремлением, мы часто поступали так, как не поступил бы ни один политик, действующий только в узкой сфере политики, и критики за границей и в Индии удивлялись безрассудности и прямолинейности наших действий. Действительно ли мы поступали глупо, или нет, решат будущие историки. Мы метили высоко и глядели далеко вперед. Быть может, часто мы и поступали глупо с точки зрения оппортунистической политики, но мы никогда не забывали о том, что главной нашей целью было поднять общий уровень жизни индийского народа – психологический и духовный, а также, разумеется, политический и экономический. Возрождения этой подлинной внутренней силы народа мы и добивались, зная, что все остальное неизбежно придет само собой. Нам надо было искоренить складывавшееся на протяжении поколений постыдное раболепие и робкую покорность перед высокомерными чужеземными властителями.
