Текст книги "Воевода"

Автор книги: Дмитрий Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

Де Ла-Гарди бросил на него вопросительный взгляд. Лишь дипломатический этикет не позволил ему спросить прямо: «Так какого же черта вы просили у нас помощь, если силы воров столь малочисленны?»

Скопин понял, что несколько переборщил, и стал объяснять:

– Мы доселева против них не ходили большою силою, ожидая вашего прихода, потому что они выбегают, пустошат земли и тотчас прячутся за валы в остроги, да и городские жители им не верят. Мы же здесь тридцать семь недель стоим. Новгородскую землю пустошили две тысячи литовских людей да тысячи четыре Московской земли воров, и наших городских людей побито сотни четыре. Но только услышали воры, что вы приходите, тотчас убежали от Новгорода: одни в воровской тушинский обоз, а другие – в Старую Руссу. Мы просим, чтобы ты вёл своих людей прямо в Старую Руссу. Как только слух разойдётся по Московской земле, что вы пришли, так многие, что теперь отложились, принесут прежнюю покорность.

Графу не понравилась напористая решимость Скопина немедля выступить в поход, и он с учтивой холодностью заметил, что для начала надобно утвердить договор, подписанный в Выборге, выдать войску положенное жалованье и дать ему отдохнуть после столь длительного перехода.

Начавшиеся после этого переговоры шли трудно. Скопин вновь подтвердил обязательство передать в двухмесячный срок Корелу, которую шведы уже называли по-своему – Кексгольм. В счёт жалованья он передал де Ла-Гарди соболей на три тысячи рублей, но это составляло лишь пятую часть просимой суммы. Скопин разослал письма по городам с отчаянной просьбой ускорить присылку денег, государственная казна была пуста.

Расходились и военные планы двух полководцев – Скопин настаивал на скорейшем походе к Москве, чтобы снять осаду, де Ла-Гарди, напротив, желал не торопясь освободить северные города, втайне мечтая об установлении здесь шведского протектората. В конце концов Скопин согласился послать часть своих воинов для освобождения Пскова, а де Ла-Гарди выделил двести кавалеристов и четыреста пехотинцев под командой Горна в четырёхтысячный отряд русских ратников, которых вели к Старой Руссе Семён Головин, шурин Скопина, и Фёдор Чулков.

Дальнейшие события подтвердили правоту русского полководца. Сводному полку князя Ивана Мещёрского не удалось взять Псков ни обманом, ни приступом, зато Головин и Горн одержали блестящую победу над Кернозицким, который, оставив на поле сражения несколько сот трупов и потеряв все орудия, бежал в Тушино с ошеломляющей вестью о приходе на Русь шведского легиона. Самозванец не мешкая выслал ему навстречу воинственного Зборовского с двумя тысячами драгун. С ними шла тысяча русских «воров», а командовал ими князь Григорий Шаховской. При известии, что самозванец осадил Москву, зачинатель смуты не мог усидеть в монастырской келье, сбросил рясу и окольными путями пробрался в Тушино, где с места в карьер вызвался вести войско против Скопина.

По дороге Зборовский и Шаховской захватили город Старицу, жители которого при известии о подходе Скопина со шведами поспешили отречься от «царика», но, не выдержав натиска, оставили крепостной вал и запёрлись в церквах. Поляки не пожалели никого, перебили не только мужчин, но и женщин, и даже детей, а сам город выжгли дотла в назидание жителям других городов, переметнувшимся из их лагеря.

Затем, окрылённые лёгкой победой, они направились к Торжку, где также гарнизон был малочислен и состоял из воинов, присланных Скопиным. Атаки поляков следовали одна за другой, но гарнизон сделал вылазку и отбил их от стен Торжка. Узнав, что на подходе основные силы Скопина и де Ла-Гарди, Зборовский ушёл обратно к Твери.

В Торжке войско Скопина увеличилось – подошли ратники из Смоленска под командованием князя Якова Барятинского. Не мешкая, воинство подступило к Твери. Зборовский попытался внести раскол в ряды соединённого отряда, послав с тайным письмом к де Ла-Гарди одного из шляхтичей. В этом письме он уверял шведского полководца, что поляки защищают правое дело, стоят за законного государя Димитрия, и призывал шведов перейти на их сторону.

Де Ла-Гарди велел посадить курьера на кол за то, что тот пытался вести агитацию среди шведского войска, а Зборовскому написал следующее:

«Я пришёл сюда в Московское государство решать не словами, а оружием вопрос: кто прав, поляки или москвитяне. Моё дело служить своему королю, устраивать воинские ряды, мечом рубить и из ружья стрелять. Впрочем, вы, служащие тому Димитрию, за которого вышла Марина, вдова прежнего Димитрия, не слыхали разве, что ваши соотечественники – поляки отняли у шведов Пернову?»

Взбешённый Зборовский решил первым атаковать неприятеля. Из-за стен Твери выехало его многочисленное пёстрое войско.

По совету Скопина де Ла-Гарди выдвинул вперёд наёмников, как самую ненадёжную часть войска, – на правом крыле были финны, на левом – конные французы и немецкие пехотинцы. Позади них стояли русские и шведские полки.

Неожиданно разразилась гроза, ливень шёл сплошной водной стеной. Французские и немецкие мушкетёры не смогли вести огонь – вмиг отсырели фитили и порох. Французские конники повернули коней вспять и смешали ряды русского войска, за ними побежали и финны, и немцы, дрогнули ряды шведов. Казалось, победа благодаря грозе досталась Зборовскому.

Но де Ла-Гарди сумел остановить и перестроить для встречи неприятелей ряды шведских солдат. Они стойко отбивали атаки польских копейщиков, доказав, что по праву считались лучшими воинами в Европе. Сам де Ла-Гарди дрался в передней шеренге своих бойцов, получил три ранения, однако так и не слез с коня и не оставил поля боя.

Скопину с его храбрыми, но неумелыми ратниками приходилось хуже. Они то и дело сбивались в кучу, то вместе нападая на польских всадников, то вместе удирая от них.

На следующий день проливной дождь продолжался, и ни та ни другая сторона не выходила на поле сражения. Зборовский был уверен, что русские и шведы начнут отступать. Но Скопин настоял на внезапной атаке.

Ранним утром 13 июня, за час до рассвета, русские и шведы напали на острог, где под мерный рокот дождя сладко почивали «победители». Всполошённые поляки выскочили было из острога для отражения атаки, но их тут же вогнали обратно, уничтожая каждого, кто пытался сопротивляться. Лишь незначительная часть успела укрыться в Тверском кремле, остальные вместе со Зборовским, Кернозицким и Шаховским бежали без оглядки в сторону Волоколамского монастыря. Русские всадники, взяв реванш за позавчерашнее поражение, преследовали их на протяжении сорока вёрст.

Скопин не без труда убедил де Ла-Гарди вести своё войско следом за русскими. Однако иноземное войско, отойдя от Твери на две мили, неожиданно взбунтовалось.

Начали финны, которые орали:

– Нас обманули! Мы не знали, что нас поведут вглубь Руси. Не хотим на убой за чужую землю! Нам король обещал жалованье, однако его не дали!

Неожиданно зароптали и шведы. Граф, обнажив шпагу, кинулся в ряды мятежников, угрожая за непослушание смертной казнью и выхватывая из их рук знамёна. Ему удалось навести порядок, но он понимал, что это ненадолго. Ведь солдаты были правы – им так и не выдали жалованья за два месяца.

Выстроив войско, де Ла-Гарди объявил, что они встанут лагерем под Тверью для отдыха, пока русские не выплатят им деньги. Решение главнокомандующего было встречено криками «Виват!».

Скопин остался без союзников. Единственный из шведских военачальников – Зоме решил подтвердить крепость данного им слова. Он объявил, что переходит на службу русскому царю с верными ему солдатами. Таких оказалось всего несколько сот. Они последовали за русским войском, вставшим лагерем у города Калягина.

Скопин вновь направил гонцов во все концы с просьбой собрать и прислать как можно скорее деньги для выплаты жалованья шведам, тем более что де Ла-Гарди не смог долго удерживать своих солдат под Тверью – они медленно двинулись к Новгороду, грабя вчистую окружающие деревни, насилуя жён и дочерей поселян.

В ожидании денег Скопин не терял времени даром: он попросил Зоме преподать русским ратникам азы ведения боя. Каждый день проходил в учениях, шведский ветеран без устали заставлял солдат отражать атаки строем, прицельно стрелять из пищалей и самопалов, копать валы и вбивать надолбы, обороняться за ними и брать их приступом, маневрировать с пушками. Рады войска Скопина возрастали, пришли новые отряды ополченцев под командованием Вышеславцева и Жеребцова. Прислал ему своё благословение преподобный старец Иринарх из Борисоглебского монастыря.

Юный полководец понимал, что ему не избежать решающего сражения с поляками, и усиленно готовился к нему. Действительно, поляки вновь накапливали силы...

...В Волоколамске Шаховской и Зборовский разделились: князь, так и не сумев блеснуть воинскими талантами ввиду их полного отсутствия, предпочёл вернуться в Тушино, чтобы плести замысловатые придворные интриги, а Зборовский повернул своих коней к Троице, где в бесплодной осаде проводили время Сапега и Лисовский.

Зборовский стал звать их немедленно идти на разгром войска Скопина. Однако решено было сначала ещё раз попробовать приступом взять монастырь.

В ночь на 31 июля предприняли новый штурм. Однако обессилевшие от голода и болезней осаждённые бились отчаянно. В эту ночь рядом с мужчинами на стенах монастыря были женщины, отбивавшие атаки с не меньшим мужеством. Поляки были вынуждены вновь отступить.

Дозорные Сапеги перехватили несколько гонцов, которых послал Скопин. Из его писем они узнали, что шведы оставили его. Решено было немедленно уничтожить русское воинство, пока Скопин лишь накапливает силы.

Сапега, Лисовский и Зборовский собрали двенадцать тысяч поляков, не считая казаков и русских изменников, которых они сами презрительно называли «чернью». Их привёл из-под Тушина Иван Заруцкий.

Лазутчики доложили Скопину о движении польского войска, когда оно уже было в двадцати вёрстах от Калягина. Полководец применил манёвр, который позднее назовут «разведка боем». Он немедленно переправил через Волгу отрады Барятинского, Валуева и Жеребцова, приведя в полную боевую готовность основную часть войска для решительного наступления в нужном направлении.

В ночь с 17-го на 18 августа передовые части поляков подошли к болотистой речке Жабне у села Пирогова, где речка впадала в Волгу. Русские полки выстроились на противоположном берегу, ожидая переправы неприятеля. Тем временем Скопин, извещённый, где находится враг, двинулся вперёд с основным войском.

Наутро поляки стали переправляться через неглубокую речку и тут же были атакованы. Расчёт русских военачальников заключался в том, чтобы опрокинуть поляков в болото. Это удалось осуществить. Барахтаясь в трясине, вражеские всадники не могли оказать серьёзного сопротивления, немногим из них удалось выбраться из болота, чтобы донести Сапеге о приближении русских.

Действительно, Скопин уже шёл по пятам убегавших. В поле у деревни Пирогово сошлись ряды сражающихся. И русские и поляки хорошо понимали, что от исхода этого сражения зависит перелом в войне.

Выучка Зоме не прошла даром, поляки ощутили на себе, что имеют дело не с обычным «мужичьем», воюющим толпами, а с умелыми ратниками, не уступающими ни в конном, ни в пешем бою. Дым от стрельбы был такой густой, что невозможно было увидеть воинов. Среди оружейной пальбы, звона сабель, треска ломаных копий были слышны стоны раненых и ржание осиротевших коней. Лишь поздним вечером поляки подались, потом начали отступать и наконец побежали, преследуемые русскими всадниками все двадцать вёрст до Рябовой пустыни.

На следующий день Сапега, собрав своих бежавших воинов, хотел было снова вступить в битву, но они решительно воспротивились. Четыре дня он их уговаривал, однако уговорить не сумел. Он был вынужден вернуться к Троицкому монастырю, Зборовский отправился ещё дальше, в Тушино, а Лисовский двинулся к Ростову и Борисоглебскому монастырю, срывая свою досаду на беззащитных жителях.

Прежде чем Сапега вернулся к Троице, там оказались перебежчики – косой толмач Ян с четырьмя пахоликами[91]91
  Оруженосцами.


[Закрыть] и двумя казаками, возвестившими о долгожданной победе русского оружия. Осаждённых охватила несказанная радость, зазвонили колокола, начались благодарственные пения.

Скопин незамедлительно послал на помощь осаждённым отряд Давида Жеребцова. Твердыня русского православного духа была вне опасности. По всей России в церквах провозглашали хвалу Господу, славили имя полководца князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.

Казалось, русские люди впервые за много лет могли бы вздохнуть свободнее. Но в дни, когда Москва и вся Русь праздновали первую серьёзную победу русских над поляками, в пределы Русской земли вторгся польский король Сигизмунд. В сентябре его войско осадило Смоленск. Король рассчитывал на лёгкую победу: Александр Гонсевский уверил его, что русские только и ждут его появления, чтобы присягнуть его сыну, королевичу Владиславу. К тому же лазутчики доносили, что основное войско под командованием князя Барятинского ушло из Смоленска на помощь Скопину.

Однако поляков ждало глубокое разочарование: на письмо короля с требованием добровольной сдачи крепости воевода Смоленска Михаил Борисович Шеин ответил категорическим отказом. Штурм не принёс успеха, осаждённые отбивались яростно и искусно. Предстояла долгая осада, длившаяся почти два года...

«В это же время поднялся на православную христианскую веру нечестивый литовский кораль и воздвиг великую ярость и злобу. Пришёл он в пределы Московского государства под град Смоленск и многие города и сёла разорил, церкви и монастыри разрушил. Живущие же во граде Смоленске благочестивые люди решились лучше в мученических страданиях умереть, нежели в лютеранство уклониться, и многие от голода погибли и насильственную смерть приняли. И захвачен был город нечестивым королём. И кто не исполнится слёз и жалости о таком падении? Много святых церквей и монастырей было разорено, без числа православных скончалось от меча, не покорившись и не пойдя на присоединение к беззаконным, многие пали духом и были захвачены в плен!»

Плач о падении и конечном разорении государства .

«Я не сомневаюсь, что Вашему Святейшеству известны побуждения, вынуждающие меня начать войну против русских. Тем не менее, для полной ясности, я считаю необходимым в немногих словах напомнить их здесь. Мотивы мои таковы. Я намерен содействовать распространению истинной христианской веры. Я стремлюсь ко благу моего государства, защищая его исконные земли и охраняя пограничные города, на которые, по-видимому, намерен посягнуть враг, тайно кующий свои ковы. Уже Василий Шуйский занёс вероломно свою руку на наследственные области польских королей. Наконец, я выступаю против тирании тех обманщиков, которые, в ослеплении своим честолюбием, выдавали себя за потомков князей московских. Подобно разбойникам, вооружённой рукой опустошали они всю страну, покрывали землю могилами бесчисленных жертв своих. Всё это сопровождалось всяческими насилиями над моими верноподданными, к тяжкому ущербу для моих наследственных прав на те же владения князей русских».

Из письма папе Павлу V польского короля Сигизмунда III.

Жак де Маржере величаво вышагивал по галерее Лувра, где были расположены различные лавки с предметами роскоши для придворного. Было трудно узнать старого вояку в этом расфранчённом кавалере.

Маржере вошёл в книжную лавку известного издателя Матье Гийемо, встретившего гостя низким поклоном и предложившего кресло. Жак уселся, вытянув длинные ноги в шёлковых чулках телесного цвета и с бантами под коленками, опершись на шпагу как на трость. Шпага, впрочем, была старая, та самая, что сопровождала воина в его многочисленных походах и не раз была обагрена кровью врагов.

   – Монсеньор, наверное, хочет знать, как расходится его книга? – спросил Матье.

Маржере рассмеялся:

   – Вы хорошо знаете, какое честолюбие снедает авторов.

   – Да, да! Должен заметить, успех огромный. Её купили многие придворные кавалеры и дамы и даже известные учёные, что тем более поразительно, поскольку они считают стоящими лишь произведения, написанные на латинском языке.

Нельзя сказать, чтобы слова издателя не доставили суровому Жаку удовольствие. Его смуглые, чуть желтоватые впалые щёки даже слегка порозовели.

   – Знаете, кто о вас спрашивал? – продолжал Матье. – Ваш блистательный тёзка, сам Жак Август де Ту, президент парижского парламента!

   – О-о! – Маржере даже привстал с кресла. – Де Ту, ближайший сотрудник нашего обожаемого Генриха и друг Монтеня? Где я могу его видеть?

   – Вы, конечно, знаете, что он, будучи не только государственным деятелем, но и писателем-историком, исполняет обязанности хранителя королевской библиотеки? Там он бывает чаще всего!

Действительно, Маржере нашёл де Ту в Луврской библиотеке, склонившимся над каким-то фолиантом со страницами из пожелтевшего пергамента. Хранитель поднял голову, вопросительно взглянул на бравого капитана. Его тонкие черты лица дышали неизъяснимым благородством и умом. Это был человек, которым гордилась вся Франция: в бурные времена фанатизма он единственный умел примирить непримиримых, предупреждать их злые умыслы, как мог, он облегчал страдания бедного народа и водворял правосудие там, где, казалось, не было другого права, кроме права сильного, иного чувства, кроме слепого изуверства.

Узнав, кто перед ним, де Ту проявил живейший интерес:

   – Таким я вас и представлял, капитан Маржере! Должен вам сказать, что вашу книгу мне показал король, и я прочёл её с огромным удовольствием, чувствуется живой наблюдательный ум, знание, любовь к этой удивительной стране.

Они проговорили много часов, де Ту оказался благодарным слушателем. Рассказывая, Маржере поглядывал на полки библиотеки и ловил себя на неясной мысли, что где-то он уже видел подобное. Наконец де Ту поймал его взгляд и с гордостью пояснил:

   – Эти фолианты в роскошной коже – гордость нашей библиотеки! Эти труды античных писателей, греческих и римских, принадлежали тёще Генриха – Екатерине Медичи.

   – Вспомнил! – воскликнул Маржере.

   – Что вспомнил?

   – Такие книги я видел в хранилище императора Димитрия. Если помните, я упоминаю в моём сочинении, что мне доводилось вместе с государем осматривать его сокровища – царские золотые венцы, посуду, утварь, всю усыпанную драгоценными каменьями. И там было несколько сундуков, наполненных такими книгами. Помнится, император говорил, что это библиотека последних византийских императоров. Её привезла как приданое его прабабка – Софья Палеолог.

Де Ту встрепенулся:

   – Маржере, знаете, что вам посчастливилось увидеть? Эти книги считались навечно утраченными, и вдруг – они в России! Если хотите знать, эта библиотека дороже всех сокровищ мира, вместе взятых. —Он даже задрожал от возбуждения. – Так где же они?

   – Когда Димитрий построил свой дворец и дворец для будущей императрицы Марины, он приказал сделать несколько потайных ходов. Где-то в них он сделал тайники. В одном из них, наверное, библиотека. Ведь Димитрий был человек необыкновенный! Он учил латынь и мечтал, что когда-нибудь сможет сам прочитать эти книги!

Уже вечерело, когда Маржере вышел из королевской библиотеки, размышляя, куда бы отправиться поужинать. После возвращения во Францию он так и не приобрёл постоянного пристанища. На родине в Дижоне он нашёл лишь могилы своих родителей. Их поместье было конфисковано и разделено среди сторонников Лиги ещё пятнадцать лет назад, когда Жак сражался с турками в Трансильвании. По возвращении он был вправе ждать изъявлений благодарности от своего короля, равно как и вознаграждения за свою книгу. Но Генрих, истинный гасконец, насколько был щедр на устные изъявления благодарности и комплименты, настолько же бывал и скуп, когда дело доходило До его кошелька, тем более что в наследство он получил пустую государственную казну, вконец разорённую многочисленными междоусобицами. А серебро, полученное от Шуйского, подходило к концу...

Кто-то осторожно потянул его за край плаща. Жак обернулся и увидел аббата в серой сутане. Это был личный секретарь епископа Люсонского, будущего кардинала Ришелье.

   – Что вам, отец Жозеф?

   – Где вы пропадали, капитан? Вас ждёт мой господин!

Командный тон ничуть не уязвил Маржере, ибо епископ ведал всей иностранной тайной разведкой Франции, в числе агентов которой давно уже числился капитан Маржере. Напротив, упоминание имени епископа подействовало на Жака, как звук боевой трубы. Он понял, что его шпага вновь нужна Франции. Поэтому вмиг изнеженный дамский угодник вновь преобразился в бывалого вояку. Таким и увидел его епископ Люсонский, он же – Арман-Жан дю Плесси.

   – Вижу, Жак, что вы стосковались по настоящему делу! И впрямь пора! Да вы садитесь, не на параде! Я прочитал вашу замечательную книгу...

«Что за день такой, счастливый для автора! – подумал Маржере. – Только и встречаюсь со своими читателями».

   – Занимательно, очень занимательно! – повторил епископ и вдруг тонко улыбнулся: – Правда, временами мне казалось, что я где-то уже читал описываемое вами. Потом понял – автор использовал черновики своих писем, которые направлял в нашу канцелярию!

Он расхохотался.

   – Зачем же добру пропадать! – улыбнулся Маржере.

   – Книгу вы заканчиваете убийством Димитрия, правда оговариваетесь, что появились слухи, будто он остался жив...

   – Эти слухи – следствие интриг слуги покойного, Молчанова. Они ложны. Я своими глазами видел труп царя. Я не мог ошибиться.

Лицо епископа приняло официальное выражение, и он взял со стола развёрнутое письмо.

   – Ваш коллега и хороший знакомый, Жан де Ла-Бланк, который находится, как вы знаете, при дворе шведского короля Карла Девятого, сообщает, что Карл на днях получил письмо от московского государя Василия с просьбой о военной помощи... чтобы отогнать от Москвы «покойного» государя Димитрия Ивановича.

   – Это самозванец! – твёрдо заявил Маржере.

   – Я нисколько не сомневаюсь в этом, – согласился епископ. – Но повторяю, он находится под Москвой, и кто может исключить возможность, что новый «Димитрий» овладеет престолом?

   – Я знаю эту страну, в ней всё возможно!

   – И очень важно, если «это» случится, чтобы рядом с государем был наш человек. Вы понимаете?

Маржере склонил голову.

   – Да, да, именно вы, с вашим знанием языка и обычаев русских. И Польша и Швеция тянут свои руки к русской короне. А нам вовсе не нужно усиления этих государств. Действуйте, сообразуясь с интересами Франции! – патетически закончил епископ, потом после паузы добавил вкрадчиво: – И Франция вас не забудет, Маржере. Как я понимаю, вы мечтаете о возвращении вам родительского крова? Я вам обещаю – вы его получите.

Маржере встал и поклонился.

   – Как думаете добраться?

   – Через Гамбург, – ответил твёрдо, как о решённом, Жак. – Оттуда прямая дорога на Литву. Там у меня хорошие знакомые.

   – Кто именно?

   – Великий гетман литовский Лев Сапега должен меня помнить. Когда восемь лет назад, при царе Борисе, он был послан в Россию, мой отряд гвардейцев частенько его сопровождал во дворец.

   – Фигура влиятельная, что и говорить. Но будьте осторожны – король Польский Сигизмунд недавно объявил на всю Европу, что собирается посадить сына Владислава на московский престол. О чём задумались? Деньги на дорогу получите в канцелярии...

   – Благодарю, монсеньор! Могу ли я сообщить о своём отъезде королю?

   – Конечно. Он знает о вашем возвращении в Россию и одобряет его.

Король действительно был осведомлён обо всём.

   – Ступай, мой Жак! Лови удачу за хвост.

Маржере не знал, что видит своего обожаемого Генриха в последний раз, что и года не пройдёт, как рука предателя нанесёт ему смертельный удар...

В Кале ни один парусник не собирался в ближайшее время в Гамбург. Поэтому пришлось доплыть до Лондона, чтобы пересесть на нужное судно. В Лондоне, убедившись, что за ним нет соглядатаев, Маржере посетил Джона Мерика. Тот признал предстоящую поездку капитана как нельзя более своевременной.

   – Сам я не скоро, видимо, вновь навещу Москву, – сказал он. – Наш король носится с новой идеей – превратить северные русские земли в колонию Британии. Так что я направляюсь в Архангельск. Но тем не менее, дорогой капитан, в канцелярии Солсбери будут с нетерпением ждать ваших писем. Запомните, в подворье английского посольства в Москве постоянно проживает некий Бреветер. Запомните это имя. Он наш постоянный корреспондент.

Примечательной была встреча Маржере со Львом Ивановичем Сапегой. Когда Жак начал рассказывать ему о своих планах, он просто рассмеялся:

   – Только не говори мне, капитан, что ты едешь к «Димитрию» только из чувства преданности и любви. Я ведь знаю от Гонсевского о твоей болезни в ту ночь. И не надо говорить, будто ты поверил в его воскрешение. Скажи проще, что хочешь поживиться, когда будут грабить царскую казну польские проходимцы, которые и породили этого самозванца!

Маржере ждал такого разговора и решил «подыграть» высокому собеседнику. Рассмеявшись, он сокрушённо развёл руками:

   – От вашего проницательного ума ничего не возможно скрыть, ваша святость!

Посерьёзнев, он продолжил:

   – Хорошо, буду с вами откровенен, как на исповеди. Я действительно хотел бы добраться до царской казны. – Жак таинственно понизил голос: – Вам не кажется странным то обстоятельство, что Шуйский нашёл казну пустой?

Сапега снова рассмеялся:

   – Это немудрено при той весёлой жизни, которую вёл Сынок.

   – Сынок?

   – Да, я так звал его когда-то много лет назад. Это, кстати, породило слух, будто он был моим незаконным сыном. Всё это, впрочем, ерунда!

Маржере покачал головой:

   – Димитрий вёл широкий образ жизни, как и подобает монарху, но, поверьте мне, ваша светлость, как начальнику его стражи, Димитрий очень много покупал драгоценностей, и ювелиры в его золотой мастерской трудились без устали!

   – Так куда же всё это подевалось? Неужели сам Шуйский утаил?

   – Дело в том, что государь всё время боялся заговора, поэтому он перепрятал самое ценное в тайное хранилище. А как вы догадываетесь, от начальника стражи у него секретов не было...

Глаза Сапеги алчно блеснули.

   – Ты хочешь сказать, что знаешь, где сокровища?

Маржере скромно потупил глаза:

   – Знали только трое: сам государь, Пётр Басманов и я.

Сапега резко встал, прошёлся, снова сел.

   – Ладно, откровенность за откровенность. Скоро мы объявим войну России. Войска короля поведу я. Так что, думаю, я первым буду в Москве!

   – Так вы считаете...

   – Погоди. Всякое может случиться. Поэтому ты поедешь в стан самозванца, и как только король вступит на территорию России, твоя задача убедить наших головорезов встать под его знамёна.

   – А самозванец?

   – Его ждёт печальная участь. Но о тайнике молчок.

   – Это и в моих интересах, ваша светлость!

Когда Маржере подъезжал к Тушинскому лагерю, его поразил резкий запах тухлятины. Подъехав ближе, он увидел несметное количество ворон, кружащих над останками туш домашних животных, выброшенных почти целиком.

   – Мор? – опасливо спросил он спутника, пахолика, посланного своим господином на поиски добычи.

   – Пан шутит! – рассмеялся пахолик. – Не дай Бог. Просто в лагерь сгоняют так много скота, что при всём желании его съесть невозможно. Выбирают самые вкусные части, остальное – воронам!

   – Пахнет хуже, чем на бойне! – брезгливо повёл длинным носом Жак.

   – Если б только остатки мяса выбрасывали! – радостно затараторил пахолик, жизнерадостный толстощёкий юнец. – А то пиво привезёшь, пану не понравится, всю бочку – в реку. Подавай ему водку или вина!

   – Богато живете!

   – Как сказать, – вздохнул пахолик. – Съестного хватает, ешь – не хочу. А денег нет – «царик» второй год жалованья не платит, лишь обещает царскую казну раздать, как Москву возьмём!

   – А и в самом деле: почему Москву не берёте? – хитро прищурился Жак. – Вот ведь она, как на ладони.

Действительно, с высокого берега реки Всходни, куда подъехал обоз, видны были многочисленные купола московских церквей.

Пахолик бросил на француза презрительно-враждебный взгляд:

–Много сюда таких горячих голов приезжает, да быстро остывают. Москва – не крепость, чтоб её оцепить кольцом для осады, надо войска в сто раз больше, чем у нас.

   – А если штурмом?

   – И для штурма сил не хватит: наши разбрелись по всей Московии. Да и защищаются москвичи как черти. Даже сам гетман, пан Рожинский, получил ещё зимой такое ранение, что до сих пор на коня сесть не может. Ездит только в телеге, на пуховых подушках.

   – Тяжёлое ранение? – участливо спросил Маржере.

   – Считай, ползада нету! – хохотнул пахолик. – Да наш пан гетман не унывает – пьёт с утра до ночи да песни орёт!

Когда въехали в лагерь, Маржере показалось, что он попал на какую-то ярмарку: крики, визги, ржание лошадей, мычание коров, пронзительные звуки каких-то немыслимых инструментов. Даже в Москве у кружал Жак не видал такого количества пьяных мужчин и гулящих девиц. Как опытный военный, он мгновенно понял, что войско самозванца недееспособно. Даже караульные были пьяны. Им достаточно было выкрика: «Пахолик ротмистра Бобовского», чтобы они открыли ворота.

«Прав Сапега, – подумал он. – С таким войском Москвы не взять».

Когда он приблизился к избе, где располагался государь, ему на миг почудилось, что он снова при дворе Димитрия Ивановича – лица придворных, толпившихся здесь, были ему знакомы: вот секретарь государя Ян Бучинский, вот воевода Салтыков, вот стольники... А это... Фёдор Романов, которого когда-то арестовывал Маржере со своими гвардейцами. Тогда он в ночи отпустил Гришку Отрепьева... Может, зря? Теперь Романов занимал пост патриарха. А вот и сама государыня – Марина, которая милостиво кивает Маржере. Он даже тряхнул головой. «Может, случилось чудо? Раз все близкие императору лица здесь, может, жив и сам император?» Но, увы!

Единственное сходство – невысокий рост. Но где лёгкая походка, как у барса? Где царственная осанка? А лицо? Боже мой! На него смотрел угрюмый мужчина, косоватый, с опухшими веками и обвислыми щеками, что свидетельствовало о нездоровом образе жизни. Царское одеяние сидело на нём мешком, шёл он как-то неуверенно, спотыкаясь, злобно ворча себе что-то под нос.

Приветливо улыбаясь, к нему шёл Ян Бучинский, он говорил нарочито громко, чтобы слышал самозванец:

   – Наконец-то сам Якоб Маржере! Глава гвардейцев государя! Нам сказывали, что ты отбыл на родину.

Маржере смущённо откашлялся в перчатку.

«Боже мой! Ну, конечно, всё это грандиозный спектакль. Вот пора и тебе, Жак, выступить на сцену. Бедный русский народ, который так дурачат!»