Текст книги "Планета матери моей. Трилогия"

Автор книги: Джамиль Адил оглы Алибеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 44 страниц)

19

В комнате, куда мы вошли, впритык стояло шесть столов. За каждым склонялся человек, целиком ушедший в работу. Угадать среди них Дадашзаде было не так-то просто. Мы дождались, пока сидевший за ближайшим к двери столом не оторвался глазами от бумаги и случайно не заметил нас. Мы назвали шепотом фамилию, он показал пальцем на середину комнаты.

Тот, кто сидел в центре, имел внешность, сразу бросившуюся в глаза: в нем поражал контраст черных оживленных глаз и белых волос. Он был во цвете лет – и абсолютно седой!

Этот странный молодой человек с головой старца мельком взглянул на нас и кивнул на стулья в углу.

– Несите их сюда. Присаживайтесь.

Слегка потер ладонью нос с горбинкой, провел пальцами по векам и снова уткнулся в исписанный лист. Перо проворно забегало по бумаге. Иногда он откидывал голову и слегка причмокивал, словно пробуя написанное им на вкус. Наконец с сожалением отложил в сторону рукопись:

– У вас ко мне дело? Слушаю.

Икрамов доверительно придвинул стул, открыл рот. Но я опередил его:

– Вы меня приглашали? Вот я и пришел.

Мне хотелось сразу перевести будущий разговор на мои личные проблемы и не дать Икрамову «раскрыть сундук, вывалить кипу хлопка», то есть прямо с порога начать обличение «акул».

– Значит, вы?.. – Дадашзаде с вопросительной улыбкой уставился на меня.

Я избавил его от напрасных мук. Он не мог меня вспомнить, потому что никогда не видел.

– Я шофер из тысяча первой.

– Из… «тысяча… первой»?.. Шофер?..

Икрамов больше не выдержал. Он так и вскинулся:

– Мы пришли по серьезному делу. Прошу, уважаемый, отложите свою ручку и выслушайте. – Нарочито значительным, размашистым жестом он положил на край стола заветную тетрадь. – Вы, конечно, знаете о нашей транспортной конторе? Она достаточно знаменита.

Журналист просиял широкой улыбкой:

– Ах, вот оно что… Как говорится: героя можешь не видеть – достаточно услышать его имя. Знаменитость в дверь сама не постучится, ее надо ловить. Вас, дорогой, на автобазе не застать!

Икрамову не понравился развязный тон. Он строго спросил:

– Вы Дадашзаде?

– Точно так. Самое время познакомиться.

– А я Икрамов, с которым вы говорили по телефону.

– Отлично! Только я вас представлял совсем другим. Маленького росточка.

– Почему?

– Вы говорили со мною так отрывисто, надменно. А по пословице: трижды в день казаться богом желают именно низкорослые люди.

– Ну… – смутился Икрамов, – разве я был так груб?

– Вы случайно подвернулись под горячую руку товарищу Икрамову. – Мне хотелось сгладить неловкость первых фраз.

Икрамов с охотой подхватил:

– Ничего удивительного! Живем в нашей конторе как на вулкане. Хорошо еще, брани не услышали!

– Нет, вы не были грубы. Ваши слова были правильны. «Товарищ корреспондент, по телефону уславливаются о любовном свидании, а чтобы говорить о работе, надо приехать на место».

Необидчивость журналиста произвела на нас хорошее впечатление. Икрамов виновато усмехнулся, и лицо его сразу приобрело подкупающее выражение детской наивности.

– А я считал, наоборот, что вы геркулес. Знаете, окинув первым взглядом эту комнату, подумал: конечно, Дадашзаде среди них нет, мы ошиблись комнатой. Ваш голос в трубке звучал очень солидно. А вы комплекцией пожиже нашего Галалы.

– Забудем эти мелочи. Спасибо, что привели Вагабзаде. Выйдем в коридор, побеседуем.

За дверью я снова попытался взять инициативу разговора в свои руки:

– У меня отобрали водительские права… – Видя, что эти слова не вызвали у журналиста интереса, настойчиво добавил: – Вы хотели говорить со мною совсем на другую тему. Но видите, что получается, наша шоферская бригада выполняла важное задание по перевозке, а сейчас все запнулось из-за оплошки бригадира, то есть меня. Конечно, я виноват…

– Конвойных позовем, пусть уведут опасного преступника, – буркнул Икрамов с мрачным юмором. – Давайте-ка лучше я расскажу.

Дадашзаде уже знакомым мне жестом потер ладонью нос, как бы призывая себя сосредоточиться.

– Товарищи, успеете выговориться оба. Пока не выясним все до точки, мы не разойдемся.

Он оказался прекрасным слушателем. Иногда задавал вопрос, и этот вопрос был не только уместным, но наталкивал нас на новые проблемы, до которых мы сами еще не додумались.

– По скольку часов в неделю простаивают ваши машины в гараже? – неожиданно спросил он.

– Если исправны, совсем не простаивают.

– Тогда спрошу иначе: какова продолжительность рабочего дня?

– Восемь часов.

– А по окончании его где машины?

– Ну… стоят в гараже.

– То есть остаются без дела?

– Иногда вечером производим мелкий ремонт.

– Но ведь не каждый день?

– Верно. Не каждый.

– Еще вопрос. Все ли водители имеют реальную возможность возвращаться с попутным грузом?

– Нет. Смотря какой рейс. При ближних поездках в этом нет смысла. Да и в дальнем рейсе не всегда удобно. – Я немного подумал. – Вот если бы на перепутьях были созданы специальные грузоотправительные базы, тогда все упростилось бы. Пока ищешь подходящий груз, проходит дорогое время. Побочные крюки не занесены в путевой лист, как, впрочем, и случайный груз, сегодня один, завтра другой; они вызывают подозрительность, нарекания автоинспекции. Чем доказать, что груз попутный, а не «левый»?

Дадашзаде что-то быстро черкнул на листке записной книжки. Он не обрывал меня и не выказывал нетерпения, когда я уходил довольно далеко в сторону от его первоначального вопроса.

– Если учесть время приема и сдачи грузов, – задумчиво сказал он, – задержки в пути, а также профилактику, все равно автопарк в целом простаивает по двенадцать часов в сутки. При нехватке транспорта это недопустимо!

– Но у нашей базы определенное задание, – вступился Икрамов. – Мы обслуживаем нефтеразведку.

– Хотя не возите к месту работы буровиков? Знаю, знаю, этим занимаются отдельные автобусы, у которых, по существу, всего два рейса в день: туда и обратно. Остальное время они тоже на приколе. А город задыхается без пассажирского транспорта! Не знаю, как вы к нам добрались? Я всякий день возвращаюсь домой без пуговиц – такая толчея в трамвае. Один бранится, что ему на ногу наступили, другой клянет всех: опоздал на работу. Дорога ворует наше время! Автобусы еле ползут.

Икрамов неожиданно вступился за транспорт:

– Слишком много народу стало на улицах. Пешеходы лезут под колеса, и водитель вынужден ежеминутно менять скорость. Ложится дополнительная нагрузка на двигатель, нарушается нормальная работа коробки скоростей; они часто выходят из строя.

– Представьте, вот этого не знал! Сам за рулем не сидел. Управлял только арбой с быками.

– Да ну? – Я безмерно удивился. – Вы ведь горожанин?

– Эх, друг, газетчику надо побывать в каждой шкуре, иначе кому интересно его недостоверное писание?

Икрамов застенчиво пожаловался:

– Только пробую писать, только складно не получается. В голове, в сердце – одно, перенесу на бумагу – и все потеряло вкус, как позавчерашняя стряпня.

Я уже ловил недоуменные взгляды Дадашзаде, когда Икрамов во время разговора по привычке то и дело тянулся к тетради, даже перелистывал ее, черпая оттуда поддержку, находя веские доказательства своим доводам.

Газетчику не могло прийти в голову, тем более при первой встрече, с какой страстностью ведет Икрамов свои записи и как нелегко заслужить честь – попасть на эти рукописные страницы!

– Я еще никогда не встречался с журналистами, – продолжал Икрамов. – Думал, что они сродни артистам: умеют с выражением произносить слова, и все. Вы говорите: надо влезть в чужую шкуру? А от себя, просто так писать нельзя?

На Дадашзаде напала смешливость. Он не мог произнести ни слова; кивком попросил извинения и убежал куда-то.

Я не удержался от упрека:

– Вопрос совсем не к месту. Может, человек обиделся?

Икрамов сокрушенно потряс тяжелым подбородком, что, видимо, означало: какой же я пентюх!

Дадашзаде вскоре возвратился с закопченной алюминиевой кастрюлькой в одной руке и объемистым газетным свертком в другой.

– Прошу угоститься. Отложим беседу на полчаса. Брат привез из селения готовое блюдо. У нас дома совсем неплохо готовят долму.

Икрамов готов был его обнять – такое облегчение почувствовал он от этих простых слов. Но ради приличия пробормотал:

– Большое спасибо… Нам уже пора, ждут на работе…

– Спасибо скажете. Вот говсанский лук[10]10
  Говсанский лук – столовый лук, по названию апшеронского селения.


[Закрыть], – он ловко раскладывал на газете ложки, хлеб, луковицы, приговаривая: – На базар хожу сам, женщинам этого нельзя доверить. – С усмешкой он кивнул на поминутно открывавшуюся дверь в конце коридора: – Мои сослуживцы. Досадуют, что угощение от них ускользнуло. Мы обычно обедаем сообща, в складчину, а потом подкалываем друг друга: мол, принес позавчерашний обед, а свежатинкой потчевал родичей жены, чтоб крепче любили!..

Из редакции мы втроем отправились в автомобильную инспекцию. Увидев знакомого газетчика, майор в приемной тотчас вышел из-за стола и уважительно пожал ему руку. Здесь Дадашзаде держался совершенно иначе, чем с нами в редакции. Он был строг, деловит, щуплые плечи приподняты с достоинством. Движением бровей он указал на кабинет начальника, и майор тотчас услужливо согнул руку в локте, раскрытой ладонью пригласил к обитым дерматином дверям.

– Пожалуйте!

Мы остались ждать в приемной. Меня раздражала чрезмерная общительность Икрамова. Он вертелся во все стороны, заговаривал с сидящими в очереди, обещал снять с кого-то погоны, грозил, что войдет к начальнику и потребует, чтобы тот работал по-фронтовому, а не держал людей часами.

Наконец, нас вызвали. Пока мы шли по длинной ковровой дорожке, начальник даже не смотрел в нашу сторону. Лишь когда мы очутились перед его столом, вежливо приподнялся и жестом показал, куда сесть.

В дверях застыл седоволосый капитан, член комиссии по дорожным происшествиям. Начальник и ему велел присесть.

Дадашзаде коротко обратился ко мне:

– Расскажите все по порядку сами. – Кинул иронический взгляд на капитана: – Узнаете, надеюсь?

Тот искательно улыбнулся:

– Как же! Вы писали о…

– Не меня, а этого человека?

Капитан нахмурился, слегка пожал плечами.

– Вглядитесь хорошенько. Шофер машины «АЗМ 19—27». Вы с ним знакомы?

Капитан осторожно отозвался:

– У меня такая профессия, чтобы знать шоферов.

– Особенно, если по две недели держите у себя его удостоверение без всяких оснований!

– Ах, он с той банды-базы… – вырвалось у капитана. – Виноват. Но у них нарушитель на нарушителе. И машины их годятся только на металлолом. Вечная морока. Абсолютно недисциплинированны. – Он вдруг спохватился и выпалил, глядя на своего начальника: – Что надо – исполним!

Икрамов немедленно накинулся на него:

– Как вы можете всех стричь под одну гребенку? Умейте отличить честного водителя от прощелыги. Наша автобаза видится вам в перевернутом виде; где вспыхнет – туда и руку суете! А вам известны наши передовики?

Капитан раздраженно переступил с ноги на ногу.

– Я не профсоюзный деятель, чтобы изучать Доску почета.

Начальник счел нужным вмешаться:

– Доска почета ни при чем, капитан.

Икрамов спешил добить противника:

– Сомневаюсь, были ли вы пионером, комсомольцем? Не понимать значения профсоюзов! Они – школа коммунизма, слыхали об этом? При помощи профсоюза наша база скоро выйдем из прорыва, перестанет именоваться «бандой»…

Зная неуемность Икрамова, я торопливо вставил, перебивая его:

– Если я виноват, товарищ начальник, готов загладить вину хорошей работой. Но мне ведь не дают работать! Разве это путь к исправлению ошибки? Позорят человека тогда, когда хотят его окончательно погубить.

В противоположность нашей горячности Дадашзаде хладнокровно раскрыл блокнот.

– Если разрешите, один вопрос товарищу капитану. – И, сверля того глазами, раздельно произнес: – На какой дороге произошло означенное нарушение?

– Это имеет отношение к делу? – буркнул нехотя тот.

– Прошу ответить.

– Вы, кажется, защищаете нарушителя?

– Не нарушителя, а право. Итак?

– На повороте Беюк Гая.

– Отлично. Товарищ начальник, подскажите, какие участки входят в компетенцию капитана? Ага, благодарю. Поворот Беюк Гая не значится?

– Я ведь не границу другой страны перешел…

– В данном случае речь идет о границе нравственной. Пожалуйста, ответьте внятно: почему вы, оставив свой участок, стали наводить порядки на чужом?

Капитан с мольбой обратил выпученные глаза к начальнику. Но тот и пальцем не пошевелил, чтобы выпутать его из силков.

– Имею право на преследование преступника…

Икрамов величественно поднял руку:

– Какого преступника? Перед вами, если сумеете это доказать, нарушитель дорожных правил, и только.

– Ваш инспектор, товарищ капитан, – сказал Дадашзаде, – настиг водителя и составил акт, который должен был передать в соответствующий участок дорожной инспекции, не так ли? Был этот акт передан по назначению?

Капитан молчал.

– На повороте, где Вагабзаде был задержан, в кабине у него, заметьте, никто не находился. И никаких нарушений дорожных правил он перед этим не совершил. Двоих сослуживцев, по просьбе дирекции автобазы, Вагабзаде подвез всего несколько километров, до завода. Они спешили на работу. Соответствующие разъяснения были даны на месте инспектору. А вы, товарищ капитан, приняли их во внимание или предпочли запутать Вагабзаде?

Капитан снова не ответил.

Несколько помедлив, начальник хмуро сказал ему:

– Можете идти.

Капитан медлил, хотел узнать окончательное решение своего начальника, бывшего боевого офицера. Ожидать снисхождение не имело смысла. Однако существует честь мундира…

Голос начальника грянул как гром с небес:

– Очевидно, вашему инспектору стали тяжелы милицейские погоны?

Капитан с опаской искоса взглянул на свои собственные, но тотчас выпрямился и щелкнул каблуками.

– Верните документы товарищу Вагабзаде. Оштрафуйте его, согласно тарифу, за нарушение правила. Возьмите письменное объяснение происшедшего у дорожного инспектора Газиева. Особенно, почему он оказался на чужом участке? Представьте полный письменный отчет инцидента. Все. – И, пока от порога неслось «Есть, товарищ полковник!», обернулся ко мне: – Благодарю, товарищ водитель!

Я не понял и растерялся.

– Добиваться справедливости в большом и малом – наша общая обязанность, – сказал он. – Вы исполнили свой долг. Спасибо.

Когда мы вышли на улицу, снова задувал северный ветер – хазри. Подняв воротник, Дадашзаде пообещал:

– Я с вами непременно повидаюсь еще, Замин. На днях приеду на базу. Поступлю по совету товарища Икрамова. Раз вы меня разыскали, так и я вас найду!

Хазри подхватил нас своими могучими крыльями и разнес в разные стороны. А может, мы сами заторопились? У меня под ногами подпрыгивала земля. Я был счастлив и полон раскаяния: как я мог усомниться в конечной справедливости? Проклинать всех подряд, если человек в милицейской фуражке? Впасть в апатию настолько, чтобы даже не попытаться защитить себя? А каков молодец этот полковник! «Добиваться справедливости – общая обязанность!» Тысячу раз прав! Дадашзаде тоже настоящий боец, умеет бороться. Рядом с ними я казался самому себе безвольным и мягкотелым. Нет, дальше этого терпеть нельзя. Хватит плыть по течению. Вокруг достаточно зла, на которое стоит ополчиться. Враги не идут на нас в атаку в полный рост, а подползают тихой сапой. Снайперским глазом высматривают первую оплошку, чтобы сразить наповал. А если ты сам отсиживаешься в яме, лишь бы не попасть врагу на глаза… Уверенный, что завтра снова сяду за руль, я добрался до дому и, сраженный усталостью предыдущих дней, крепко заснул.

Сколько прошло времени, не знаю. В мое забытье просочились негромкие женские голоса. Не подымая век, я прислушался сквозь дремоту.

– Из десятерых джигитов выбрала. Приворожил, видно. Все в нем было ладно, все по сердцу.

– Вы до сих пор любите мужа?

– Почему же его не любить? Он меня ничем не обидел. Ах, детка, семейная жизнь – это совсем не то, что ухажерство! Вот ты говоришь «любовь»? А я не умею найти слово, знаю только, что без мужа жизнь мне не в жизнь. Был в армии, я все те годы промучилась, словно пустота какая-то внутри образовалась. Недаром говорят: дом без хозяина что мельница без воды.

– А дети? Ваш сын?

– У каждого свое место. У мужа – свое, у сына – свое. Мы долго были бездетны. Сколько молитв вознесла, сколько обетов дала, пока родился Билал! А теперь так хочу, чтобы у него тоже была своя семья.

– Девушек красивых много, пусть выбирает.

– Не так все просто, милая. Нынешние сыновья – кони неоседланные: куда вздумают, туда и поскачут! Ты-то сама почему засиделась у родителей?

– Ко мне многие сватаются. Отец дает полную волю, а вот с матерью никак не сойдемся во вкусах.

– Тебе кто-нибудь по душе?

– Как сказать… Есть один человек на примете. Влюблен без памяти.

– Уж не наш ли Замин?

– Замин? Он же был у папы шофером!

– Мужа не по профессии выбирают. Ты к нему зачастила, вижу, что очень расположена… вот и подумалось.

– Невезучий он, мне его жаль. Всем здесь чужой. Кроме нашей семьи, кто у него в городе? Да вы сами, тетушка, разве посоветовали бы мне за него выйти?

– Ты ровню себе ищешь? Понимаю. Но переменить мнение не могу: Замин умница и добряк. Завидный жених для любой.

– Хорош умница! Скитается по чужим углам. А у того человека, про которого я говорила, машина и квартира в центре города. Денег – что мусора под ногами!

– За богатством не гонись, детка.

– Это почему же?

– Оно как грязь на ладонях: смыл – и нет его.

– Э-э, утешение для тех, кто сам ничего не имеет. Я уверена в другом: к богатому все плывет в руки – уважение, почести, семейное счастье. Чего еще желать? Что захотел – купил. Куда вздумалось – поехал…

– У нас в селении старые люди иначе говорят: бедняк любит жену, богач – ожерелье на ней.

– А хотите, расскажу одну историю? У нас была соседка, дочь известного человека. Сглупила по молодости лет, вышла за неимущего студента. Тот выучился и не успел еще встать крепко на ноги, как уже разошелся с нею. Теперь она опять живет у родителей, вечно хнычет, озлобилась на весь мир. А была бы за богатым, тот еще подумал не один раз; стоит ему разводиться, делить имущество пополам, или нет?

– Как-то ты не по-молодому рассуждаешь, дочка!

Зевая, я с трудом открыл глаза. Надо мною белел потолок с голубоватым пятном сырости.

Когда я выглянул на веранду, там шептались, близко пригнувшись друг к другу, тетя Бояз и Халима.

20

Бакинская весна начинается не только с желтых бутонов кизиловых деревьев и пестрых бабочек над полянами подснежников. Яркая зелень, распустившиеся цветы, порхающие бабочки – все это случается здесь и посреди зимы.

О весне мне еще напомнила суета девушек и молодых женщин, которые, прикрывшись чадрой, сновали в узких переулках верхнего города из дома в дом с круглыми тазами на головах, да аромат свежеиспеченных ими лепешек; его приносило потоком теплого воздуха из приоткрытых дверей. «Не свадьба ли поблизости?» – хотелось спросить у играющих ребятишек.

Мне вспомнилась Халима; разговор, услышанный сквозь сон. Хорош друг дома, который последним узнает про обручение хозяйской дочки! Сердце против воли болезненно сжалось, я прибавил шаг. Мнительность моя была так велика, что на лицах прохожих я читал насмешливое осуждение, словно все они разделяли мнение Халимы о моей невезучести и теперь шептались на ходу о неудачах, которые ожидают беднягу Замина впереди.

Не чуя ног я взлетел на третий этаж знакомого дома. Нажать кнопку звонка не успел – за дверью послышались знакомые голоса. Замок щелкнул, и в щель нетерпеливо просунулась кожаная сумка для покупок, рука в перчатке, пушистый обшлаг из чернобурки. Я отпрянул, вжался в угол.

– Возвращайся скорее, – это голос Баладжи-ханум.

– Не волнуйся. Думаю, что Замин…

От волнения я не разобрал конца фразы. Но едва Халима захлопнула дверь, я решительно преградил ей путь. Она сильно вздрогнула.

– Замин! Что случилось?

– Ты говорила обо мне?

– Когда?

– Только что.

– Ах, это… ну, мама беспокоится, когда я задерживаюсь. Вот я и сказала, что ты меня проводишь.

– Нет, ты сказала что-то другое.

– Напрасно ломаешь голову. Разве что-нибудь важное обсуждается в дверях? – Она вдруг тревожно оглядела меня. Перчаткой обтерла пот на моем лбу. – Да что с тобой стряслось? Ты… наехал на человека? Насмерть?!

Сумка с шумом выпала из ее рук. Она обхватила меня за плечи, с силой затрясла…

– Сейчас открою, – бормотала она. – Сейчас, сейчас…

Ей хотелось поскорее увести меня в квартиру и там, за замкнутыми дверями, услышать правду. Она была убеждена, что я затаил что-то пугающее.

– Не я скрываю, а ты! – зло воскликнул я.

Секунду она смотрела озадаченно, явно не понимая. Потом больно стиснула мои пальцы.

– О чем ты?

– Собралась замуж! Сознайся!

Она покачала головой. Бледность медленно сходила с ее лица.

– В уме ли ты, Замин? Тебе что-то наговорили. В чем моя вина перед тобой?

– В притворстве. Ты играла одновременно две роли.

– Одной-то не сумела довести до конца… – Она заслонила лицо, и кожаная перчатка стала мокрой от слез. – Объясни, чем я тебя обидела? Вот, собралась отнести тебе гостинец к празднику…

Она плакала уже, почти не таясь, и звук рыданий глухо разносился по лестничным пролетам, будто из пещеры в пещеру.

Глядя в ее омытые светлой влагой зрачки, похожие на амулет, уроненный в родник, я не мог сдержать приступа бешенства, потому что явственно видел, как сквозь глаза дочери на меня уставились лживые глаза Баладжи-ханум.

– Довольно изворачиваться, – сказал я. – И так чересчур долго я принимал твои слова за чистую монету. Сознайся, у тебя ведь есть дружок, который привык преспокойно дремать на подушках из лебяжьего пуха? И почему бы ему этого не делать? Он полностью уверен в тебе. А то, что какому-то бедолаге ты позволяешь изредка переночевать в углу на собачьей подстилке, его мало заботит… Да за кого ты меня принимаешь?! Скажи, к чему эта комедия с нежными чувствами, если все давно решено? Я служил тебе ширмой? Стерег, как пес, чужую любовь – и потерял в это время свою! Ну, хватит. Отстань от меня раз и навсегда. Поняла?

Я повернулся к ней спиной, сделал несколько решительных шагов. Но ярость еще клокотала во мне и требовала выхода. Я обернулся, процедил с презрением:

– Говорят, что яблочко от яблони недалеко катится. Тебе прямая дорога по стопам уважаемой мамаши. Как ни старайся, дальше ее не прыгнешь. Да и зачем? Она будет выставлять тебя будто фарфоровую куколку под стеклом, высматривать покупателя посолидней. А на роль цепного пса поищи кого-нибудь другого. Я вам не под масть, милая ханум!

Халима, бледная, с закушенными губами, пнула ногой уроненную ею хозяйственную сумку, и та покатилась по ступеням, рассыпая куски праздничной снеди.

Уже сбежав с последней ступеньки, я услышал сверху истошный вопль:

– Ай аман, держите его! Убил дочку! Вахсей!..