Текст книги "Планета матери моей. Трилогия"
Автор книги: Джамиль Адил оглы Алибеков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 44 страниц)
– Но оно воплощается именно в искусстве художника, – упрямо повторил молодой инструктор райкома, который и прежде не мог сработаться с Латифзаде. – Терпение и доброта наших матерей безграничны. Вчера ко мне приходила старушка, которую единственный сын покинул буквально на произвол судьбы. Я был возмущен. Позвонил в суд и просил помочь оформить ей исковое заявление на алименты.
Я с сомнением спросил:
– И она пошла в суд?
– Не знаю. Не проверял. Думаю, что да.
– А я думаю, что нет. Вы не поняли: она хлопотала не ради денег! Ей хотелось вернуть сына, ощутить его любовь. Безутешная мать доверила свою печаль нам, райкому. А мы не поняли ее!
Мне бросилось в глаза бледное лицо Альпа. Он сидел молча в сторонке. В нескольких словах я рассказал историю Навруза.
– Эту многострадальную косточку, – закончил я, – мы положим под монументом, на котором будет высечено среди прочих и имя Навруза. Раз уж для него не нашлось клочка кладбищенской земли!
В большом волнении Альп приподнялся:
– Я не во всем вам открылся, товарищ секретарь. Эти могильщики… они хотели получить взятку! За деньги, сказали, мы и пустой воздух похороним!
Он резко отвернулся. Было видно, как сжались зубы, как каменно вспыхнули его желваки.
– А что ответили вы?
– Я… не знаю, как это произошло, но обида за брата была слишком велика. Схватил одного из них за ворот и швырнул к стене. Наверно, убил бы, если бы нас не разняли.
– Хорошо, что разняли. Мы устроим общественный суд над ними. Нужна строгая ревизия кладбищенских дел.
– Я приоткрою вам их жульническую механику! – с жаром продолжал Альп. – Ведь что они творят? Свободную землю в центре кладбища занимают фальшивыми захоронениями, даже надгробные камни ставят с какой-нибудь тарабарской надписью – мол, все равно никто не станет проверять! Тех, кто их не подмасливает, уверяют, что все места заняты: идите сами посмотрите. А за большую мзду пустая могила тотчас открывается. Спекулировать на мертвых?! Разве такое придет в голову нормальному человеку?..
Оставшись один, я стал невольно размышлять о путях зла. Оно кажется нам всемогущим и всеобъемлющим лишь до того мгновения, пока против него не ополчиться всем миром. Тогда сразу становится явной его ничтожность. Правда, жулики, взяточники, мздоимцы не теряются; громче других они вопят о торжестве социалистической морали. Не так-то просто различить в общем хоре фальшивые голоса!
Но почему же простых и скромных людей мы выслушиваем столь редко? Годами не замечаем добросовестность тех, кто не умеет – да и не станет! – рекламировать себя? Обращаем внимание лишь на поверхность явлений и близоруко путаем хорошее с плохим? Это недопустимо. Неужели всякий раз люди, подобные Альпу, должны останавливать нас на дороге?..
12
Однажды Латифзаде явился ко мне прямо-таки с ультиматумом:
– Я обязан поговорить с вами открыто, как опытный кадровый партиец. Ваши методы работы порочны, товарищ Вагабзаде! Предупреждаю: это не приведет ни к чему хорошему. Теперь вы уже посягаете на Устав сельскохозяйственной артели! Вам этого не простят.
– Да в чем дело? – воскликнул я с удивлением.
– Не понимаете? Извольте, объясню. Вы дали указание районной газете опубликовать социалистические обязательства лучших колхозных бригадиров? И это – через головы председателей! Они возмущены, протестуют. Вы подрываете их авторитет. От имени артели выступает только председатель. Он же контролирует обязательства своих бригадиров.
– Ну и пусть контролирует. Кто же препятствует?
– Но райком обычно ведет воспитательную работу с колхозниками именно через председателей. А вы их игнорируете.
– Вовсе нет. Просто нельзя весь колхоз отдавать на откуп одному человеку. Разве мы часто не ошибались в председателях? Рекомендовали то бездельников, то пьяниц? Чтобы знать кадры по-настоящему, райкому необходимо стать ближе к пашне, к скотоводческой ферме. Именно к тем людям, которые решают успех производства.
– Как вы это себе представляете?
– Представляю – как повышение активности бригадиров. Как необходимость материально заинтересовать всех колхозников.
– Но это не наш взгляд на вещи! Прежде всего надо печься о политической сознательности трудящихся.
– Благодарю, что напомнили. Слышу об этом со школьных лет. Но те, кто толкует о сознательности вопреки здравому смыслу, они хоть раз искололи себе ноги о жнивье? Кукурузу от камыша отличают? Крестьянин любит землю как родное детище. Зачем же отдавать это детище при родном отце в чужие руки, в сиротский дом? Зачем навязывать колхозникам председателей со стороны?
– А ваша практика выдвигать сразу несколько кандидатов на перевыборном собрании – знаете, к чему она привела? Отвергнутые кандидаты чувствуют себя смертельно оскорбленными. Они больше не хотят трудиться как рядовые колхозники, слоняются по чайханам, плетут интриги…
– Значит, надо ввести правило: у кого недобор трудодней, тот не может претендовать на выборную должность.
На следующее утро я собирался в поездку по району. Латифзаде вызвался меня сопровождать.
– А как же ворох бумаг на вашем столе? – лукаво осведомился я.
Он буркнул, не глядя:
– Обождет.
Начинался весенний сев. Повсюду над полями был слышен гул тракторов. Вблизи селения Ясты-тепе я остановил машину. Издали ряды тракторов на пашне напоминали развернувшуюся к бою колонну танков. Радовало обилие техники, которая пришла наконец на колхозные поля! Но техника требовательна: нельзя машинам работать вполсилы. Это все равно что принудить великана таскать воду детским ведерком. Техника есть, теперь дело за правильной организацией труда.
Латифзаде тоже вышел из машины, разминая ноги.
– Уверен, что сев пройдет хорошо, – сказал он с апломбом. – Лекторские группы укомплектованы, я лично проверял у всех конспекты. Утвержден график политзанятий. Каждый колхозник будет охвачен агитацией и пропагандой прямо на поле.
– Интересно, как вы себе это представляете в жизни? Ни разу не видел, чтобы лектор бежал вприпрыжку за трактором, читая на ходу по конспекту, – довольно нелюбезно отозвался я. – Впрочем, кое-где пропагандист фигура отнюдь не лишняя. Сворачивай налево, – сказал я шоферу. – К бригаде Али.
Горы, подобно змеям, меняли кожу: снега сползали с вершин, теряя морозную белизну. Недавно прошумели весенние ливни, и разом вспыхнули бутоны абрикосов и алычи. Первая зелень кустов напоминала русалочьи косы, еще не просохшие на ветру.
То ли наш водитель тоже загляделся на окрестные виды, то ли дорогу сильно размыло, но машина двигалась все медленнее и медленнее.
– Неужто, Амиджан, ты потерял направление? – подзадорил я шофера. – Пусти-ка ветерана за руль. Не хотите пересесть ко мне? – вежливо осведомился у Латифзаде.
Тот покачал головой с явным неудовольствием. То, что машину поведет первый секретарь райкома, явно шокировало его. В наклонном зеркальце я видел отражение: Латифзаде хмурился и ерзал на кожаных подушках.
– Может, остановимся? – наконец не выдержал он.
– Зачем?
– Амиджан разведает дорогу и сможет дальше вести сам.
– Не доверяете мне? Напрасно. У меня за плечами пятнадцатилетний стаж вождения.
– Нет, я не поэтому…
– А тогда что же? Опасаетесь, что случайный прохожий удивится: что это, мол, за секретарь райкома, если сам сидит за рулем? Подрыв авторитета? Да?
– Ну, если хотите… Нравы во многом переменились. Это тоже надо учитывать. Несколько лет назад был случай: заместитель председателя райисполкома пошел в общую баню. Пришлось его снимать: народ неправильно воспринял. Засмеяли!
– А я смеха, представьте, не боюсь. Если смешно – пусть смеются. Над чужим умением работящий человек никогда не станет хихикать. Другое дело, если не умеешь, а берешься. Ну, Амиджан, видишь, выбрались-таки из трясины! – Я круто изменил разговор. – Вот от той чинары дорога пойдет посуше.
Когда мы свернули к одинокому дереву, узкая полоса зеленых всходов словно стрелкой перерезала ветровое стекло.
У межи стоял трактор и толпились люди. Был среди них и бригадир Али. Мы поздоровались.
– В чем заминка?
– Горюем, товарищ секретарь. Всходы неровные. Много проплешин.
– Как же это вышло? Плохо сеяли?
– Нет. Почва после дождей покрылась плотной коркой, вот ростки и задохлись. Кто же знал, что сразу так припечет?
Он в сердцах топнул. А я почувствовал себя виноватым. Ведь несколько дней тому назад именно я настоял, чтобы поле еще раз пробороновали. Мне показалось издали, будто стая ворон села на свежую пашню: такими кочковатыми были борозды от плуга. Мысленно прикинул: каждый комок – это потерянный куст хлопчатника. На кусте восемь коробочек хлопка. Перемножил кусты на килограммы, получился недобор более пятидесяти килограммов с гектара. Бригадир Али не возразил мне тогда, да и сейчас не обвинял впрямую. Он сетовал лишь на обильный дождь.
Хотя какая же это невидаль – весенние ливни?
– Простите, – откровенно сказал я. – Полностью признаю свою ошибку. Впредь мне урок: не вмешивайся в распоряжения бригадира. Видите, как оно поворачивается, товарищ Латифзаде? Когда я приказал выровнять кочковатую пашню, правота, по всей видимости, была на моей стороне. Подсчитал возможный убыток от недосева и все такое. Но это только на первый взгляд мой расчет был справедлив. Вмешалась погода, и недобор на участке станет теперь вдвое больше. А все из-за поспешности, из-за привычки командовать, от моего верхоглядства.
– Зачем вы так говорите, товарищ секретарь? – проронил Али, глядя в землю. Голос его звучал почтительно, он закончил старой поговоркой: – Что ваши ноги знают, до того и голове нашей не додуматься.
– А вот такие присловья пора забыть, бригадир! Я не твой хозяин, ты не мой батрак. Каждый делает свое дело. Естественно, что крестьянин знает землю и все ее повадки лучше, чем я, сидящий за письменным столом. Кстати, ваш председатель имеет какую-нибудь специальность?
– Он зоотехник.
– Значит, на своем месте. Один из вас. Впредь мы, районщики, будем спрашивать не за каждую сельскохозяйственную работу по отдельности – за пахоту, за сев, за уборку, – а за результат труда. За урожай. Согласны? Да, кстати, – повернулся я к Латифзаде, – а где ваш пропагандист с конспектом?
Тот недовольно пожал плечами. Бригадир с недоумением оглядывался:
– Какой пропагандист?
Тракторист, перегнувшись с сиденья, лихим жестом перебросил кепочку со лба на затылок.
– Недосуг нам было его слушать. Подписали не глядя бумагу, он и ушел. Говорит: еще в трех бригадах за день побываю – и готов недельный отчет!
Все засмеялись, а Латифзаде покраснел до корней волос. Тонким голосом обиженно сказал трактористу:
– Где ваша культура, молодой человек? Хотя бы сошли на землю, когда говорите со старшими. Я тебе в отцы гожусь. Ты комсомолец?
– Сказал правду – так сразу анкета понадобилась? – дерзко осведомился тот.
Однако с трактора сошел и угрюмо смотрел на нас исподлобья.
– Запущена в колхозе массово-воспитательная работа, – назидательно произнес Латифзаде, уже оправившись от смущения. – Вот ты, например. Какие у тебя интересы? Чем увлекаешься?
– Футболом. А что, нельзя?
– Почему нельзя? Конечно, можно. Спорт – важная составная воспитания молодежи. Нам нужны люди сознательные, гармонично развитые…
– Вот я и воспитываюсь.
Тут уж не выдержал сам бригадир Али, прикрикнул:
– Не дерзи! Они наши гости.
Парень, не ответив, вскочил на трактор и, разбрызгивая комья грязи, в грохоте мотора повернул к селению.
– Куда это он? – растерялся Латифзаде.
– Нервная молодежь пошла, – неопределенно отозвался Али. – Мы воевали, а у них почему-то нервы расшатаны. На центральную усадьбу, видать, отправился.
– Но почему вы не приказали ему остановиться? – сердился Латифзаде, обтирая со лба брызги из-под колес.
– Он не станет меня слушать. Трактора не закреплены за бригадами. Тракторист подчиняется только одному председателю.
– Амиджан, садись за руль. Верни его!
До сих пор я слушал молча, но теперь вмешался:
– Не надо. Прежде переговорим с председателем.
– Эх, товарищ Вагабзаде! – махнул рукой Али. – Разве председатель уследит за всеми нашими обидами? Таких жалоб на день по сотне. Попробуй натяни узду – и такой молодчик без стыда бросит колхоз посреди посевной. Уйдет в город. Работы везде навалом.
– Вы правы. Распекать – это не выход. Надо найти что-то другое.
– Ну уж этому нахалу я отомщу! Клянусь, в его трудовой книжке будет такая запись, что не возрадуется. Никуда его не примут.
Я редко видел Латифзаде в подобном бешенстве. Но бригадир с усмешкой покачал головою:
– Ошибаетесь. Никто на вашу запись смотреть не станет. У нас на тридцать тракторов не наберется и двух десятков трактористов. До записей ли тут?
Мне хотелось переменить разговор. Я спросил у Али:
– А вы сами в случае нужды можете сесть за трактор?
– Нет. Не обучен.
– Я могу, – неожиданно вмешался один из колхозников. – Работал у дружка прицепщиком, часто подменял его. Научился. Только ведь я курсов не кончал, диплома нет. Кто же мне доверит трактор?
– А сейчас чем вы занимаетесь?
– Раздатчик горючего.
– Разве для этого нужен особый человек? Сами трактористы не могут заправляться?
– Почему не могут? Могут.
Разговор явно вызвал интерес бригады. Вокруг сгрудились теснее. Али охотно объяснил:
– Теперь пахота и сев ведутся только машинами. Но у трактористов свой бригадир, он следит за работой, он дает указания. Я же, если говорить по-честному, только болтаюсь под ногами. Нравится мне или нет качество работ – до этого никому нет дела. Вот если бы трактора закрепили за каждой бригадой да и трактористы были не пришлые, а из местных!..
Когда наша машина двинулась дальше, я заметил, как Латифзаде вжался в заднее сиденье, будто зазябнув. С тех пор как, выражаясь фигурально, он получил щелчок по носу, я больше не слышал его голоса.
– Вы хотите проехать со мною в следующий колхоз? – спросил я вежливо.
– Собственно, нет. Намеревался досконально проверить политико-массовую работу здесь, на месте. Вынести вопрос на бюро.
– С бюро разумнее повременить.
– Почему?
– Сейчас самое важное – сев. Не то что лекторов некогда слушать, а и газету раскрыть. Последние известия колхозник прослушает на сон грядущий по радио. Но если среди ваших пропагандистов имеется толковый агроном, пусть подъедет к Али на несколько дней. Они найдут общий язык.
– Исполню ваше распоряжение.
– Вы в бога верите, товарищ Латифзаде? – неожиданно спросил я.
– Что?! Шутите, конечно?
– Нимало. Сам видел, как бригадир Али, едва мы отъехали, воздел руки к небу: мол, благодарю, всевышний, что начальство наконец убралось. Теперь еще не посылай дождика, пока не отсеемся, и все будет в порядке.
Латифзаде насупился:
– Зачем ему такая молитва?
– А затем, что, кроме аллаха, не на кого надеяться. Тракторист разобиделся и бросил пашню, а мы пробубнили десяток общих слов, но ничем конкретно не помогли. Пора кончать с кавалерийскими наскоками! Встречаться с колхозниками следует только по деловым поводам. Необходимо как можно скорее получить почвенные карты каждого земельного участка, тогда урожай можно будет проконтролировать грамотно, а замороченный Али перестанет цепляться за подол аллаха.
Во второй половине дня, уже в одиночку, я побывал в «девичьем звене», о котором недавно писала районная газета. Девушки-механизаторы из Ясты-тепе не захотели работать вразброд, сегодня на одном поле, завтра на другом. Ранней весной они приложили немало сил, вспахав бросовую землю. Самолично очистили от камней, выкорчевали кусты. Звеньевая приглашала меня посмотреть возрожденный участок. Собственно, ради этого я и поехал в Ясты-тепе.
Временный полевой стан трактористки устроили с чисто женским изяществом: навес был разукрашен зелеными ветками, повсюду красовались букетики первых цветов. Словно стая журавлей, девушки потянулись мне навстречу, одна краше другой! Лица их улыбались; яркие платки бросали заревой отсвет на румяные щеки.
Звеньевая Хейран задорно сказала:
– Мы хотим сами с начала и до конца работать на этом участке: вспахать, посеять, собрать урожай. А парни пусть промоют глаза водой, когда увидят наш результат! Так, подруги? – И деловито добавила: – Нам обещали отвести воду от главного канала, но пускать ее по арыкам жалко, много пропадет зря. Помогите, товарищ секретарь, добыть поливальную установку. Опрыскивать посевы намного экономнее. Да и листьям нужна влага.
– Постараюсь помочь. А вот скажите, с кем вы соревнуетесь?
Девушки переглянулись.
– Ни с кем. Сами с собою.
– Кто же тогда выйдет победителем?
– С нами некому тягаться, товарищ секретарь!
– Ого, как смело! Неужели здешние мужчины от страха попрятались по щелям? Сегодня же переговорю с вашим председателем, пусть подберет вам достойных противников.
Девушки забеспокоились:
– Не надо. Они все равно прибегнут к плутням: посеют больше, чем укажут. Потом навалятся всем скопом и уберут за одну ночь. А мы промолчим, чтобы не позорить колхоз.
Мне очень понравились бойкие девушки. Спросил, не хотят ли они учиться дальше и любят ли стихи? Оказалось, что почти каждая умеет слагать баяты. Я предложил послать к ним в порядке шефства молодого поэта из города: они обучат его водить трактор, а он проведет с ними литературный семинар.
Девушки залопотали, словно стая вспугнутых куропаток. Одна из них, светловолосая, кокетливо бросила:
– Разве ваш поэт захочет променять крашеных городских красоток на нас, сельских простушек?
– А почему бы вам тоже не прибегнуть к помаде и пудре? – подначил я. – В порядке соревнования?
– Ну уж нет! – вскричала Хейран. – Подкрашенными ресницами приманить парня, конечно, можно, но когда тушь сползет – мужу хоть из дому беги?
– Есть тут неподалеку такая профессорша, – ядовито вставила блондинка. – Муж, говорят, ночует в лаборатории, лишь бы пореже ее видеть.
– Товарищ секретарь, – сказала звеньевая, серьезно хмурясь. – Пошлите-ка в наше звено вместо поэта эту самую профессорскую жену. Привыкла кататься на переднем сиденье в легковой машине, а мы ее посадим на хлопкоуборочный комбайн. Пока научится семь ручек вертеть, семь потов сойдет. Авось поумнеет.
Я понял, кого они имеют в виду. Дипломатично отозвался:
– Непременно передам Халиме-ханум ваше предложение. Какие еще просьбы?
– Пусть поторопятся с отводом воды. Мы нашли старые арыки. Еще деды говаривали: где вода текла раньше, там снова потечет.
– Скажите композиторам, чтобы песню о нас сложили, – снова высунулась вперед языкастая блондинка.
– А на чьи слова? Без поэта все равно не обойтись!
– Слова мы сами придумаем. Сказать по правде, мотив тоже есть, только нотами записать не умеем.
– Значит, пора открывать здесь музыкальную школу?
– Замин-муэллим, – краснея, сказала вдруг одна из девушек, – мы слыхали, вы тоже стихи пишете? Только не обижайтесь на нас, пожалуйста!
– Какая же в этом обида? Разве способность к стихотворству унижает человека? Почему секретарю райкома этого стыдиться? Сочиняйте, девушки, на здоровье. Даже маленький дар способен принести вдохновение. А вдохновение – в стихах ли, в работе ли – это ведь и есть счастье!
Девушки зашушукались, расступились, и вперед выступила самая маленькая из трактористок, почти девчонка на вид. Потупившись, она протянула мне исписанный листок бумаги:
– Вот, муэллим, прочтите на досуге. Это я сочинила про любовь.
13
Накануне Майских праздников позвонил Билал. Настоятельно приглашал в гости:
– Постарайся освободить второе мая и приезжай на весь день. Халима обещала приготовить блюда, которые ты любишь.
– Но это же форменное оскорбление, Билал, дружище!
– То есть как?
– Приглашать вас должен я; вы у меня на родине. Столько лет уже не проводил праздничный день в селении. Мать давно готовится, сестренка хлопочет. Так что поедем все ко мне, и Халима-ханум отведает, надеюсь с удовольствием, местной стряпни. Говорят, в прошлом веке на парижском конкурсе кулинаров азербайджанские яства получили приз…
Первого мая, стоя на трибуне во время праздничного шествия, я сразу заприметил Халиму. Накрапывал теплый дождик, и ее красный зонт рельефно плыл над мокрым булыжником. Она отошла в сторонку и присела на табурет, который Билал, должно быть, попросил в ближайшем доме. Сразу бросалось в глаза, что она человек непривычный, долго не могла ходить пешком.
Солнце давно вынырнуло из облаков, дождь кончился, а Халима, не то задумавшись, не то умышленно, все еще не закрывала зонта, так что многие с удивлением поглядывали то на нее, то на небо. Но, как всегда, она не обращала на чужие взгляды ни малейшего внимания.
Демонстрация шла по плану. Из рядов выбежали первоклассники с букетами, похожие на крикливых лебедят. Я видел, как самой маленькой и самой бойкой Мензер вручила несколько нарциссов и, нагнувшись, прошептала что-то на ухо. Девочка весело кивнула.
Когда дети взобрались на трибуну, малышка протянула нарциссы мне. Я растроганно поцеловал ее в лобик, а она в ответ простодушно чмокнула меня в щеку.
Старшие школьники устроили целое представление на историческую тему. Сначала проскакали всадники в островерхих буденовках, изображая красную конницу гражданской войны. Потом протащили мимо трибуны допотопную соху. Быки, отвыкшие от ярма, тянули в разные стороны. Молодой погонщик, опасаясь, как бы они не зашибли прохожих, с силой натягивал вожжи, лихо надвинув на глаза отцовскую папаху, словно приглашал всех полюбоваться: ну, не молодец ли я?..
Следующим утром спозаранку я послал за Билалом и его женой машину. Но, видимо, она встретилась с ними уже на половине дороги, потому что Билал сам сидел за рулем газика.
Я громко окликнул мать. Она тотчас вышла навстречу гостям, церемонно прикрывая лицо концом головного платка. Заприметив Халиму, направилась прямо к ней и слегка коснулась губами ее наклоненной щеки.
– Мое жалкое жилище счастливо принять столь уважаемых гостей, – степенно произнесла мать, кланяясь прежде Билалу.
Тот по-городскому склонился над ее рукой, и моя мудрая мать – хотя такое приветствие было для нее внове – с достоинством разрешила поцеловать свою обветренную маленькую руку.
Пока сестренка собирала в машину посуду и припасы для пикника, мать наскоро раскинула скатерть прямо на траве под тутовым деревом. Начищенный медный самовар то стрекотал, как кузнечик, то утробно подвывал, закипая.
Билал рассеянно поискал глазами стул и неловко присел на корточки.
– Хорошо, что вы сохранили вокруг дома изгородь из колючек. Это так патриархально; в старине какая-то особая прелесть!
– Моя нене не жалует современные штакетники. Говорит, что куры легко их перелетают и несутся по чужим дворам. А эти кусты колючек я когда-то сажал сам по ее просьбе. Она до сих пор собирает семена и подсаживает, если живая изгородь проредится.
Халима вместе с моей матерью обошла весь дом.
– Мне здесь понравилось. С удовольствием поселилась бы в нем сама, – проговорила она, улыбаясь несколько принужденно, но искренне.
– Что же вам понравилось, ханум? – ревниво спросила мать.
– Полы так уютно застланы коврами, и мебель не загромождает. Вместо широченной тахты – простая кушетка… А куда вы вешаете одежду? Я не вижу гардероба.
– В стене ниша, за занавеской, поэтому вы и не приметили.
– Разве что так… Очень прошу, навестите мой дом и посоветуйте, как устроить его поуютнее.
– В городских украшениях я мало смыслю, дочка. Просто когда стала сама хозяйкой, старалась не держать вещи на виду. А ковры полезны: они впитывают пыль и благодаря им в доме не заводится сырость. Для здоровья хорошо.
– Вам ли беспокоиться о здоровье? К матери секретаря райкома врачи сбегутся по первому зову.
– Какие врачи? Избави нас аллах от болезней! Должность сына мне вовсе не по нраву. Жил бы себе в Баку, и голова бы у него не болела…
– Нет, вы не правы. Положением надо пользоваться. Все скоротечно на белом свете.
– И что же я должна делать?
– Держаться первой госпожой в районе! Пусть вертятся вокруг вас и прислушиваются к каждому вашему слову.
Мать затряслась от беззвучного смеха. Ее головной платок трепетал словно от ветра.
– Как, нене, нравится тебе подобная программа? – шутливо спросил я. – Ты ведь именно над этим смеешься?
– Вовсе нет, сынок. Над собою. Вспомнилась одна старая история. Мне тогда едва двадцать лет сровнялось. Пошла я как-то по воду, да замешкалась. Собралось вокруг родника много молодух, стали мы красоваться друг перед другом, косы переплетать, платки по-разному повязывать. Кто брови сурьмит, кто щеки румянит… А отец Замина все это подсмотрел и, едва я возвратилась, плеснул мне в лицо водой, чтоб смыть краску, да еще шлепнул так чувствительно, что я в сторону отлетела. Говорит: «Ступай погляди на свое отражение. Нравишься себе?» Я обиделась, и мы не сразу помирились. А теперь думаю: благословенные его руки! Вовремя дал острастку. У меня не было такой повадки, чтобы наряжаться и выставлять напоказ всякие вещички, а детей, мужа держать в забросе.
Эти слова пришлись Билалу по душе:
– На месте секретаря райкома я учредил бы обязательный порядок: девушки на выданье должны проходить стажировку у его матери. Авось набрались бы тогда ума-разума на будущую жизнь.
– Ну, дружок, куда уж мне учить других? Тем более таких ученых, таких пригожих, как твоя женушка.
Мать отошла в сторону и поманила меня:
– Ты не забыл пригласить мою ненаглядную?
– Кого, нене?
– Конечно, Мензер! Беги скорее, она еще дома. Пусть захватит пряностей, мне может не хватить к обеду, да еще с полдюжины стаканов. Вдруг понадобятся?
…Как хороша была в утренний час долина Кяхряз! У нас ее называют Узорчатой, по имени речушки, которая, как и Дашгынчай, брала начало с горной гряды Кирс. Речушку окрестили так из-за меняющегося цвета ее воды. Весной, мутная от талых вод, она была желто-кофейной. К середине лета становилась чуть розоватой, словно от множества опавших лепестков. А зимою отливала прозрачной голубизной горных ледников. Больше всего вызывал удивление, конечно, розовый цвет. Дело не обошлось без легенды. Будто некогда по берегам Узорчатой кипел братоубийственный бой, что вызвало гнев и огорчение аллаха. Прекратив резню, он раз в году возвращал водам окраску крови как предостережение и напоминание: не затевать попусту ссор, не наносить друг другу кровавых ран…
В детстве в погоне за форелью мы добирались до самых истоков, и там вода была прозрачнее слезы. Но один из боковых родников размывал подземный пласт глины. Когда паводок сходил, эта струя становилась заметна.
Долина же называлась Расписной или Узорчатой по обилию луговых цветов. Воздух был буквально напоен их ароматом; он считался в окрестностях самым целебным. В праздничные дни сюда приходили семьями. Если приглашали: «Едем к Узорчатой», это означало обещание поистине радостного дня! Берега речушки были издавна засажены плодовыми деревьями. Самые сочные, самые крупные фрукты росли именно здесь. А с тутовых деревьев ежегодно рубили молодые ветки, разводя шелковичных червей.
Я выбрал для своей компании тенистый, укромный уголок у подножия старого дуплистого ствола. Располагаясь, мы спугнули соек, которые подняли неимоверный крик.
– Они выводят птенцов, вот и тревожатся, – сказал Билал, запрокинув голову.
– Кому нужны их бесперые птенцы-уродцы? – воскликнула с гримаской Халима.
Муж спокойно отозвался:
– Представь, прежде всего самим родителям. Есть даже притча: у сойки спросили, кто прекраснее всех на свете? И она приволокла своего птенца.
Понемногу сойки уверились, что люди у подножия дерева им не опасны, и разлетелись по своим делам. Лишь одна из них, взгромоздившись на верхушку, несла сторожевую вахту.
Мы с Билалом расстелили на траве ковер, разбросали длинные мутаки и легкие тюфячки. Билал, не удержавшись, растянулся, по-детски разбросав руки и ноги.
Потом занялись заготовкой топлива для жаровни. Вспомнив прежний навык, я без труда находил под грудой прошлогодних листьев хворост, отличая высыхающую бесполезную ветку от молодой, полной сил и соков.
– Не худо бы поменяться профессиями, – пошутил Билал. – Ты знаешь живую природу как заправский биолог. А я больше привык к кабинетному труду.
– Меня научило всему детство. Например, ты знаешь, как использовать цветущую полынь?
– Как по-латыни? Artemisia?
– Возможно. Ее соцветия кипятят в кислом молоке, разбавленном водой, и высушивают. Если их затем растереть и насыпать понемногу в карманы, аромат держится долго, как от хороших духов.
Билал вздохнул.
– Искуснейший фармацевт – сама природа. Мы просто до многого еще не дошли.
– Что же вам мешает вникать в ее сокровенные тайны, дорогой профессор?
– А вы сами и мешаете, уважаемый секретарь. Попробуй я замешкайся с предоставлением новых сортов овощей – десять секретарей райкомов сбегутся по мою душу. Для размышлений нужен досуг, для полета фантазии нужно опытное поле.
– Землю мы готовы отвести. Ищите, пробуйте! Знаешь, почему не было настоящей работы до сих пор? Каждый район косился на соседа: пусть другие начнут, а мы, если у них получится, подхватим… Но где еще существует такое богатство дикой флоры, как у нас?! Зачем нам кивать на кого-то?
Когда костер под жаровней разгорелся, мать и Мензер захлопотали с угощением. Я старался делать вид, что Мензер присутствует в нашей тесной компании на правах соседки и помощницы матери. Кажется, ее это тоже устраивало. Со мною она поздоровалась мельком, сухо, почти официально: «Поздравляю с Первомаем!» – и все. Билалу и Халиме о давней встрече в больнице ничем не напомнила. Правда, за этот десяток лет Билал разительно изменился: его жесткие волосы вылезли, на темени простиралась обширная плешь, а густые черные усы изменили выражение лица.
Меня невольно брало любопытство: как встретятся Мензер и Халима? Не возникнет ли между ними неловкость? Ничуть не бывало. Они сердечно протянули друг другу руки, и обе казались обрадованными. Может быть, в памяти у них всплыли те далекие тревожные ночи, которые они проводили рядом с распростертым бесчувственным телом? Когда ни ревности, ни досаде не оставалось уже места?..
Обе женщины подошли к костру, дружески болтая. Халима несла охапку цветов, в подборе которых я безошибочно угадал вкус Мензер: крупный розовый клевер, полевые гвоздики, белые ромашки. Халима все порывалась нарвать еще маков, но Мензер резонно заметила, что маки тотчас увянут и потеряют красоту. Они хороши только живые.
Халима захватила с собою комнатного щенка, который тотчас сунул нос в букет и зачихал от пряного запаха. Сама его хозяйка все крутилась возле ковра, не решаясь присесть: на ней была модная, слишком узкая юбка.
– Положи друг на друга несколько подушек и восседай будто на троне, – предложил я.
– А вдруг скачусь? Такой конфуз…
– Неужели так бедно живете, детка? Набирай побольше материи, шей платья пошире, – вмешалась мать.
