Текст книги "Планета матери моей. Трилогия"
Автор книги: Джамиль Адил оглы Алибеков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 44 страниц)
8
Я никогда прежде не бывал в Гяндже. Древность города будила воображение. При въезде остановился возле мавзолея Низами, знакомого по многим красочным открыткам. Осмотреть замечательную гробницу мечтал еще с той поры, когда сидел за школьной партой, а в районный город добирался на своих двоих, не имея иного транспорта.
Священные стены мавзолея, ровные и гладкие, возвышались над сухой, выгоревшей землей. Серая полынь на глинистой почве напоминала пятнистую скорлупу яйца кобчика. Редкие заросли крапивы, не имея защиты от ветров – ни холма, ни деревца, – превратились своими стеблями в жилистые веревки, которые мотало то в одну, то в другую сторону. Лишь у самого горизонта, где равнина сливалась с небом, виднелось немного живой зелени.
Поставив машину на обочине, я вошел в низкие ворота. Отсюда, с невысокого пригорка, хорошо просматривались окрестности. Пологие холмы возникали только в северной стороне. Желтоватые, словно слепленные из просяной муки, они растрескались от жары; русло небольшой речки пересохло; дальние горы до половины закутало облаками.
Вокруг мавзолея кое-где видны были вросшие в землю могильные камни с надписями из полустертых арабских букв.
Странное сожаление шевельнулось в моей душе: почему так мертво, так бесприютно это древнее место? Да еще под самым боком современного города! Неужели мы стали забывать свою историю? Вдоль дороги на Гяндж тянулись возделанные поля, хлопковые плантации, гранатовые сады… Здесь же только жесткие травы пустыни. Может быть, подземное сокровище вернет легендарной земле ее прежнюю позолоту?..
В транспортном отделе управления нефтеразведки меня встретили поначалу не очень радушно. Главный инженер, коротко объяснив, где я должен разгрузиться, добавил с кислой миной:
– Это вы прибыли по просьбе исполкома?
– Я нахожусь прежде всего в вашем распоряжении.
Мой ответ понравился. Главный инженер бросил кому-то из своих помощников:
– Обеспечьте товарища местом в гостинице. – Повернулся ко мне: – Не бывали в наших краях?
Я развел руками:
– Смешно получается: проехал половину Европы, а в Гяндж попал только сейчас.
– Ничего. Это поправимо.
Следующим утром ровно в восемь я был в управлении. Возле ворот толкались местные водители, к моему удивлению они бросали на меня недружелюбные и насмешливые взгляды. Один в огромнейшей кепке – «аэродроме» даже присвистнул, проходя мимо.
Встретившись вторично с главным инженером, я стал кое-что понимать. Все его называли Фикрет-гага, и я был вынужден обращаться таким же образом, по-домашнему. Главный инженер был добродушным, приветливым человеком, он не делал различия между своими и «пришлыми».
– Огромная благодарность тебе, что так оперативно доставил запасные части к оборудованию. Буровики ждут их не дождутся. Но, видишь ли, в чем загвоздка… – Он замялся и продолжал, растягивая слова: – Дорога туда крутая, наши машины не всегда могут одолеть подъем. Надо подняться в гору.
– В гору? Разве ваша буровая на горе?
– Не совсем так. Есть задание поважнее, чем развозить запчасти нефтяникам. Но наши шоферы не берутся.
– За что именно? Может быть, и я не сумею.
– Все дело в мощности машины.
– Но зачем подниматься в гору?
– На Кяпаз нужно доставить водяные трубы большого диаметра.
Я счел дальнейшие расспросы излишними. Задание было слишком неожиданным. Прежде чем решить что-то определенное, следовало осмотреть груз и познакомиться с дорогой. Когда я сказал об этом главному инженеру, он вздохнул с видимым облегчением.
– А что, братец, ты и озеро Гейгель не видал? Красивые места, скажу тебе!
Во дворе меня снова окружили водители. Теперь их недружелюбие сменилось откровенным любопытством. Они наперебой заговаривали со мною:
– Хочешь, подвезу в гору на своей «Победе»?
– Сначала перекусим. Отведай фирменный каймак, братец!
Мне не хотелось никого обижать, но терять время в праздной болтовне было недосуг.
– Спасибо, ребята. Спешу. В следующий раз угостимся. Поеду я на своей машине. А вот если кто возьмется показать дорогу, это будет кстати. – Я повернулся с ожиданием к парню, стоящему рядом.
На меня обрушился целый град смешков и возгласов:
– Больно много у тебя фасону! Не раздувайся, а то лопнешь!
– Клянусь бабушкой, ты и с пустым кузовом не вползешь до Аджикенда!
Хороши напутствия! Я молча залез в кабину. Фазиль – его имя я узнал по дороге – сел рядом.
Мы ехали между рядами старых чинар. Воображение уносило в те времена, когда они были только посажены, может быть, по велению самого Низами.
– Чинары как женщины, – сказал Фазиль, – когда стареют, их кора становится бледнее, выступают голубые жилки и темные родинки… А листья чинары похожи на отпечаток перепончатой лапы лебедя. И утренний туман над нашим городом как лебединые стаи…
Я все оглядывался, пытаясь представить эту оголенную равнину в цветущей зелени, как во времена Низами. Едва ли он предполагал умирая, что ему придется веками лежать среди сухой полыни. Люди перестали заботиться о деревьях, и те, обиженные, ушли в горы. Подымались все выше и выше, чтобы пить досыта влагу облаков и закутываться в снежные шубы…
Миновав район Багбанлара с его высокими заборами, над которыми лишь едва-едва выглядывали черепичные крыши, заросшие мхом, мы поднялись на зеленые холмы предгорья. Одинокие деревья сменились кустарником, а затем и редким лесом. Подъем сказывался дребезжаньем забытого насоса в кузове, но мотор работал ритмично, и во мне росла уверенность, что я смогу провезти тяжелые трубы. «Черный богатырь не подведет!» – любил повторять дядя Алы.
Аджикенд, Гейгель… Узкая дорога принялась так петлять, что я был вынужден остановиться и выйти, не выключая мотора. Местность очень красива, но я-то здесь не для прогулок. По зигзагам крутого серпантина порожняком и то пробираешься с оглядкой. Обидно, но придется, кажется, возвратиться в Баку. Наши ребята сегодня вкалывают по приказу Сохбатзаде. Представляю, сколько было воркотни жен («Один выходной и то не сидишь дома!»), обиженного хныканья детишек, которые пытались загородить ручонками выходную дверь («Не отпустим! Обещал в кино…»). А мне, пожалуй, уже не найти груза на обратный путь. Выходной день пропал задарма…
Оглядываюсь. Озеро Гейгель так безмятежно, будто поблизости спит младенец. Тарахтенье мотора может разбудить его. Я выключаю мотор – и сразу наступает первозданная тишь.
– Фазиль, – зову я. – Поедем.
Фазиль у самой воды. Разве можно оторвать исконного гянджинца от голубых волн Гейгеля? Мой голос подхватывает эхо, уносит к другому берегу. Вскоре слышу такой же многоступенчатый ответ Фазиля. Он манит меня к себе, и я не могу воспротивиться соблазну.
Мы бродим по берегу, углубляемся в заросли; извилистые тропинки то поднимают нас на холм, то опускают в сырую ложбину. На крутом спуске мы цепляемся за ветки кустарников, нас осыпает дождем роса, шуршат желтые листья, подошвы скользят по траве.
– Чей это рев, Фазиль? Разве поблизости скотоводческие фермы?
– Это же марал! Отбился от стада. Осенью между самцами разгораются битвы, и побежденный целый год бродит одиноко. Слышишь, сколько обиды и ярости в его реве?
О том, что я откажусь от попытки поднять трубы, мы не говорим. Это ясно без слов.
В Кировабаде я первым делом завожу разговор о попутном грузе. Фикрет-гага хмурится.
– Значит, вы решили все-таки вернуться?
Я отвечаю несколько обиженно:
– Не могу брать на себя такую ответственность, боюсь загубить трубы и машину. Странная у вас мысль тянуть водопровод с вершины Кяпаза! Ведь рядом течет Кура. Такой дороги мне еще не приходилось видеть: передние и задние колеса описывают круг диаметром в несколько метров. Как тут развернешь прицеп? Наверняка он сорвется с кручи.
Фикрет-гага слушал меня как бы вполуха, с полным безразличием. Даже глаза наполовину прикрыл, вот-вот задремлет. Встряхнувшись, нехотя встал из-за стола.
– Что ж, пойдем к начальнику, посоветуемся.
В это мгновение дверь распахнулась и незнакомый молодой человек запросто протянул мне руку.
– Халил, – представился он.
Фикрет-гага пояснил:
– Главный архитектор города. Институт кончал в Ленинграде. Автор гениального плана перестройки Гянджа.
Халил поспешно прервал:
– На бумаге чертить легко! Поговорим, когда чертеж воплотится в дело. Полностью это не только одному, а и десятку архитекторов не под силу.
Я не удержался, чтобы не упрекнуть их обоих:
– Вы живете в таком замечательном городе, на родине великого Низами. И что же? Мавзолей поэта запущен, вокруг полынь да колючки. Но даже если посадите десяток деревьев вокруг гробницы, это не значит еще чтить старину.
Фикрет-гага согласно кивнул:
– Это и мои мысли. Есть два варианта: перевезти древний мавзолей в город или же протянуть окраинные улицы до самой гробницы. Второе предпочтительнее. Но тут мы уперлись в проблему воды.
– Городу не хватает воды?
– Вот именно. Вода – это жизнь, без нее невозможна современная культура. Мы было начали подготовительные работы перед войной, а теперь снова оказались на пустом месте. Вот почему торопимся переправить трубы на Кяпаз.
– Я осмотрел дорогу туда. Это невозможно.
– Почему? – вскричал архитектор с юношеским нетерпением. – Что вас пугает?
– Крутые повороты и обрывистые спуски. Если колеса заскользят, тяжелые трубы неизбежно потянут машину в пропасть.
– А если некоторые, особо рискованные, участки мы расширим? Тогда возьметесь?
– У меня путевой лист на три дня. Что вы успеете за такой срок?
– Ну это не разговор. Командировку продлим на сколько потребуется. Председатель исполкома сегодня же позвонит в министерство. – Халил попутно обругал формалистов, когда дело касается такого поистине всенародного дела, как вода для Кировабада. – Если откладывать до тех пор, пока каждый бюрократ подпишет входящие и исходящие, то однажды откроем глаза не в городе, а посреди пустыни. И это под боком у голубого Гейгеля! Вот тогда будет самое время глотку драть с трибуны: «Превратим родину в цветущий сад!..»
Я отшутился старой поговоркой:
– Говорю дочке, а невестка пусть слышит, так? У нас ведь тоже полно своих проблем. Апшеронская нефть истощается. Приходится бурить все в новых и новых районах. Вот и колесим по всему Азербайджану.
– Потомкам, как наследство, передают города, а не буровые вышки, – запальчиво возразил архитектор.
– Не все сразу, – отозвался Фикрет-гага. – Предки воздвигли гробницу Низами, мы протянем в Кировабад воду, а уж потомки пусть займутся цветущими садами.
Пока шел этот разговор, я твердо решил про себя: во что бы то ни стало впервые трубы на Кяпаз доставлю сам. Покажу пример насмешникам в «аэродромных» кепках!
Уже к середине дня мне отыскали устойчивый прицеп и для начала погрузили две трубы. Местные водители сбежались как на потешное зрелище. Я выехал за ворота под рукоплескания, но аплодировали отнюдь не мне. Так наградили давешнего свистуна, который и теперь провожал меня, засунув два пальца в рот.
Не успел я проехать и ста метров, как за спиной раздались лязг и грохот. Зеваки шарахнулись в разные стороны. Одна из труб скатилась на землю и рухнула в арык на обочине дороги.
Не успел я вылезти из кабины, как кепка-«аэродром» уже тряс меня за ворот.
– Решил покичиться? Мы глупее тебя, да? Да наши парни такого, как ты, пополам согнут и в карман засунут… Здесь тебе не по бакинским асфальтам кататься!
Обтерев со лба холодный пот, я лишь хрипло спросил:
– Никого не зашибло?
Кепку оттолкнул Фикрет-гага. Взобрался рядом со мною в кабину.
– Не волнуйся. Ничего страшного не произошло. Давай пока вернемся в гараж. Нужно подумать, как переоборудовать кузов. Снарядили тебя в путь несколько легкомысленно.
Когда мы сидели уже в его кабинете, вошла невысокая женщина с засученными рукавами. Протянула стакан воды:
– Выпей, братец. Да не оставит тебя в бедах аллах! Ты взялся помочь в святом деле – провести воду. Предки были бы тобой довольны. Представляешь, хожу за ведром воды чуть не на другой конец города!
Она поклонилась мне и вышла из комнаты.
Фикрет-гага посматривал исподлобья. Кажется, он опасался, что я снова суну руку в карман за путевым листком: мол, подпишите – и до свидания, возвращаюсь. Но и я, в свою очередь, мог ждать от него резких слов: машину за ворота вывести не можешь! Называется лучший водитель из Баку! И кого только посылают?! Хорошо, что никого не покалечило, а то тебя камнями бы забросали…
Ничего этого мы не сказали друг другу. Просто стали прикидывать, какие поставить закрепки на кузов и буксир, чтобы трубы впредь не соскальзывали.
Председатель исполкома, когда мы вошли к нему, встал навстречу. Он дружески потрепал меня по плечу:
– Мне уже передавали, что вы готовы нас выручить. У города оставался последний выход: попробовать послать на гору трактора. Но это намного замедлит дело, да и сам трактор тяжел, после двух-трех рейсов размолотит узкую дорогу… – Озабоченно заглядывая мне в лицо, спросил: – Что могу сделать для вас лично? Какая нужна помощь? Есть ли просьбы? Готов выполнить.
Я поблагодарил и ответил, что быть полезным такому прекрасному и знаменитому городу, как Гяндж, для меня уже честь.
Председатель исполкома оживился.
– Если понравился наш город, переезжай насовсем, дорогой! Работой обеспечим. Намечено построить большой завод…
Халил, памятуя о недавнем разговоре, ввернул:
– Замина больше волнуют древние памятники. По его словам, мы совсем забросили гробницу великого Низами.
– Что ж, он дело говорит. Можем предоставить занятие и по этой части. Городу давно нужен хороший музей. А сколько новых школ у нас запланировано!
При слове «школа» я встрепенулся.
– Достаточно ли у вас педагогов?
Председатель исполкома не мог скрыть удивления: странный вопрос для водителя грузовика!
– Родственница окончила педагогический…
– Да хоть пятерых родственниц возьмем на работу!
Мы расстались на том, что сегодня я возвращусь в Баку, но по ходатайству исполкома получу командировку на длительный срок, чтобы организовать доставку водопроводных труб к высокогорному озеру.
Я был настолько озабочен своим обещанием, что, еще не миновав городской черты, уже дважды нарушил дорожные правила: проскочил на красный свет и сделал обгон без предупреждения. Помню, когда я впервые сел за руль, мне даже громко сигналить казалось неловким: вдруг внезапным звуком отвлеку задумчивого пешехода от каких-нибудь важных размышлений или спугну его сладкие мечты? Вздрогнув, он сорвет раздражение на неповинном человеке, а потом будет скверно спать ночь, недовольный собою…
Я никак не мог сосредоточиться на дороге. Почему-то вспомнились слова студента Билала, сына моих квартирных хозяев, что машины в конце концов подчинят нас себе, мы будем действовать только по их указке. Машины не склонны к рефлексии, их команды категоричны: зажигая сигнал, изволь уступить дорогу; вспыхнул светофор – остановись…
Прошло некоторое время, как я вернулся в Гяндж, и в течение недели жил в постоянном напряжении. Косые спуски, извилистый серпантин, изгибы горной дороги… С гор внезапно сползали волокна туманов, и я лишь чутьем тормозил в нескольких метрах от обрыва, спасая себя и трубы. Однажды чья-то легкомысленная легковушка чуть не наскочила на меня сзади и не напоролась на длинную трубу с незамеченным красным флажком. Я услышал детский визг и рванул вбок, рискуя сорваться в пропасть. Вышел из кабины на трясущихся ногах. Пятеро детишек тискали отца, считая, что это он так ловко затормозил и спас им жизнь.
В другой раз, съезжая по крутому спуску, почувствовал, как качнулся прицеп. Нажал на педаль, но машина продолжала скользить, будто на полозьях. Успел переключить скорость, остановился, потом попятился назад. Пронесло.
Нервы у меня были натянуты до предела. Раньше преодоление препятствий вызывало радостный подъем. Теперь я злился, скрипел зубами и, лишь проскочив опасное место, переводил дух, поглаживая усы дрожащими пальцами.
Но вот и эти опасные рейсы остались позади. Шоферская профессия вырабатывает у человека способность стремиться вперед, не оглядываясь на вчерашнее. Когда-то меня поражало, с какой стремительностью убегают назад столбы и деревья. Но постепенно я привык относиться к иллюзиям дороги хладнокровно и вообще меньше предаваться раздумьям. Может быть, прав Билал, говоря, что человек изобретает машины, а те взамен формируют его характер?
Впервые я так редко думал о матери и о Халлы. Напряжение трудной работы вытеснило все посторонние чувства. Неужели я стал черстветь? «Достаточно ли у вас педагогов?» – вот и все, что вырвалось у меня невпопад и даже несколько рассеянно.
Я очень хорошо понимал, что оставил Халлы на распутье, без определенного решения, в тягостных раздумьях. Вспоминался горький упрек ее отца: «Ты сделал мою дочь несчастной!» Неужели это правда? И, противясь вторичному замужеству, она на самом деле сопротивляется лишь своему давнему чувству ко мне? От меня защищает честь Селима? Возможно, никакой другой искатель ее руки не вызывал бы столь пламенных и противоречивых чувств. Ведь отказывая мне, она стремится сохранить мое уважение, удержать мою любовь. Ей по-прежнему хочется быть в моих глазах самой достойной из женщин.
Понемногу мысли о Халлы стали осаждать меня с прежней настойчивостью. Для чего, в сущности, я расспрашивал о работе для нее? Разве она собиралась менять место жительства? Ведь возможные перемены в ее жизни плодило лишь разыгравшееся воображение!
Однажды, когда я добрался до Аджи-дере, уже наступил вечер. В прощальных лучах невидимого солнца золотилась горная вершина. Она возвышалась над сумрачной дорогой, будто зажженная свеча. Но и этот отраженный огонь тускнел и гас на глазах.
За поворотом я нагнал целый караван легковых машин, которые шли с празднично зажженными фарами. Головная машина была украшена алым полотнищем с длинными красными лентами. Наподобие уздечки, они тянулись от фар до стекла кабины. Везли невесту!
Мне захотелось остановиться, поздравить молодых и их родителей: «В добрый час! Пусть счастливо проживут всю жизнь и состарятся вместе!» У нас в селении я так бы и поступил. Но тут постеснялся преграждать путь свадебному поезду и пропустил его мимо, оставив добрые пожелания в глубине души.
Невеста, видно по всему, была горожанка, а жених сельский парень. Это направило мои мысли по другому руслу. Как ни сильны еще предрассудки, как ни цепляются за них темные фанатики, жизнь идет в ногу со временем, вытесняя старое новым. Молодые женщины не хотят следовать унылым канонам, которые веками пригибали их сестер пониже к земле, а вместе с ними унижали весь народ. Реки знают, куда им течь! Их не заманишь в мертвую ложбину со стоячей водой.
9
Приближались Октябрьские праздники. Икрамов просил остаться нескольких парней помоложе после работы, чтобы написать лозунги и смастерить транспаранты. Город спешил украшаться.
Сам Икрамов отнесся к нашей задаче со всей страстью увлекающейся натуры. «В народном празднике каждый должен участвовать по мере сил», – твердил он и сам сочинял лозунги и призывы, по многу раз меняя то или другое слово. Достав из кармана заветную тетрадку, он вычитывал подходящие случаю изречения, причем не забывал педантично добавлять: «Это я слышал такого-то числа от такого-то человека… Это сказал попутчик в вагоне… А вот слова нашего политрука на фронте. Огневой был мужик!»
Я замечал, что Икрамов завоевывал все больше симпатий на нашей автобазе. Вначале к его дневнику шоферня относилась с усмешкой, как к безобидному чудачеству, но понемногу стали прислушиваться внимательнее и с большим сочувствием. Чужие изречения, как в зеркале, отражали собственное благородство Икрамова, чистоту его души. Когда он начинал читать вслух страницу за страницей, недостатка в слушателях не было.
Правда, в оценке людей он признавал лишь два полюса: хорошие и плохие. Записав какую-нибудь короткую историю, он тотчас давал ей оценку. Кто-то спросил не то в шутку, не то всерьез:
– А что, средних людей вовсе не существует?
– Мой отец любил повторять, что из нашего села не выходило середнячков: либо герой и храбрец, либо темная личность, скупец и трус. Должно быть, мне запало это в голову. Услышав начало какой-нибудь истории, я не записываю ее, пока человек не проявит себя в ней полностью. У меня хватает терпения подождать.
Тот же любопытствующий парень ввернул каверзный вопрос:
– А нашего начальника Сохбатзаде вы уже «досмотрели» до конца?
Все рассмеялись. Икрамов веселее других. Когда он смеялся, тело его начинало качаться, а тройной подбородок трясся, увеличивая складки. На цыпочках он подошел к двери и, приоткрыв ее, с комическим испугом просунул голову в щель. Весь его вид говорил: «Ай, вдруг подслушивают? Не сносить мне тогда головы». От беззвучного хохота толстый живот подскакивал и опадал.
– Клянусь, еще ничего не записал. Держу место пустым. Хотите, покажу, – и он тыкал пальцем в чистые страницы. – Вы, ягнятки, зубоскальте, да знайте меру. А то некоторые любимчики наклюются ваших шутливых слов, как прожорливые цыплята отравы, и побегут передавать их в уши, кому не надо.
Самый старший из нас Сафар-киши произнес с насмешкой:
– О горы, моя опора! И вы ушли под снег?.. Я-то думал, что после семнадцати ранений товарища Икрамова ничто не устрашит. А он шарахается даже от тени.
Икрамов воспринял упрек с полной серьезностью.
– Никогда не был подхалимом, не хоронился под крылышком у начальства! Не побоюсь дула у виска и никогда не откажусь от сказанного мною.
– Почему тогда избегаете записей о начальнике?
– Э, дорогой. Это тетрадь моей души. В нее попадает лишь то, что отстоялось. Можешь перелистать: ничто не стерто, не вымарано, не подчищено. Здесь события таковы, какими они были на самом деле, когда я их полностью осмыслил. – Внезапно он переменил тон: – Перекур окончен, продолжаем работу!
Одному из молодых людей показалось рано прекращать интересную беседу. Он нашел предлог заговорить:
– Я переписал все, что вы отчеркнули в газете. Больше лозунгов не будет?
Икрамов ходил между расстеленными полотнищами с осторожностью слона в посудной лавке.
– Очень хорошо! Молодец! Теперь нужен призыв, который непосредственно касается нашей собственной работы. – Он обернулся ко мне и раздельно произнес: – Поддержим инициативу товарища Вагабзаде по перевыполнению плана в тонно-километрах!
Я первый усмехнулся, но Икрамов вовсе не хотел, чтобы его слова были восприняты как шутка.
– Это не просто выдумка. Я прежде посоветовался в райкоме, и меня там поддержали. Пока у нас нет своей партийной организации – всего ведь два члена партии, Сохбатзаде и я, – местный комитет отвечает за общественно-политическое воспитание коллектива. Смело пиши!
– Прошу вас, товарищ Икрамов, не делайте этого. Я новичок на автобазе, зачем выпячивать мое скромное имя? На автобазе есть работники с большим стажем. Их начинания и распространяйте.
– Если бы было что, с удовольствием распространил бы.
Кто-то проворчал:
– Выходит, мы до него и плана не выполняли?
– Речь идет не о простом выполнении плана, а о совсем новом подходе к делу. – Икрамов выпрямился и заговорил с убедительностью, словно держал речь: – Зачем скрывать деляческий подход некоторых наших товарищей к пресловутому плану километража? В его тени так удобно прятаться! Можно гнать машину хоть до границы республики, набивать кузов корзинами фруктов, передавать их спекулянтам, наполнять карманы – и все это в тени перевыполнения плана по пробегу!
Он решительно взял кисть в руки.
– Если вы боитесь, напишу сам. Уж как сумею, криво, косо…
Я обеспокоенно настаивал:
– Может, подождем до завтра? Что скажет еще начальник?
– Он первый обратил внимание на твою инициативу, разве не помнишь? Разговор-то был при тебе.
– Тогда без фамилии. Просто от имени коллектива.
– Коллектив понятие расплывчатое. Мы ведь не стесняемся назвать по имени расхитителя общественного добра и лодыря? Почему же надо стыдиться упомянуть вслух того, кто принес предприятию прямую пользу? Подведен итог прошлого квартала. Именно благодаря тебе управление впервые вытянуло план по тоннажу. В тресте нас похвалили. Но пока вскользь и безлико. Это несправедливо и неправильно в воспитательном плане.
– Но я работаю вовсе не для того, чтобы снискать себе славу!
– Дело не в тебе одном, Вагабзаде, – досадливо отмахнулся Икрамов. – План по тоннажу должен быть увеличен для каждого водителя. А единственный путь к этому – твоя инициатива попутных грузов. Ты ведь не только высказал пожелание, но и доказал на деле, что такое вполне возможно.
Я не нашелся что возразить и отошел в сторону. Молодой шофер принялся старательно выводить на оборотной стороне куска обоев текст Икрамова с моей фамилией.
За окном поднимался ветер, задувал северяк-хазри. От его свирепых порывов гнулись ветви сосен, а накопившийся во дворе сор выметало из закоулков, крутило над землей, завивая воронкой, уносило высоко в воздух. На глаза мне попался сиротливый розовый куст с тремя запоздалыми розами, каждая величиной с блюдце. Одну такую розу в стакане с водой я видел вчера на столе у секретарши Сохбатзаде. Каждый входящий считал своей обязанностью не только восхититься прекрасным цветком, но и непременно добавить, что видит перед собою две розы, неизвестно, которая краше.
Я довольно долго просидел в приемной и по быстрым досадливым взглядам секретарши видел, что она с нетерпением ждет подобного лестного сравнения и от меня. Но я смотрел на розу совсем другими чувствами. Она напомнила мне о многом! О весенних склонах Каракопека, о первых фиалках, о пышных розах, которые росли под окном у Халлы…
– Хазри все крепчает, – сказал я не оборачиваясь. – А до зимы еще месяц.
– Нет, сынок, – покачал головой Сафар-киши, – ты плохо знаешь наши бакинские зимы. Если задул хазри, жди и раннего снега, и скорого льда на дорогах.
– Стоит ли тратить время, писать лозунги на бумаге, если ее немедленно изорвет в клочья? – сказал я, обращаясь к Икрамову.
Он не обратил на мои слова никакого внимания, хотя, разумеется, слышал их. Навалившись на стол мощной грудью, раздельно диктовал, ревниво следя за каждой новой возникающей под кистью буквой.
Иногда бормотал под нос, видимо, отвечая собственным мыслям:
– Ну и пусть окрысятся… Портному сказали «собирайся» – он и воткнул иголку в воротник… Надо сдвинуть дело с мертвой точки… Так почему не мы? – Почти громко добавил: – Меня отсюда им не выдворить! Трактор с места и то не сдвинет! Эгей, ребята, чего нам пугаться плохих людей? Пусть они перед нами трепещут, так?
Окончив работу и вытерев кисть, молодой шофер попросил Икрамова:
– Откройте свою книжку, почитайте что-нибудь забавное.
Сафар-киши, уже надев шапку, чтобы уйти, осуждающе покачал головой:
– В народе говорят: сядь рядом с тем, кто заставит тебя пролить слезу, а не с тем, кто смешит.
Икрамов бросил на него благодарный взгляд, перелистал страницы дневника и, найдя свободное место, стал записывать.
– Отличные слова, товарищ Сафар. Водить знакомство с бесстыжим весельчаком, может быть, и приятно, но бесполезно.
Однако ему не хотелось обижать и старательного рисовальщика. Он нашел историю, которая могла прийтись тому по вкусу. Это был рассказ отца Икрамова.
Некогда один из кичливых карабахских беков покупал на базаре мясо у одного и того же мясника и всякий раз командовал: «Руби среднее ребрышко, вот тот лакомый кусок отрежь… Да проворней, не то самому рубану по шее!» Времена изменились, бека прогнали. Однажды мясник видит, что в сторонке стоит старик в рубище. «Ты не Нурулла-бек? – спрашивает. – Почему дрожишь?» Тот отвечает: «Хоть и дрожу, а захочу и рубану по шее!» Такова сила привычки.
Икрамов тотчас сделал свой вывод:
– Нам дрожать нечего, мы боролись за справедливость. Но некоторые по привычке продолжают ловчить и обманывать народ. Если мы их не разоблачим, к чему тогда весь труд революции?
– Кого ты имеешь в виду, ай Афрасияб? – спросил Сафар-киши, видимо раздумав спешить домой и закуривая папиросу.
– Да уж найдутся такие, поверь. – Задумавшись, Икрамов кивнул рисовальщику, который уже надевал пальто: – Повремени, сынок. Напишем еще один лозунг.
– С удовольствием. А про что?
– Ну хотя бы так: «Спекулянтам и калымщикам не место среди нас!»
– Суров ты сегодня, Афрасияб. А ведь люди готовятся к празднику… Да и не пойдут в разоблачители те, у кого куча детей на руках.
– Именно ради детей надо постараться навести порядок. Одними криками «ура» ничего к лучшему не изменишь, Сафар.
Когда мы вышли из ворот, северный ветер лютовал вовсю. За пеленой метущейся пыли небо казалось серым, а звезды блеклыми.
На следующий день, едва я сделал первый рейс, как в динамике раздался голос диспетчера:
– Номер девятнадцать – двадцать семь, к начальнику!
– Знаешь, зачем тебя зовут на ковер? – ехидно бросил Галалы, известный прихвостень начальства. – Поблагодари своего дружка Икрамова за это. Он тебя еще и не в такое втравит.
– Да что случилось?
– Выбрали его сдуру в местком, вот он и садится всем на голову.
По лицу Галалы ничего нельзя было угадать. Оно напоминало туго натянутую, хорошо продубленную козью шкуру: без единой морщинки. А чтобы поймать взгляд, пришлось бы двумя руками разлепить его сощуренные веки.
– Ты не тревожься, – продолжал он. – Я уже переговорил с начальником. Мы допустили ошибку: у тебя диплом техникума, а Икрамов чуть не по складам читает.
– Я за чинами не гонюсь.
– Дорогой, скромность хороша к месту. Все от него устали. То одного цепляет, то другого… Уже и до тебя добрался.
– Икрамов меня в чем-то обвинил?
– Да не то. Потребовал вознаграждения! Не понял? А дело пахнет политикой, вот-вот из райкома приедут.
– При чем тут я и политика?
– Опять не понял! Дело о твоем выдвижении. Песенка Икрамова спета…
Я решительно повернулся спиной. Вдогонку раздался торопливый приглушенный голос:
– Я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал!..
Сохбатзаде встретил меня сухо.
– Райком пожелал иметь обстоятельную информацию о новой инициативе. Садись и пиши.
– Вы считаете, я в чем-то провинился? Но ведь я никому ничего не навязываю! Если вы считаете, что попутный груз не приносит управлению пользы, дайте распоряжение ездить порожняком, вот и все.
– А ты знаешь, что говорят твои товарищи обо всем этом?
– Послушаю вас, узнаю.
– Говорят, что Вагабзаде сам деревенский, вот и хочет, чтобы мы ишачили на колхозы, теряли время, таскаясь по селам, возили мешки. А основная работа – снабжение буровиков – будет в загоне.
– Но это неверно! Самый большой крюк, который я делал, заезжая за попутным грузом, был не более десяти километров.
– Гм… в общем, люди не согласны.
– Если не согласны, отдайте приказ. Я ему подчинюсь.
