Текст книги "Планета матери моей. Трилогия"

Автор книги: Джамиль Адил оглы Алибеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 44 страниц)

– Не спеши. Мы пока отложим все это дело в сторонку. А вот против работы с прицепом ни у кого возражений нет! Так что даю добро.

Со стуком распахнулась дверь, и на пороге возник Медведь-Гуси. Еще не войдя в кабинет, он закричал:

– Начальник! Кто вам наговорил, будто я порвал плакат?

Сохбатзаде нахмурился.

– Что за шум? Прошу подождать. Я еще не закончил с Вагабзаде.

– Вагабзаде? Значит, ты и есть Вагабзаде? Ишь какой… А я твой портретик в клочки…

– Это еще что? – Начальник грозно приподнялся.

– Мне сказали: вы сами…

– Ничего я не говорил! Хулиганите тут!

Медведь-Гуси неожиданно побледнел.

– Как же так, начальник? Значит, ошибся? Да разве я посмел бы рвать самолично?! Два раза сидел за воровство, надо – еще отсижу. Но плакаты – ни в жисть! Тоже не без понятия… – Он швырнул на стол свою замызганную кепку. – Мужчина я или нет? Зачем шапку ношу на голове? Неужели человека мытарить теперь из-за портрета какого-то пришлого молокососа?!

– Разрешите мне уйти? – вставил я, делая шаг к выходу.

– Нет, оставайся. Мы еще не кончили с тобой. А ты, Медведь-Гуси, пойди, и чтоб плакат с именем Вагабзаде через два часа висел на прежнем месте. Хочешь, склей из обрывков, хочешь, пиши заново. Все!

– Ну тогда я его сам порву! – озлился я окончательно. – Мое дело грузы возить, а не играть в ваши игры!

Сохбатзаде неожиданно успокоился, лицо его прояснилось. Протягивая лист бумаги, он сказал:

– Все поправимо, дорогой. Напиши в нескольких словах на имя секретаря райкома, что наша автобаза еще не готова к широкому применению твоей инициативы. Что ты опасаешься: увлечение попутными грузами может пойти в ущерб основным заданиям. И дело с концом!

– С концом? Ну нет. Обязательно добавлю: меня следует примерно наказать, а Медведя-Гуси за то, что проявил сознательность и порвал призыв проявлять инициативу, наградить. Теперь вы довольны?

– Что ты, право, братец… Зачем так волноваться? Разве я первый не оценил твою мысль? Вспомни, я всей душой был за тебя. И впредь готов помогать…

– Заранее отказываюсь от всякой помощи! Подпишите заявление: ухожу по собственному желанию.

Должно быть, он нажал какую-то незаметную кнопку, потому что в кабинет немедленно впорхнула секретарша с двумя традиционными стаканчиками чаю. Она ласково поманила меня пальчиком ближе к столу.

– Что ты жмешь на газ? – добродушно сказал начальник, впервые при мне прибегая к шоферскому жаргону. – Кто тебя отпустит? Да как я потом посмотрю в глаза уважаемому человеку, который за тебя хлопотал?

– Какому еще человеку?

– Директору техникума Зафарову.

– А он при чем?

– Он сделал добро нам обоим. Когда-то и я начинал у него. Можно сказать, обязан ему всей карьерой. Как же мне его ослушаться? Тем более что Баладжа-ханум намекнула моей жене… Да, парень, тебе крупно повезло, входишь в такую семью!

Снова появился Медведь-Гуси с ворохом обойной бумаги, которую я тотчас узнал. На одном клочке читалась часть моей фамилии.

Мне стало неожиданно грустно. Вспомнился весь вчерашний вечер с его дружеской атмосферой, воодушевление Икрамова, застенчивая шутливость молодого рисовальщика. И то, как задувший хазри нес по двору обрывки бумаг, пригибая к земле цветочный куст с тремя запоздалыми розами. Через несколько мгновений обрывки с моим именем тоже полетят по возле злого ветра…

Я вскочил и вырвал их из рук Гуси. Он надвинулся на меня с угрозой:

– Вызов бросаешь? Хочешь померяться силой, сосунок?

Начальник поспешно встал между нами.

– Что вы, ребята? Я, я виноват… велел снять этот призыв.

Медведь-Гуси, не находя выхода скопившейся злобе, пнул круглый чайный столик так, что тот отскочил к окну. Стаканы с дребезгом полетели на пол; чайная лужица на паркете исходила паром.

На шум прибежала секретарша с двумя дюжими парнями.

– Хватайте их! – завизжала она. – Начальника ударили!

Парни проворно заломили мне руки.

– А вот сейчас сведем в милицию! Вас обоих.

– Ну уж нет! – Медведь-Гуси влепил говорившему здоровенную пощечину. – Отпусти парня! Сами разберемся, без мильтонов.

Сохбатзаде проворно защелкнул дверь на замок.

– В самом деле, при чем тут милиция? А ты, Медведь-Гуси, слишком много себе позволяешь! Забыл наш уговор, когда брал тебя на работу?

– Зачем сердиться, начальник? Ничего плохого не случилось. Ноги-руки у всех целы… С братишкой Вагабзаде мы всегда договоримся. – Он льстиво подмигнул мне. – Есть на мне долг – расплачусь. Чем обидел – прошу простить.

Я выходил из кабинета последним. Начальник уже взялся за телефонную трубку. Он беззаботно болтал со своими знакомыми по поводу выходного дня. Хотел подчеркнуть, что не придал никакого значения только что происшедшей стычке…

После праздничных дней рано утром я прежде всего зашел к диспетчеру за нарядом. Там уже были Сафар-киши и молодой шофер-рисовальщик. Оба сумрачно смотрели себе под ноги.

– Не очень хочется браться за работу. Привыкаешь к праздникам. Жаль, что выходных так мало, – сказал я, обращаясь сразу ко всем.

– У нас их теперь будет побольше, – с недоброй усмешкой отозвался молодой.

Сафар-киши лишь молча пожевал губами. Я заподозрил недоброе.

– Что-нибудь произошло, ребята?

– Рухнула над нами крыша, вот что.

– То есть как?

– Посчитали, что умничаем не к месту.

– Да что случилось?!

– Спроси у диспетчера. Путевки не выписывает. Говорит поблизости работы нет. Остался один дальний рейс в Ростов. – Сафар развел руками. – А мне от дома нельзя надолго отлучаться… Такие обстоятельства.

– Давай обменяемся путевками. У меня на карьер, но я съезжу в Ростов. А у тебя что? – спросил у молодого.

Тот пожал плечами.

– Велено не отлучаться из гаража. Вдруг непредвиденный рейс или еще что. В общем, без заработка сегодня.

– А знаешь что? Поезжай-ка ты в Ростов, молодому интересно посмотреть на новые места. Посижу за тебя здесь.

– Акулы… чистые акулы! Чуть зазеваешься, проглотят с потрохами, – раздался за спиной знакомый глуховатый голос.

Я обернулся. Под глазами Икрамова набухли мешки то ли от бессонной ночи, то ли по нездоровью.

– Доброе утро, Замин. Впрочем, было бы оно добрым, да нам всем подножку дали. Слышал? Шоферы отказались ехать в дальние рейсы, побросали путевые листы на стол начальнику.

– Почему?

– У одного справка о болезни, а сам еле толстую шею поворачивает вроде меня. Справка липовая, ясно. Другой жалуется на старые шины – меняйте, и все. У третьего мотор внезапно забарахлил. Да разве их поймешь? – Икрамов устало махнул рукой.

Претензии были только к ремонтным мастерским, которыми заведовал Икрамов. Это настораживало.

– Изношенность шин соответствует нормативу?

– Конечно. Даже чуть не вдвое превосходит обусловленный срок. Я сам не понимаю, как может шина вместо сорока тысяч километров продержаться сто. Не в этом дело. Три дня ничего не могут изменить, а жалобы посыпались именно сегодня, не перед праздниками.

– Хорошо. А с мотором что?

– Он тоже две нормы отработал. Водитель недавно даже премию получил. Но сегодня ни в какую! Меняйте, и дело с концом.

– Знал бы я раньше, поработал на праздники, отремонтировал.

– Это бесполезно, Замин. Разве не понимаешь? Не этот так другой предлог найдется.

– Акты составили?

– Конечно, нет. Сохбатзаде не допустил, сказал, что справимся своими силами: и мотор, и шины сегодня же будут новые.

– А мнимого больного они не захотели положить на носилки – и в больницу?

Икрамов, багровея от гнева, воскликнул, перекрыв шум в диспетчерской:

– Они у меня сами заболеют! Такую мину подведу, что кверху тормашками скатятся под откос.

Я сказал, что мы втроем обменялись путевками.

– Какие еще дежурства? – возмутился Икрамов. – Бери последнюю путевку на трассу и поезжай.

Сафар-киши понимающе покачивал головой:

– Они эту путаницу из-за меня устроили. Знали, что я не могу далеко уезжать, и решили таким путем всех троих, как вязанку, взвалить на плечи.

Я нагнулся к окошечку диспетчера, чтобы сказать об обмене маршрутами. Сквозь пыльное стекло увидел, как через заднюю дверь вошел Галалы. Он тоже меня заметил. Отодвинул рукой диспетчера, спросил, заглядывая в оконце:

– Вагабзаде, почему не в рейсе? Что-нибудь не в исправности?

Я выпрямился и посмотрел на него сверху вниз. Шоферы заинтересованно сгрудились вокруг.

– Я хочу поехать в дальний рейс вместо Сафар-киши.

– Но у тебя норма уже выполнена.

– Какая еще норма?

– По тонно-километрам. Тебе ли не знать!

– Значит, в дальние рейсы направляют тех, кто отстает по этому показателю?

– Вот именно.

– Направьте тогда Ахмеда и дядю Джалила.

– Их путевые листы уже оформлены. И печать поставлена.

– А для пользы дела нельзя разве переделать?

– Ты в адвокаты к другим не лезь, Вагабзаде! О себе позаботься.

– Рабочие люди не живут наособицу, товарищ Галалы. У нас плохое и хорошее – все поровну.

– Ты меня не учи!

– А вы не кричите. Страна большая, мне везде работа найдется.

– Да что ты заладил: рабочий, рабочий! Если ты рабочий, так на шею можешь сесть?

– Зачем нам ваша шея? Место рабочего человека гораздо выше – за столом президиума, в правительстве.

– Эка хватил! Ну набаловали вас… В мягкое кресло метишь?

– И оно мне ни к чему. Голос рабочего человека повсюду услышат. Так что давайте без проволочек: поменяйте путевые листы, и мы поедем в дальние рейсы.

Я обернулся за поддержкой к Икрамову, но его уже не было. Он копался в бензиновом насосе; плечи тяжело вздымались и опадали, как у человека, которому не хватает воздуха. Почувствовав, что я стою рядом, он поднял голову и через силу улыбнулся.

– Хорошо ты сказал про стол президиума, племянничек, – прохрипел он. – Повтори еще раз, запишу. – Он полез в боковой карман за тетрадью…

Когда я уже выезжал за ворота базы, на подножку неожиданно вскочил Медведь-Гуси, сунул голову в кабину.

– Больно ты прыткий! Чужие доходы покоя не дают? Да я уже пять лет вожу в российские области овощи и фрукты. Ты нам хлеб-то не отбивай… Потом не обрадуешься, предупреждаю!

– Спрыгни с подножки! Дам полную скорость.

– Два раза сидел, в третий раз за тебя в тюрьму пойду!

– Понравилась решетка на окне? Кто спорит: привычка великая вещь.

– Не надейся, что я уйду, а ты останешься!

– Ты, Гуси, болен. Покажись врачу.

– Я покажусь! Еще узнаешь меня! – И он соскочил с подножки почти на полном ходу.

10

В конце декабря северные ветры над Баку то свирепо сгоняли облака над морем, то, помесив их, словно тесто, рвали на части и перекатывали по другую сторону гор, к подножью Большого Кавказского хребта.

Внезапно погода переменилась. Ветер стих, тучи опустились ниже. Когда мы грелись в сторожке охранника, дробинки снега – не крупнее просяных зерен! – барабанили в стекло и забивали белой крупой щели в оконных рамах.

На Боздаге работа не прекращалась ни днем ни ночью. Буровики довели разведочные скважины до проектной глубины, опережая сроки. Все скважины дали фонтаны нефти и тотчас были перекрыты – спешно строился трубопровод. Перевозка труб возлагалась на нашу транспортную контору. Сохбатзаде вызвали в министерство и строго наказали, чтобы перевозка заняла не более трех месяцев. К этому времени на место должны прибыть монтажники.

Боздаг оказался довольно диким пустынным местом, где до недавних пор, кроме отпечатков овечьих копытец да лап хищников, иных следов не попадалось. Но сейчас серые холмы уже исчертили колеи резиновых шин – и легких машин геологов, и тяжеловозов-грузовиков. Но чем плотнее утаптывалась песчаная почва, тем больше подмывались холмы дождями: пласт обрушивался за пластом. Часто наши машины шли юзом и валились набок.

Начальник поручил мне создать специальную аварийную бригаду. Я подумал и отказался:

– Могу отвечать только за себя.

– Так станет рассуждать каждый. Никто не хочет работать в трудных условиях!

– Но почему вы обратились именно ко мне?

– Потому что ты возьмешься за это.

– Не понял. Я же отказываюсь.

– Нет, не отказываешься. Просто не подумал еще хорошенько. Я давно приглядываюсь к тебе, Вагабзаде. Ты отличаешься от других. Не знаю ничего о твоем прошлом: может быть, за баранку сел случайно? Иногда ты меня удивляешь, – признался он. – Не гонишься за славой, а между тем все твои действия сопровождает удача! Недавно получили благодарность от исполкома в Гяндже… Не знаю, как это у тебя выходит, но ты словно смотришь поверх наших голов, в завтрашний день… Письмо из Гянджа и натолкнуло меня на мысль, чтобы ты возглавил бригаду Боздага. Раз у тебя уже есть опыт перевозки труб.

– Вы определили состав бригады?

– Нет. Тебе первое слово.

– Тогда пригласите сюда товарища Икрамова.

Сохбатзаде поморщился, как от кислого.

– Зачем? Перевозки на Боздаг возглавляет Галалы.

– Как же проворачивать такое важное дело, создавать целую бригаду – и мимо месткома? Вы ведь не имеете ничего против товарища Икрамова?

Мне хотелось вызвать его на откровенный разговор. Сохбатзаде поерзал в кресле, но вынужден был отвечать, потому что я смотрел ему прямо в глаза:

– Что ж, за работу он, конечно, болеет. И человек искренний. Но вот соответствует ли он своей выборной должности, это большой вопрос!

– Разве он плохо ладит с людьми?

– Ладить – этого мало. Его обязанность руководить, направлять по верному пути. Да что там толковать! – Сохбатзаде решил кончить неприятный для него разговор на полуслове.

– Вот вы говорите: направлять по верному пути! Но ведь правильность той или иной дороги можно понимать по-разному. Икрамов – один путник, Медведь-Гуси, к примеру, совсем другой.

– Ты хочешь сказать: все идут криво, один Икрамов прямо?

– Икрамов выходец из простых рабочих. Он не кабинетный руководитель. Зато знает всю подноготную шоферского сословия: кто добросовестный, а кто калымщик и ловчила.

– Глубоко ошибаешься, Вагабзаде! Да он готов последний кусок хлеба отнять у рабочего человека. Я же предпочитаю иногда закрыть глаза: у всех дети…

– Неправедными деньгами детей не воспитаешь.

– Ты ведь не женат? Погоди, узнаешь, какая это ответственность – семья. Уже не о себе забота, а только о детях. Про шоферов как говорят? Всякий день сидит на колесе у смерти. Неужели не дать ему послабления? В случае аварии кто пригреет сирот, если дома нет никакого запаса? Подумай и об этом, парень.

Я подумал. Но только не о скользких словах Сохбатзаде, а об одном случае из своего детства.

Стоял ясный вечер конца лета. Ребячья ватага повадилась на колхозные виноградники. Сколько успевали, совали гроздья за пазуху. Остальное прямо в рот.

Утром мать сказала:

«Сынок, на твоей постели лоза выросла. Что за чудо?»

Я, покраснев, опустил голову.

«Слава аллаху, ты еще не набрался воровского опыта. Одна ягодка выкатилась. Не делай так больше никогда, прошу тебя. – Мать беззвучно заплакала. – Крыша рухнет и свет очага погаснет, если нечестное добро в дом внести».

Я заревел в голос.

«Нене, прости! Никогда так больше не сделаю, не принесу чужого…»

– Как видите, моя мать не стерпела и одной ягоды, – закончил я свой рассказ. – Икрамов тоже человек крайностей, малейшая нечестность его коробит. Но разве он не прав?

– У нас на автобазе нет воров!

– Смотря что называется воровством. Перевозка левых грузов на государственной машине, продажа бензина на сторону – разве не мошенничество?

– Да что ей сделается, этой машине? Ты ведь сам шофер. Знаешь, как часто приходится не считаться со временем, работать допоздна, в лютую непогоду…

– За сверхурочную работу должна быть законная доплата. Дело правильной организации.

– Ты хоть при Икрамове придержи свои речи. Он и без того слишком много возомнил о себе.

Послышалась знакомая тяжелая поступь за дверью. Икрамов вошел с ворчаньем:

– Болезнь запущена не на шутку.

– Кто болен? – встрепенулся начальник.

– Медведь-Гуси. Он ушел с работы, сославшись на плохое состояние, взял больничный. Местком выделил трех товарищей навестить хворого. Пригласили врача из поликлиники. И где бы, вы думаете, нашли лежачего больного с высокой температурой?.. В ресторане.

– Почему мне не доложили?

– О чем?

– О намерении создавать какие-то комиссии!

– Я же вам сообщаю результат.

– Вы не имели права устраивать проверку без моей санкции. Я должен быть в курсе.

– Вы и так достаточно в курсе, – окрысился Икрамов. – Отлично знаете, что ни одна шина не выдержит путь в восемьдесят тысяч километров. Шоферы покупают их за свои деньги, но зато уж и машиной пользуются без стеснения! Вы ни разу не поинтересовались, почему водители автобазы столь расточительны?.. Что же касается прогульщика Гуси, то вот вам копия акта.

Сохбатзаде ерзал в кресле, словно оно его давило. Опершись ладонями о стол, он уже готов был произнести обличительную речь. Я опередил:

– Товарищ Икрамов, начальник пригласил вас, чтобы посоветоваться по весьма серьезному делу. Вы присядьте.

– Серьезные дела решаются обычно за моей спиной.

– Внутренние споры отставьте в сторону, – строго сказал Сохбатзаде, весьма довольный переменой разговора. – Нам дали новый участок работы. Следует послать постоянную бригаду. Какое ваше мнение?

– Не Медведя-Гуси намечаете в бригадиры? Тогда мои советы бесполезны.

– Бригадиром назначен я.

Лицо Икрамова прояснилось. Однако он не удержался от последней шпильки:

– Ваш выбор, товарищ Сохбатзаде? Конечно, когда дело заваливается, Медведя-Гуси не пошлешь. И на Галалы надежда плохая. Нужен добросовестный человек.

– Может быть, подумаем сообща о составе бригады? – поспешно вставил я. – Предлагаю Ахмеда.

– Какого Ахмеда? По прозвищу Будильник? – поинтересовался начальник. – Говорят, он без будильника не просыпается? Однажды забыл завести, опоздал на три часа.

– Это компания Галалы вам наушничает? – вскинулся Икрамов. Он не принимал желания Сохбатзаде установить между нами дружелюбный тон разговора.

– Вторым взял бы Гуси, – продолжал я.

– Медведя-Гуси? – переспросил Икрамов и рубанул ладонью воздух. – Да ни за что!

К моему удивлению, начальник тоже покачал головой.

– Гуси рвется в атаманы, он будет тебе мешать. Некоторые поддаются его влиянию. Разумнее отделить его от бригады. К тому же груб, неотесан, задирист. Ввяжется в какую-нибудь историю, опозорит всех.

– Ну для прямого дебоша он достаточно хитер, – не согласился Икрамов. – Волк выбирает ночку потемней. С нефтяниками Гуси связываться поостережется.

Ахмеда мне удалось отстоять. Напирал на то, что водитель с большим опытом и уже раньше работал на песчаных почвах.

Выехать требовалось на следующий день. Беспокоили две вещи: сильный снегопад и занятия на вечернем отделении института. Все мои сокурсники тоже работали; у многих день был ненормирован, как и у меня. Из-за этого нас частенько таскали в деканат.

Сегодня мне опять велели зайти к декану. Одно к другому. Что мне говорить, как оправдываться!

– Еще несколько пропусков, – сказал декан, – и вас не допустят к зачетной сессии.

– Знаю.

– А если знаете, почему неаккуратно посещаете лекции?

– У меня бывают дальние рейсы…

– Нас это не касается. Хотите учиться, поменяйте место работы. Гоняться за заработком и быть прилежным студентом несовместимо.

– Поверьте, я очень хочу учиться!

– Мы этого и требуем от вас. Сессия первого курса весьма ответственна. За ней может последовать отчисление. Вы предупреждены, Вагабзаде.

– Прошу вас, еще неделю… У меня сейчас очень важное задание!

Декан взглянул исподлобья с осуждением и брезгливостью.

– Всех денег все равно не загребете, молодой человек.

– Не из-за денег я!

– Как же, рассказывайте сказки. Неделя спекуляции в северных областях – десять тысяч в кармане. Больше, чем ваш профессор получит за полгода умственного труда.

– Вы читали в газетах про Боздаг? Там нашли нефть. Богатое месторождение, которое может вернуть Азербайджану славу главной нефтяной республики!

– Значит, уже подсчитали, что на нефти можно зашибить больше, чем на фруктах?

Мое терпение лопнуло.

– Могу я написать заявление и получить академический отпуск?

– Отстать на целый год? Не дорог вам институт, Вагабзаде! Ступайте. Пишите, что хотите!

На лекции я сидел с гудящей головой. Все смешалось в мыслях: несправедливость декана, близкая сессия, возможное отчисление из института, завтрашняя дорога в Боздаг по оледенелым кручам. Каждое из этих тревожных размышлений тянуло в свою сторону, будто я уже чувствовал на шее петлю аркана.

Бесцельно бродя по улицам, я замечал, как выросло автомобильное движение. Машины шли потоком, и мой грузовик был одним из тех, кто увеличивал этот поток еще больше. Не знаю, почему я в тот вечер праздно шатался по тротуарам, хотя благоразумнее было бы вернуться домой, пораньше лечь и хорошенько выспаться перед дорогой.

Меня так теснили толпы прохожих, что я сошел на мостовую и тотчас увидел прямо перед собой передок машины. Инстинктивно отскочил назад, шофер вильнул вбок. Меня слегка задело.

Нас обступил тесный круг прохожих.

– Ротозей! Зачем лез под колеса?

– Ну, братец, тебе еще повезло!

– Запиши номер, он превысил скорость. Мы свидетели!

– Машин, что ли, не видал? – окрысился шофер. – Сиволапый деревенщина! Прете в город без нужды…

Я молча перешел дорогу, сел в автобус к окну и, прикрыв глаза, снова предался своим мыслям и воспоминаниям. Когда мать впервые попала в Баку, она спросила:

– Сынок, в какой стороне здесь Мекка?

– Зачем она тебе?

– А вдруг неожиданно умру? Надо знать, куда обратить лицо, бросить последний взгляд.

– Я совсем не хочу, чтобы ты умирала, нене.

– И все-таки скажи. Мне так легче. Буду знать, в какую сторону иду. Человеку без этого нельзя.

Матери нет рядом со мною, а голос так и звучит в ушах: «Человек должен знать, куда лежит его дорога!» Тогда я упрекнул ее в излишней набожности, но теперь видел в словах совсем иной, более общий смысл. Верное направление необходимо в любом случае. Недаром существует поговорка: тот заблудится, кто смотрит сразу в обе стороны.

Вот зажегся зеленый огонек по пути к будущему нефтепроводу Боздага. Задание особой важности, и оно поручено мне. Какая удача!.. Но ведь в город я приехал совсем не за этим. Благословляющий взор матери, глаза Халлы, полные надежды, – они сопровождают меня неотступно и ждут только одного, чтобы я учился. А на этой дороге как раз вспыхнул тревожный запрещающий свет. Что же делать? Чем пожертвовать? От чего отступиться?

Вот когда мне позарез необходимо мудрое наставление нене. Зачем ей понадобилось знать, в какой стороне Мекка? Чтобы соразмерить с нею свое движение, не кружить, не заплутаться в незнакомом месте. Идти всегда прямо. Вот в чем секрет! А где прямота моей дороги? Как жить, чтобы не раздваиваться?..

– Эй, парень! – раздался зычный голос водителя автобуса. – Последняя остановка. Дальше идем в парк.

Я вышел и оглянулся. Видимо, час был очень поздний. Лишь в редких окнах горел свет. Да и он как-то неприятно подмигивал, будто насмехаясь над моей душевной сумятицей.