Текст книги "Планета матери моей. Трилогия"
Автор книги: Джамиль Адил оглы Алибеков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)
Солнце давно перемахнуло верхушку Эргюнеша, тени от деревьев стали густыми и длинными, их стрелы указывали на восток.
Я еще раз проехал мимо школы и даже посигналил, будто хочу согнать с дороги небольшую отару. Овцы с блеяньем сбились на обочину. Но ни одно лицо не показалось за закрытыми окнами.
Зато мать сразу узнала звук моего клаксона. Она выглянула из-за ворот.
– Припозднился, сынок. Устал?
– Ничего, нене. Хотелось перевезти побольше камня. Как говорится, раз испачкал руки, так уж меси глину до конца!
– Обед готов.
– Если не обидишься, я не стал бы задерживаться. Нужно попасть на автобазу до конца рабочего дня.
Мать согласно кивнула. Ей всегда было по нраву, если человек беспокоился прежде всего о работе. К воротам высыпали соседи и обе мои сестры, Шарафат и Садаф. Подорожник, который приготовила мать еще с вечера, вырос в объеме вдвое.
Мать шепнула:
– Сверток побольше для директора техникума. Не позабудь.
Я переложил конверт от Мензер в нагрудный карман. Меня провожали напутствиями и добрыми пожеланиями:
– Чтобы твой приезд не стал для нас редким, как приезд хана!
– Помни о родичах! Не забывай мать!
– Позови на свадьбу! Авось деревенскими башмаками не истопчем городских полов!
– Ай, что говоришь! Разве перевелись здешние невесты, чтобы брать засидевшихся в городе?
Моя старшая сестра Шарафат тоже ввернула словцо:
– Может случиться, что невестка придет в дом прежде, чем мы об этом узнаем.
Кто-то намекнул более открыто:
– Зачем искать далеко? Не первый год его здесь ожидают…
Мать недовольно оборвала:
– Хватит пустой болтовни! Сам разберется. Сынок, у тебя нет в кармане рубля?
Просьба матери была неожиданной. Я загремел горстью мелочи, но потом спохватился и полез во внутренний карман, где хранилась заначка на непредвиденный случай.
– Столько не надо, – замахала мать руками. – Дай рублевку.
Но все-таки взяла червонец и через мою голову протянула Садаф:
– Агыз, доченька, отнеси соседке Ханпери. Не хочу быть у нее в долгу.
Мы расстались. Омытый слезами взгляд матери сопровождал меня всю дорогу. Я старался разгадать смысл ее последней просьбы. Бормоча заклинания против дурного глаза, она трижды обвела денежной бумажкой вокруг моей головы. И почему эти заговоренные деньги надо было потратить не на подарок какой-нибудь сироте (после войны у нас в селении их было достаточно), а отдать вздорной бабе, жене хитреца Шафигулы, матери толстого Гашима, который сам с наглостью предлагал мне любую сумму взаймы?
Скорее всего, она хотела… Ладно, это неважно! Молодец нене! Однажды она бросила в лицо Ханпери без всякого стеснения старую поговорку: кто привык побираться, тот и сидя на мешке с золотом станет коситься, что у другого в горсти…
Как хорошо я сделал, что поддался порыву сердца и на развилке дорог свернул к нашему селению! Вновь вдохнул живительный аромат детства, почувствовал душевную нерасторжимость с матерью и, наконец, видел Халлы, говорил с нею. Не так уж важно, чем закончился наш разговор… Да и закончился ли он вообще?! Мое сердце переполняли самые смешанные чувства: радость встречи, сожаление о прошлом, опасение новой долгой разлуки…
6
– Ты уже обогнул земной шар, племянничек?
Я пожал плечами.
– Не понял вопроса? Скажу иначе. Сколько километров намотал на колеса машины?
– Не считал.
– Зря. До нас работал где-нибудь шофером?
– Пробовал.
– За пределы Баку выезжал? Куда именно?
– В Мардакяны.
– И кто же тебя, бедолагу, толкнул в пасть к здешним акулам?!
Вот такой разговор произошел у меня на вторую неделю работы в автобазе.
Я готовился к поездке и, подняв капот, проверял мотор. Руки у меня были в масле, я пошарил вокруг глазами и пошел искать ветошь. Возвращаясь, я увидел, что под капот с головой залез крупный мужчина с висячим подбородком, похожим на складчатый воротник. У него были обнаженные руки толщиной в полбревна, а подмышки заросли пучками грубых волос, наподобие свалявшейся верблюжьей шерсти.
На шум моих шагов он проворно вынырнул из-под капота. Пухлые щеки маково пламенели, кудрявые пряди, взмокшие от пота, прилипли ко лбу. Лишь глаза смотрели с невинностью ребенка. На вид ему было где-то между тридцатью и сорока.
Вот он-то и накинулся на меня со своими странными вопросами. Затем представился:
– Афрасияб Икрамов, начальник ремонтно-механической мастерской. Я здесь тоже новенький.
Теперь, когда я узнал, кто он такой, его отзыв о собственном предприятии заставил меня задуматься: «Кто толкнул тебя в пасть к здешним акулам?»
Первое впечатление о новом месте работы у меня несколько заколебалось. Наша транспортная контора находилась в стороне от магистрали, ведущей в глубь Апшеронского полуострова. С большого тракта не видны ни гаражи, ни крыши. Автобаза в ложбине между двумя вытянутыми холмами. Местность носила название Шорлу-дере. Слив технической воды образовал маленькое озерцо, оно омывало безжизненные серые склоны холмов с редкими пятнами чахлой травки на берегу. В этом искусственном озерце не водились даже головастики, откуда же взяться акулам?
Ясные глаза Икрамова невольно располагали к себе.
– Простите, что не сказал правду сразу, – повинился я. – Имею неплохой стаж работы. Всю войну провел за баранкой.
Икрамова признание обрадовало.
– В самом деле? Отлично! Более того, великолепно! Где воевал?
– Керченский пролив прошел по понтонам. А вернулся из Европы.
– Давай условимся. Если тебе еще зададут подобный вопрос, отвечай: исколесил страну вдоль и поперек. Да еще несколько зарубежных стран прихвати для солидности.
– Зачем?
– Не торопись, племянничек. Надо.
Не очень понимая, я усмехнулся.
– Вы сделали заключение, будто я неопытный новичок, из тех, что даже не запасаются тряпкой? Видите, я привык к армейскому порядку. В военных гаражах было под рукой все что требуется.
– И здесь заведен железный порядок, – подхватил Икрамов с нескрываемой иронией. – Вот только какой? Вопрос! Тридцать лет Советской власти… Гитлера разбили… – Он бубнил не очень разборчиво. – Спасовать перед паршивой «банда-базой»? Ну нет. Прищучу, как пить дать прищучу!..
Едва вернувшись из поездки в родные места, первым я натолкнулся в гараже на Икрамова. С ним стояли еще трое: охранник и слесарь с механиком. Еще на дворе я услышал гул, похожий на гудение пчелиного улья. Слесарь с механиком возились под машиной. Икрамов, присев на корточки, указывал им на что-то и объяснял. Увидев меня, он поднялся и, слегка нахмурившись, отвел в сторону.
– Племянничек, – прогудел он негромко. – А ведь ты снова утаил от меня правду? Сознайся: ты тоже заодно с этими паршивыми акулами?
– Не понимаю вас.
– Когда я тебя спросил в упор, ты только ресницами захлопал, как чересчур скромная девица. А теперь мне кажется, что ты из тех, кто жаждущих охотно повезет к воде, но и обратно вернет, никого не напоив.
– Напрасно вы обо мне так плохо думаете.
– Тогда отвечай, где пробыл три дня? – Он считал, что огорошил меня вопросом.
– В районе. Меня посылали.
– Но ты должен был вернуться еще позавчера!
– Это получилось потому…
– Молчи. Объясняться будешь с Галалы. И на лапу ему дашь… или как это у вас называется?
– Да что вы, в самом деле! – вскипел я. – Я брал попутный груз, чтоб не идти порожняком, вот и задержался.
– Что ж, верю. Сам служил в транспортной части, у нас именно так полагалось. – Икрамов говорил уже без подозрительности и подковырок.
Икрамов, кажется, удовлетворился кратким ответом. Он лишь спросил:
– Как дела с разведкой нефти в Карабахе? Будет замечательно, если отыщут. В Гяндже она уже фонтаном бьет.
– Я насмотрелся на их труд. Нелегкий, круглосуточный. Надолго оторваны от родного дома. Они заслужили всенародный почет. Вот только мне не понравилось… – Я замялся, вспомнив опрометчивое обещание толстяку Гашиму не выдавать тамошних плутовских проделок.
– Что именно? Договаривай, – насторожился Икрамов.
– Наша шоферская братия нашла поживу: бензин продают на сторону. А если не найдут покупателей, просто сливают на землю.
– Кто же так распорядился?
– Конечно, никто. Просто им так выгоднее. Неправедным рублем пятнают и себя и других.
Мое возмущение смягчило Икрамова. Он подошел ко мне поближе, повернул лицом к фонарному столбу.
– А ну-ка, – скомандовал он, – посмотри мне в глаза!
– Спрашивайте, что хотите.
– Спрошу. Сколько ты уплатил, чтобы устроиться на эту базу?
– Товарищ Икрамов… как вы могли подумать?! Я окончил с отличием техникум, у меня диплом механика!.. Пришел по направлению, вот и все.
– Товарищ Вагабзаде, – сказал он официально, как ко мне еще не обращались, – сегодняшний воробышек вчерашнего воробья чириканью не учит! Меня сюда послали из райкома партии и то тянули с оформлением. Я знаю, что со здешними акулами мне не ужиться, но, пока жив, буду бороться с мошенниками. И тебе обрадовался как товарищу и единомышленнику. А ты темнишь, виляешь.
– Я не виляю. Только зачем мне связываться с начальством? Сижу за баранкой, делаю свое дело…
– Ты на фронте был?
– Вы же знаете.
– Сомневаюсь. Куда девался твой боевой дух? Не смотри на мои размеры, я весь латаный-перелатаный, у меня семнадцать ранений… – Он оборвал себя, вернулся к прежней мысли: – На фронте мы сражались за справедливую жизнь на своей земле. А нам снова мешают. Придется, племянничек, и на этой базе жить по военным законам! Или мы их скрутим, или сами бесславно вылетим.
Икрамов грохнул пудовым кулаком по железному столбу. Тот загудел, лампочка мигнула, но не погасла.
– Так почему выливают бензин на землю?
– Чтобы записать лишние километры пробега. Говорят: и шоферам надо жить! Они ведь нас тоже считают «дашбашниками».
– Естественно. Вор уверен, что вокруг него все воры.
– Поэт Сабир хорошо их пригвоздил: «Душа моя к вам лишь стремится, о деньги!»
Икрамов сорвался с места и, переваливаясь тяжелым телом, поспешил к своему портфелю, оставленному около машины, где возились слесарь и механик. Она стояла над ремонтной ямой – «окопом»; оттуда, словно острые копья, били вверх узкие лучи света.
– Ну-ка, повтори еще раз, племянничек. Да буду я жертвой твоего языка, прекрасно сказано!
В руках у Икрамова оказалась ученическая тетрадь. На ее обложке с пятнами мазута было старательно выведено фиолетовыми чернилами: «Дневник». Видя, куда направлен мой взгляд, он пояснил чуть не застенчиво:
– Веду дневник с первого дня войны. Чьих только имен в нем нет! Услышу что-нибудь интересное и записываю. Много тетрадей уже накопил.
– Стоящее дело, – одобрил я. – Жалею, что мне не пришло это раньше в голову. Казалось, память удержит все до мелочей. А теперь вижу: нет, годы сильнее памяти.
То, что я похвалил его дневник, привело Икрамова окончательно в хорошее настроение.
– Никогда не обманывался в своем чутье. Ты мне понравился с самого начала. Прости, что устроил тебе небольшую проверку. Теперь вижу, совесть в тебе есть. Так что ты привез? Груз от нефтеразведчиков или левые фрукты?
– Ни то и ни другое. Поврежденные моторы в ремонтные мастерские Азэнерго.
– Накладная с собой?
Я протянул. Он близко поднес бумажку к глазам, сощурился, вчитываясь.
– Все правильно. Молодец, племянник! Ты очень мне помог своей инициативой. Я ведь еще и председатель местного комитета. Пытаюсь доказать руководству, что мы не выйдем из прорыва, пока не наладим транспортировку грузов в обе стороны. Ты начал большое государственное дело!
Я несколько растерялся от такой оценки. Ничего подобного мне не приходило в голову. Хотел подсобить старому другу, вот и все.
– Товарищ Икрамов, это было предложение Алы-киши. Мы часто так делали с ним на прежней работе…
– Вот и я твержу: кто поумней, давно догадался. А они уперлись: нет условий, нет инициаторов… Теперь докажем, что есть!
Вдруг небо вспыхнуло, как на фронте, когда взрывалась осветительная ракета и щупальца прожекторов принимались обшаривать темную землю, отыскивая одну-единственную машину…
Широкий луч, который сейчас полоснул небо, до нас не дотянулся, не задел двор автобазы. Он вонзился в склон холма и стал похож на поток прозрачной воды, омывшей сухие пыльные травы.
Икрамов заторопился, согнул тетрадь пополам, засунул в карман.
– Завтра же донесут, что мы с тобою шептались. Глаз с меня не спускают, я у них в печенке сижу!
– А что дурного мы говорили?
– Ничего. Но у них хорошее поменялось местами с плохим. Пока что не распространяйся о нашей беседе. Прощай!
Открывая ворота, охранник покосился на свертки, которые мне дала с собою мать.
– Давно у нас работаешь? Что-то в лицо не узнаю.
Я положил свертки на землю и полез за удостоверением.
– Не надо, – отмахнулся охранник. – Что несешь?
– Ничего.
– Ничего в газету не заворачивают.
– Это просто подорожники. На двоих.
– Вот и давай один мне.
Я рывком вытащил удостоверение, сунул ему под нос:
– Я здесь работаю.
– Ну и что из того? Заглядывая в пропуска, детей не прокормишь, парень. Лучше пошарь у себя в кармане. Сменюсь, еще успею на вечерний базар.
Наконец-то я его понял и вытащил горсть мелочи:
– Видишь? Все мои капиталы.
– Как же так? Ты не из бани вышел, а груз привез… – Со злостью добавил: – Пусть провалится тот, кто еще раз отомкнет тебе ворота! После семи часов вечера я не обязан впускать машины, запомни это. – Вдруг он заметил куриную ножку, прорвавшую газетную обертку. Умильно проговорил: – Сама в руки просится, голубушка…
Я отдал ему одного цыпленка.
– Ладно, парень, когда я на дежурстве, рассчитывай на меня. Поладим.
7
– Вы меня вызывали, товарищ начальник?
– Проходи.
Сохбатзаде не взглянул в мою сторону, и я решил, что он забыл, как приветливо встретил в первый раз. Или ему уже напел Галалы, который накануне грозил: «Прогулял один день – по советскому законодательству можем уволить!» Я не очень удивился, если бы Сохбатзаде встретил меня криком, швырнул под ноги трудовую книжку: «Пиши заявление и убирайся!» Но он продолжал заниматься делами.
Я сделал шаг вперед, поглядел в окошко. Сохбатзаде поднял голову.
– Садись. Знаешь, зачем позвал? Буду с тобой ругаться.
От его спокойного, даже ласкового тона на душе у меня полегчало.
– Если бы за дело, товарищ начальник.
– Конечно, за дело. Я несу ответственность за несколько сот человек. Мне шутить некогда. Так где ты болтался с машиной почти трое суток?
– Ездил по командировке, к бурильщикам.
– Тебя направили от силы на полтора дня. А остальное время?
– Разрешите, расскажу все по порядку.
– Сначала подсчитай и скажи: трое суток это сколько часов?
– Сорок восемь.
– Однако ты не силен в арифметике.
– Один день был выходной.
– Вижу, подготовился к оправданиям.
– Хочу дать точную информацию.
– Здесь не бюро погоды, нас не надо информировать о прошлогоднем снеге!
– Помните, когда я поступал на работу, вы пожаловались, что план по тонно-километрам не выполняете? Вот я и решил…
– Считаешь, что дорос решать самостоятельно?
Он казался мне не столько рассерженным, сколько огорченным. Я начал верить, что в самом деле совершил проступок, прихватив груз.
– К сожалению, у каждого человека мозг не более килограмма…
– А сердце с кулак, так ведь? Ну хватит состязаться в острословии… – Он приподнялся, словно собираясь с силами, чтобы сообщить мне свое решение.
В этот момент дверь приоткрылась и секретарша почтительно проговорила:
– Извините.
Я и не знал, что у нее может быть такой сладкий голосок. Грубо и недовольно она только что пыталась выяснить, зачем какой-то шоферюга прется к начальству. Потом разыскала в своих небрежных записях, что я пришел по вызову, и, как говорится, прикусила язык.
Секретарша мягким движением взяла грушевидный стаканчик-армуду из-под чая, неслышно испарилась.
Начальник вышел из-за стола. Сидя, он казался крупным мужчиной, на самом же деле был низкого роста, с очень широкими плечами и непропорционально большой головой, которая сидела впритык к туловищу на короткой шее. В движениях он был вкрадчив: двигался мягко, будто скользил.
Эта неслышная походка невольно насторожила меня. Вспомнилось мамино выражение: приближению мужчины должен предшествовать звук его шагов. Впрочем, времена переменились. Если раньше была в почете сила мышц, то теперь важнее сила ума.
Он уселся напротив, и секретарша явилась вовремя, чтобы подать каждому по полному стаканчику чая. Она несла их на вытянутых руках, вихляя бедрами.
– Итак, за какую инициативу ты ратуешь?
– Инициатива – это слишком громко… Просто подумал, что попутный груз плану не повредит, ведь так? А вот и оплата. – Я снова достал бумагу.
– Хорошая мысль!
У начальника автобазы, видимо, пропало желание меня пушить или наказывать. Хотя возможность увольнения меня отнюдь не испугала. В глубине души я даже ощутил радость, словно сама судьба указывает обратный путь в селение. Живя там, я избавлял Халлы от ревнивого беспокойства. Да и вид односельчан на этот раз приободрил: все стали одеваться чище и моднее. В районе появилось много машин; опытному шоферу всегда бы нашлось приличное место.
Единственно, не хотелось возвращаться с плохой характеристикой. Даже если промолчу, худая молва рано или поздно достигнет родных мест. Неудобно было бы и перед директором техникума, который так хлопотал, так пекся обо мне. Его жена немедленно преподнесет эту новость Халиме, та тоже искренне огорчится.
Сохбатзаде молча ждал моих пояснений. Я продолжал, обдумывая каждое слово:
– Здесь нет никакого открытия. Нужна некоторая организационная работа, вот и все. Нашей автобазе следует договориться заранее с предприятиями тех районов, по которым планируются рейсы. Тогда каждый шофер работал бы по четкому графику: знал, какие грузы повезет в Баку на обратном пути. Это должно значиться в его путевке.
Сохбатзаде проследовал своей бесшумной походкой к железному сейфу, достал географическую карту Азербайджана, расстелил на столе. На ней были нанесены красным карандашом многочисленные кружочки.
– Видишь? Это объекты, которые мы обслуживаем по республике. Да если хотя бы из половины мест наладить попутный подвоз ранних овощей и фруктов… Знаешь, что получится? Мы перевыполним план раза в два-три по всем показателям!
Он воодушевился и никак не мог угомониться, все ходил и ходил по кабинету, горделиво выпятив грудь и заложив руки за спину.
– Представляешь, что означал бы такой рывок для предприятия? Премии, слава, почетное место в президиуме!.. Когда план перевыполнен, никому и дела нет до недочетов: пусть хоть десятки грузовиков простаивают без дела, пусть готовая скважина вступит в строй на полгода позже… кого это интересует? Зато, если план не выполнен, любая брошенная на дороге шина ставится в счет: выговоры, акты…
Он то замедлял, то убыстрял свой бег, а то выкрикивал слова мне в ухо.
– Вы правы, выполнение плача очень важно. Сколько надежд возлагалось человечеством с самых древнейших времен на грядущее! Оно всегда мыслилось более светлым, чем сегодняшний день. Сводить план только к объему обыденных работ неправильно. Усилия и чаяния человека тоже должны быть включены в наши планы.
– Полностью согласен с тобой, Вагабзаде! – поспешно подхватил начальник, не столько вдумываясь в смысл моих слов, сколько гордясь самим собою: вот, мол, какие у него в подчинении грамотные шоферы! Он пригладил седоватые жесткие кудри, словно находился на трибуне. – Все для человека, все во имя человека! Благосостояние людей – краеугольный камень советского общества!
Слова звучали механически, давно затверженные наизусть. Крупное лицо не выражало никаких чувств, шевелились одни губы.
Мне хотелось надеяться, что моя поправка все-таки задержится в его сознании и всплывет в памяти если не сейчас, то позже. Ведь ему приходилось иметь дело не только с цифрами, но решать бытовые проблемы, вмешиваться в судьбы людей. Я попробовал вернуться к своей мысли.
– Вы отличаетесь от других, товарищ начальник.
– Чем же? – Он с удовольствием повернулся ко мне на каблуках, прислушиваясь к скрипу паркета. Даже слегка пристукнул подошвой, словно проверяя крепость пола.
– Произнося слово «план», вы не забываете при этом о людях.
– Моя кандидатская диссертация целиком посвящена проблеме советского человека в новых послевоенных условиях.
– Интересная тема. Война оставила нам слишком много горестных вмятин. – И я рассказал вчерашний случай с охранником у ворот автобазы. – Видимо, тот польстился на чужую курицу не из чувства стяжательства, – добавил я. – Просто после долгих лишений люди не могут почувствовать сытости.
Начальник сначала посмотрел на меня с лукавством, потом прыснул в кулак, а под конец откровенно расхохотался:
– Ну ты прост, парень! Я вчера вечером заехал на автобазу, надо было срочно отдать распоряжение об отправке ранним рейсом машин в Казанбулаг. Сам слышал из окна: этот охранник рассказывал своему сменщику, как он тебя нагрел.
Он обтер вспотевшее лицо носовым платком, посмотрел на меня с добродушной усмешкой.
– А твою куриную ножку он швырнул псу. «Эй, говорит, сгрызи подачку от дурака!»
С каким легким сердцем я ушел вчера с автобазы. Лег натощак, но считал себя почти счастливым, что поделился подорожником от матери с другим человеком, который, видимо, отрывает от себя кусок, чтобы накормить семью. Я уже фантазировал, как этот охранник, сытый благодаря мне, не сидит, по обыкновению, сиднем в своей караулке, а бодро расхаживает по двору. Вот он замечает злоумышленника, который пытается перемахнуть забор, и поднимает тревогу. Народное добро спасено, охранник получает награду из рук начальника…
– Вот оно как… – неопределенно пробормотал я.
Когда вошел Икрамов, он поначалу раздвоился. Потом из-за его мощной спины вынырнула вертлявая секретарша в коротковатой юбке с голыми икрами. Все понемногу возвращалось на прежние места. Моя обида постепенно улеглась, перестало болезненно сжиматься сердце. Единственным желанием осталось незаметно исчезнуть.
Икрамов стоял перед столом начальника, не произнося ни слова. Его взгляд в сторону секретарши был достаточно выразителен. Та презрительно поджала губки и с неудовольствием убрала остывшие стаканы. За разговором мы не отпили ни глотка чаю. На поверхности держалась застывшая пленка, которая от резкого рывка сначала пошла волнами, а потом растрескалась, как накипь ила, повторяя в малом размере вселенские катастрофы.
Видя, что секретарша мешкает, то переставляя посуду, то смахивая невидимую пыль с телефонного аппарата, Икрамов резко сказал:
– Хочу переговорить с вами с глазу на глаз.
Я поспешно поднялся, но Икрамов тяжелой лапищей надавил на плечо и заставил меня снова опуститься в кресло.
Секретарша продолжала сновать по кабинету.
– Заварить свежего чаю?
С некоторой неловкостью Сохбатзаде проговорил как бы про себя:
– По десять стаканов пью… С ног сбилась, бедняжка.
– За такую зарплату я тридцать выпью, – язвительно ввернул Икрамов.
– Ты не пропустишь, чтоб не уколоть начальство!
– На то и птицы, чтобы долбить арбузы на бахче.
Оба вежливо усмехнулись. Но не в характере Икрамова было долго дипломатничать.
– Я пришел, чтобы выразить решительное несогласие как председатель месткома.
Сохбатзаде пытался сохранить тон приятельского подтрунивания.
– Вся твоя профсоюзная деятельность и есть постоянный протест. Я не в обиде: месткому положено блюсти интересы трудящихся.
– А вы чьи интересы соблюдаете?
– Мы? Конечно, государства.
Забредать в дебри демагогии Икрамов не имел охоты. Да и не совладать ему было с отлаженным красноречием начальника-диссертанта. Он развел руками, обращаясь ко мне:
– Товарищ Сохбатзаде известный у нас оратор. Попробуй не угоди ему на работе, попадешь на острый язык во время политзанятий. Куда уж мне с ним с неполным-то средним тягаться! Я и о «Капитале» до сих пор знаю с чужих слов. Хотя пролетарскую его суть понимаю.
Сохбатзаде добродушно подхватил:
– Когда цензор прочел несколько первых страниц «Капитала», он отложил рукопись со скукой и сказал: «Если я тут ничего не понял, то рабочие подавно не поймут!»
Икрамов насупился.
– Да я не о вас, товарищ Икрамов.
Лицо Сохбатзаде поскучнело, приняло официальное выражение.
– Слушаю вас.
Как всякий искренний, легко возбудимый человек, Икрамов не сразу нашелся с чего начать. С видом ученика, который боится растерять заранее припасенные слова, он поводил глазами из угла в угол и лишь затем задал свой вопрос:
– Заведующий отделом эксплуатации Галалы велел всему гаражу работать в выходной день. Приказ от вашего имени. Это правда?
– Конечно, – спокойно отозвался Сохбатзаде и потянулся к бумагам на столе, считая разговор законченным.
– Этого никак нельзя допустить, – настойчиво проговорил Икрамов.
– Почему же? У нас не выполнен план.
– За план отвечает руководитель. Не рабочие.
Сохбатзаде хотел возразить, но передумал. Повернулся коренастым телом ко мне.
– Подождите говорить столь категорично, товарищ Икрамов. Вот здесь один из передовиков нашего предприятия товарищ Вагабзаде. Он грамотный, сознательный парень. Пусть выскажет свое мнение, мнение простого рабочего человека, что лучше: сорвать план или поработать сверхурочно?
Я отозвался уклончиво:
– План, конечно, не ждет. Выходной можно, пожалуй, перенести и на другое число…
Икрамов на мгновение потупился, количество складок на подбородке увеличилось, потом резко вскинул голову. Добрые глаза навыкате потемнели от гнева.
– Тебе рано говорить за всех, – отрезал он.
– А вот это уже не дело, товарищ Икрамов, – вмешался Сохбатзаде, рассеянно поглаживая бархатный подлокотник. – Зачем так грубо обрывать рабочего человека? Мы обязаны со вниманием выслушать товарища Вагабзаде. Пусть поделится тем, что у него на душе.
Икрамов набрал побольше воздуха в грудь, выдохнул с шумом. Возможно, он устыдился своей несдержанности, потому что продолжал уже более спокойным тоном:
– Пусть делится, не возражаю. Это ничего не изменит по сути. Мы только что собрали местный комитет. Кроме Гуси Медведя, все выразили единодушное несогласие с вашим распоряжением.
– Ну что ж, – Сохбатзаде решительно поднялся. – Согласие, несогласие – это лирика. За план отвечаю я. Оставайтесь, Икрамов, хорошим человеком, заявляя свой протест, а я побуду в плохих, ратуя за план.
– В своем отделе выполнять ваш приказ не стану, – упрямо повторил Икрамов. – Пусть это делает Галалы. Ему не впервой лизать начальству мягкие места.
Сохбатзаде начал заметно волноваться.
– План не моя прихоть. Это государственный закон!
– Наши законы не могут быть направлены против интересов труженика! – Икрамов тоже повысил голос.
Я решил вмешаться:
– Зачем горячиться? Вы оба по-своему правы.
Сохбатзаде с видимым облегчением откинулся на спинку кресла. Мое вмешательство он понял как поддержку себе. Икрамов несколько раз провел ладонью по подбородку, словно приказывая себе: «Спокойнее, Икрамов. Ты оказался в одиночестве. Здесь тебя не поймут. Против тебя даже этот симпатичный парень, недавний фронтовик, которого ты так чистосердечно предостерегал от хищных акул».
– Конечно, с воскресным днем у каждого были связаны свои надежды и намерения. Теперь придется от них отказаться. Но это меньшая потеря, чем провал плана, когда будет нанесен ущерб общему делу.
– До каких же пор постоянно проваливать план? – Икрамов наливался яростью, тряс висячим подбородком. – Этому придет конец?!
– Придет, когда в транспортном управлении будет большинство таких работников, как Вагабзаде, – миролюбиво отозвался начальник. – Вы еще не знаете, он выдвинул ценное предложение: составить график попутных грузов. Настоятельно советую местному комитету поддержать начинание. Если решим проблему попутной загрузки, то и выходные дни останутся в неприкосновенности.
Икрамов повернулся ко мне так, чтобы начальнику не видно было выражение его лица. Слегка подмигнул.
– Вы хотите серьезно осуществить свое предложение? – спросил он. – Или сказали не подумав, чтобы пустить пыль в глаза?
– А вы помогите ему! – повеселел Сохбатзаде. – Озеро собирается из ручейков.
– Непременно поможем. А пока разрешите направить Вагабзаде в Гянджинское управление нефтеразведки. Им срочно нужны запасные части. К тому же тамошний горисполком просил направить опытного шофера для особо важного поручения. Думаю, Вагабзаде лучшая кандидатура и для того и для другого.
Получив согласие, Икрамов указал мне кивком на дверь, и мы оба вышли.
