Текст книги "Планета матери моей. Трилогия"

Автор книги: Джамиль Адил оглы Алибеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 44 страниц)

13

Халиму я увидел только спустя две недели. Из-за пропущенного дня нарушился весь график наших перевозок на Боздаг, и, чтобы наверстать упущенное, пришлось работать в следующий выходной. Икрамов добился сверхурочной оплаты, поэтому особых возражений не было.

Наконец я отправился в дом своего бывшего директора.

Баладжа-ханум отличалась чрезвычайной опрятностью. Перед наружной дверью кроме проволочной сетки она стелила влажный половичок. Такой же коврик, но сухой, сшитый из разноцветных лоскутьев, встречал посетителей, едва они переступали порог. Половину прихожей занимали ряды выстроенных по ранжиру шлепанцев: на любую ногу и на любой вкус. Нет, хозяйка не просила входящих разуваться, она лишь бросала выразительные взгляды на их пыльную уличную обувь. Я скидывал ботинки, не ступив и шагу.

На сей раз я подходил к обиталищу Зафаровых хорошо вымуштрованным, усвоив все их правила. Еще не нажав кнопку звонка, одернул пиджак, обтер платком лицо и пригладил волосы. Мне казалось, я знал наизусть каждое их слово, даже интонацию, с которой хозяйка дома произнесет мое имя. И все-таки меня поджидала неожиданность.

Отомкнув дверь и даже не поздоровавшись, Баладжа-ханум с непонятным волнением крикнула в глубь квартиры:

– Ай, Зафар, выгляни из кабинета! Как говорится: имя произнеси, ухо навостри. Стоило его вспомнить, а он уже тут как тут. Мы с мужем только что вели о тебе речь, Замин. Поэтому и пришла на ум деревенская пословица.

Зафар-муэллим приветливо протянул руку:

– Самая короткая дорога эта от сердца к сердцу!

Они стояли рядом, ожидая, чтобы я переобулся и снял пальто. Зафар-муэллим сам повесил его на вешалку.

Я протянул букет нарциссов, припасенный накануне специально ради этого визита. Вручить цветы именно ему было для меня гораздо приятнее, чем даже Халиме. Зафар-муэллим понимающе усмехнулся, но чуть приметно покачал головой.

– Каков кавалер, – громко сказал он. – Не позабыл, что женщины любят цветы.

– Но они желтые! – воскликнула его жена. – Неужели к разлуке? Ты ведь не собираешься нас покинуть, Замин?

– Фиалок еще нет в продаже, уж простите, ханум.

– Терпеть не могу фиалок с их плаксивым видом и поникшими головками. Когда ты получишь квартиру, Замин, я принесу тебе на новоселье целую корзину тюльпанов, каждый по кулаку… Зафар! Да что же ты не зовешь мальчика в комнаты? Все я да я…

– Наш дом для Замина не чужой. Зачем особые приглашения?

– А насчет квартиры… Пообещай-ка доброй тетушке Баладже хороший подарок, и она сообщит тебе нечто приятное.

– Да дай ты ему сначала стакан чаю, пусть согреется. На дворе сыро.

– Сейчас, сейчас. Заварю свежего. В самом деле холодно? – И, не дождавшись ответа, продолжала тараторить: – Халима, бедняжка, озябнет. У подружки скоро праздник, учит ее пироги печь. Ах, золотые руки у моей дочери! А уж чистюля! Что я брошу, все подберет, положит к месту. Глаз – алмаз, ничего не пропустит.

Зафар-муэллим и его жена напоминали мне иногда футболистов: один забивает мячи, другой стоит в воротах. Но вратарь довольно равнодушен к сыпавшимся в сетку голам. Большинство тирад жены он просто пропускал мимо ушей, лишь иногда отвечая неопределенным мычанием.

Баладжа-ханум проворно накрыла на стол, выставила вазу со сладостями. Зафар-муэллим тем временем расспрашивал меня о работе. Я отвечал коротко, не вдаваясь в подробности.

– А как мой друг Сохбатзаде? Неужели и его вмешали в это некрасивое дело со взятками?

Я неопределенно пожал плечами.

– Он как-никак руководитель…

– Кто руководитель? – громко спросила Баладжа-ханум, выглядывая из кухни. – Я давно говорю, что Замину нужна хорошая должность. Ты просто недотепа, муженек, не можешь тряхнуть своими связями. Послушать тебя, все министры закадычные друзья. А как до дела дойдет, будто маргарин растапливаешь: треску много, а дно казана сухое. Нет, Замин, скажи без стеснения: много ли для тебя постарался твой учитель? Цвели в саду абрикосы, да не нам достались… Ты у нас в доме как родной, столько на тебя труда положили – все для того, чтобы простым шофером ишачил? Диплом на руках, собою парень видный. Только подтолкнуть кверху, а дальше хоть на небо вскарабкаешься. Лучше тебя, что ли, сидят в мягких креслах, да поразит их аллах!

Меня несколько удивляло, что она кружила вокруг да около, но о Халиме больше не упомянула. Интересно, рассказала ли дочка матери о дне, проведенном на моей квартире? О простодушных стариках хозяевах? О серьезном застенчивом Билале?.. Возможно, Баладжа-ханум ждет, когда мы останемся одни, чтобы всласть наговориться о дочери? Ну и характерец, представляю, как она ежедневно шпыняет моего бедного учителя по пустякам! Донимает нудными разговорами, бесконечными просьбами и упреками… Повадки у нее лисьи, а хватка волчья.

Зафар-муэллим выразил свое отношение ко всему происшедшему у нас на автобазе несколькими скупыми словами в виде назидания: «Старайся не впутываться в скандальные истории. Не позволяй, чтобы одна сторона превращала тебя в орудие против другой. Так недолго душевно сломаться, потерять лицо. Поступай по справедливости сам, тогда и к тебе отнесутся справедливо».

Может быть, он мог добавить еще что-то, но опасался: жена вмешается и вывернет, по своему обыкновению, наизнанку.

Однако Баладжа-ханум перескочила совсем на другое:

– Представляете, соседка расхвасталась передо мною своим достатком. А я ей так небрежно, через плечо, отвечаю: «Кому рассказываешь? Когда в доме моего отца выбивали ковры, с них золотые монеты горстями сыпались, их прохожие подбирали». Тогда она говорит: «Будешь выдавать замуж дочь, подарю ей стиральную машину». А я отвечаю: «Ни в коем случае! Моя дочка не для того институт кончила, чтобы обстирывать свекровь. И потачки такой давать не будем».

В кабинете зазвонил телефон, Зафар-муэллим, извинившись, удалился. Его жена, бросив вслед настороженный взгляд, хитро подтолкнула меня локтем.

– Не обессудь, дорогой, что плела всякую чепуху. Разве при нем откроешь сердце, поделишься печалью? Его ничем не растрогать. Как родному откроюсь: не повезло мне с мужем. В делах мямля, сущий тюфяк. А для семьи камень камнем. Хоть выбрось его в чистое поле, чтоб вороны склевали! А вот ты мало говоришь, а много делаешь. Я давно заприметила: ловкий парень. Хвалю, клянусь аллахом!

Зафар-муэллим вернулся, досадливо махнул рукой:

– Как говорится, раз в год творю намаз, и то мешают. Звонили из техникума. Группа ребят с понедельника едет на практику в Грозный, а бумаги до сих пор не оформлены. Вызвал машину, минут через сорок вернусь. Побеседуйте пока.

Видя, что и я взялся за шапку, Баладжа-ханум подняла крик:

– Нет, нет, оставайся! Халима велела, если Замин принесет книгу, пусть непременно дождется.

– Конечно, оставайся, – поддержал ее муж. – Сегодня выходной, куда спешить? Да, признаться, хотелось более детально поговорить о ваших происшествиях. Я как-то не до конца вник.

Едва за ним закрылась дверь, Баладжа-ханум за руку потянула меня за собою.

– Итак, будет магарыч? Тогда сообщу добрую весть.

– Какую именно?

– Я тебя от Халимы не отделяю, клянусь здоровьем. Дело почти на мази.

– Да о чем вы?

– Квартиру получишь, дурачок непонятливый!

С проворством не по возрасту, она влезла на стул, порылась в хрустальной вазе, водруженной на самом верху буфета, вынула длинный плотный конверт. Не найдя поблизости очков, стала пересказывать текст наизусть. Он был краток: срочно получить в домоуправлении форму номер два и представить в жилищный отдел исполкома.

Новость действительно потрясающая, она заслуживала любого магарыча. Я несколько раз читал и перечитывал казенную бумагу. Баладжа-ханум исподлобья наблюдала за мной.

– Тебе остается только радоваться, – вздохнула она. – А вот моей дочке не везет. Измаялась бедная.

– Что-нибудь случилось? – Я поднял голову. – Вы имеете в виду распределение на работу? До сих пор ничего не устроилось?

– Разве отец проявит заботу? Висит как пустая тыква на заборе: ни живым отклик, ни мертвецу честь. Единственная дочь! Кому еще порадеть?

– А мнение самой Халимы?

– О чем ты? Она просто дитя. Совсем растерялась… Да разве в ее возрасте работу надо держать в голове? Подружки за модными нарядами в Москву, как за водой к роднику, спешат. А ей, выходит, в селении замарашкой жить?

– Почему вы считаете Халиму беспомощной? Она вполне современная девушка.

– Ах, оставь! Во мне каждая жилка от злости дрожит… Без меня они с отцом пропадут, стакана чая себе не вскипятят.

– Боитесь деревни, пусть поезжает в город. Хотя бы в Кировабад. Учителя везде нужны. Осенью был там, на всякий случай поинтересовался… Квартиру дают, условия хорошие. Город большой, вот-вот догонит Баку.

– А сестру свою ты отправил бы туда?

– Конечно. Почему же нет?

Прежнее слащаво-жалобное выражение понемногу сползло с ее лица. Она сухо поджала губы. Взгляд стал холодным, вприщур.

– Нет, вижу, ты не желаешь меня понять. Магарыч твой оказался скупее нищенского.

– Не знаю, почему вы так решили?

– Поговорим тогда иначе, по-деловому. Я тебе задам несколько вопросов, а ты, будь любезен, ответь без утайки.

– С удовольствием.

– За тобой из селения хвоста никакого не тянется?

– Чего-чего?

– Нареченной или, возможно, жены? У вас, у сельских, ведь как водится: дети едва глаза на белый свет откроют, а их уже сговорили, родители повесили им на шею, как гирю, то дочку соседа, то племянницу троюродного брата.

Я чуть не прыснул ей в лицо. Молча покачал головой.

– Значит, нет никого?

– Нет.

– Паспорт чистый?

Я кивнул со всей серьезностью, на которую был способен.

– Дай-ка мне его. Все равно в домоуправление идти. Ты ведь у нас прописан, не забыл еще?

– Зачем вам себя утруждать? Сам схожу.

– Не забудь в форму номер два вписать свою мать.

– Зачем?

– В твоем заявлении в жилищный отдел сказало, что она находится на твоем иждивении.

– Я этого не писал.

– Ты не писал, так я за тебя написала. Думаешь, легко было выбить квартиру? Полгорода ждет очереди.

– Считайте, что я плохой сын. Но пока сам еле свожу концы с концами. Матери ничем не помог.

– Право, это странно. Какие расходы у холостяка? На мне вот целый дом, да еще дни рождения, юбилеи знакомых начисто разоряют! – Она переменила тон, не захотела уклоняться в сторону: – Ты вовсе не должен привозить сюда свою мать. Она может радоваться твоему счастью издали. Надо только, чтобы она числилась в документах, вот и все.

– Но у нее есть свой дом в селении. Там живут младшие брат и сестры…

– Какое это имеет значение! Хочешь быть кристально чистым перед государством? – Она вдруг весело, беззаботно рассмеялась. – Я все рвусь сказать тебе самое главное, а ты никак не хочешь заметить этого!

– Скажите.

– Сначала доведем до конца одно. Знай, если меня разлучат с дочерью, я не выдержу. Обольюсь керосином и сожгу себя, видит аллах! – Из глаз ее брызнули обильные слезы, потекли по щекам. Она их не утирала.

– Успокойтесь, пожалуйста!

– Неужели смогу молча смотреть на горе собственного ребенка? Чтобы тем, кто этого пожелал, самим пережить такое. Проклятые завистники! Красота моей дочки у них как бревно в глазу! Злятся, что от женихов отбоя нет; чуть не всякий день стучатся в двери, просят, умоляют…

– Просят, так отдайте.

– Надо знать кому. Она у меня не детдомовка! Не спешу к чужим вытолкнуть.

Меня охватило любопытство: так ли на самом деле обстоит дело с Халимой, как расписывает ее мамаша? Вправду ли та собралась замуж?

– Институт окончила, встала на ноги, чего же ждать?

– Какой ты быстрый! Девушке надо осмотреться. Это нас выдавали совсем зелеными, ничего не успевали повидать в жизни.

– Вы хотите, чтобы у Халимы было по-иному?

– Разумеется. Пусть поживет свободно, повращается в обществе. Полюбит кого-нибудь, узнает его поближе. Ну уж тогда… Сейчас забота не об этом.

– А о чем?

– Какой бестолковый! Институт, министерство, комсомол – все наседают, теребят. Умолила доктора дать справку, что я смертельно больна и, кроме дочери, некому сидеть у моей постели. Но ведь это все ненадолго.

– Что же вы думаете делать?

– Последняя надежда на тебя, дорогой Замин!

– Но я-то что могу? Что от меня зависит?

– Все зависит, дорогой. Только согласись, вспомни наше добро к тебе. Ничего не придется делать, все беру на себя. Поставят штамп, а потом пойду в институт и суну под нос брачное свидетельство. Посмотрим, кто осмелится разрушить советскую семью? Да я тогда небо на их голову обрушу, весь мир переверну. Они еще узнают меня!

– Я все-таки не совсем вас понял.

– Брось вилять. Все останется в тайне. Трое посвященных: ты, я и Халима. Даже если шею мне обовьют живые змеи, никому не проговорюсь. Муж ничего не узнает. А уж дочка – она как запертый сейф. И в огне не сгорит. Чего тебе бояться? Ведь все это временно. Да и кому придет в голову, что Баладжа-ханум способна отдать свою дочь, свой ненаглядный цветочек простому шоферу, сельскому парню?

Она прикусила язык, поняла, что задела мое самолюбие. Добавила жалобно:

– Но ведь ты в самом деле шофер? На что же обижаться?

– Значит, если я правильно вас понял, вы распишете Халиму со мной, а со временем отдадите ее более подходящему жениху?

– Смотри на брачное свидетельство как на простую формальность. Например, как на квитанцию квартплаты. Сначала распишут, потом разведут. Невелики деньги!

– Брачное свидетельство не бумажка!

– А что оно, по-твоему? Бриллиант? Золотой самородок? Персидский ковер?

– Золото дешевле любви.

– Вздор! Брак – это обыкновенная сделка.

– Любовь тоже сделка?

– Книжные слова. Начитались вы с Халимой пустяков!

– Нет, Баладжа-ханум, я учился у жизни и у своей матери. Монеты можно зажать в горсти, но любовь в горсть не поместится. В карман ее не сунешь.

– Сентиментальные глупости! Что ты все витаешь в облаках? Пора опуститься на землю. Любовь важнее денег. Как бы не так! Вот скажи-ка, ты хоть одну ночь провел в нашем доме?

Я изумленно уставился на нее.

– Нет. Вы сами знаете.

– Но каждый месяц с меня берут плату за тебя. За газ, за свет, за воду.

– Я не знал.

– Что ты вообще знаешь, кроме высоких материй? Хватит разговоров. Ты согласен?

– Не могу. Это противно совести.

– Опять пустое слово. В общем, так. Ступай сейчас в домоуправление, форму я уже заполнила. Ты семейный человек: жена, мать, сестра. Получишь отдельную квартиру.

– Нет, Баладжа-ханум, я одинок.

– Какой же глупец мой Зафар! Тех, кто не скупился на подарки, на уважение, не принял в техникум. Подобрал с улицы бродягу, сироту. Всем ему помог. На работу устроил, в собственном доме прописал… А где ответная благодарность?

– Я благодарен от души.

– Молчи лучше. Благодарен! Из железа ты сделан, что ли? Тогда и назвать тебя надо было Дашдемир – железо…

Она кипела яростью, кривила губы, глаза, обведенные черными кругами, презрительно щурились. Именно сейчас обнаружилось ее сходство с дочерью. Неужто и Халима станет такой?..

Я повернулся к двери. Она догнала и протянула конверт из исполкома:

– Возьми. Зря, что ли, хлопотали?

Терпенье мое иссякло. Я разорвал конверт пополам и еще дважды:

– Все. Ничего мне не нужно. Прощайте.

Вдогонку она бросила неожиданно спокойным, почти обычным голосом:

– Обиделся… Ну не дурак ли?

Безадресный поселок на окраине потянул меня с такой силой, что до трамвая я бежал почти бегом. Мазанка-самоделка представлялась прекрасной, как дворец. Неважно, что стекла в окнах пупырчатые, пол обмазан желтой глиной, а по бревенчатому потолку шебаршат мыши. Что вместо электричества вечерами зажигается по-стародавнему десятилинейная керосиновая лампа. Зато спится там без тревог. А на столе наверняка ждет письмо от матери…

Билал открыл дверь, и меня словно шатнуло сильным ветром.

Стол на веранде был накрыт для двоих, по-праздничному. На почетном месте восседала… Халима! Щеки у нее разгорелись. Влажный комнатный воздух ударил мне в лицо, как струя пара из кипящего чайника.

Велико было искушение тут же от порога выложить избалованной красотке все, что наплела мне ее хитроумная мамаша. И не стесняться в выражениях. Зафару-муэллиму я не смогу обмолвиться даже словом. Он ничего не знает и не узнает. Я ему обязан многим, прежде всего искренним расположением к себе. Он-то ни в каких интригах не замешан. Халима дело другое. Не удивлюсь, если этот план был с начала до конца придуман ею, а мать лишь выполняла, что подсказала шустрая дочка. Но даже если не так, все равно без предварительного согласия Халимы мать не рискнула бы заводить со мною подобный разговор. Не исключен и такой поворот: мать пообещала Халиме, что выдаст ее во что бы то ни стало за парня, в которого та по глупости втюрилась. А уверение в фиктивности брака всего-навсего уловка для меня.

При виде меня Халима вскочила. Смущенный Билал принес лишнюю табуретку. Внутренне он был напряжен. Произнес скороговоркой:

– Родители только что отлучились. У соседей смотрины невесты, неловко было им отказать… Мне велено занимать Халиму до твоего прихода. Она уже давненько ждет, с самого утра.

– Халиме-ханум не стоило себя затруднять, – ледяным тоном ответил я. – Мой рабочий телефон известен Зафару-муэллиму. Надеюсь, у вас дома все в добром здравии?

Халима совсем смешалась.

– Я хотела… у меня добрая весть, Замин. Тебе дают квартиру!

– Вот-как? С какой же это радости? Я порогов нигде не обивал.

– Не знаю. Бумага пришла к нам, по месту прописки. Сами удивились.

Я впервые задумался без запальчивости. А что если Халима не врет? Если Зафаровы ни при чем? Кто тогда мог позаботиться о жилье для меня? Среди поклепов и жалоб была одна анонимка, где я обвинялся в том, что живу в Баку без прописки, да еще в доме, построенном тоже вопреки закону. Когда меня в райкоме спросили об этом, я без утайки рассказал о своем бедственном положении.

Билал воскликнул:

– Конечно, это инициатива райкома! Прекрасный ответ анонимщику. Щелчок по носу. А тебя от души поздравляю!

– Не все ли равно, прописан где-нибудь человек или нет? – недовольно вставила Халима. – Пустой формализм! Я противница всяческих бумажек. Рабство души и тела кончилось, мы живем в век свободного самовыражения.

– Свободы от чего и в чем? – спросил я не очень ласково.

– Вот-вот, – подхватил Билал. – Мы уже часа полтора спорим на эту тему. Никак не придем к соглашению.

Застенчиво усмехаясь, он пояснил, с чего начался разговор. Когда тетушка Бояз собралась на смотрины, сын спросил у нее о сроке свадьбы. Та ответила: регистрация брака уже состоялась, а свадьба будет через год. Билалу это показалось странным, но Халима заявила, что если люди любят друг друга, то какое значение имеет бумажная чушь? Регистрация, свадьба… Все это дело десятое! Они вместе – вот главное. Случай показался мне подходящим, чтобы задать вопрос в лоб. Я произнес самым вежливым беззаботным тоном:

– Значит, вы против регистрации брака, Халима-ханум? Почему?

– Потому что штамп в паспорте может соединить отнюдь не любящих, а даже душевно далеких людей. Мало ли таких случаев? Родители выдавали девушку за человека, которого она знать не знала. Сваты принесли денежный подарок, голову сахара – и сговор готов. Теперь сделать хоть шажок в сторону для нее уже преступление. Женщина попала в пожизненное рабство. Не так ли, Билал?

Тот солидно откашлялся.

– По-моему, женитьба не только биологическая потребность, но и социальный фактор. Полагаться на одно взаимное тяготение полов неразумно. Кампанелла в «Городе солнца» утверждал, что семью надо создавать по совету медиков, обеспечивая тем здоровое и активное потомство. Ну а всевозможное приукрашивание внешности косметикой и нарядами у Кампанеллы не только порицалось, но и жестоко наказывалось. Даже смертной казнью.

– Почему?!

– Потому что все силы человека должны расходоваться на полезный труд. Обезьяньи повадки рискуют перейти к детям. Это опасно для общества.

Кажется, Халима была повергнута в некоторый испуг таким бесстрастным объяснением. Мне захотелось приободрить ее.

– Ну, подобные меры в наше время излишни! Что плохого в том, если женщина нарядна и привлекательна? Хотя главное, разумеется, во внутреннем содержании человека. Каков он как личность?

Халима слушала меня молча, опустив глаза.

– А какое место ты отводишь любви? – не унимался Билал, который обожал отвлеченные споры.

– Любовь извечна. И каждое поколение убеждено, что именно оно восстало за попранное право.

– Но, состарившись, родители принимаются ущемлять права детей, не так ли?

– Это пережиток, – снова самоуверенно вмешалась Халима, – который держится еще в селениях, но в городе давно исчез без следа.

– Ой ли?

– Конечно. Моя мать, например, меня не принуждает.

– Но все-таки делает известные внушения? – настаивал я. – Убеждает, что будущий муж должен обладать тем-то и тем-то?

– У нас получился не разговор, а целое социологическое исследование, – сказал Билал. – Влюбленные обо всем этом не пекутся!

– Если мама что и говорит, то лишь по привычке, исполняя долг, – досадливо настаивала Халима. – Она вовсе не требует от меня повиновения.

– Значит, ты свободна в своих поступках?

– Абсолютно свободна.

– А что, если и твоя мать решила руководствоваться подобным принципом? – едко спросил я. – Если она гнет свою линию и направляет твою судьбу, как находит нужным?

– Не ставь Халиму в трудное положение, Замин. Ответить на такой вопрос вовсе не просто, – прервал меня Билал с некоторым беспокойством.

Но Халима уже сама круто изменила направление разговора, который изобиловало тайными намеками, понятными лишь нам двоим.

– Я хотела бы найти работу себе по вкусу.

– Вы ведь педагог, Халима?

– Да. Но мне не нравится моя профессия.

– И все-таки пошли в этот институт? – удивился Билал.

– Меня привлекла веселая студенческая жизнь, а вовсе не будущее занятие.

– Гм… странно. А что бы вы хотели для себя сейчас?

– Право, не знаю. Любая служба кажется мне скучной.

– Странно, – снова повторил Билал. – Я вот жду не дождусь, когда начну наконец самостоятельно работать. А ты, Замин? Тебе нравится быть шофером?

– Он вовсе не шофер, – живо отозвалась Халима. – У Замина диплом механика широкого профиля. Почти инженерное образование.

– Давайте не будем меня обсуждать, – решительно прервал я.

– Ах, меня вечно преследуют неудачи! – воскликнула обидчиво Халима. – Что ни задумаю, получается наоборот.

Билал рассудительно покивал:

– К сожалению, иначе и быть не может, дорогая ханум.

– Но почему же?

– Потому что вы пытаетесь плыть против течения и не хотите исполнять элементарных требований. Социальное бытие, как и биологическое, построено на определенных законах. Ничего не поделаешь!

– Когда человек вписался в эти законы, он жизнерадостен и полон жажды деятельности, – с охотой подтвердил я.

– Да вы сговорились, что ли, укорять меня?

– Просто у нас совпали мнения. Билал рассуждает как теоретик, а я с практической точки зрения.

– Выходит, одна я беспочвенная мечтательница? – Голос ее дрожал от сдерживаемого плача.

– Что вы, Халима! – поспешно сказал сердобольный Билал. – Вы так молоды, так хороши собою… Перед вами будущее!

– Не утешайте.

Она улыбалась и лила слезы одновременно. Оказывается, бывает и так. Поспешно сдернула шубку с гвоздя и, едва попрощавшись, исчезла в морозном тумане.

Нам с Билалом оставалось только смущенно переглядываться.