Текст книги "Открытие Индии"
Автор книги: Джавахарлал Неру
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 54 страниц)
Вследствие этого естественного союза английской власти с реакционерами в Индии она стала покровителем и сторонником многих вредных обычаев и практики, которые она в других случаях осуждала. Индия была скована обычаями, когда пришли англичане, а тирания старого обычая – часто ужасная вещь. Все же обычаи меняются и вынуждены приспосабливаться в известной мере к изменившейся обстановке. Индусский закон был в основном обычаем, и когда обычай менялся, закон также применялся иным образом. Не было, по существу, ни одной статьи индусского закона, которая не могла быть изменена обычаем. Англичане заменили это гибкое обычное право судебными решениями, основанными на старых текстах, и эти решения стали прецедентами, которых следовало строго придерживаться. Теоретически это было преимуществом, так как обеспечивало большее единообразие и уверенность. Но в том виде, как это применялось, это привело к сохранению древнего закона, не модифицированного последующими обычаями. Так старый закон, который в некоторых деталях и в различных местностях был изменен обычаем и являлся в силу этого устаревшим, теперь застыл, и всякое стремление изменить его общепринятым, обычным путем подавлялось. Попрежнему имелась возможность для какой-либо группы доказать существование обычая, отвергающего закон, но в суде это было чрезвычайно трудно. Изменение могло прийти только с помощью издания новых законов, но английское правительство, которое являлось законодательной властью, не имело никакого желания вызвать антагонизм консервативных элементов, на чью поддержку оно рассчитывало. Когда впоследствии выборным собраниям были частично предоставлены некоторые законодательные полномочия, то всякая попытка ввести в закон социальные реформы встречала неодобрение властей и решительно отвергалась.
РОСТ ПРОМЫШЛЕННОСТИ. ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ РАЗЛИЧИЯ
Постепенно Индия оправлялась от последствий восстания 1857—1858 годов. Несмотря на английскую политику, действовали могучие силы, изменяя Индию, и появлялось новое социальное сознание. Политическое единство Индии, связь с Западом, технические успехи и даже несчастье общего подчинения привели к возникновению новых течений мысли, к медленному развитию промышленности и подъему нового движения за национальную свободу. Пробуждение Индии было двояким: она надеялась на Запад, и в то же время она всматривалась в себя и свое собственное прошлое.
Появление железных дорог в Индии показало преимущества индустриального развития; до этого проявлялась только отрицательная сторона этого развития в виде промышленных товаров из Англии. В 1860 году была отменена пошлина на импортируемые машины, введенная для того, чтобы помешать индустриализации Индии, и начала развиваться крупная промышленность, главным образом с английским капиталом. Первой появилась джутовая промышленность в Бенгалии, работавшая в основном на город Данди в Шотландии; гораздо позднее выросли хлопчатобумажные фабрики в Ахмадабаде и Бомбее, главным образом с индийским капиталом и принадлежавшие индийцам; затем появилась горная промышленность. Английское правительство в Индии продолжало ставить препятствия, и была введена пошлина на индийские хлопчатобумажные товары, чтобы помешать им конкурировать с ланкаширскими тканями даже в самой Индии. Проводимая правительством Индии политика полицейского государства ярче всего выявилась в том, что в Индии до 20 века не было ни департамента сельского хозяйства, ни департамента торговли и промышленности. Департамент сельского хозяйства был наконец основан в системе центрального правительства, кажется, только благодаря денежному пожертвованию на улучшение сельского хозяйства Индии, сделанному одним посетившим Индию американцем. (Даже теперь этот департамент очень невелик.) Вскоре затем, в 1905 году, был создан департамент торговли и промышленности. И тогда деятельность этих департаментов была очень незначительной. Рост промышленности был искусственно ограничен, а естественное развитие Индии было задержано.
Хотя массы Индии были ужасающе бедны и все больше нищали, крохотная верхушка общества процветала в новых условиях и накапливала капитал. Именно эта группа требовала политических реформ и возможностей для вложения своих капиталов. В политической области в 1885 году был создан Индийский Национальный конгресс. Торговля и промышленность росли медленно, и интересно отметить, что в них были заняты преимущественно те слои общества, для которых это было наследственной профессией в течение сотен лет. Ахмадабад, новый центр текстильной промышленности, был знаменитым ремесленным и торговым центром в эпоху Моголов и даже ранее и тогда уже вывозил свою продукцию в иноземные государства. Крупные купцы Ахмадабада имели собственные корабли для этой морской торговли с Африкой и странами Персидского залива. Броч, морской порт, находящийся недалеко от Ахмадабада, был хорошо известен еще в грекоримский период.
Жители Гуджарата, Катхиавара и Кача с древних времен были торговцами, ремесленниками, купцами и мореплавателями.
Много перемен произошло в Индии, но они продолжали свои старые занятия, приспосабливаясь к новым условиям. Теперь они являются выдающимися руководителями промышленности и торговли. Их религия или перемена религии не имели значения. Парсов, впервые поселившихся в Гуджарате тысячу триста лет назад, можно с этой точки зрения считать гуджаратцами (их языком уже давно стал язык гуджарати). У мусульман самыми видными сектами, занятыми промышленной и деловой деятельностью, являются ходжи, мемоны и бохра. Все они в прошлом исповедовали индуизм, и все вышли из Гуджарата, Катхиавара или Кача. Все эти гуджаратцы не только господствуют в промышленной и деловой жизни Индии, но действуют и в Бирме, и на Цейлоне, и в Восточной Африке, и в Южной Африке и в других чужеземных странах.
Марвари из Раджпутаны контролировали внутреннюю торговлю и финансы, и их можно было встретить во всех жизненных центрах Индии. Были среди них и крупные денежные тузы, были и мелкие деревенские менялы; векселя хорошо известного марварийского банкирского дома принимали повсюду в Индии и даже за границей. Марвари и ныне еще представляют крупный денежный капитал, но теперь принимают участие и в промышленности.
У синдхов, на северо-западе, также были старые торговые традиции, и из своего центра в Шикарпуре или Хайдарабаде на Инде они распространяли свою деятельность на Среднюю и Малую Азию и в другие страны. В настоящее время (то есть до войны) вряд ли существует в мире хоть один порт, где бы нельзя было увидеть одну или несколько лавок синдхов. Некоторые пенджабцы также давно по традиции занимаются деловой деятельностью.
Четти из Мадраса также с древних времен руководили деловой и особенно банковской деятельностью. Слово «четти» произошло от санскритского слова «шрешти» – глава купеческой гильдии. Распространенное название купца или ростовщика «сетх» также произошло от «шрешти». Мадрасские четти играли важную роль не только в Южной Индии, но распространились и по всей Бирме, даже в самых отдаленных деревнях.
Внутри каждой провинции ремесло и торговля также были преимущественно в руках старого класса вайшья, который занимался коммерческой деятельностью в течение бесчисленных поколений. Они были розничными и оптовыми торговцами и ростовщиками. В каждой деревне имелась лавка банья, где велась торговля всем необходимым для деревенской жизни и жители деревни могли получить ссуду на весьма выгодных для ростовщика условиях. Сельская кредитная система была почти целиком в руках этих банья. Они распространили свою деятельность даже на северо-западную территорию независимых племен и занимали там важные посты. По мере того как росла нищета, быстро нарастала также сельскохозяйственная задолженность; ростовщические заведения имели закладные на землю и в конце концов приобрели значительную площадь. Так ростовщик стал одновременно помещиком.
Это отграничение деловых, торговых и банкирских классов от других становилось менее явным, по мере того как новые люди проникали в различные области деловой жизни; но эти разграничения все же сохранились и все еще заметны. Трудно определить, появились ли они вследствие кастовой системы, или влияния традиции, или благодаря унаследованным способностям, или всему этому вместе. Среди брахманов и кшатриев деловые занятия считались презренными и даже богатство, приятное само по себе, не являлось достаточной компенсацией за такую деятельность. Владение землей было знаком социального положения, как и в феодальные времена, и ученость и знания уважали даже независимо от материальных благ. При английском господстве правительственная служба давала престиж, обеспечение, положение, а позднее, когда индийцам было разрешено поступать на индийскую государственную службу, эта служба, называвшаяся «ниспосланной небом» – небом было некое бледное подобие Уайтхолла91,– стала прибежищем для лиц, получивших английское образование. Лица интеллигентного труда, особенно адвокаты, часть которых имела большой заработок в новых судах, также пользовались престижем и высоким положением, и эти профессии привлекали молодежь. Эти-то адвокаты, естественно, возглавили политическое движение и требования социальных реформ.
Бенгальцы первыми занялись адвокатурой, и некоторые из них чрезвычайно преуспели и окружили эту профессию ореолом. Они были также политическими лидерами. В растущую промышленность они не пошли, то ли ввиду отсутствия способностей к этому, то ли по другим причинам. В результате когда промышленность начала играть важную роль в жизни страны и оказывать влияние на политику, Бенгалия утеряла свою руководящую роль в политической жизни. Прежнее направление потока, когда бенгальцы покидали свою провинцию в качестве правительственных служащих или другом качестве, теперь изменилось, и люди из других провинций наводнили Бенгалию, особенно Калькутту, и заняли важное место там в деловой и промышленной жизни. Калькутта была и остается главным центром английского капитала и промышленности, англичане и шотландцы господствуют там в коммерческой жизни, но их догоняют марвари и гуджаратцы. Даже маловажные профессии в Калькутте часто находятся в руках не-бенгальцев. Все тысячи шоферов такси в Калькутте – почти без исключения сикхи из Пенджаба.
Бомбей стал центром и штабом принадлежавшей индийцам промышленности, торговли, банкового дела, страхового дела и т. д. Парсы, гуджаратцы и марвари занимали во всем этом руководящее положение, и важно отметить, что махараштрий-цы, то есть маратхи, играют при этом весьма незначительную роль. Бомбей теперь – огромный космополитический город, но его население состоит главным образом из маратхов и гуджаратцев. Маратхи преуспевают в свободных профессиях и в науке; из них выходят, как и следовало ожидать, хорошие солдаты; большое их число – рабочие на текстильных фабриках. Они стойки и выносливы, а их провинция бедна. Они гордятся традицией Шиваджи и подвигами своих предков. Гуджаратцы изнежены, мягче характером, более богаты и великолепно освоились в торговле, в деловой сфере. Возможно, эти различия объясняются главным образом географией, ибо страна маратхов – неплодородная, каменистая и гористая, в то время как Гуджарат богат и плодороден.
Интересно наблюдать, как в различных частях Индии продолжают существовать эти и другие особенности, хотя они постепенно стираются. Высоко интеллектуальный Мадрас дал и продолжает давать выдающихся философов, математиков и специалистов. Бомбей теперь почти полностью предался коммерческой деятельности со всеми ее достоинствами и недостатками. Бенгалия, довольно отсталая в промышленности и деловой активности, выдвинула ряд крупных специалистов и особенно отличилась в искусстве и литературе. Пенджаб не дал выдающихся личностей, но является предприимчивой провинцией, развивающейся во многих отношениях; его жители отличаются практичностью, хорошие механики и преуспевают в мелкой торговле и кустарной промышленности. Соединенные провинции (включая Дели) представляют собой любопытную смесь и в некоторых отношениях олицетворяют всю Индию в миниатюре. Они являются средоточием старой индусской культуры, а также и персидской культуры, занесенной в эпоху династий афганцев и Моголов, поэтому там особенно заметно сочетание этих двух культур, смешанное еще с культурой Запада. Там меньше провинциализма, чем в какой-либо другой части Индии. В течение долгого времени жители Соединенных провинций считали себя сердцем Индии; так на них смотрели и другие. Именно поэтому в разговорном языке их часто называют индостаицами.
Следует отметить, что эти различия – географические, а не религиозные. Бенгальский мусульманин гораздо ближе к индусу из Бенгалии, чем к мусульманину из Пенджаба; то же имеет место и в других провинциях. Если индусы и мусульмане из Бенгалии случайно встречаются где-либо, в Индии или в других странах, они немедленно собираются вместе и сразу же находят общий язык. Пенджабцы, будь то мусульмане, индусы или сикхи, ведут себя так же. У мусульман Бомбейского президентства (ходжей, мемонов и бохра) много индусских обычаев; ходжей (они являются последователями Ага-хана) и бохра мусульмане Севера не считают правоверными мусульманами.
Мусульмане в целом, особенно в Бенгалии и на севере, не только долгое время сторонились английского образования, но принимали также мало участия и в развитии промышленности. Частично это объясняется феодальными взглядами, частично (как у римских католиков) тем, что ислам запрещает ростовщичество и взимание процентов. Любопытно, однако, что среди известнейших ростовщиков имеется особое племя патанов, живущее недалеко от границы. Таким образом, во второй половине 19 века мусульмане отстали как в отношении английского образования и, следовательно, знакомства с западными идеями, так и в правительственной службе и в промышленности.
Как ни замедляли и ни задерживали рост промышленности в Индии, все же он происходил и привлекал внимание. Однако это развитие промышленности почти ничего не изменило в проблеме обнищания масс и нехватки земельных участков. Из десятков миллионов безработных и полубезработных в промышленность перешло несколько сот тысяч рабочих. Этот переход был настолько ничтожен, что не повлиял на растущую аграризацию страны. Широкая безработица и недостаток земельных участков привели к эмиграции большого числа трудящихся в другие страны, нередко при унизительных условиях. Они переселялись в Южную Африку, на Фиджи, в Тринидад, на Ямайку, в Гвиану, на остров Св. Маврикия, на Цейлон, в Бирму и Малайю. Небольшие группы или отдельные лица, которые преуспели и улучшили свое положение при чужеземном владычестве, оторвались от масс, положение которых продолжало ухудшаться. В руках этих групп произошло некоторое накопление капитала и постепенно создались условия для дальнейшего роста. Но основные проблемы – нищета и безработица – оставались неразрешенными,
РЕФОРМАТСКОЕ И ДРУГИЕ ДВИЖЕНИЯ СРЕДИ ИНДУСОВ И МУСУЛЬМАН
По-настоящему воздействие Запада почувствовалось в Индии в 19 веке под влиянием технических изменений и их динамических последствий. В сфере идей также произошли потрясения, перемены и расширение горизонтов, которые были так долго крайне ограничены. Первой реакцией небольшой прослойки, получившей английское образование, было одобрение почти всего, что шло с Запада. Многие индусы, почувствовав отвращение к некоторым социальным обычаям и обрядам индуизма, обратились к христианству, и некоторые выдающиеся личности в Бенгалии стали христианами. Поэтому раджа Рам Мохан Рой сделал попытку приспособить индуизм к этой новой обстановке и основал движение БрахмоСамадж на основе некоторого рационализма и требований социальных реформ. Его преемник Кешаб Чандер Сен придал этому обществу более христианский оттенок. Брахмо Самадж оказало влияние на растущую буржуазию Бенгалии, но как религиозную веру ее воспринимали немногие, в числе которых, однако, были выдающиеся личности и семьи. Но даже эти семьи, хотя и были горячо заинтересованы в социальных и религиозных реформах, склонялись к возврату к старым индийским философским идеям веданты.
В других частях Индии проявлялись те же тенденции и возникла неудовлетворенность жесткими социальными обычаями и теми многообразными формами, которые индуизм на деле принимал в разных местах. Инициатором одного из самых примечательных реформатских движений второй половины 19 столетия был гуджаратец Свами Дайянанда Сарасва-ти, но пустило оно корни среди индусов Пенджаба. Это было движение Ария Самадж, и его лозунгом был «возврат к Ведам». Этот лозунг в действительности означал устранение последствий эволюции веры ариев со времен Вед. Философия веданты в ее последующем развитии, центральная концепция монизма, пантеистические взгляды, равно как и распространенные более грубые формы культа, столь же сурово осуждались. Даже Веды толковали особым образом. Общество Ария Самадж явилось реакцией на влияние ислама и христианства, особенно на первый. Это воинствующее движение стремилось к реформам внутри индуизма и к защите его от нападения извне. Оно стало вовлекать в индуизм лиц других религий и, таким образом, могло прийти в столкновение с другими прозелитствую-щими религиями. Ария Самадж, которое сильно приближалось к исламу, стремилось стать защитником всего индусского против всего того, что оно считало вторжением других вер. Показательно, что движение Ария Самадж распространилось главным образом среди индусской буржуазии Пенджаба и Соединенных провинций. Одно время правительство считало его политическим революционным движением, но участие в нем большого числа правительственных служащих придало ему вполне респектабельный характер. Око проделало хорошую работу по распространению образования как среди мальчиков, так и среди девочек, по улучшению положения женщин и повышению социального положения и уровня жизни угнетенных каст.
Примерно в одно время со Свами Дайянанда в Бенгалии жил человек иного склада, и его жизнь оказала влияние на многих из тех, кто получил английское образование. Это был Шри Рамакришна Парамаханса, человек простой, не ученый, но глубоко религиозный. Его не интересовали социальные реформы сами по себе. Его идеи непосредственно восходили к учению Чайтаньи и других индийских святых. Человек глубоко религиозный, но все же с широкими взглядами, в своих поисках истинной веры он отправился к мусульманским и христианским мистикам и жил среди них много лет, подчиняясь их строгим порядкам. Он поселился в Калигхате, в Калькутте, и его необыкновенная личность и характер постепенно привлекли к нему внимание. Люди, приходившие его навестить (а кто и посмеяться над его религиозным простодушием), подпадали под его сильное влияние, и многие, полностью перенявшие западный образ мыслей, чувствовали, что в нем есть нечто, чего им нехватает. Подчеркивая наиболее существенное в религиозной вере, он соединил различные стороны индусской религии и философии и, казалось, олицетворил их все в себе самом. Он включил в свое учение и элементы других религий. Противник всякого сектантства, он подчеркивал, что все дороги ведут к истине. Он напоминал святых, о которых мы читаем в древних летописях Азии и Европы. Он с трудом подходил к обстановке современной жизни, но все же слился с многоцветным узором индийской жизни, и многие индийцы признавали и почитали его как человека, которого коснулся божественный огонь. Он производил большое впечатление на всех, кто его знал, и даже многие никогда не видевшие его подпали под его влияние, прочтя историю его жизни. К числу последних относится Ромен Роллан, давший его жизнеописание и историю жизни его любимого ученика Свами Вивекананды.
Вивекананда, вместе со своими собратьями, учениками Парамахансы, основал Миссию Рамакришны – нерелигиозную организацию, посвященную служению человечеству. Прочно связанный с прошлым и гордившийся славой Индии, Вивекананда все же подходил по-современному к жизненным проблемам и был своего рода связующим звеном между прошлым Индии и ее настоящим. Он был блестящим оратором, выступая на бенгальском и английском языках, и писал изящным стилем бенгальскую прозу и поэтические произведения. Он был великолепным образцом человека, внушительного, преисполненного спокойствия и достоинства, уверенного в себе и своей миссии и в то же время полного динамичной и пламенной энергии и страстного желания двинуть Индию вперед. Он оживил дух угнетенных и деморализованных индусов и придал им уверенность в себе и некоторую опору в прошлом. Он участвовал во Всемирном религиозном соборе в Чикаго в 1893 году, провел свыше года в США, совершил путешествие по Европе, побывав даже в Афинах и Константинополе, и посетил Египет, Китай и Японию. Куда бы он ни приезжал, он повсюду производил известную сенсацию не только своим появлением, но и тем, что он говорил и как он говорил. Кто хоть раз видел этого индусского аскета, уже не мог забыть его и его слова. В Америке его называли «неистовым индусом». На него самого его путешествие по западным странам произвело сильное впечатление; он восторгался английской настойчивостью, а также жизнеспособностью и духом равенства американского народа. «Америка является наилучшей почвой в мире для распространения какой-либо идеи»,– писал он одному из друзей в Индию. Но религиозная жизнь на Западе не привлекала его, и его вера в основные ценности индийской философии и духовной жизни еще более укрепилась. Индия, несмотря на свою деградацию, все еще олицетворяла для него Свет.
Он проповедовал монизм философии веданты и был убежден, что только это может стать будущей религией мыслящего человечества. Ибо веданта была не только религиозным, но и рационалистическим учением и ее методы совпадали с научными методами исследования внешней природы. «Эта вселенная не была создана каким-то надкосмическим божеством, не является она и делом рук какого-то потустороннего духа. Она – само-созидающаяся, саморастворяющаяся, самопроявляющаяся, Одно Бесконечное Существование, Брахма». Идеалом веданты было соответствие человека присущей ему от рождения божественной сущности; увидеть бога в человеке – это и есть поистине узреть бога; человек – величайшее из всех существ. Но «абстрактное учение веданты должно сделаться живым, поэтичным, проникнуть в повседневную жизнь; из безнадежно усложненной мифологии следует вывести конкретные моральные нормы, а из запутанного иогиизма должна появиться самая научная и практически применимая психология». Индия пришла в упадок потому, что она ограничила себя узкими рамками, ушла в свою скорлупу, утеряла связь с другими народами и, таким образом, погрузилась в состояние «мумифицированной» и «кристаллизованной» цивилизации. Каста, необходимая и желательная в ее ранних формах и предназначавшаяся для развития индивидуальности и свободы, превратилась в чудовищное унижение, в противоположность тому, для чего она была предназначена, и подавила массы. Каста являлась формой социальной организации, которая существовала и должна была оставаться отдельно от религии. Социальные организации должны меняться, когда меняются времена. Вивекананда страстно осуждал бессмысленные метафизические споры по поводу обрядов и особенно высокомерие высших каст. «Наша религия – на кухне. Наш бог – кухонный горшок и наша религия – в словах: «не прикасайся ко мне, я святой».
Вивекананда держался в стороне от политики и неодобрительно относился к политикам того времени. Однако он снова и снова подчеркивал необходимость свободы и равенства и поднятия уровня жизни масс. «Свобода мысли и действия является единственным условием жизни, роста и благополучия. Там, где она не существует, человек, раса, нация должны погибнуть». «Единственная надежда Индия – в ее массах. Высшие классы физически и морально мертвы». Он хотел сочетать западный прогресс с духовной основой Индии. «Создайте европейское общество с религией Индии». «Сделайтесь самыми западными из всех западников в своих идеях равенства, свободы, труда и энергии и в то же время индусами до мозга костей в своей религиозной культуре и инстинктах». Постепенно Вивеканаида становился все большим интернационалистом в своих высказываниях: «Даже в политике и социологии проблемы, которые вставали двадцать лет назад как проблемы данной нации, не могут теперь быть разрешены в национальных рамках. Они принимают огромные размеры, гигантские формы. Они могут быть разрешены только при рассмотрении их в более широком свете международной политики. Международные организации, международные союзы, международные законы– вот лозунг сегодняшнего дня. Это – проявление солидарности. В науке каждодневно приходят к аналогичным же широким взглядам». И снова: «Прогресса не может быть, если весь мир не присоединится к нему, и с каждым днем становится все яснее, что решения любой проблемы никогда нельзя добиться в пределах только одной расы, нации или узкой группы. Каждая идея должна рассматриваться широко, как охватывающая весь мир, каждая цель должна увеличиваться, пока она не охватит человечество в целом, даже жизнь в целом». Все это включалось в понимание Вивеканандой философии веданты, и он проповедовал это от края до края Индии. «Я глубоко убежден, что ни человек, ни нация не могут жить, держась в стороне от других, и когда подобная попытка делалась под влиянием ложных представлений о величии, политике или святости – последствия всегда бывали гибельны для уединяющихся». «Наша изоляция от всех других народов мира является причиной нашего вырождения, и единственное средство от этого – снова влиться в общий поток с остальным миром. Движение – признак жизни».
Он писал однажды: «Я социалист не потому, что я считаю социализм совершенной системой, а потому, что лучше хоть что-нибудь, чем ничего. Другие системы мы испытали, и они оказались неподходящими. Испробуем эту – если но ради чего-либо иного, то хотя бы ради ее новизны».
Вивекананда говорил о многих вещах, но одна нота постоянно звучала в его речах и произведениях – абхай, будь бесстрашен, будь силен. Для него человек был не жалким грешником, а частью божества; зачем же ему страшиться чего-либо? «Если есть грех на свете, то это – слабость; избегай всякой слабости, слабость – это грех, слабость – это смерть». Таков был великий урок Упанишад. Страх порождает зло, слезы и стен&ния. Было уже достаточно этого, достаточно мягкости. «Что нужно нашей стране теперь, так это железные мускулы и стальные нервы, гигантская воля, которой ничто не в силах противостоять, которая может проникнуть в тайны и загадки вселенной и любым путем добиться своей цели, даже если бы для этого потребовалось спуститься на дно океана и столкнуться лицом к лицу со смертью». Он осуждал «оккультизм и мистицизм... заставляющие нас содрогаться; в них кроются, быть может, великие истины, но они чуть не уничтожили нас... А вот критерий истины: все, что делает тебя слабым физически, интеллектуально и духовно, отвергай, как яд, в нем нет жизни, оно не может быть истиной. Истина придает силы. Истина – это чистота, истина – это всезнание... Эти разные виды мистицизма, несмотря на какие-то крупицы истины в них, обычно расслабляют... Вернись к Упанишадам, к их сияющей, укрепляющей, светлой философии; и уйди от всего этого мистицизма, от всего, что расслабляет. Усвой эту философию: величайшая истина – самая простая вещь в мире, простая, как твое собственное существование». И бойся суеверия. «Я скорее предпочел бы, чтобы все вы превратились в заядлых атеистов, нежели в суеверных простофиль, ибо атеист – живой человек, и из него может что-нибудь выйти. Но когда приходит суеверие, разум исчезает, мозг размягчается, жизнь клонится к упадку... Стремление к сверхъестественному и суеверие – всегда признаки слабости»92.
Так громом прокатывался голос Вивекананды от мыса Коморин на южной оконечности Индии до Гималаев. Он изнурил себя этой деятельностью и умер в 1902 году, тридцати девяти лет от роду.
Современником Вивекананды и все же человеком, принадлежавшим в гораздо большей мере к последующему поколению, был Рабиндранат Тагор. Семья Тагоров играла ведущую роль в разных реформатских движениях в Бенгалии в течение 19 столетия. В ней были люди духовного склада, прекрасные писатели и художники, но Рабиндранат был головой выше их всех и постепенно даже вся Индия признала его неоспоримое превосходство. Его долгая жизнь, полная творческой деятельности, охватывает два поколения, и он, пожалуй, почти принадлежит к нашим дням. Он не был политическим деятелем, но он слишком близко принимал к сердцу судьбы индийского народа и слишком был предан его свободе, чтобы навсегда замкнуться в своей башне из слоновой кости со своими стихами и песнями. Снова и снова он выходил из нее, когда не мог более мириться с каким-либо событием, и, как древний пророк, предостерегал английское правительство или свой собственный народ. Он играл выдающуюся роль в движении свадеши которое прокатилось по Бенгалии в первом десятилетии 20 века, и позднее – когда он отказался от своего титула во время резни в Амритсаре. Его созидательная деятельность в области просвещения, вначале незаметная, уже тогда превратила Шантиникетан в один из очагов индийской культуры. Его влияние на умы индийцев и особенно на последующие подрастающие поколения было огромно. Частично под влиянием его работ сформировался не только язык бенгали, на котором он сам писал, но и все современные языки Индии. Он, больше чем кто-либо другой из индийцев, помог гармоническому сочетанию идеалов Востока и Запада и расширил основы индийского национализма. Он был самым выдающимся интернационалистом в Индии, верившим в международное сотрудничество и работавшим во имя его. Он принес в другие страны то, что Индия могла им дать, а в Индию то, что мир мог дать его собственному народу. И все же, при всем своем интернационализме, он никогда не отрывался от почвы Индии, и его ум был насыщен мудростью Упанишад. Вопреки обычному ходу развития, по мере того как он становился старше, он делался более радикальным в своих взглядах и воззрениях. При всем своем индивидуализме он восхищался великими достижениями русской революции, особепно в деле распространения образования, культуры, здравоохранения и духа равенства. Национализм – убеждение ограничивающее, а национализм, пришедший в столкновение с господствующим империализмом, порождает всевозможные разочарования и комплексы. Тагор оказал Индии ту огромную услугу (такую же огромную, какую в другой области оказал ей Ганди), что он заставил народ выйти до некоторой степени из узкой колеи его мышления и призадуматься о более широких проблемах, затрагивающих человечество. Тагор был великим гуманистом Индии.