Текст книги "Планета матери моей. Трилогия"

Автор книги: Джамиль Адил оглы Алибеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)

Незаметно опустился туман; все вокруг облачилось в венчальное платье. Моя рука трепетно тронула девичью грудь. Халлы с внезапной силой оттолкнула меня.

– Чего ты делаешь?! – вскрикнула она в смертельном испуге.

– Сам не знаю, как получилось… Прости, Халлы.

Она долго молчала. Наконец пальцем провела по моим губам.

– Ты любишь меня, Замин?

Я с силой сомкнул объятие. Ощутил частый стук ее сердца.

– Значит, ты будешь навсегда моим мужчиной?

Теперь стало страшно уже мне. Я должен был оберечь нас обоих.

– Встань, Халлы, отряхнись. Ты сама не понимаешь, о чем говоришь.

И вдруг она спросила звонким дурашливым голосом:

– А ну, сознайся, ты хоть раз брил усы?..

…Не знаю, бывают ли у других такие наивные, такие завораживающие мгновения первой любви? Позже я сочинил стихи:

 
Солнце прилегло на грудь горы.
Моей голове мало вселенной!
Как же она умещается
На груди у любимой?
 

Больше подобных слов я от Мензер никогда не слышал. Боялся напомнить о них даже в шутку («А что ты мне сказала тогда, у копны сена?»). Видно, у разных людей все происходит по-разному: одни произносят главное слово слишком рано, другие – слишком поздно. Но как тяжко складывается судьба у тех, кто поспешил!..

Теперь мы встречались с Мензер только по деловому поводу. Она перебралась в райцентр, занимала должность заведующей отделом народного образования. Мы виделись на собраниях – и больше нигде! Каждый мой шаг был на виду, мог толковаться вкривь и вкось. Раньше она опасалась пересудов, теперь – я. Моя затянувшаяся холостая жизнь вызывала нарекания. «А семью когда привезете из Баку?» – спрашивали все чаще. Я отзывался с принужденной улыбкой: «Товарищи, видимо, не в курсе? Я не женат. А моя мать живет здесь».

Но и мать качала головой: «Даже если сошьешь одежду из листов Корана, никто не поверит, что ты безгрешен. Вечно жить бобылем не по-людски, сынок!»

Во мне крепла решимость объясниться с Мензер откровенно. Многое уже разделяло нас. Но, может быть, прошлое перетянет? Судьба сердечных привязанностей непредсказуема; иногда они десятилетиями сохраняют свежесть, а случается, вянут и блекнут после единственной встречи.

Я снял трубку и набрал номер отдела народного образования:

– Это Вагабзаде. Добрый день, Мензер-муэллиме!

– Здравствуйте. Я еще не успела поздравить вас… Вот уж чего не ожидала!.. – она запнулась, смущенная тем, что сорвалось с ее уст. Другим тоном добавила: – Я вас слушаю.

– Хотелось бы встретиться.

– Конечно. Мы уже посоветовались с товарищами и подготовили данные. Явимся на прием в любое время.

Мне показалось, что она не одна. Вздохнув, отозвался:

– Есть намерение вместе с вами посетить какую-нибудь школу. Дам знать дополнительно, если не возражаете?

– Не возражаю. До свидания.

4

Всякий раз, покидая райцентр, колеся по ухабистым районным дорогам, я с чувством виноватости вспоминал о Билале. Было совестно, что до сих пор не выбрал времени, не проведал их с Халимой. Они могли вообразить, будто старый знакомый зазнался. Раньше людей разделяло богатство, сейчас зачастую – высокая должность. «Стоило человеку построить новый дом, как он уже чванился, смотрел на остальных словно с вершины горы», – рассказывала моя мать. Нынче добротным домом никого не удивишь, даже двухэтажным, с застекленными верандами. Но чином, положением кичатся еще многие. Ждут, чтобы за ними «птиц таскали». В старину, когда богач или знатный человек выезжал на охоту, ловчих птиц везли следом, и слуги много терпели от хищных соколов и чоглоков[12]12
  Чоглок, тарлан – птица из семейства соколиных.


[Закрыть], которые клевали их до крови. Но зато какая честь! «Я ездил на охоту с таким-то. У меня на руке сидела его птица!»

Возле каждого должностного лица вертятся любители «подержать птицу»! И разве не ласкают слух начальника подобострастные нашептывания? «Слава аллаху, сегодня у вас свежий вид. Вы в отличной форме!» «Поверьте, план тянем только благодаря вашему руководству!» «Неужели это ваш собственный проект?! Да вы, оказывается, еще и выдающийся инженер!» «Какая красотка секретарша! У вас… хе-хе… отменный вкус». «Вы тонко разбираетесь в людях! Ваши выдвиженцы отличные работники». Понемногу очарованный чинуша начинает признавать за собой исключительные таланты, резвый ум, глубину натуры. Вот он уже и стишки пробует кропать – он, который кроме «чижика-пыжика» не заучил на память и пары строк! Стишки печатают, издают, публично хвалят… Как же не увериться, что ты семи пядей во лбу?..

Билал вправе причислить меня к подобным типам: время шло, а мы так еще и не повидались. С какой застенчивой надеждой он произнес по телефону: «Это товарищ Вагабзаде? Замин Вагабзаде?» Халимы поблизости не было. Она наверняка не утерпела бы, вырвала трубку или хотя бы подсказала громким шепотом: «Да поздравь же ты его, увалень!» Билал промолчал. Он не изменил своей обычной сдержанности. Внутренняя одинокость Билала, как я узнал позже, имела корни в истории семьи, словно он так и не мог избавиться от горького вкуса пощечины, полученной его отцом еще до его рождения.

Вот что тогда произошло. В конце двадцатых годов бедняки крестьяне стали впервые объединяться в коммуны и артели, а богачи и кулаки сколачивать вооруженные банды, чтобы вернуть свои земли. Однажды ночью в окошко Сары-киши постучали рукоятью плетки: «Эй, седлай коня, Сары. Поедешь с нами». – «Чью дочку будем похищать?» – спросил он с принужденной улыбкой. «Нынче не до шуток. Сами уносим ноги», – ответили ему, выразительно щелкая затворами. С такими гостями не поспоришь.

Сары вскочил в седло, наскоро попрощавшись с молодой женой. Ему было тогда тридцать лет, и он славился силой на всю округу. «В отца пошел, в пехлевана[13]13
  Пехлеван – богатырь, силач.


[Закрыть] Чапыгу», – твердили люди. А отец его был силачом легендарным! Выступал на зорхане[14]14
  Место состязания борцов.


[Закрыть] перед самим тегеранским шахом, и шах велел будто бы нагрузить подарками ему целого верблюда…

Имя сына Чапыги тоже стало широко известно: на сельских праздниках он гнул к земле быка! Бандитам показалось выгодным распустить слух, будто советская власть преследует пехлевана Сары и что это именно он позвал их в горы для мести.

Напрасно молоденькая Бояз, только-только задернувшая полог новобрачной, со слезами уверяла, что мужа увели силой, ткнув ему в спину ружейное дуло. Понемногу и она уверилась про себя, что Советы не простят семье шахской милости, и втихомолку бросила в колодец кованый пояс с золотыми бляхами и серебряную уздечку – все, что осталось от былых подарков свекра.

Шло время, Сары не возвращался. Братья звали ее поселиться у родителей, но Бояз не погасила огня в мужнином доме. Однажды ей передали от него весточку: родится сын – назови Билалом по деду (Чапыга – было прозвище славного пехлевана). Но накликать на младенца беду запуганная Бояз не посмела. Она сказала всем, что сын наречен Чобаном и лишь на одной из страничек Корана неприметно обозначила день и месяц рождения рядом с именем Билала, думая оправдаться этим перед мужем.

«Хитро я придумала? – хвалилась позже она. – Даже англичанину не пришло бы такое в голову».

Спокойной жизни у Бояз, однако, не было. Милиция то и дело допрашивала: «Поддерживаешь связь с Ираном? Кого знаешь из друзей мужа по ту сторону границы? Куда девались подарки шаха? Где твой муж теперь?»

Она отвечала одно и то же: «Ни его самого, ни даже пыли из-под копыт его коня не видала». Братья сердились: «Не хочешь сама возвращаться в родительский дом, заберем хотя бы ребенка, спрячем его от глаз разгневанных властей». На самом деле они отвезли маленького Билала в Шушу, в детский дом.

Когда слух об этом просочился в горы, где скрывался Сары, тот пришел в отчаяние. Он захотел вернуться. «За что советской власти ненавидеть таких, как я? Разве у меня были свои земли или я держал в услужении пастухов? Аллах одарил меня сильными мышцами. Любил бороться с охотниками! Но если не велят выходить на зорхан, что поделать, больше не выйду. Запутали меня тут! Пойду с повинной. Если братья-мошенники хитростью отобрали у бедной жены нашего сына, ради кого мне еще жить?!»

Билал не любил вспоминать мрачные страницы семейной истории. Как-то вскользь сквозь зубы укорил отца: «Почему сразу не примкнул к советской власти? Не покинул врагов народа при первой возможности? Боялся? Чего? Многие преступления возникают из-за рабского страха. Что получил – получил по заслугам».

Младенца-сына Сары повидал лишь однажды. Он попросил передать Бояз, чтобы та вышла на крыльцо попозднее вечером с сыном на руках и с фонарем. Свет фонаря надлежит направить прямо на личико ребенка, чтобы отец издали, из темноты, мог взглянуть на него.

Но около дома была устроена засада, беглеца встретил град пуль. Вот тогда-то он и набрался смертельного страха… Что случилось дальше, Билал не знал. Тетушка Бояз поведала мне о том по секрету. Спустя несколько дней Сары явился с повинной. Он выудил со дна колодца злополучный пояс и щегольскую уздечку; выменял на них быка, вступил в колхоз.

Но счастье не возвращалось в многострадальную семью: Билала не было. Сары обошел все детские дома Шуши – ребенок исчез! Наконец Бояз осмелилась признаться, что сына зовут вовсе не Билал. Чобан Фараджзаде отыскался… Покинули они родное селение еще и потому, что поползли толки: настоящий-де сын Сары-киши давно пропал, растят теперь приемыша. Не хотелось, чтобы змеиное шипение смутило душу мальчику…

Ранние испытания, которых Билал не помнил, наложили на него свою мету: он рос неласковым и диковатым. Тетушка Бояз вздыхала: «Что делать? Мы уже старые люди. Других детей иметь поздно. Может, хоть внук к нам привяжется? А глядя на него, и взрослый сын подобреет…»

Сознаюсь, именно эти пришедшие на память слова о внуке незримо удерживали меня от желания немедленно повидать Билала. Ребенок Халимы… Но, как говорят в народе, и бревнами не преградить путь, если человек уже собрался.

Шофер был новичок в районе, он не знал, где расположена опытная станция. Слыхал лишь, что, где-то в долине Дашгынчая, вблизи слияния этой реки с Араксом.

– Амиджан, дай-ка ключи мне, – сказал я. – Если я как партийный работник еще новичок, то сидеть за баранкой мое давнее ремесло.

Дорога довольно долго шла вдоль водохранилища, влажный асфальт блестел в свете фар. Ехал я осторожно, часто нажимая на тормоза; сказывалась непривычка водить легковые автомобили.

В качестве кого же я спешу сейчас в дом Билала? Конечно, только как старший брат! Мне предстоит смириться с новым положением. Но как поведет себя сама Халима? Для нее существовали всегда одни крайности: непомерное властолюбие или рабская покорность.

«Почему спешу сломя голову, что мне надо?» – спросил я самого себя в очередной раз. Но даже для седобородого мудреца такой вопрос был бы не под силу. Чтобы успокоиться, навести в душе порядок, я свернул на обочину.

Стоял тихий теплый вечер. Молодой месяц, словно драгоценная брошь, приколот к безоблачному небу, а на расстоянии вытянутой руки от него блестела яркая Зохра – Венера. Сияние лунного серпа выстелило искусственное море мерцающим серебристым ковром. Мирно дремала голубая Земля. Ее плоские долины и округлые холмы, укрытые мглой, казались мне прекраснее звезд небесных! Любой самый слабый огонек – просочится ли он в щель из-под двери или взметнет искры лесного костра – таит в себе вечную загадку Вселенной. Сами того не замечая, мы живем среди звезд – больших и едва приметных, зеленых и оранжевых, голубых и багряных… Чтобы засветиться самому, незачем пересекать черту горизонта: плохое и хорошее – все рядом с нами, в нашей одной-единственной жизни!

Теперь я, пожалуй, отвечу на мудреный вопрос: куда же я так спешу? Спешу к человеческому очагу, способному согреть мое сердце. К небесному огню, заключенному в каждой живой душе. И в душе Халимы тоже – даже если этого не разглядел пока ее собственный муж! Не моя ли это первейшая забота – отыскивать в людях скрытые огоньки и помогать им сиять для всех? Когда смотришь на человека с надеждой, то даже в кромешной мгле его души пробьется навстречу тебе потаенный лучик…

Я подъехал к нескольким двухэтажным стандартным домикам. Окна их светились, но никого, кроме ленивой собаки, свернувшейся клубком у крыльца, на дворе не было.

Я нажал на сигнал, потом вышел и сильно затопал ногами, чтобы собачье тявканье оповестило здешних обитателей о позднем пришельце. Собака выгнула узкое длинное тело, внимательно взглянула на меня и приветливо завиляла хвостом.

– Эй, хозяин! Билал!

С веранды спустилась девочка, едва достающая головенкой до перил.

– Фараджзаде здесь живет?

– Здесь. Но его нет дома. Что сказать, когда вернется?

– Спасибо, малышка. Я дождусь.

За окном мелькнула чья-то тень. Грудной голос недовольно окликнул:

– Кого спрашивают?

– Моего дядю.

Я не смог сдержаться:

– Халима-ханум? Это же я!

– Замин?! Здесь? О аллах…

– Проезжал мимо…

– Так поднимайтесь скорее наверх!

– Может быть, зайду в следующий раз?

– Ни в коем случае! У меня волосы мокрые, мыла голову. Боюсь простудиться, а то бы уже сбежала вниз и поварешку под ноги кинула.

Я усмехнулся, вспомнив странный обычай кидать под ноги что-нибудь железное тому, кто давно не приходил в дом. Выключил фары, отчего весь двор погрузился в лунное мерцание, и стал медленно подыматься по крутой скрипучей лестнице. Возле дверей остановился, нерешительно постучал.

– Входи, Замин. Близкие не стучатся.

Я вошел. Две небольших смежных комнаты. Обеденный стол завален железками бигуди: Халима позабыла их убрать. Из спальни она появилась в атласном розовом халате. Голова замотана длинным шарфом из блестящих нитей.

– Эй, племянница, присмотри за самоваром! – приказала девочке.

– Нет, нет. Никаких хлопот. Завернул всего на минуту. Хотел узнать, где вы живете.

Она блеснула глазами.

– А разве до этого в дремучем лесу жили, что было нас не найти?

– Примите поздравления со свадьбой, – уклонился я от прямого ответа, – хотя и запоздалые. Жаль, меня не было тогда в Баку…

– Пришел бы свидетелем, не так ли?

Мы внимательно посмотрели друг на друга. Внутренняя преграда пала сама собой. Мы снова стали прежними Замином и Халимой.

Из кухни донесся запах дыма, Халима кинулась опрометью.

– Да побудь ты на месте! – досадливо вскричал я. – Поговорим немного.

– Сейчас, сейчас. Как ослушаться главы района? Наконец-то у нас тоже появился свой человек наверху… Иду, не сердись.

По пути она смахнула что-то с подоконника, горстью ссыпала в газету.

– Только и делаю, что прибираю за Бояз-арвад. У нас с нею разные понятия о порядке.

– Надо быть терпеливой, Халима.

Она иронически дернула плечом.

– Терпенье – единственная отрада узника!

– Но ты у себя дома, а не в тюрьме.

– Нахожусь под вечным домашним арестом. Узница и служанка в одном лице.

– Каким же знатным дамам ты прислуживаешь?

– Дамам в сельских юбках до пят. Кавалерам с папахами из облезлой овчины и в грязных сапогах, которые плюются табаком на пол. Продолжать или довольно?

Она прикусила язык, видимо опомнившись. Совсем не так положено встречать долгожданного гостя! Слегка покраснела и, чтобы схлынуло раздражение, обвела взглядом стены с несколькими картинами, видимо, какого-то местного самоучки: пойнтер, похожий больше на волка, летящая утиная стая и неправдоподобный густой закат над лесом. Глаза ее медленно наполнялись слезами.

Даже такая – раздраженная, обиженная – она показалась мне необыкновенно красивой! Гораздо красивее, чем прежде. Щеки ее отливали цветом спелого персика. Накрученный тюрбан придавал экзотический вид склоненному лицу. На длинных ногтях блестел свежий лак, розовый, как лепестки яблони.

– Замин, разреши сварить тебе кофе! – взмолилась она. – У нас кофе не в ходу. Свекровь выходит даже во двор, чтобы только не слышать запаха.

– Чашечку выпью с удовольствием. А Билал скоро вернется?

– Не знаю. Он в Кировабаде. Обещал к вечеру. Это, впрочем, его дело. За опоздание его никто бранить не станет.

Девочка, приоткрыв дверь, робко пискнула:

– Сестра, чай заварить?

– Мы не собираемся пить чай! – И, не дожидаясь, пока дверь снова прикроется, зло выпалила: – Этого недомерка приставили за мною шпионить. Чтоб шагу не сделала из дому. Говорю тебе: я узница!

Она в раздражении сдернула с головы шаль, и влажные волосы рассыпались по плечам.

– Здешний воздух пошел тебе на пользу, Халима.

– Что? Изменилась?

– Только к лучшему. Твоя мать должна меня хорошенько угостить при встрече.

– За что это?

– Я познакомил ее дочку с прекрасным парнем; она замужем за человеком, у которого большое будущее.

– Погоди с угощением. Сама угощу, если вырвусь за стены своей крепости. – Она рывком поставила кофейник на стол, и кипяток выплеснулся на скатерть. – Вода разлилась – добрая примета. Значит, будет все-таки по-моему. Ах, Замин! Если бы ты знал, как мне тоскливо! В Кировабаде я хоть работала. Здесь живем на отшибе. До ближайшего селения десять километров, транспорт только попутный. Целыми днями смотрю на дверь: когда господин ученый оторвется от своих опытов, вспомнит обо мне? Но он и дома уткнется в микроскоп и разглядывает всякую чепуху вроде арбузных семечек. Давно бы сбежала – перед родителями совестно. Как я завидую тебе! Ты сам себе хозяин. У тебя есть цель, убеждения. Даже когда ты был простым шофером, вечно за что-то боролся, чего-то добивался. Ты оставил без сожаления квартиру в Баку, приехал в глушь! И я знаю: здесь ты тоже сумеешь быть счастливым!

– При желании работа найдется для каждого.

– Проповедуй на собраниях!.. Ты не спрашиваешь, почему я вышла за Билала? – Она ухватилась обеими руками за край стола, так что костяшки пальцев побелели. – Скажу. И можешь меня презирать сколько вздумается! Видишь ли, в эту пору среди моих подруг появилась мода выскакивать за умненьких перспективных мальчиков моложе себя. Все равно, что красить в рыжий цвет волосы и носить брюки. Не все ли равно мне было тогда? Я ведь ни во что не верила, ничего не ждала…

– Халима! Вот это и есть самая опасная «мода» – твое безверие! Скепсис, цинизм… Но дешевка схлынет, как накипь.

– И что явится на смену?

– В мире столько прекрасных, интересных вещей!.. Халима, дорогая, безверие хуже, чем врожденная слепота. Человек становится не только беспомощен перед жизнью, но и враждебен ей.

Она слушала меня, опустив голову.

– Кое во что я продолжаю верить, – произнесла совсем тихо. – Верю в любовь, которая вечно манит к себе и вечно недостижима… Сильное чувство на всю жизнь способен вызвать лишь мужчина, сдержанный в признаниях.

– Тогда тебе повезло! Из Билала слова лишнего не вытянешь, – поспешно вставил я.

– Но я не люблю Билала! Ты это хотел услышать? И никогда, никогда не любила!

Я невольно оглянулся: прикрыта ли дверь на кухню? В замешательстве перевел взгляд на самодельную картинку: клюквенный закат и кособокие утки.

– Испугался? Я сама говорила мужу не раз. А про себя корила еще кое-кого, кто причастен к этой истории.

Я молчал. С трепетом ждал, что Халима назовет, кого она винит в своем несчастливом замужестве. Неужели ее печальный брак без любви на моей совести?.. Ожидание стало невыносимо, и я заговорил сам. Торопливо, сбивчиво. Хвалил Билала, прямо-таки превозносил его до небес! Кто еще в его возрасте так блестяще защитил диссертацию?! Пользуется таким уважением в научных кругах?! Столь заслуженно носит звание профессора, должно быть самого молодого в Азербайджане!

Она слушала не перебивая, с какой-то унылой покорностью.

– Что ж, – вздохнула наконец, – ты так хорошо изучил состав золота, что можешь плавить его сам. Тебе есть за что благодарить Билала. Как знать… Уважение к моему отцу Зафару-муэллиму, настырность Баладжи-ханум могли принудить и тебя оказаться на его месте…

– Халима! Давай больше никогда не говорить о прошлом. Жизнь не только горбит спину, она учит человека благоразумию.

– Ты хочешь сказать, что мы уже не молоды. Можешь не повторять. У меня достаточно седых волос. – Она обеими руками приподняла пышную массу влажных кудрей. – Не удивляйся. Я их крашу.

Тон, каким она это произнесла, напомнил мне прежнюю взбалмошную Халиму. Она хвасталась сединой, как ребенок игрушкой! Не ощущая ни груза прожитых лет, ни сердечного удручения перед недалекой старостью.

– От ранней седины есть верное средство, – шутливо бросил я. – Надо, чтобы их повыдергала ручка младенца.

Не знаю, как она приняла намек. Дверь скрипнула, и боязливая девочка мышкой скользнула в комнату.

– Сестра, – с легким упреком проговорила она, – ужин готов.

Я поспешно поднялся с места:

– Мне пора. Как жаль, что не дождался Билала. И где это Билал запропастился? – Я нарочно повторял его имя, чтобы рассеять подозрения крошечного существа, которое бросало на меня ревнивые, беспокойные взгляды. – Прошу, передайте Билалу, что я непременно хочу его видеть. Скажи, дочка, ваша собака привязана?

Девочка впервые улыбнулась:

– Она не обижает гостей, дядя. Если хочешь, я ее отзову.

– Не надо, – вмешалась Халима. – Сама провожу.

Когда мы вышли во двор, Луна и Венера сияли еще роскошнее. Небесный художник выбрал для них достойную раму: затихшую землю и безбрежные небеса.

– Полюбуйся, Халима! Какая красота!

Она в легком замешательстве оглянулась, не зная, куда смотреть.

– Ах, это… Тебя привлек сельский пейзаж?

– Не угадала. Взгляни на небо. На кого, по-твоему, похожи месяц и Зохра? Звезда словно прелестный ребенок. А месяц сходен с тележкой, которую деревенские ребятишки мастерят из арбузной корки. Шаловливая Зохра тащит тележку по стране звезд, словно по цветущему лугу. Она станет срывать звездочки одну за другой, пока не наполнит тележку доверху, и тогда отвезет в подарок матери.

Помолчав, Халима спросила:

– Все еще сочиняешь стихи, Замин? Одно время я надеялась, что ты станешь настоящим поэтом. Жаль, ошиблась. Пожалуйста, если зарифмуешь свою фантазию, пусть небесный ребенок везет арбузную тележку отцу, а не матери. Мне надоело даже слышать про арбузы!.. – И проворно добавила, чтобы не обидеть меня своей иронией: – Как ты назвал эту звезду?

– Зохра. У нас она зовется просто Дан улдузу – утренней звездой.

– Есть такой эстрадный ансамбль «Дан улдузу», – пробормотала Халима.

– У римлян утренняя звезда именовалась Венерой. Но мне больше нравится имя Зохра. Это имя моей матери. Древние считали Венеру священной. И в самом деле! Что более священно, чем мать, начало всякой красоты?

– Говорят, есть народы, у которых женщина презиралась, – задумчиво сказала Халима. – Не знаю, о чем же они тогда пели в песнях? – И вдруг с придыханием у нее вырвалось из самой глубины души: – Не покидай меня больше! Не уезжай…

Сколько мыслей и опасений осаждали сознание, пока я ехал к дому Билала! В кромешной тьме они безжалостно грызли мозг. На обратно пути лишь одна жалобная нота звенела скрытыми слезами: «Не покидай…»