Текст книги "Планета матери моей. Трилогия"

Автор книги: Джамиль Адил оглы Алибеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 44 страниц)

26

Теперь я вспоминаю себя уже покинувшим родные места. Перебравшись в Баку, я испытал на первых порах чувство облегчения: никто меня здесь не знал. Значит, и прошлое можно забыть, оно больше не будет тяготеть надо мною! Человеку свойственно повсюду завязывать дружеские связи, обрастать знакомствами. Неотторжима от него и память о прошедшем.

В Баку я поступил учиться в транспортный техникум. После экзамена меня определили сразу на последний курс: послевоенное время нуждалось в ускоренном выпуске специалистов. Я стал получать стипендию. При техникуме было и общежитие. Еще недавно здесь размещался военный госпиталь, но ни ремонта, ни переоборудования в доме произвести не успели. В тесные комнатки набились те, кто приехал раньше.

Меня пригласил к себе директор.

– Ты не забыл, что необходимо получить городскую прописку и встать на учет в военкомате? – сказал он без всяких предисловий. – Пока ты числишься студентом лишь условно.

– К чему такая спешка? – уклончиво отозвался я. – Ведь я не собираюсь сбегать из города.

Директор усмехнулся.

– Верю, что не сбежишь. Но таков здесь порядок, в отличие от деревни. Отдел милиции должен поставить печать в паспорте.

– Разве милиции недостаточно знать, что я ваш студент?

– Послушай, тебя что-нибудь затрудняет?

– У меня нет в Баку ни одной живой души. Только это.

– Гм… а где же ты ночуешь? Я молча потупился.

– Как? Неужели на вокзале? – Директор потер лоб ладонью и окинул меня заинтересованным взглядом с головы до ног.

– Если уж сознаться, то сплю в пустом классе. Товарищи обещали не проговориться, пока я не устроюсь как-нибудь иначе.

– И долго длится это «пока»? Прошел целый месяц учебы, скоро наступит осенняя непогода, на голых скамьях не больно поспишь.

– Комендант общежития дал мне под честное слово постель: тюфяк, одеяло, подушку.

Директор покачал головой:

– Я не могу этого разрешить. Со временем тебя надо законно поселить в общежитии, а пока сними хоть какой-нибудь угол. Техникум частично оплатит квартирные расходы.

– Даже не знаю, куда толкнуться?

– Попробуй поискать на окраине, там дешевле. А прописку организуем в общежитии.

– Укажите какой-нибудь адрес. Я здесь человек новый.

Директор заразительно рассмеялся.

– Ну какой может быть адрес у бабочек и мотыльков?

– У мотыльков?

– У тех жителей, которые перепархивают с места на место. Окраину у нас негласно окрестили «нахалстроем»; там поселяются временно, пока не укоренятся в Баку и не переберутся на постоянное жительство в дома с удобствами.

– Я удобств не ищу, лишь бы голову приклонить.

– Похвально, юноша. А как обстоит дело с твоей семьей?

– Пока живут в селении.

– Тогда все отлично. С одного тебя много не возьмут. Принимайся за поиски квартиры сегодня же.

После лекций я сел на трамвай и доехал до последней остановки. Здесь домишки строились вразброс, как попало. Будто небо от земли, здешние кривые переулки отличались от стройных красивых улиц центра Баку. Очень удивили меня они своей неряшливостью.

Мне быстро повезло. Удалось снять каморку в небольшом домике со следами свежей побелки. Сын хозяев тоже был студентом, он учился на биологическом факультете Азербайджанского государственного университета. Хозяин – недавний фронтовик, чтобы дать образование единственному сыну, перебрался в Баку из селения и готов был мириться со всеми неудобствами нынешнего жилья.

Хозяин, крепкий пятидесятилетний мужчина, еще в окопах Сталинграда поклялся себе, что если останется в живых, то ничего не пожалеет, лишь бы сын его достиг вершин науки. «Эх, мне бы ученье!..» – вздыхал он. Его жена тотчас ревниво добавляла, что ее муж и такой какой есть не хуже других. «Все узорные решетки на окнах в нашем селе вышли из его рук. Он не простой кузнец, хотя пальцы от молота так затвердели, что мягкий хлеб берет в руки будто брус железа».

С хозяйским сыном Билалом мы скоро сошлись поближе. Поначалу он казался мне не по возрасту замкнутым, даже высокомерным, но так проявлялись в нем целеустремленность и любознательность. Ночами, заслонив лампу газетой, он допоздна читал свои толстые учебники.

Впрочем, виделись мы нечасто: я уходил в техникум спозаранку, а возвращался затемно. Хозяйка сердобольно угощала меня вечером горячим крепким чаем. Жили они скудновато. Страна еще не стерла со щек горьких слез войны. Хлеб выдавали по карточкам, за другими продуктами тянулись длинные очереди. Хозяин, уходя на работу, брал с собою продуктовую кошелку. Когда по дому разносился дразнящий запах жареного лука, я знал, что меня тоже непременно позовут за общий стол.

Хозяйка любила повторять: «Не вешай носа, братец. Все помаленьку образуется. Мой хозяин поначалу совсем было упал духом, хотел возвращаться в селение. Ну тут уж я уперлась: ни за что! Лучше сама за дворницкую метлу возьмусь. А теперь, слава аллаху, обжились. Как другие, так и мы».

Хозяин не отличался многословием. После работы он продолжал молча возиться во дворе, отрываясь лишь на несколько минут, чтобы принять из рук заботливой жены стаканчик свежезаваренного чаю.

Однажды мы с хозяином все-таки разговорились. Он поинтересовался, откуда я родом, какую имел специальность раньше и на кого учусь теперь.

– Был шофером, шофером и останусь.

– Зачем же целый год еще учиться?

– Получу дополнительно квалификацию механика.

– Это дело! – одобрил он. – Никакой диплом не бывает лишним.

Я нашел минуту подходящей, чтобы спросить его, не найдется ли на их производстве дело для меня. Он спросил напрямик:

– Решил подрабатывать к стипендии?

– Без этого не обойтись. Я за баранкой просидел пять лет, после лекций вполне мог бы выйти в вечернюю смену.

– Добро. Завтра же узнаю, – согласился хозяин.

На следующий день я решил поставить в известность директора техникума, который отнесся ко мне с теплотой. Постучался в кабинет на перемене. По-военному сдвинул каблуки, отдал честь.

– Хочу вам сообщить, что поступаю на работу. Буду ходить вечерами, после занятий. – Видя на его лице явное неудовольствие, добавил: – Я ведь старший в семье, товарищ директор. Мать дала на дорогу немного денег, но мне пора самому ей помогать. А стипендия, сами знаете, мизерная…

Он досадливо потер лоб. Сказал, что нечего было скрывать свое бедственное положение. Сообща что-нибудь придумали бы.

– Совмещать работу и учебу очень трудно, – добавил он. – Учеба обязательно пострадает. – Однако, увидев, что я тверд в своем намерении, проворчал: – Я ведь тоже начинал с нуля, ютился по чужим углам. Правда, был тогда одинок – холостой, свободный, никакой обузы. Нет, тебе необходимо срочно помочь.

В раздумье, словно прикидывая разные варианты, он уставился на зеленый абажур настольной лампы.

– Вот что, – сказал наконец. – Приходи после занятий. Говоришь, матери помогать намерен?

Я кивнул.

Вечером, когда квартирный хозяин сообщил, что уже имел предварительный разговор обо мне на своей работе, я радостно прервал его:

– Спасибо за хлопоты, но все уладилось лучшим образом!

– Как же это? Другое место, что ли, подыскал?

– Да, в своем же техникуме!

– И какая будет работа?

– Водить грузовик. У техникума есть машина, на ней директора возят. Он очень хороший человек! Вникнул в мое положение…

– А лучше бы устроиться на стороне, – прервал хозяин нахмурившись. – Как бы тебя «по-дружески» не загоняли так, что и учиться станет некогда.

– Ну! Утром заеду, привезу его на работу. Вечером отвезу обратно домой, всего и дел.

– Для этого техникуму машину, что ли, дали? Начальство катать?

Я горячо вступился за нашего директора:

– Он ведь отвечает за несколько сотен учащихся, каждая его минута на учете!

– И все-таки, – гнул свое хозяин, – не думаю, что в нынешнее трудное время государству по карману отдавать двухтонку в распоряжение одного человека.

Хозяйский сын Билал, не вмешиваясь в разговор, достал с этажерки книгу и, раскрыв на нужной странице, положил посередине стола. «Простите, но мне пора заниматься», – вот что значит этот жест.

Его отец вышел во двор с неостывшей досадой. Он не смог поколебать моего отношения к директору, но с правотой его доводов нельзя было не согласиться.

Задумавшись, я присел на край железной кровати. Билал искоса взглянул на меня.

– Не переживай, – сказал он. – Не знаю, что за наставление читал тебе отец, но у него есть свойство выворачивать наизнанку самые простые вещи. Он даже сны толкует шиворот-навыворот. Скажешь ему, что видел во сне драку: меня, мол, сбили с ног, измазали в крови. А он тотчас ответит: «Кровь – единство людей. Все к добру. Желания твои сбудутся». Приснятся новые башмаки, скажет, что, видно, старые просят починки.

Билал явно подтрунивал над родителем.

– И все-таки, – не унимался насмешливый Билал, – сознайся, он уже жаловался тебе, что у них на работе разворовывают стройматериалы? Или поносил нерадивое начальство? Старики воображают, будто во всем правы и сами никогда не совершают ошибок. Сбивается с пути праведного одна безусая молодежь!..

Я не захотел поддерживать этот разговор. Однажды, когда я довез директора техникума до ворот его дачи, он пригласил меня войти в дом.

– Обожди немного. Халима собирается в город, прихвати ее с собой. А потом она скажет, когда привезти ее обратно. Нехорошо, чтобы девушка вечером добиралась домой в одиночку…

Я уже не раз возил его дочь. Когда мы ехали впервые, она не перекинулась со мною и десятком слов. Но это произошло отнюдь не из-за ее застенчивости. Едва усевшись в кабину, она бесцеремонно повернула к себе зеркальце и всю дорогу поправляла прическу. Дорога была тряской; то один, то другой локон выбивался из искусно взбитой копны волос. Она наматывала пряди на палец и пыталась водворить на место.

– Простите, – сказала она наконец. – У вас нет случайно гребешка?

Держа одну руку на руле, я пошарил в карманах.

– Сожалею.

Ее вежливость и манера растягивать слова будто в задумчивой рассеянности произвели на меня приятное впечатление. Она была первой столичной девушкой, которую я наблюдал вблизи.

Однажды, когда колеса забуксовали в выбоине на мокрой дороге и машина застряла, дочь директора взглянула на меня с задорной усмешкой. Даже тронула слегка за локоть.

– Только не ждите, что я стану толкать ваш грузовик! – со смехом воскликнула она. – Я из кабины не выйду.

– Да это пустяк, сейчас поедем, – пробормотал я, спрыгивая на землю.

Мы ехали вчетвером, директор и его жена сидели в кузове на специальной скамеечке. Я попросил директора пересесть за руль, а я подтолкну машину сзади.

Задние колеса яростно завертелись на месте, раскидывая во все стороны мокрый песок. «Этак меня заляпает с ног до головы, – подумал я. – Стыдно будет в кабину сесть».

Подложив доску под колеса, навалился плечом на кузов. Машина выскочила. Я снова сел за руль. Директор оставил дочь в кабине, а сам взобрался в кузов.

Халима с любопытством поглядывала на меня из-под ресниц.

– А вы, оказывается, сказочный богатырь! Силач!

– Силачи, как правило, не блещут умом, – отшутился я.

– Однако вы производите впечатление находчивого и остроумного человека.

– Благодарю, если это искренне. Похвала каждому приятна.

По крыше кабины неожиданно забарабанили. Я остановился и высунул голову наружу, вопросительно взглянул вверх. Директор лишь махнул рукой, чтобы я продолжал путь, но его жена довольно грубо бросила:

– Веди машину как следует, не отвлекайся. Того и гляди, опять угодишь в яму!

Видимо, ей не понравилось, что мы свободно болтаем с Халимой. Этот окрик вызвал во мне смешанное чувство обиды и недоумения.

Однако дня через два как-то утром директорша обратилась ко мне вполне дружески.

– У тебя сегодня нет вечерних занятий? – спросила она.

– Их и не бывает по вечерам.

– Тогда можно попросить тебя о небольшой услуге?

– С удовольствием выполню ваше приказание, ханум.

– Халима собирается к подруге на вечеринку. Отвези ее, чтобы мне не волноваться. За девушкой нужен глаз да глаз. Мало ли хулиганов в городе?

– Доставлю в полном порядке, – заверил я.

Мне вовсе не хотелось, чтобы с женою директора сохранились натянутые отношения, и был рад случаю завоевать ее доверие, показать, что шофер ее мужа не какой-нибудь прощелыга, а вполне надежный человек. Ведь в наших местах за доверие, бывает, жизнью платят, не поскупятся.

В назначенный час я просигналил у ворот. Халима молча впорхнула в кабину и заботливо подстелила под свое нарядное платье платочек.

– Куда ехать? – спросил я.

– К Монолиту.

– Это где?

– Памятника Низами не видал, что ли? А что ты тогда вообще знаешь в Баку?

– Значит, к памятнику?

Остановившись на обочине, я спросил:

– Мне приехать за вами позже или подождать здесь?

– А сопровождать меня не хотите?

– Куда именно?

– Куда поведу, – отозвалась она легкомысленно.

– Не знаю, насколько удобно идти в незнакомый дом…

– Рассуждения деревенщины! – отрезала Халима.

Я молча поставил машину в ближайшем переулке, хотя все еще был полон сомнений.

– Одет я тоже не для гостей.

– Чистые предрассудки! Соберутся только свои, молодежь.

Мы вошли в затемненный двор, остановились возле лестницы. Я вежливо посторонился:

– Пожалуйте.

– Поднимайтесь сами.

– Простите, – заупрямился я. – Существует правило: женщину пропустить вперед.

– Но не на лестнице. По ступенькам мужчина поднимается первым.

Она была в коротковатой юбке. Я понял намек и слегка покраснел.

– Сейчас уже совсем темно…

– Ах, да не поэтому! – нетерпеливо вскричала Халима. – Во всех этих церемонностях заключен один лишь смысл: женщина не хочет, чтобы мужчина слишком легко добивался своей цели!

Я окончательно встал в тупик.

– Не задавайте столько загадок сразу, прошу вас, – комически взмолился я. – Пожалейте простого шофера!

Но Халима оставалась безжалостно-лукавой. Она огорошила меня новым вопросом:

– В чем, по-вашему, главная привлекательность женщины?

Я развел руками. Этот забавный, лишенный всякой логики диалог словно легкий хмель ударил мне в голову. Стало беспричинно весело. Поднимаясь, я то и дело оглядывался на Халиму, словно спрашивая, не спутал ли ненароком дорогу. Музыка, доносившаяся сверху, безошибочно вела нас с этажа на этаж. Наконец я остановился перед дверью, за которой она звучала с особенной силой. Халима нажала кнопку звонка. Распахнувшаяся дверь обрушила на нас лавину бравурной мелодии.

В квартире на диванчиках и стульях расположились три молодые пары. Имен девушек я не запомнил, они были короткие, двусложные, просто никогда не слыхал таких. Одна назвала себя «Фара». Это-то как раз легко запало в память: у машин тоже есть фары.

Фара оказалась хозяйкой дома. К ней то и дело обращались:

– Фара, перемени пластинку!

– Фара, иди к нам, бросай кухонную возню!

Один из парней предложил взять по тарелке и избавить хозяйку от лишних хлопот. Все дружно закричали «ура!» и бросились, толкая друг друга, на кухню. Догадливый юнец обернулся к хозяйке:

– Фара, поцелуй меня за это!

Она, пухленькая и жеманная, привстала на носки, громко чмокнула его в щеку. Потом деловито сдула с пиджака пудру. Оба закружились по комнате в танце. Немного погодя другой гость затрещал карточной колодой. Он взялся показывать фокусы.

Девушки ахали от восторга. Они сидели за низким круглым столиком (таких мне еще не приходилось видеть) и после каждого удачного трюка хлопали в ладоши.

Мое появление заинтриговало всех, это было понятно не только по косым скользящим взглядам, но даже по спинам, когда тайком от меня компания озадаченно обменивалась безмолвным вопросом: что за фрукт?

За низким столиком сидеть было неудобно: закинутые девичьи ноги торчали наподобие ножниц. Из-под юбок они без труда просматривались от колен до бедер.

За моей спиной неслышно очутилась Халима.

– Я знаю, на что ты смотришь, – шепнула она. – Правда, ведь у Назы великолепные ноги? Парни от них без ума.

Снова завели патефон, раздалась странная музыка со щелканьем и завыванием. Фара обхватила Халиму, и обе стали покачиваться, изгибаться, дергаться из стороны в сторону. Никогда еще не видел, чтобы так танцевали!

«Джыз-вызз… джыз-вызз…» – надрывалась музыка.

У танцоров не было ни одной естественной позы. Заламывали руки, лягались, вертели головой, топали подошвами, словно стремясь проломить пол, или наскакивали друг на друга на манер бойцовых петухов.

Одна из девушек потянула меня в круг, и я, помимо воли, тоже завертелся в прилипчивом танце, затопал ногами, замотал головой. Бесцеремонно оттеснив подругу, передо мною, донельзя довольная, запрыгала Халима: я не ударил лицом в грязь, не посрамил ее.

– Танцуешь, прямо обалдеть, – бросила она. – У тебя форменный талант!

Уже когда музыка смолкла и плясуны старались отдышаться, я сказал:

– У нас в селении тоже неплохой клуб, только танцуют там иначе.

– Наверное, вальс и фокстрот? Они безнадежно устарели!

– Нет, – засмеялся я. – «Шалахо», «Вагзалы» или «Узун дере».

– Гм… Совсем уж допотопные деревенские пляски.

Я неожиданно озлился.

– А чем они плохи? По крайней мере, люди не уродуют себя, движутся нормально.

Халима поспешно прижала мои губы пальчиком с острым крашеным ноготком.

– Не надо, помолчи!.. Мы – современная молодежь, к чему нам защищать старину? – И тотчас переменила тему: – Последние фильмы смотреть – одна скукота! А знаете почему? Много в них ханжества. Боятся показать на экране красоту, как летучая мышь боится света. Женщину в постели у нас снимают укрытой до подбородка. А разве может что-нибудь заменить прелесть тела, дарованного природой? Ты согласен, Замин? Я неопределенно кивнул.

– Какая здесь связь с вашими модными танцами?

– Они раскрепощают человека, снимают запреты. Руки и ноги движутся свободно. Представь девушку в слишком узком платье, а ей надо двигаться, нагибаться, садиться… Жалкое зрелище!

– Но какой смысл в таких раскрепощенных телодвижениях?

Парень, который недавно развлекал компанию карточными фокусами, громко захохотал.

– Да он просто малограмотный! – воскликнул он. – Зачем во всем доискиваться глубокого смысла? Вот ты приехал из деревни в город? В чем тут смысл?

– Я приехал учиться.

– А без этого нельзя, что ли, прожить?

– Вы все зачем учитесь?

– Честно? Ради диплома. Дипломы нынче в моде.

– Но я-то не ради диплома.

– Кривишь душой, парень! Ты не лучше других. Никто не хочет возиться с навозом, всех в город тянет. На сладкую жизнь.

Прежде чем ответить, моя мысль лихорадочно обежала этих «всех» – людей, которых я наблюдал последнее время. Вот Билал, увлеченный своими учебниками до такой степени, что почти не замечает реальной жизни; рядом его умудренный житейским опытом, хотя и малообразованный отец. Захотят ли они понять друг друга? Встретятся ли их протянутые руки? Или, скажем, семья моего директора, где каждый существует наособицу и даже не ищет путей к сближению. Всякий новый день словно отводит их все дальше и дальше друг от друга… Что я мог бы почерпнуть из этих примеров? Конечно, чего проще ответить «фокуснику», что город в моем представлении не вместилище «сладкой жизни», а сокровищница культуры. Духовная жажда привела меня в столицу. Я почувствовал напыщенность этих слов, уже слышанных мною не однажды. Внутренний слух воскресил голос матери. Вот кто не повторял чужих слов и не пользовался заемными мыслями! Ее поучения просты и всегда однозначны. Мать – мой верный проводник в жизни! И все-таки я ее покинул, не дослушав и не узнав всего, что она успела накопить за многотрудную жизнь…

После ужина компания уселась прямо на полу, на ковре, и затеяла игру «в бутылочку».

– Кто пойдет первыми, те погасят в другой комнате свет, – велела Фара. – Начнем!

Покрутившись, бутылка замерла. Проигравшей оказалась Халима, а выигравшим – я. Бутылка легла между нами, горлышком ко мне, а дном к девушке.

– Быстренько вставайте, не задерживайте игру! – раздались голоса. – Тушите свет и целуйтесь!

Халима с готовностью вскочила. Меня подтолкнула Фара. Света в соседней комнате мы не погасили и неловко стояли друг перед другом.

– Давайте уйдем потихоньку, – попросил я. – Мне тут не нравится, а оставить вас одну не могу, мне вас доверила ваша мать.

Не дожидаясь ответа, я решительно повернул к передней. Озадаченная Халима молча последовала за мною.

К моему удивлению, жена директора через несколько дней сделала мне выговор:

– Ты сконфузил Халиму перед подругами. Здесь город, другие нравы. Тебе следует к ним привыкать.

– Плохое всегда остается плохим, вроде сорняков на пашне. А сорняки выпалывают.

Директорша обиделась:

– Спасибо, что объяснил. Давно ли яйца учат курицу?

На ее громкий голос из соседней комнаты показалась Халима. На меня она даже не взглянула, зато накинулась на мать:

– А кто приставил ко мне телохранителя? Вы! Шофер должен знать свое место.

– Придет отец, все обсудим. Пригрели сироту из жалости, а он на голову норовит сесть!

Я собирался ехать за директором, но ноги будто приросли к полу. Оскорбление было столь велико и незаслуженно, что я не нашелся чем ответить. Поклялся про себя, что больше не переступлю порог этого дома.

Задребезжал дверной звонок. Директор добрался домой на попутке.

– Что за собрание? – добродушно вопросил он от дверей. – Почему задержали Замина? Жду, жду…

– Твой Замин хорошая птица!..

– Не понимаю. Что произошло?

Халима с повадкой балованной кошечки обняла отца.

– Ровным счетом ничего, папочка. Мама слишком вспыльчива. Виновата одна я. Просто я тебе не сказала, что в тот вечер Замин чуть не силой увел меня с вечеринки у Фары.

Директор нахмурился и вопросительно взглянул на меня. Я выдавил несколько слов в оправдание. Протянул ключи от машины.

– С этой минуты я только ваш студент.

– Постой, погоди… Что за чушь?

– Не хочу вносить раздора в вашу семью. Но и бесчестия терпеть не намерен. Привык уважать человеческое достоинство. Свое и чужое.

Директор расстроенно потер лоб. Побагровев от гнева, бросил жене:

– Вот плоды твоего воспитания! Одни танцульки на уме… Завтра же дочь пойдет за направлением и отправится работать куда пошлют. Мне надоели унизительные хлопоты ради отсрочек!

Он обернулся ко мне:

– Прости, парень, в собственном доме недоглядел. Учись спокойно и работай, как прежде. Ничего не изменилось.

В самом деле, перемен в моем положении не произошло, хотя директор громогласно объявил, что больше обслуживать его семью я не должен. И все-таки постоянно возникали «особые обстоятельства»: то ждали гостей, а провизию с рынка одной директорше не донести, то она объявляла себя захворавшей, а то ей надо было срочно навестить кого-то в городе…

Халиму я видел редко. Всем своим видом она старалась показать, что не одобряет навязчивость матери.

Почему же я все-таки согласился остаться при машине? Причина простая: на одну стипендию мне не прожить. Нечем даже заплатить за квартиру. С трудом накопив малую толику денег, я тотчас купил матери шерстяную шаль с бахромой (она только, бывало, вздыхала, видя такую прелесть на других), сестренке подарил дешевую красную сумочку, а Амилю модный пояс. Отослал в селение почтой. Следующая трата уже предстояла на самого себя. В преддверии зимы у меня не было теплого пальто.