Текст книги "Воевода"

Автор книги: Дмитрий Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц)

   – Хороший совет! – одобрительно хлопнул по плечу капитана Димитрий. – Мы так и сделаем. Позови мне Басманова...

Через несколько минут по всему дворцу раздался восторженный рёв: «Димитрию – виват!» Царевич улыбнулся про себя: «Ну и хитёр этот француз! Такого надо держать при себе».

Вернувшийся Басманов доложил, что все караулы заняли немцы.

   – Вот и хорошо. Теперь можно спать спокойно, – кивнул царевич.

Однако Басманов не уходил, поглядывая на него вопросительно.

   – Ты что-то хочешь мне сказать?

   – Я хотел спросить... Не хочет ли государь развлечься после долгого путешествия?

   – Развлечься? – не понял царевич. – Но как? Здесь же не Краков и балы не в русском обычае...

   – Но есть зато русские красавицы, – вкрадчиво заметил Басманов, и на его красивом лице появилась циничная усмешка.

   – Русские красавицы? – презрительно надул губы Димитрий. – Но мне нужна такая, ради которой я хотя бы на время забыл о своей драгоценной Марине!

   – Я думаю, эта вам понравится, – ещё циничнее усмехнулся Басманов, и в его чёрных глазах зажёгся уже знакомый царевичу желтоватый огонёк ненависти.

   – Кто она? – глухо спросил Димитрий, начиная догадываться о необычности предложения.

   – Дочь Бориса Ксения! – Отвратительная гримаса сделала лицо Басманова отталкивающе безобразным.

   – Разве она не в монастыре, как мне сказывали?

   – Князь Масальский замешкался и не успел отправить её с подворья, которое ты ему подарил, – смиренно пряча усмешку, ответил Басманов.

   – Нехорошо мешкать, выполняя царёв указ, – притворно нахмурился Димитрий, принимая игру. – Ну уж коли она здесь... А что, действительно хороша собой?

   – Красивей её нет в Москве! – с жаром воскликнул Басманов.

Чувство его было столь неподдельным, что царевич взглянул на него с подозрением:

   – Уж не влюблён ли ты сам в неё, часом?

Басманов, покраснев, потупился.

   – Было дело, государь! – тихо сказал он. – Даже сватал её у Бориса...

Глаза его вновь блеснули ненавидяще.

   – Да отказал он. Всё принцев искал! Вот я и думаю, ты, царевич, да бывшая царская дочь – самая подходящая пара... на одну ночь!

Басманов дьявольски захохотал. Засмеялся и царевич, в котором уже разожглось желание.

   – Что ж, это будет сладкая месть! Пусть Бориска перевернётся в гробу этой ночью. Веди! Только куда? Здесь глаза и уши...

   – После трудов праведных хорошо бы, по православному обычаю, сходить тебе, государь, в баньку, – распевно сказал Басманов, видно давно всё обдумавший. – А если какая черница придёт тебе спинку потереть, так кто же осудит?

В сопровождении Маржере царевич прошествовал за Басмановым, держащим в руках свечу. Через задний двор вышли к саду; на поляне, окружённой яблонями, стояла рубленая избушка без окон. Маржере остался стоять у двери, опершись левой рукой на шпагу. Басманов быстро вышел, оставив царевича внутри, но через какое-то время вернулся вместе с Мишкой Молчановым, тем самым, что помогал Шарафетдинову расправляться с царской семьёй. Вдвоём они вели, крепко держа за руки, какую-то женщину, плотно закутанную в тёмное одеяние. Не входя в баню, они втолкнули её внутрь и захлопнули дверь.

   – Дело сделано! – хохотнул Басманов, потом испытующе взглянул на отсутствующее лицо Маржере.

   – Якоб, тебе тоже можно пока смениться. Я думаю, что до утра ты царевичу вряд ли понадобишься.

Когда они скрылись за высоким частоколом, Маржере вдруг услышал из бани леденящий душу пронзительный крик. Крик этот был хорошо знаком бравому капитану. Так кричали женщины, когда его солдаты, упоенные победой, врывались в дома мирных жителей...

Ночь он прокоротал в караульной за игрой в кости со своими солдатами. На рассвете вернулся на пост. Отпустив ландскнехта, который умудрился придрёмывать стоя, опершись на алебарду, Маржере на цыпочках приблизился к двери и прислушался; жива ли ночная незнакомка? Прислушался и ушам своим не поверил: в бане смеялись. Причём не истерично, а заливисто-весело звучал женский смех. Ему вторил мужской. Маржере отошёл, покачав головой: «О, женщины, кто вас поймёт? Недавно кричала, как обречённая на гибель, и вот уже смеётся». Капитану вспомнилась белокурая красавица из терема Александра Романова. Он украдкой вздохнул и размеренно зашагал взад-вперёд, от дверей до калитки в заборе. Появились первые лучи солнца.

Раздался скрип двери, в проёме стоял и сладко потягивался царевич. На нём была лишь нательная рубаха.

   – А, мой старый, добрый Жак! И тебе не довелось поспать эту ночь! – сказал он с какой-то неожиданно мягкой, несвойственной ему улыбкой. – Ничего, друг, я тебе дам возможность поспать вволю.

   – Такова служба, сир! – тоже с улыбкой ответил Маржере. От государевой ласки его усталость как рукой сняло.

Неожиданно из тёмной глубины бани показалась женская фигура в белом исподнем платье. Обхватив могучую шею царевича прекрасными обнажёнными руками, она выставила своё круглое личико из-за его плеча. Опытным глазом Маржере мгновенно оценил необыкновенную красоту девушки – огромные чёрные глаза, обрамленные пушистыми ресницами, брови вразлёт, полуоткрытый алый рот, пышная грива чёрных волос. Кого-то она мучительно напоминала капитану...

   – Ксения! Как тебе не стыдно! Здесь же мужчина! – сказал царевич, целуя её руки.

Девушка ойкнула и мгновенно исчезла в чёрной глубине, будто провалилась в пропасть. «Ксения? – подумал Маржере. – Дочь Бориса? Вот так дела – царевна милуется с врагом своего отца, с тем, кто приказал убить её мать и брата!» Однако виду, что догадался, не подал. Напротив, повернувшись в профиль, дал понять, что никого, кроме царевича, не видел.

   – Позови Басманова. Он, наверное, уже во дворце, – приказал Димитрий. – Иди, иди, меня сейчас охранять без нужды.

Когда капитан вернулся с Басмановым, который действительно уже сидел на лавке перед опочивальней царевича, тот уже ждал их, будучи полностью одетым. Но лучезарная улыбка, так красившая его, по-прежнему играла на припухлых губах.

   – Спасибо, свет Фёдорыч, за утеху! – сказал Димитрий. – Однако и за дело пора. Сегодня патриарха избирать будем, верного нам. Да и кстати, ничего нового про Шуйского не узнал?

   – Узнал, государь, как не узнать. В пыточной трое на дыбе висят. Пришлось ночь не поспать...

   – Кстати напомнил. У меня в бане сокровище находится. – Царевич бросил искоса взгляд на Маржере, идущего чуть поодаль. – Надо его понадёжнее спрятать. До вечера...

   – Не волнуйся, государь. Мишка Молчанов всё как надо исполнит.

После заутрени в Благовещенском соборе царевич, поддерживаемый боярами под локотки, направился в Успенский собор, резиденцию патриарха. Здесь собрались все высшие лица Русской Православной Церкви. Духовный собор должен был узаконить противозаконные действия Петра Басманова, который по указанию царевича содрал патриаршьи ризы с Иова без согласия остальных митрополитов. Поэтому сейчас перед Димитрием, сидевшим на высоком троне справа от алтаря, разыграли спектакль, долженствующий облечь царскую волю в законную силу. Сначала Иова, которого и не удосужились привезти из Старинного монастыря, восстановили в должности патриарха и тут же освободили, учитывая его преклонный возраст и многочисленные болезни, мешающие должным образом исполнять столь высокие обязанности.

Затем столь же единодушно отцы Церкви избрали патриархом Рязанского митрополита Игнатия, грека по происхождению, приехавшего в Россию с Кипра. Хоть и славился Игнатий отнюдь не благочестием, а, напротив, пристрастием к пьянству и блуду, однако несомненная заслуга его перед царским престолом заключалась в том, что он первым из высших сановников Церкви, по наущению Прокопия Ляпунова, благословил Димитрия на царство.

Отбыв молебен по поводу избрания нового патриарха, царевич вернулся во дворец и сразу прошёл в Грановитую палату, где заседала боярская дума. Усевшись на трон, он обвёл сумрачным взглядом притихших бояр.

   – Стало мне доподлинно известно, что Васька Шуйский возводит клеветы на меня. Сегодня по моему указу будут повешены два купца, которые на допросе признались, что по наущению этого сучьего кобеля Васьки распространяли они в народе слух, деи, Шуйский больше имеет прав на престол, чем я. Утверждает он ложно, что царевича Угличского точно зарезали и что я не мог спастись никаким чудом!

Бояре сидели насупившись, опустив бороды на посохи, на которые опирались руками. Никто из них не пытался выразить негодование по поводу возмутительных Васькиных слов. Видать, сами они про себя думали так же. «Ну, погодите, сейчас я вам устрою!» – злорадно подумал Димитрий и повысил голос:

   – Такая дерзость Васьки для меня, законного вашего государя, крайне огорчительна! И если я не накажу его примерно, народ обидится. Потому приказал я взять Шуйского под стражу и доставить сюда, на мой и ваш суд. Басманов, исполнил ли ты мой приказ?

Басманов поклонился и дал знак стоявшему на карауле Жаку де Маржере. Тот распахнул дверь, и двое дюжих стрельцов ввели Шуйского. Он простёрся ниц у самых ног Димитрия. Тот брезгливо коснулся плешивой головы «принца крови» носком щегольского сафьянового сапога.

   – Ну-ка, погляди на меня!

Тот, шмыгая носом, послушно поднял своё зарёванное, покрытое сетью морщин лицо с кудлатой бородёнкой.

   – Почто так расстроился, князюшка? – притворно участливо спросил Димитрий. – Али обидел кто?

Шуйский зарыдал в голос:

   – Ты прости меня, окаянного, государь-батюшка! Затмение нашло. Видать, бес попутал.

«Батюшка», будучи вдвое моложе, с удовлетворением слушал жалобные причитания. Потом вдруг взъярился.

   – Пёс вонючий! – вскричал он и ударил носком сапога Шуйского в подбородок так, что тот от неожиданности опрокинулся навзничь.

А Димитрий, в возбуждении соскочив с трона, наклонился над ним:

   – С чего бы это ты меня узнать не можешь, своего царевича, а, Васька? На беса не греши! Сам аки бес!

Царевич с силой рванул ожерелье белой шёлковой рубахи, так что посыпался жемчуг, и поцеловал нательный крест.

   – Узнаешь? Был он у моего старшего брата Ивана, а как он погиб, безутешный батюшка, когда я родился, от радости повесил его мне, новорождённому. Узнаешь?

Не только Шуйский, но и все бояре впились глазами в крест.

   – Точно он! Неподдельный! Его ещё Димитрий Донской носил! – раздался говор бояр.

Царевич, бросив на них горделивый взгляд, бережно убрал крест и вновь вернулся на трон. Голос его неожиданно увял, и он сказал негромко:

   – Многие, ох многие вины на тебе, Василий! Из-за твоей лжи, будто я сам в Угличе на свайку наткнулся и помер, матушка моя по повелению Бориски пятнадцать лет по дальним монастырям скитается. И мои дядья по тюрьмам все эти годы сидели. Как этот грех с себя сымешь?

   – Прости меня, батюшка государь! – снова в голос зарыдал Шуйский. – Вестимо, Годунова боялся. Если бы тогда не показал, как он хотел, не видеть бы мне своей головушки.

   – Бог простит! – покачал головой Димитрий, и глаза его снова сверкнули злобой. – Но то старые вины. А есть и новые. Показали твои людишки, что сегодня голов лишатся на Красной площади, будто велел ты, Василий, мутить народ, чтобы не меня, а тебя царём выкликнули. Деи, ещё не поздно, пока царевич не коронован. Что, скажешь, наговоры?

   – Наговоры, государь, наговоры. Никогда и не мыслил...

   – Так что, прикажешь твоих людишек сюда привести? Пусть при всех покаются...

   – Не надо! – испуганно закрыв лицо руками, тихо произнёс Шуйский.

   – Не надо! – согласился Димитрий и снова обвёл тяжёлым взглядом притихших бояр. – Так как решать будем, бояре? И как я матушке своей в глаза гляну, если этот ирод, из-за которого она столько мучений претерпела, будет процветать?

   – Казнить собаку! – истерично выкрикнул Богдан Бельский. – Он и мне изрядно насолил!

   – Голову отрубить всенародно, на Красной площади! – добавил Пётр Басманов.

Шуйский завыл в голос. Не выдержал Дмитрий Шуйский:

   – Прости, государь, ты его, неразумного!

   – Вот как времена меняются! – усмехнулся царевич. – Младший брат старшего в неразумии укоряет.

Потом обратился к Мстиславскому:

   – А ты как, Фёдор Иванович, считаешь? Или сам тоже тайно о троне помышляешь!

Тот испуганно, как ворон, взметнул руки, уронив посох:

   – Нет, нет! Помилуй мя и спаси!

   – Так, значит, и решили! – удовлетворённо сказал Димитрий и, повернувшись к дьяку, чётко произнёс: – Повелеваем в ближайшее воскресенье смутьяну и вору Ваське Шуйскому всенародно на Красной площади отрубить голову. А братов – Дмитрия и Ивана за то, что не сумели вразумить своего старшего, в опалу, в их галицкие вотчины...

После обеда царевич с Басмановым и Маржере отправились осматривать дворцовые мастерские. Капитан удивлялся пытливости Димитрия, который беспрестанно задавал вопросы портным, шившим царские одеяния для коронации, плотникам, получившим от него заказ на лавки и столы для нового дворца, бронщикам, ковавшим кирасы для телохранителей царевича, оружейникам, изготавливавшим пистоли не хуже европейских.

Царевич радовался, как дитя, глядя на своих мастеровых.

   – Это тебе не бояре, которым бы только дрыхнуть после обеда! – весело сказал он Басманову. – Глянь, как работают!

Особенно долго он пробыл в ювелирной мастерской, наблюдал за отливкой пластин, а затем чеканкой золотых монет, предназначенных для коронации, любовался игрой гранёных алмазов и рубинов, которые должны были украсить корону будущей царицы. Таких корон на Руси ещё не делалось, поэтому царевич придирчиво рассматривал рисунки короны, которая украсит голову Марины.

   – Где камни берёте? – спросил он у старшего ювелира, немца.

   – Выдают из казны вашей милости.

Царевич живо обернулся к Басманову и сказал с упрёком:

   – Как же мы мою казну до сих пор не осмотрели? Я ведь и не знаю толком, насколько я богат. Как туда пройти?

   – В Благовещенском соборе за алтарём есть вход в подземелье, который денно и нощно охраняют специальные ключники.

   – Так веди меня туда! – нетерпеливо воскликнул Димитрий.

Басманов покосился на ювелиров, занятых своим делом, и, нагнувшись к уху царевича, прошептал:

   – Есть ещё один, потаённый, ход, прямо из твоей опочивальни.

Царевич схватил его за руку:

   – Если потаённый, то откуда ты знаешь?

Басманов поклонился:

   – Для меня, охраняющего твою жизнь, государь, нет тайн во дворце.

В опочивальне узловая печь оказалась фальшивой – одна из её стен, покрытых узорными изразцами, поворачивалась так, что открывала коридор, ведущий к винтовой лестнице. Маржере с зажжённой свечой шёл впереди, сзади царевич, последним – Басманов. Спустившись глубоко вниз, они вышли в прямой туннель, обложенный белым известковым камнем, с низким сводчатым потолком. Миновав сажен двести, упёрлись в кованую дверь. На вопросительный взгляд Маржере Басманов молча протянул большой узорчатый ключ. С мелодичным звоном повернулся замок. Царевич, ухватившись за ручку, рывком открыл тяжёлую дверь и, буквально вырвав свечу у капитана, поднял её высоко над головой, чтобы оглядеть огромное подвальное помещение. В неверном пламени свечи светились золотом царские наряды из парчи, вспыхивали радугой разноцветные ткани, уложенные вдоль стен с пола до потолка, сверкали алмазными гранями мечи, сабли, шпаги, отделанные драгоценными каменьями, золотая и серебряная посуда, иноземные хрустальные кубки. В центре зала находилась особенно ценная часть казны. На высоком столе покоились золотые царские короны – Ивана Грозного, Бориса Годунова и третья, что изготовлялась для его сына Фёдора, но теперь она предназначалась для коронования Димитрия. Четвёртой была старая великокняжеская корона, которую горделиво носили его предки. Здесь же лежал знаменитый посох, изготовленный из цельного рога единорога, имевшего, по преданию, целебную силу.

Царевич взял его в руки – тяжёл! – и добавил с усмешкой:

   – Однако не помог излечиться Бориске от его недугов.

Здесь же лежали золотые скипетры, державы. Рядом стояли огромные бочки, отлитые из чистого серебра, наполненные серебряными рублями. Далее шёл ряд сундуков, обитых позолоченной кожей. Царевич распахнул один из них.

   – Книги! – воскликнул удивлённый Маржере.

   – Это очень редкие книги греческих и латинских авторов, – ответил Димитрий. – Я слышал о них. Их привезла в Москву в качестве приданого моя прабабка, дочь византийского императора Софья Палеолог. Царь Иван хотел их перевести на наш язык, но так и не нашёл порядочных толмачей. Таких книг нет ни у одного монарха.

   – Это ценнее, чем всё золото и бриллианты, что находятся здесь! – с жаром воскликнул капитан. – Мой друг Мишель Монтень говаривал...

   – Потом расскажешь, – нетерпеливо оборвал его царевич. – Но ты прав, для книг надо будет найти особое хранилище.

   – Кстати, – обернулся он к Басманову, – из моего нового дворца надо будет сделать несколько тайных ходов. И сюда, в казну, и к Москве-реке, и к конюшням. Мало ли что...

Басманов понимающе кивнул головой, а царевич, возбуждённый увиденным несметным богатством, снова и снова перебирал, сыпал из одной кучи в другую алмазы, рубины, изумруды, топазы, жемчуг, не уставая наслаждаться их волнистым сиянием.

Потом в его глазах загорелся огонёк:

   – Я умножу эти богатства! Надо будет созвать со всей Европы лучших мастеров-ювелиров.

Вернувшись в опочивальню, царевич отпустил Басманова и велел Маржере позвать своего секретаря Яна Бучинского. Тот явился тотчас.

   – Что-то я не вижу святого отца Левицкого?

   – Важно, чтобы и другие его не видели, – сказал Бучинский. – Не хватало, чтобы русские узнали, что в свите государя есть не просто католики, а иезуиты.

Будучи сам протестантом, Ян терпеть не мог братство святого Лойолы.

   – Как же он прячется?

   – В том-то вся хитрость, что никак. Он носит обычное польское платье, и все его принимают за придворного шляхтича.

   – Так позови его.

Бесшумной походкой к нему приблизился Андрей Левицкий. Благословив, сказал с чуть заметным упрёком:

   – Наконец-то вспомнил обо мне, сын мой!

Царевич упал на колени:

   – Прости, отец, мои прегрешения.

Левицкий ласково обнял его за плечи и усадил в высокое кресло:

   – Не ровен час, увидит кто. Не до чинов. Я прощаю тебя. Знаю, что ты всё делаешь во имя нашего великого дела.

Сложив руки на груди, он с постным видом возвёл очи горе.

   – Есть ли какие новости? – нетерпеливо спросил царевич, не очень доверявший высоким чувствам иезуита.

Тот тоже перешёл на деловой тон:

   – Есть, и очень важные. Скончался папа Климент, благословивший тебя на великий подвиг. Избран новый римский владыка, Павел Пятый. Он тоже наслышан о тебе как о верном рыцаре Церкви и прислал своё благословение. Он ждёт...

   – Чего?

   – Когда ты сдержишь своё обещание, данное курии, и откроешь в Москве и по всей России католические костёлы.

Царевич порывисто вскочил:

   – Папе легко из Рима командовать! Но ты, ты, отче, видишь, как шныряют вокруг меня бояре, шагу не дают шагнуть! Ты думаешь, зря настоятель Благовещенского собора говорил о каких-то упрёках? Им только дай доказательства моей любви к Католической церкви – весь народ поднимут против меня! Неужели не ясно?

   – Не горячись, сын мой! Я-то всё вижу и всё понимаю. Более того, призываю быть осторожным.

   – Лучше бы папа помог мне! – сказал Димитрий, вновь усаживаясь в кресло.

   – Каким образом, сын мой?

   – Он должен признать за мной право именоваться императором! И должен оказать всё своё влияние, чтобы это право признали все европейские владыки. Я хочу установить отношения и с французским и с испанским двором! За это я клянусь поднять войска против Оттоманской империи. Отпиши ему об этом от моего имени!

Иезуит склонился в поклоне:

   – Я сделаю всё, как ты просишь, сын мой.

...Ночью царский дворец полон тайн. Когда царевич в сопровождении капитана шёл по бесконечным узким коридорам, неожиданно под лестницей, по которой они спускались, ему послышался шорох.

   – Кто там? – спросил Димитрий с тревогой, хватаясь за рукоять длинного кинжала.

   – Твоя совесть! – услышал он приглушённый ответ.

   – Жак, посвети! – скомандовал царевич, подойдя к тёмному углу, откуда услышал голос.

   – A-а, моя совесть, и, как всегда, пьяна! – облегчённо рассмеялся он, оглядывая человека, прикрывавшего от света свечи лицо широким рукавом.

Человек опустил руку, и Маржере узнал Григория Отрепьева. Был он в бархатном, но рваном кафтане, под глазом огромный чёрный кровоподтёк, и действительно от него шёл устоявшийся густой запах, как от винной бочки.

   – Выпил токмо ради смелости, – без капли смущения сообщил Отрепьев. – Чтобы язык развязался.

   – Тебе язык скорей завязывать, чем развязывать надо! – со скрытой угрозой сказал царевич. – Слышал я, что болтаешь много по кабакам. Синяк небось там и получил?

   – Твои паны руки распустили. Уж больно чванливо себя ведут. Вот мы с казаками их малость поучили вежливости.

   – Ещё мне этого не хватало, чтоб мои воины между собой передрались! Так говори, что тебя во дворец занесло? Я же, когда тебе деньги давал, наказывал не совать сюда свой длинный нос! А ты всё-таки сунул. Не боишься, что тебе его прищемят?

Нимало не испугавшись, Григорий сделал елейной насколько возможно свою разукрашенную рожу и с надрывом сказал:

   – Вспоминается мне, государь, как в одну голодную лютую зиму бежали из Москвы два нагих и босых инока, а один другому рек: «Вот как сяду на царский стол, сделаю тебя, Гриня, своим канцлером!»

Царевич рассмеялся:

   – Ну куда же тебе, Гриня, канцлером? Погляди на себя – пьяница и лодырь. А канцлером работать надо, государственные дела решать! Нет, жаль, что я тебя из самборской узницы вызволил. Сидел бы там сейчас вместе с Варлаамом!

Тон голоса расстриги сделался плаксивым:

   – Не хочешь делать канцлером, так хоть деньгами ссуди!

   – Уже пропил? – неподдельно изумился Димитрий. – Сколько же в тебя входит!

   – Друзей угощал, я человек добрый, а друзей у меня пол-Москвы, ты же знаешь! – хвастливо сказал Григорий. – А кроме того, женщины тоже денег требуют. Это тебе, государь, всё даром даётся, даже царевны.

Димитрий нахмурился:

   – Уже болтают? Откуда только проведали?

   – Разве у Масальского слуг нет? – оскалился расстрига, показывая гнилые зубы. – Это вы, великие мира сего, на них внимания не обращаете, а они ведь всё видят и слышат!

Димитрий украдкой покосился на Маржере, но тот стоял с каменным лицом, глядя куда-то поверх головы Отрепьева.

   – Ну вот что – приходи завтра утром, денег я тебе дам, сколько ты захочешь. Но при одном условии – уедешь в своё поместье, наведаешь матушку и поживёшь там годик-другой.

   – Я ж со скуки там помру! – возмутился Григорий. – Уж разреши хоть в Ярославле поселиться.

   – Чёрт с тобой! – махнул рукой Димитрий. – А теперь проваливай, видишь, я спешу!

   – Небось на свидание? – опять оскалился расстрига. – Что ж, не смею мешать...

...Из кромешной тьмы в маленькой тесной келье, где едва умещается широкая лавка, жаркий шёпот:

   – Мой суженый! Наконец-то. Я уж заждалась. Молилась, чтоб скорее пришёл. Скажи, ты меня долго прятать будешь? Нам бы пожениться... Вот славно-то было бы – род Грозного и род Годунова слились воедино. Какие у тебя сильные руки!

   – Моя кохана...

...Все знатные люди Москвы были позваны на казнь Василия Шуйского. На Красной площади, вокруг каре из иностранных гвардейцев, оцепивших Лобное место, яблоку негде упасть. В самом центре у плахи гарцевал, как всегда одетый щёголем, Пётр Басманов. Ему доверено проведение казни. Толпа загудела, расступаясь под ударами алебард: за верёвку, накинутую на тонкую жилистую шею, палач вёл «принца крови». Был он лишь в одной исподней рубашке, голые ступни робко ступали по неровному булыжнику. Подведя к плахе, палач надавил обеими руками на плечи узника, опуская его на колени. Увидев вблизи деревянную колоду и огромный, остро отточенный топор, Шуйский заверещал как заяц:

   – Прости меня, государь-батюшка, за несусветную дурость мою! Не разглядел сослепу, не узнал тебя, наше красное солнышко! Пред всеми свидетельствую, что ты истинный царевич, законный наследник престола.

Басманов, морщась как от зубной боли от пронзительных причитаний старика, нетерпеливо поглядывал на ворота Фроловской башни, откуда должен был появиться гонец с царским указом. В ожидании прошло более часа. Старик уже сорвал голос, народ начал выражать недовольство. Наконец в воротах показался всадник, отчаянно махавший руками:

   – Погодите, остановите казнь! Царь велел новый указ читать!

Но вот из Кремля выехал и дьяк со свитком в руках. Надуваясь от важности, нарочито медленно, шагом ехал по площади, не обращая внимания на крики из толпы:

   – Ну, что там? Скажи, не тяни! Казнить или помиловать?

Дьяк, надувая щёки, проследовал через расступившуюся цепь стражников и протянул указ Басманову:

   – Читай!

Тот резко выхватил свиток из протянутой руки, быстро пробежал его глазами и снова вернул дьяку, потом, обведя глазами толпу, стражников, на миг бросил лютый взгляд на Шуйского, в надежде приподнявшего голову, и не прокричал, а буквально выдавил из себя осевшим голосом:

   – Государь приказал помиловать. И отправить вместе с братьями в галицкое имение!

Толпа восторженно завопила, славя доброго царя, палач с сожалением снял верёвку с шеи рыдающего от счастья Василия, а через строй стражников уже проталкивались братья Шуйские, чтобы закутать его в наспех снятые ими шубы.

   – Век за царя-батюшку буду Богу молиться! – кричал Василий. – Никогда его милости не забуду!

Басманов что было силы хлестнул позолоченной плетью по крупу своего коня и намётом помчался в Кремль.

Димитрия он застал в Грановитой палате, он с улыбкой слушал Богдана Бельского, который кричал:

   – Шуйский – твой лютый враг! Вчера же бояре и лучшие посадские люди, стрелецкие головы, гости, да все, утвердили твой приговор, а сегодня ты его милуешь!

Басманов простёрся ниц перед троном.

   – Ты чего, тоже не доволен? – спросил Димитрий.

   – Лучше бы ты меня убил! – вскричал Басманов, поднимая голову. – Нельзя его оставлять в живых! Ну, хочешь, убийц к нему подошлю? Потом скажем, что сам отравился, хочешь? Пока он живой, твоя жизнь, государь, будет в постоянной опасности.

   – Я понимаю ваши опасения, – мягко сказал Димитрий, – и благодарен вам, что вы так о моей пользе заботитесь. Но послушайте, что я скажу. У меня есть два способа удержать власть. Один – быть тираном. А другой – всех жаловать. Так вот, история государей разных народов учит нас, что лучше жаловать, а не тиранить.

   – Ты это Ваське Шуйскому скажи, – процедил Бельский. – При случае он тебя пожалует. Ужо тогда не жалуйся!

Такая дерзость не понравилась Димитрию. Глаза его недобро сверкнули, но он тут же подавил вспышку – не время ссориться со своими ближайшими соратниками. Заулыбался приторно:

   – А что, Петя, славили меня на Красной площади за то, что я казнь отменил?

   – Ещё как! Кричали: «Здоровья нашему доброму царю – красну солнышку!»

   – Вот видишь! – торжествующе сказал Димитрий. – И добрым остался, и слово своё не нарушил – боярскую кровь не проливал, и острастку им всем дал! И Ваське Шуйскому урок на всю жизнь. А чтоб не думали, будто я хочу весь род Шуйских извести, племянника ихнего, Мишку, назначаю своим великим мечником.

   – Мечник? Такого у нас отродясь не бывало! – с удивлением воззрился на него Бельский.

   – Мечник – хранитель королевского меча, – объяснил Димитрий. – Такой чин есть при каждом европейском дворе. Мечник будет сопровождать меня в битвах.

   – А не слишком молод? Ведь и двадцати нет, – засомневался Басманов.

   – Так и сам царь – не стар! – рассмеялся Димитрий. – Зато я из него настоящего воина сделаю. Видишь, какую честь роду Шуйских оказываю? Если послушны будут, и с самих братьев опалу сниму. Ты уж, Петенька, последи, как они в своих поместьях себя будут вести и что будут говорить.

   – И всё-таки делаешь ошибку, государь, – покачал головой Бельский. – Плохо ты Ваську Шуйского знаешь, если собираешься ему доверять...

   – Лаской я большего добьюсь, – снова улыбнулся Димитрий, потом снова посерьёзнел: – Пора теперь и о коронации подумать. Однако не могу я принять царский венец без матушкиного благословения. Пора её вызволять из Выкинского монастыря, куда её Бориска по злобе своей упрятал. Надо, чтоб ехала в Москву со всей пышностью, как и полагается царице. Кого из князей отрядим?

   – Масальского! – предложил Басманов. – Верный тебе человек, если что...

   – Дело говоришь! – согласился Димитрий. – Но надо обязательно послать верховных бояр, оказать почесть царскую моей матушке – Мстиславского да Воротынского.

   – Поедут ли? – усомнился Бельский. – Ломать шапку перед инокиней?

   – После сегодняшнего урока поедут! – уверенно сказал Димитрий. – И Мишку Шуйского с ними заодно, чтобы не говорили, будто я род Шуйских прижимаю. Да подарки царские матушке приготовить – одежды парчовые, шёлк, атлас. Каменьев и золота не жалеть для украшения. Отцу Макарию тоже быть, с иконой Божьей Матери.

   – Когда посольство должно быть готово? – спросил Басманов.

   – Завтра пусть и отправляются, благословляем. А пока постельничего моего, Сеньку Шапкина, сюда пришли.

С Семёном был разговор с глазу на глаз.

   – Настал черёд сослужить, Семён, для меня службу! – сказал Димитрий. – Ведь Нагие – сродственники тебе?

   – Да, только дальние!

   – Не важно. Главное, что инокиня Марфа тебе доверяет. Бери лучших коней и скачи скорей в Выкинский монастырь, чтоб был там допрежь посольства. Скажешь ей тихонько, чтобы никто другой не слыхал: «Пробил твой час. Тот, кому ты нательный крест сына отдала, в Москве, на престоле. Он свои обещания помнит – Годуновым за слёзы твои отомстил. А сейчас готовит тебе палаты царские в Новодевичьем монастыре, где покойная Ирина, жена Фёдора Иоанновича, пребывала. А буде тебе бояре будут пытать, стой на своём – царевич спасся и ждёт меня в Москве, чтобы прижать к любящему сердцу!» Запомнил? Тогда в путь, не мешкая. И не болтай, зачем едешь!

...И снова по Москве зазвонили все колокола, зазывая москвичей, на этот раз к Сретенским воротам, встречать матушку царя, инокиню Марфу. Четырнадцать лет прошло, как отослали её из Москвы после слушания угличского дела у патриарха Иова – в глухом возке, простоволосую, в монашеском одеянии в сопровождении угрюмого пристава со стрельцами. Деревянная Москва пылала тогда, будто траурный костёр на тризне, подожжённая по приказу хитроумного Бориса, чтобы отвлечь людишек московских от бунта. А сейчас, солнечным июльским утром, Москва прозрачно сияет улыбками и яркими нарядными одеждами москвичей.