Текст книги "Планета матери моей. Трилогия"

Автор книги: Джамиль Адил оглы Алибеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 44 страниц)

11

С работы я возвратился затемно. Почти целые сутки за рулем вымотали силы. Хотелось поскорее лечь в постель, вытянуть занемевшее тело, расслабиться. Но в дверь постучали. Это оказался Билал. Последнее время мы как-то не успевали с ним перекинуться словечком.

Вообще-то Билал был замкнутым парнем. Он не отличался общительностью, его внимание было постоянно направлено на слишком серьезные вещи, которые не всех интересовали. Он производил впечатление неуживчивого человека. Но у меня с ним быстро наладился контакт. Чаще он соглашался с моими суждениями, а если чего-то не принимал, то не горячился, не сыпал словами, лишь нервно листал книгу и постукивал пальцами по переплету. Серьезные карие глаза обращались тогда ко мне с некоторым удивлением: как это я не разбираюсь в простых проблемах? Однажды он даже обиделся.

В выходные дни я поднимался поздно. Проснувшись, продолжал лежать в постели, чтобы дождаться, когда хозяева окончат завтрак. Они стали бы приглашать меня за стол, а мне не хотелось ни стеснять их, ни обижать отказом. Наконец стук ложек, дребезжание посуды смолкли, и я быстро оделся.

– Доброе утро, – сказал я, выглядывая на веранду.

– Входи, сынок, входи. Доброе утро! – приветливо встретил меня отец Билала.

– Как ваше самочувствие? – учтиво спросил я у хозяйки.

– Да умру у тебя под ногами, дружок! Как ты сам-то побледнел, осунулся… Работа выматывает тебя. Не понимаю, как твоя мать это терпит? И ешь совсем мало. Угощаю – отказываешься. Наверно, хуже готовлю, чем в родном доме?

– Вовсе нет, – торопливо отозвался я. – Если не возражаете, сегодня сяду с вами, попью чаю.

Лицо женщины осветилось, словно ей преподнесли подарок. Не веря ушам, она взглянула на меня и заулыбалась. И вот уже на керосинке в углу заскворчали на сковородке блинчики. Запах топленого масла наполнил веранду.

Старик тоже засуетился, освобождая стол для чаепития. Но вскоре я заметил, что настроение у него подавленное, горестные морщины на лбу никак не расправляются. Он уныло курил самокрутку за самокруткой.

Умывшись, я сел за стол.

– А где Билал?

– Где-то… Придет, наверно. Дело у него поблизости.

Голос звучал нетвердо, сам старик смотрел в сторону. Его жена не была так сдержанна. Гремя посудой, плаксиво подхватила:

– Помоги советом, Замин. Просим, как родного. Билал готов всю жизнь превратить в пыль! Тянет в сторону…

– Эй, женщина, – проворчал отец. – Есть что сказать, так говори. Не петляй.

Оказывается, Билал получил Назначение в Кировабад. А родители ожидали, что он вернется в родное село, где их старый дом был подновлен и даже пристроена комната для гостей. Мало смысля в науках, жители горного селения давно уже распустили слух, будто сынок Сары-киши «выучился на райкомщика»; как приедет, так и станет «главным секретарем». Все годы учения Билала горцы ловили о нем добрые слухи: ездил-де он в Москву к самым ученым людям, статью его печатали в газете. Когда Сары-киши с женой наведывались в родные места, их встречали с почетом, не знали как угостить, под локти подкладывали пуховые подушки вместо мутаки.

И вот теперь, спустя четыре года, все усилия родителей готовы рухнуть: они возвратятся одни, с пустыми руками. Поползут новые слухи: Билал бросил отца с матерью, Билал женился на городской. В общем, все по пословице: вылезла черепаха из скорлупы и больше ее не признает…

– Замин, сделай что-нибудь. Уговори его. Поставь на мое место свою мать… Сколько в селе девушек-невест, в любую дверь стучи – примут с почетом…

Мне почудилось, что она неспроста заговорила о невестах.

– Вы думаете, ему кто-то приглянулся здесь?

– Да. Или гянджинская, тамошняя.

– Я поговорю с Билалом, выясню его планы. Вы рано всполошились.

Едва я вернулся в свою комнату, как услышал на веранде голос Билала. Вскоре он постучался ко мне. Вид у парня был взволнованный, на щеках пылал румянец, глаза лихорадочно сверкали, а пальцы были холодны как лед.

– Побеспокоил? Прости.

– Что ты! Очень рад.

Мне хотелось, чтобы разговор начал именно он. Но после первых слов наступила заминка. Я пережидал с некоторым беспокойством. Билал был непредсказуемым человеком. Он мог взорваться, наговорить в запальчивости много обидного. Да и то сказать, мне ли, простому шоферу, давать советы и вмешиваться в судьбу завтрашнего выпускника университета? Он мог бросить презрительно: «Себе галушки не слепит, а для другого лапшу готов нарезать?» Разумеется, такой разговор был бы между нами последним.

– Соскучился по тебе, Билал. Совсем замотали дела, редко видимся. – Я хотел застелить стол чистой газетой вместо скатерти.

– Оставь. Мать сама приберет. – Он нетерпеливо постучал согнутым пальцем в дверь. Когда мать заглянула в комнату, отрывисто сказал: – Поставь чайник и, когда вскипит, принеси сюда.

– Что поделать, – шутливо пожаловался я, – у меня жизнь холостяцкая, неустроенная. – И тотчас забросил первую удочку: – С годами отношение ко многим вещам заметно меняется. То, что почиталось в жизни лишним, теперь манит к себе и притягивает. Посмотрюсь в зеркало: вроде тот же, никаких изменений. А меня все чаще «дядей» кличут.

– Рано брать груз на душу. До старости тебе далеко.

– Молодость понятие относительное; мне с раннего детства столько всего выпало, что поневоле будешь смотреть вокруг без иллюзий. Война принесла в наши дома черные дни… Ну и теперь мне еще далеко до благоденствия. Сам видишь.

– Стареют люди не от трудностей. Если ребенок выжил, несмотря на лишения, то он лучше других закален в жизни. Ты здоров, силен. У тебя будет долгий век, Замин! Говорю тебе как биолог.

– Верю. Ведь это твоя профессия.

– И профессия, и личные наблюдения. Раз организм выдерживает большие нагрузки, значит, он к ним приспособился. У одного известного биохимика есть интересная гипотеза: современный человек более вынослив и более адаптирован, чем древний. Таково его мнение. Он исследовал останки первобытных людей и пришел к выводу, что их век был предельно коротким; они умирали тридцати лет от роду.

– А ведь у нас в селах есть старики, которым за сто! Значит, человеческая жизнь удлиняется?

– Безусловно.

– Видимо, благодаря тому, что быт людей становится все удобнее? А сама жизнь безопаснее?

– Представь, я думаю как раз наоборот! Многочисленные болезни рода людского пошли ему на пользу, повысили сопротивляемость. Чтобы выжить, надо бороться!

Чувствовалось, что Билал сел на своего излюбленного конька. Прежняя тень неудовольствия и тревоги исчезла с его лица. Он уселся поудобнее. Но вдруг – словно его осенила какая-то мысль – проворно вскочил и через секунду вернулся со стаканами чая в обеих руках.

– Видишь, – сказал он, – горячее стекло не обжигает мне ладонь. А почему? Я предварительно разогрел руку, приучил ее к повышенной температуре. У меня есть некоторые соображения на этот счет. Теория адаптации…

– Интересно, – проговорил я без особого воодушевления.

Более простые житейские заботы мешали мне полностью погрузиться в научные блуждания Билала. В частности, слезная просьба его родителей. Начал я издалека.

– Ты с этими мыслями и ездил в Москву? Консультировался?

– Пожалуй, да. Хотя высказался там, конечно, не так примитивно. У меня собран большой фактический материал.

– Как встретили твои идеи?

– Они не только мои. Биологи всего мира работают в схожем направлении. В эру технической революции человека осаждают неведомые ему опасности. Он рискует попасть в плен к собственным созданиям. Почем знать, не проснемся ли мы однажды и не окажемся ли перед необходимостью спасать себя от новых, доселе неизвестных инфекций? Прогресс может породить и новые болезни.

– Вроде рака?

– Гораздо хуже. Опухоли – древнейший спутник человека. Организм большинства людей успешно не допускает у себя перерождения тканей. Иначе рисковали бы заболеть все.

– Как же спасаться против новых напастей?

– Методом от противного. Ученые уже сейчас пробуют создавать инфекции искусственно. Чтобы тут же искать противоядие.

– Ты собираешься в Москву, чтобы включиться в эту работу?

– Вовсе нет. Я уже получил назначение.

– Куда же? – Я сделал вид, что впервые слышу об этом.

– В Кировабад. Там существует научно-исследовательский институт схожего профиля. При нем создается лаборатория радиационного облучения. Опыты будут проводиться на семенах растений, на стеблях, на цветах. Конечно, преследуется и чисто утилитарная цель: как повысить урожайность? Защитить культурные посевы от вредителей? Однако и чистой науке будет отведено место.

– Родители знают о твоем решении?

– Проведали. Поэтому и ходят мрачнее тучи. У них все преломляется иначе. Готовы посыпать голову пеплом, созвать соседей и возопить: «О неблагодарный сын! О позор своих родителей!..» Что мне с ними делать, ума не приложу!

– Их можно понять.

– Ну хорошо. Пойму. А дальше? Как им втолковать, что я учился не для того, чтобы занять выгодную должность в своем селеньице, а чтобы помогать прогрессу всего человечества? Лет пятьдесят назад простое воспаление легких несло ребенку неизбежную смерть. Я сам слышал, как женщины покорно повторяли: «Один умер, пусть другие будут живы!» Но массовые эпидемии века техники могут стать пострашнее таких одиночных выборочных смертей! Радиация способна унести миллионы жизней. А ядерная война приведет к полному обезлюдению планеты…

– Билал! Вы, ученые, слишком поддались панике. Я придерживаюсь более здравого взгляда: на каждую болезнь у природы есть и средство излечения. Надо только его найти.

– Близорукий взгляд, поверь. Сколько лет миновало со времени атомных взрывов в Японии? Города отстроились. А поражения, вызванные смертоносными лучами, остались и передались следующему поколению.

Я отлично понимал, что спорить на равных мне не под силу. Тем более что не хотелось удаляться от первоначальной причины нашей беседы – от просьбы родителей Билала.

– Знаешь, дорогой, я-то полностью с тобой согласен. Но подумай и вот над чем: твои отец и мать вторично в мир не придут. И сына по имени Билал у них тоже больше не появится. Мы стремимся отдавать силы будущему, но не наносим ли этим рану настоящему, своим близким? Хочешь, прочту одну любопытную цитатку? Халима приносила мне книгу… – Я полистал тетрадь и нашел выписанное место. – «Некогда вдоль берегов Нила на плодородной узкой равнине жили различные племена. У них был странный жестокий обычай. Когда вождь племени становился стар, его убивали, обставив кровавую церемонию всевозможными почестями. Во главе племени вставал другой человек, в расцвете сил и мужества. Впоследствии этот обычай перешел и на первых фараонов. «Хеб-сед» – праздник убийства – существовал несколько веков. Но понемногу египтяне осознали, что частая замена не идет на пользу государству. Очередной молодой правитель не обладал опытом предыдущего. Сила мускулов не могла заменить мудрости, накопленной годами. И обычай видоизменили: фараон лишь символически подходил к дверям гробницы, а затем возвращался как бы обновленный, а царствование его продолжалось».

– Выходит, водили за нос собственных богов? – сделал неожиданный вывод Билал.

– Но для чего они это делали?

Билал пожал плечами. Он почувствовал подвох, но не понял еще моей цели.

– Опыт старших не менее драгоценен, чем сила юности. Без них невозможно никакое накопление знаний. Мы не можем отмахиваться от предыдущего поколения только потому, что шагнули чуть дальше. Это недальновидно. И неблагородно.

Билал задумался. По привычке провел ладонью по густой шевелюре, считая, что приводит волосы в порядок. Но крутые завитки продолжали топорщиться, и голова его казалась лохматой и огромной.

– Наверно, ты прав, брат. У родителей свой резон. Я их должник, и они ждут возврата долга. Кроме меня, этого сделать некому. Но долг двоим я хочу выплатить всем! Вот в чем наше расхождение. Как примирить столь полярные точки зрения? Посоветуй, ты человек практический.

– Что может посоветовать тебе простой шофер? Найди выход сам. Старайся только не обижать их напрасно.

В дверях Билал задержался. Вид у него был чуточку смущенный.

– Ты не можешь попросить у своей знакомой эту книгу о фараонах? Или хотя бы узнать имя автора и год издания?

Я согласился и на следующий день позвонил Халиме. Трубку взяла ее мать, с которой мне вовсе не хотелось разговаривать. Однако промолчать было бы трусливо. Пересилив себя, я бодрым голосом произнес:

– Это квартира Зафара-муэллима?

– Да! Говорит Баладжа-ханум. Вы звоните из техникума?

– Вовсе нет. Вы не узнали меня?

– Ой… погоди, погоди… неужели это?..

– Конечно, Замин. Давно не звонил…

– О, Замин! Наконец-то! С какой стороны солнце взошло, что ты нас вспомнил? Рада, рада тебе, сынок.

– Мне нужен учитель, – пробормотал я, сбитый с толку ее безудержным щебетанием. – Если можно, позвоню позже.

– А ты скажи Халиме, она передаст, что нужно. Доченька! У телефона Замин. Передаю трубку.

– Замин?

– Здравствуйте, Халима-ханум.

Она не сразу отозвалась. Видимо, прикрыла трубку рукой, сказала торопливо в сторону: «Да закройте же дверь! Какое им дело с кем говорю? Вот еще. Сама знаю».

– Прости, Замин, что заставила ждать. Все-таки отыскался. Так-то ты верен своей Лейли? – Это была ее любимая шутка. И всякий раз я ничем не отзывался на многозначительный упрек. Но сейчас голос звучал такой неподдельной теплотой, что показалось невежливым промолчать.

– Сознаю, виноват. Принимаю любой выговор, Халима-ханум.

– Нет, в самом деле! Почему не появлялся? Ждешь, чтобы я снова разыскивала тебя по всему городу?

– Халима, ты даже не представляешь себе, как я занят.

– Откуда звонишь сейчас?

– С улицы. Помнишь, ты давала мне книгу о фараонах?..

– Она снова тебе понадобилась? Отлично! Садись в автобус и приезжай к нам. А я пока поищу.

– Видишь ли…

– Что? Мне самой к тебе ехать?

– Да нет, зачем..»

– Не тяни. Кто к кому едет? Я или ты?

– Ты не приезжай. Лучше я сам в другой раз.

– Как пожелаешь.

Я понял, что она огорчена и обижена. Но справилась с собою. Продолжала ровным голосом:

– О какой книге ты упомянул?

– Забыл название. Про египетские гробницы.

– Поняла. Могу даже угадать, какое место в ней тебе понадобилось. О стариках? Правильно? Это ведь твой конек: уважение к старшим. Знаешь, что я сейчас сделаю? Выдворю мать из кухни, надену фартук и примусь за стряпню. А потом вытру пыль и плесень со всех папиных книг, переглажу ему рубашки. Ты доволен?

– Вполне. До свидания.

– Погоди. Мы еще не поблагодарили за подарок твоей матери. Прекрасный плов получился из ее кур! Оставляли и твою долю… Мать, наверно, очень тебя любит?

– Как и других своих детей. Поровну.

– Замин, видел рекламу? Сегодня индийский фильм… Я тебя приглашаю.

– Спасибо, Халима. Извини уж меня и на этот раз. Недосуг.

Я повесил трубку, но еще услышал ее последнее жалобное восклицание: «Ты меня ничуточки не любишь!» – и от этого почти плачущего голоса мне стало не по себе. Секунду я колебался, не позвонить ли снова, пока Халима не отошла далеко от телефона. Но взял себя в руки и покинул телефонную будку.

Я вовсе не поощрял ее говорить со мною в подобном тоне. Мы несколько раз серьезно обсудили наши отношения и решили поставить на них крест. Она соглашалась, а потом принималась за прежнее. Может быть, сам того не желая, я оставил у нее крошечную надежду? Но любит ли она меня, как любила когда-то Халлы?! Очень сомнительно. Таскала повсюду с собою, как манекен, на который примеряют модный наряд. Хвасталась перед подругами, дразнила поклонников: «Видите, какой он послушный? И всегда под руками. Смотрите, не провороньте меня. А то выскочу вот за такого замуж».

Даже сейчас я не уверен, что, жалобно простонав в трубку свое «Ты меня ничуточки не любишь», она тут же не подмигнула какой-нибудь замухрышке-подруге в ярких тряпках или не усмехнулась беззаботно очередному ухажеру: «Это парень из селения. Квартирует на окраине в безадресном поселке. Полгорода проедет, чтобы только мне позвонить!» Но может, конечно, и закатить глаза к потолку: «Ах, я влюблена без памяти! Если не заполучу его, убегу в пустыню, буду скитаться, как Меджнун…» Халиме просто ничего не стоит выпалить все, что взбредет на ум и навернется на язык. Взбалмошная эгоистка, не привыкшая уважать других людей.

Ведь и ее мать долго относилась ко мне как к слуге, а казенную машину считала своей собственной…

Размышления о Халиме продолжались еще и на следующее утро, когда она вдруг предстала передо мною собственной персоной. В раннюю рань, почти на рассвете.

Был воскресный день, восемь утра. Икрамов накануне объявил добровольный субботник, и мне поручили довольно трудную задачу: возвести за один день пристройку к капитальной стене гаража. Все водители согласились подсобить, кроме группки Медведя-Гуси. Каждый из этих лоботрясов с вызовом швырнул на стол перед Икрамовым по сотенной: «Найми мастеров. Построят получше, чем вы».

Икрамов, бледнея от гнева, смял хрустящие бумажки и оттолкнул подальше от себя.

– Если у вас деньги лишние, – с ядом произнес он, – купите на них чан простокваши, помойте себе головы. Может, станут лучше соображать. Советское государство в ваших подачках не нуждается.

Медведь-Гуси замахнулся было на Икрамова, тот тоже принял бойцовскую позу. Их удержали за локти, развели. Гуси произнес излюбленную присказку: «Два раза сидел, третий отсижу за тебя!» Икрамов не остался в долгу: «Не побоюсь отобрать твою очередь!»

Спустя час от Гуси явился на переговоры Джамал-киши. Они согласны участвовать в субботнике. Икрамов ответил коротко: «Выходите. Собираемся к восьми». Потом Гуси объяснял: передумали, чтобы не давать Икрамову лишнего козыря в руки. А то снова вытащит на свет старую историю с порванным лозунгом.

Выходя пораньше из дому, я увидел на дороге съежившуюся от холода женскую фигурку. Воротник модного пальто был высоко поднят, руки засунуты в карманы. Она переступала с ноги на ногу, пристукивая туфельками. Под мышкой торчала зажатая книга. Я подошел поближе.

– Замин, – позвала она охрипшим голосом.

Щеки ее пылали морозным румянцем, ресницы заледенели. Она не могла скрыть сильной дрожи.

– Халима?.. Что ты тут делаешь?!

– Кни… гу… принесла.

Она шагнула навстречу, поскользнулась и почти упала мне на руки. Чтобы скрыть смущение, нагнулась рассмотреть: обо что споткнулась? Это был камень, обросший инеем. Жесткая земля почти звенела под подошвами, лужи затянуло толстым льдом.

– Ты говорил, что у вас субботник… Я хотела застать… встала пораньше, ехала с первым трамваем…

– Ну извини. Надо было, конечно, самому приехать. Вовсе не к спеху эта книга.

– Ты торопишься?

– Сама знаешь, сегодня мы все на базе.

– Тогда я пойду домой.

– Как тебя одну отпустить? Вся дрожишь. Очень замерзла?

Она не отозвалась. Я решительно взял ее за руку и повел в дом.

– Ты почему возвратился, Замин? Что-нибудь позабыл? – обеспокоенно осведомилась Бояз-хала у порога. От незнакомой девушки она скромно отвела взор.

– Бояз-хала, не узнали? Это же Халима, она приходила, когда приезжала моя нене.

– Она ваша родственница? Проходи, милая. Очень холодное утро, не правда ли?

Бояз-хала захлопотала возле керосинки, принялась ее разжигать заново.

– Боюсь пожара, потому тушу. А соседка думает, что из-за жадности, керосин экономлю, – тараторила моя хозяйка.

– Экономить не так уж худо, – поддакнул я.

– Нет, я совсем не скупая. Клянусь!

– Ай, Бояз-хала, если бы не бережливость женщин, мужчины давно бы профукали весь мир!

Неожиданно подал голос Билал, которого мы не заметили поначалу:

– Мать готова заморозить нас в этом сарае! Я живо обернулся.

– Уже встал? Вот и отлично. У нас гостья, познакомься.

Билал вошел с лохматой головой, в накинутом пиджачке. В руках держал очередной том. Увидав Халиму, он смутился, отступил назад и начал поспешно приглаживать волосы.

Тетя Бояз тем временем растирала Халиме руки, дышала на ее покрасневшие пальцы. Халима понемногу распрямилась, словно ожившее растение. Снег на ее волосах растаял, посиневшие губы приобрели прежний розовый цвет, глаза заблестели любопытством.

Тетя Бояз нежно обняла неожиданную гостью.

– Чтоб мне так умереть, детка! Почему тебя выпустили в такую метель?

Я был благодарен тете Бояз за приветливость. Тем более что проявляла она ее не в угоду мне, а просто по доброте сердечной.

– У малышки от мороза губы заледенели, словечка не вымолвит, – причитала она. – Билал, взгляни, скоро ли закипит чайник? Вода у нас вкусная, из родника, почти как в деревне. Замин! Сними же с нее пальто, стряхни хорошенько, надо просушить. Наденет сырое, сразу простудится!

Она гладила Халиму по плечу, любовалась ею, нежно трогала высыхающие волосы. Та по-кошачьи терлась щекой о твердые рабочие ладони тетушки Бояз. Халима уже полностью освоилась среди этих простодушных людей. С ее языка полились сладкие речи:

– Теперь понимаю, почему наш Замин не хочет менять квартиру.

– Почему, да перейдут твои невзгоды в мое сердце, скажи, почему?

– У него здесь райская обитель.

– Это в нашей-то лачужке?..

– Мне она очень нравится, дорогая ханум. Все так удобно обставлено…

Доверчивая Бояз приосанилась.

– Видела бы ты, доченька, наш дом в селении! Просторный, чистый. Во дворе свой водопадик от ближнего родника. Сад ухоженный, цветок к цветку льнет, соловей с соловьем перещелкиваются. Зимой куропатки с гор прилетают, норовят погреться в курятнике; косули без страха забредают в овчарню. Летом у нас красота! Малина, смородина. Осенью журавли над крышей летят клин за клином…

– Мама, ну что ты, право, расхвасталась? А осеннюю грязь по колено забыла?

– Ашуг поет про то, что у него на сердце, сынок. Я ведь ваш город не хулю.

Халима вставила примирительно:

– Каждому по душе родные места. Ах, мне так хочется побывать в вашем селении, ханум! Там собаки не злые, не искусают? А правда, что деревенские удальцы до сих пор крадут невест? Увозят?

– Ну, детка, далеко ли они их увезут? Из села в город, из города в село. Не на луну же?

– А я и на луну не прочь! – Халима бедово сверкнула глазами. – Пусть увозят.

Мне надоела пустая болтовня.

– Халима, ты еще побудь, согрейся хорошенько. Билал потом тебя проводит. А мне пора на автобазу.

Халима приподнялась на стуле. Лицо ее приняло обиженное выражение.

– Зачем стеснять твоих хозяев? Я тоже пойду.

Тетя Бояз тотчас обняла ее за плечи.

– Никуда не отпущу, цветочек! У Зохры, видно, каменное сердце, что такую красотку до сих пор не взяла в невестки. Да если бы мой собственный сын не бил каждого по губам, едва заговорят с ним о женитьбе…

Билал вспыхнул, пробормотал с натянутой улыбкой:

– Ты в мечтах уже полселения переженила, мать. А на город тебя не хватит, предупреждаю.

– Замин, скажи ты. Разве я кого обидела? Сказала плохое?

– Матери плохого не говорят, тетя Бояз.

– Мой-то все перебирал невест смолоду. Только когда в селение вернулся, ухватился за меня. Сам поздно женился, и сын в него. А то бы уже давно внуки по дому бегали!

Из комнаты послышался сипловатый прокуренный голос Сары-киши:

– Твои родители трижды моих сватов заворачивали. Дочке цену набивали. Их вини.

Тетушка Бояз отозвалась не без самодовольства:

– Чем дольше мужчина добивается женщины, тем та ему дороже.

Я уже надел свое короткое пальтецо, когда Халима сделала новую попытку уйти вместе со мной. И вновь моя хозяйка усадила ее на прежнее место:

– Замин спешит на работу, а тебе куда? Попей чайку, позавтракай с нами. Наберись сил.

Халима кивнула, но не спускала с меня глаз, пока не захлопнулась входная дверь. Странный это был взгляд! Я унес его с собою. Еще недавно Халима была так развязна, то и дело хватала меня под руку, теребила за одежду, громко смеялась, заглядывала прямо в лицо. Сейчас что-то изменилось в ней. Она не могла еще полностью отделаться от прежних привычек, но стала более сдержанной. Она обращала ко мне взор с тревогой и невысказанной мольбой.

Таких взглядов я стал опасаться больше прежних. В смущении торопливо отводил глаза в сторону. Чем я ей мог ответить? Легко выказывать пренебрежение откровенной хищнице. Но как оттолкнуть слабое побежденное существо?

С субботника я возвращался в ранних зимних сумерках. Увидав телефонную будку, поспешно распрощался в товарищами и прикрыл за собой тяжелую металлическую раму двери. В полутьме наугад набрал номер.

– Добрый вечер, ханум. Это Замин. Халима дома?

– Наш Замин? Постой, ты откуда говоришь?

– С улицы.

– Халима утром отправилась к тебе и с той поры не возвращалась!

– Как же так? Принесла мне книгу…

– Знаю, знаю! Но где она теперь?

– Пойду к себе на квартиру. Оставил ее там. Погреться.

– Да уж, такой холодище! Я не отпускала ее, но моя дочка известная упрямица… Наверно, потом к подружке завернула, засиделась.

– Может быть. Простите, что побеспокоил.

– Что ты, всегда рады. Приходи.

Последний раз я был у них в конце лета, когда передал материнский гостинец. Остановился в прихожей – из комнат неслись голоса, провозглашались тосты. Хозяева выглянули, но только на минуту. Настырный тамада громогласно призывал их обратно за стол: «Без вас вся компания вразброд. Ждем, ждем!»

Баладжа-ханум делала вид, будто не слышит призывов: Если бы не яркое освещение, не дразнящий запах яств, она вообще могла не моргнув глазом сказать, что в доме никого нет, а сама занята стиркой. Это в шелковом-то платье и парадных серьгах! Такова была ее вечная привычка наводить тень на плетень, выдавать черное за белое.

Она, разумеется, предложила мне войти, отдохнуть с дороги. Пригласила довольно искренне. Готова была даже, наверно, на такой подвиг, как представить гостям. Конечно, без всяких объяснений: «наш Замин» – и все.

Неужели два цыпленка способны сделать меня для Баладжи-ханум «нашим Замином»?! Мать говаривала, что если затворенную дверь не отомкнет кусок хлеба, то ее уже ничто не отомкнет. Правда, когда сама делилась щедро всем, что имела, с другими, то вовсе не из расчета, чтобы перед ней или ее детьми ответно распахивались чужие двери.

Я могу понять голодного, которому кусок хлеба кажется выше горы. Но Баладже-ханум какая корысть в скромном подарке? Нужды она не испытывает: дом набит вещами так тесно, что, по поговорке, пушкой его не прошибешь. В чем же дело? Откуда такая перемена, что меня будто медом помазали?