Текст книги "Воевода"

Автор книги: Дмитрий Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)

   – Ты насчёт Кремля всерьёз аль шуткуешь?

   – Написали мы московскому миру, чтоб выдали они добром братьев Шуйских нам на расправу. К завтрему ждём ответа.

   – А если москвичи не поклонятся? Брать Москву штурмом?

Ляпунов отрицательно мотнул головой:

   – Силёнок не хватит. Ты с собой всего тысяч двадцать привёл? Да и у нас с Истомой пятнадцати не будет.

   – Так у Шуйского, если вам верить, совсем войска не осталось. Всех разогнали.

   – В своём доме и заяц храбрый становится. А вокруг Москвы три крепостных стана, не считая кремлёвских укреплений. Нахрапом не возьмёшь!

   – Значит – осада, – размышлял Болотников. – С юга и с запада дороги мы перерезали. Надо бы на Тверь и Ярославль пути закрыть, чтобы помощь ниоткуда не поступала. Но осада – дело долгое. Конечно, лучше бы миром решить, не допустить нового кровопролития. Эх, если бы государь поскорее прибыл... Чего он тянет? Ведь договорились же...

Ляпунов с кривой усмешкой поглядел на Болотникова.

   – Ты чего уставился? Не веришь? Вот, смотри.

Он швырнул на стол грамоту так, что весомо брякнула красная печать, прикреплённая к свитку.

   – Здесь отписано, – сказал Ляпунов, читая грамоту, – что ты поставлен государем главным над всеми войсками...

   – Точно! – подтвердил Болотников, победоносно поглядев на Пашкова. – Почему я на Истому и осерчал. Негоже своевольничать...

   – Меня Шаховской главным военачальником назначил! – вспылил тот. – И ранее, чем тебя!

   – А меня – сам государь! О чём тут спорить?

   – Ладно, пусть будет так, как тут писано! – сказал Ляпунов, возвращая грамоту и поднимаясь.

С утра под Москвой раздался колокольный перезвон. Выяснилось, что Шуйский и патриарх Гермоген ездят по церквам, где вместе с прихожанами с плачем замаливают грехи. В городе был установлен многодневный пост, который при начавшемся голоде был весьма кстати. Повсеместно священники читали «Повесть» благовещенского протопопа Терентия о пришедшем к нему видении: якобы явились ему во сне Богородица и Христос. Богородица просила помиловать москвичей, а Христос обличал их «окаянные и судные дела».

Московский посад медлил с ответом на воззвание Пашкова и Ляпунова. Тогда Болотников приказал написать новые подмётные листы, где призывал москвичей от имени Димитрия Ивановича крушить дома и усадьбы всех бояр и других именитых людей города и делить между собой их имущество, считая всех имущих виновными в заговоре против царя. Зная, как легко подвигнуть московскую голытьбу на разбой, да ещё вдобавок в условиях голода и страшной дороговизны на всё съестное, именитые люди встревожились. В стан Болотникова была послана всем миром избранная представительная делегация.

Чтоб не раздражать Болотникова, члены делегации от лица всего посада сразу же выразили полнейшую готовность беспрепятственно открыть «государеву» войску ворота Москвы, но при одном условии – чтобы москвичи воочию убедились, что Димитрий Иванович жив. Напрасно горячился Иван Исаевич, потрясая регалиями, подаренными ему государем, напрасно зачитывал жалованную грамоту. Посадские не спорили с ним, но твердили одно – они хотят видеть живого царя.

Болотников, видя несгибаемое упорство делегатов, вынужден был временно прервать переговоры, посылая одного гонца за другим в Путивль с отчаянным призывом к государю – немедля прибыть к Москве.

Отсрочка в переговорах была на руку Шуйскому. Каждому из жителей Москвы было определено место на крепостных стенах. Обороной командовали Иван Шуйский и Михаил Скопин-Шуйский, показавшие себя за последнее время наиболее боеспособными воеводами. Они как следует укрепили свой лагерь в Замоскворечье, как раз напротив лагеря мятежников.

Все стольники, в том числе и Пожарский, по-прежнему несли службу не в Кремле, а в полках. Князь часто выезжал с дозорным разъездом в поле, расположенное между лагерями, где лихо гарцевали казаки, выкрикивая обидные насмешки в адрес обороняющихся. Нередко удальцы из рядов москвичей вызывали насмешников на поединок. За боем наблюдали болельщики с обеих сторон.

Однажды Пожарский заметил в поле всадника, коренастая фигура которого показалась ему знакомой. Остановив жестом руки дозорных, следовавших за ним, Дмитрий опустил копьё и пришпорил коня. Приблизившись, он узнал Прокопия Ляпунова. Тот тоже узнал Пожарского и радостно закричал:

   – Мил друг! Вот кого давно не встречал! Позволь, а ты разве не был под Троицком?

   – Был, – односложно ответил Дмитрий.

   – Каково я московских служивых нагайкой хлестал, а? – зычно захохотал Прокопий.

   – Да уж чего хорошего! – мрачно ответил Пожарский. – Знатный дворянин, а на своих, словно басурман, накинулся.

Ляпунов грозно сверкнул глазами, хватаясь за рукоять сабли:

   – Насчёт басурмана полегче! А то...

Пожарский, отбросив копьё, выхватил из ножен саблю:

   – Думаешь, испугаюсь?

Ляпунов уже остыл и, бросив саблю обратно в ножны, миролюбиво сказал:

   – Ладно, ты горяч и я горяч. Ни к чему нам с тобой драться, я ведь зла на тебя не держу, ты же при дворе, на государевой службе.

   – А ты почто выступаешь против законного государя?

   – Законного? Это кто же, Васька Шуйский наш законный государь? Обманом народ московский смутил, сказал, будто поляки царя извести хотят, обманом на престол сел, заявил, будто все города его избрали, а на самом деле – кто?

   – Он и без избрания по праву наш законный государь! – упрямо заявил Дмитрий.

   – Это по какому такому праву?

   – По праву наследования. Он – старший в роде Рюриковичей, и коль ветвь Александра Невского оборвалась, престол должен унаследовать старший из ветви его младшего брата.

   – Я и забыл, что ты сам у нас из Рюриковичей, – насмешливо протянул Прокопий. – Понятное дело, за свой род стоишь. А мне-то, простому рязанскому дворянину, какой резон?

   – Но ведь Ляпуновы – тоже Рюриковичи! – живо возразил Пожарский, хорошо знавший все родословные. – Ваш род от младшего брата Александра Невского – Константина Ярославича!

–Много чести! – хмуро ответил Прокопий. – Из-за захудалости наш род был лишён княжеского звания. Да и не гонюсь я за ним. Хочу только, чтоб государь был на троне добрый, справедливый, а главное, умный, чтоб державу нашу не позорил.

   – Если все дворяне так рассуждать будут, державу чужеземцы завоюют. Нового татарского нашествия хочешь? Только теперь не с Востока, а с Запада.

   – Ну рассуди, какой из «шубника» царь? Насмешка одна!

   – Царство не одним человеком, а всем дворянством держится. А ты? Тоже нашёл себе товарищей – казаки да голь перекатная, шпыни городские! Одумайся, Прокопий, переходи обратно к своим! Тебе, славному витязю, невместно с ворами быть. Если что случись, они тебе первому башку твою упрямую открутят!

Видно, искренние слова князя тронули самолюбивого рязанца. Что греха таить: он и сам брезгливо поглядывал на этих мужиков с вилами, в свою очередь многие из них не скрывали от. него своей лютой ненависти к дворянам. Но Ляпунов был Ляпунов! Тут же хитро улыбнувшись, он спросил у Пожарского:

   – Ну, а что я получу, коль к вам перелечу?

Дмитрий изумился:

   – А что тебе надо? Сохранишь честь, это главное!

   – «Главное», – передразнил его Прокопий. – Эх ты, святая душа! Вот государь твой за мой перелёт предлагает мне чин думного дворянина.

   – Так ты сносился с Шуйским? Как же?

   – Да очень просто. С делегацией от посада он подослал одного из людишек Измайлова. Я Измайлова знаю сызмальства, он – земляк мой, а сейчас в услужении у Шуйского. Его дворовый мне и передал предложение, как получить чин думного, да и деньжат в придачу на мою бедность.

   – Ну и что ты?

   – Отказался. Уж больно я Ваську Шубника ненавижу! А тебе спасибо на добром слове.

Лазутчики Шуйского побывали не только у Ляпунова. Вели они переговоры и с Истомой Пашковым. Обиженный на Болотникова, тот особо не выламывался, тем более что посланцы были щедры на посулы. Истома и подсказал, как затянуть переговоры, требуя появления живого Димитрия.

   – Я ведь в Путивле был с самого начала, когда Шаховской вдруг известия, что государь жив и находится в Самборе. Однако странное дело – никто из тех, кто раньше видел царя, так с ним и не встретился. Если и есть в Самборе кто-то, так он такой же царь, как и я!

Однако, взяв деньги, Истома не спешил с переходом в стан Шуйского. Он выжидал, чья сторона возьмёт перевес, чтобы действовать наверняка.

Пока же при встречах с Болотниковым поддерживал его стремление скорее начинать наступление и сам первым рвался в бой.

Наконец Болотников, поняв, что приезда государя дальше ждать опасно, назначил генеральный штурм на 15 ноября.

Когда его кавалерия выстроилась для атаки, к воеводе подскакал Прокопий Ляпунов:

   – Дозволь, Иван Исаич, мне с моими рязанцами первыми ударить.

Болотников благосклонно взглянул на могучего дворянина:

   – Давай, Прокопий. Они даже твоей нагайки боятся.

Ляпуновский отряд ринулся вперёд, следом лавой пошли казаки. Начавшаяся было пальба неприятеля у гуляй-города вдруг стихла, потом раздался восторженный рёв, и Болотников увидел в панике возвращавшихся казаков, которых неприятель преследовал улюлюканьем.

   – Что случилось? – крикнул Болотников, ринувшись навстречу отступавшим всадникам.

   – Ляпунов к Шуйскому ушёл! – ответил ему один из казацких атаманов.

В смятении Болотников скомандовал всем повернуть в лагерь. Наступление было сорвано. А поутру повстанцы услышали повсеместный колокольный звон и пушечные залпы. Шуйский праздновал измену Ляпунова как одержанную победу!

«...Ляпунову, и к дворянам, и к стрельцам 3 золотыми... жалованье – золотые – раздати по розписи».

Разрядные записи за Смутное время.

А через несколько дней в Москве снова началось ликование: прибыло долгожданное пополнение из Смоленска. Надежды Болотникова на блокаду города рухнули окончательно.

Оставалось лишь только немедленно вновь предпринять штурм. Но у Серпуховских ворот, где стояло войско брата и племянника государя, пробиться через мощный заслон гуляй-города было явно невозможно. Все предпринимаемые до этого атаки казаков легко отбивались осаждёнными. Юрий Беззубцев вновь вспомнил о своём незабвенном атамане Кореле. Тому удалось захватить Москву всего с двумя сотнями казаков, ударив не с юга, а с севера, захватив Красное село. Беззубцев рассказал об этом на военном совете, Болотников одобрил предложение и развил его – он со своим войском, которое находилось под постоянным наблюдением лазутчиков неприятеля, пойдёт к Серпуховским воротам, якобы намереваясь штурмовать их, а Пашков тайно поднимет отряд казаков из Заборья, предпримет дерзкий рейд к Яузе, а оттуда, через Красное село, ударит с севера и постарается пробиться к Кремлю. Когда в городе начнётся паника, Болотников бросит все силы против основного боярского войска.

На рассвете 26 ноября Истома Пашков двинулся, огибая Замоскворечье, к Яузе, в район Рогожской слободы. Но внезапности, на которую так рассчитывал Болотников, не получилось. Вероломный Истома ещё накануне сообщил Шуйскому о своём предстоящем походе. Когда его воины переправились через Москву-реку и вышли к Яузе у села Карачарова, их уже поджидал отряд Скопина-Шуйского, совершивший ночной рейд. Казаки были встречены дружным огнём из пищалей. Тогда Истома, предусмотрительно оставаясь сзади со своими епифанцами, бросил вперёд коломенских стрельцов под командованием их бывшего воеводы Самойлы Кохановского.

Скопин дал им возможность войти в село, а затем наступлением с двух флангов одновременно отрезал их от основного войска. В плен попало более ста стрельцов. Сам Кохановский едва утёк «душой и телом».

Инициатива целиком перешла к войскам Шуйского. На следующий день под оглушительный грохот большого и малых барабанов они двинулись от Серпуховских ворот к Коломенскому. Впереди ползло гуляй-поле, за которым шествовали стрельцы с пищалями наготове, сзади на высоких шестах плыли стяги главных воевод – Мстиславского и Воротынского. Болотников, уверенный, что предстоит генеральное сражение, двинул вперёд всё своё двадцатитысячное войско, оставив в Заборье резерв – десятитысячный отряд казаков, отдыхавших после неудачного похода к Красному селу.

Наутро оказалось, что действия Мстиславского и Воротынского были отвлекающим манёвром: отряд Скопина-Шуйского бросился на штурм казачьего лагеря в Заборье.

Болотников послал в Заборье Истому Пашкова с отрядом в пятьсот всадников. Наступил тот самый момент, которого так ждал епифанец. По заранее обусловленному знаку он ринулся в гущу вражеского войска. Кавалерия Шуйского впустила весь отряд, а затем сомкнула кольцо. Те из отряда Пашкова, кто не знал о его предательстве, были мгновенно разоружены и связаны. Попал в плен и сын одного из главных военачальников Юрия Беззубцева – Дмитрий.

Оставив под Заборьем пушкарей и стрельцов, Скопин-Шуйский оборотил своё войско, усиленное верными Пашкову епифанцами и подоспевшими воинами Ивана Шуйского, во фланг мятежников. Сам Болотников кидался из одной схватки в другую, поражая десятки врагов, но силы были неравны. Поняв безвыходность положения, он наконец внял настойчивому совету Буссова и дал команду к отступлению. Минуя свой лагерь в Коломенском, где осталось всё имущество, Болотников уходил той дорогой, что пришёл в Москву, к Серпухову.

На его счастье, Скопин-Шуйский не пустился в преследование. Он повернул к Заборью, заботясь о судьбе оставшихся там стрельцов. Ведь казаки в любую минуту могли узнать, что число осаждающих значительно уменьшилось.

Однако казаки, занятые тушением огненных ядер, не поняли, что произошло. Скопин выслал парламентёров с предложением добровольно сложить оружие, обещая сохранить сдавшимся жизнь и место в правительственном войске. Поначалу он получил дружный отказ, но на третий день осады казаки, поняв бессмысленность сопротивления, стали сдаваться десятками. Те же, что продолжали сопротивляться, в конце концов были схвачены. Их ждала смерть...

«...в плен захватили до шести тысяч, так что в Москве все темницы были полны, и, сверх того, многие жители московские должны были стеречь по два или по три пленника, и множество их было посажено в подвалы под большими палатами и приказами, так что было жалко смотреть на них, и были то по большей части казаки, прирождённые московиты, и чужеземцев среди них не было вовсе или было мало.

Эти люди недолго пробыли в заточении, но каждую ночь в Москве их водили сотнями, как агнцев на заклание, ставили в ряд и убивали дубиною по голове, словно быков, и тела спускали под лёд в реку Яузу, творя так каждую ночь...»

Исаак Масса. Краткое известие о Московии.

«А на Москве царь Василий велел быть за Москвою-рекою против воров боярам и воеводам князю Михаилу Васильевичи) Шуйскому, да князю Ондрею Васильевичи) Голицыну, да князю Борису Петровичи) Татеву. И с ворами бои были ежеденные под Даниловским и за Яузою. А головы были у князя Михаила Васильевича князь Иван Хованский, князь Данило Мезецкой, Василий Бутурлин, князь Юрья Хворостинин, князь Фёдор Лыков, князь Яков да князь Михайло Борятинские, князь Дмитрий Пожарский, князь Фёдор Елецкой, Тимофей Грязнов, Володимер Вешняков, Богдан Глебов».

Разрядная книга 1550—1636 гг.

Пятого декабря 1606 года Василий Шуйский поспешил разослать по всем верным ему городам ликующую весть о полном разгроме восстания:

«Дворяне и дети боярские рязанцы, коширяне, туляне, коломничи, алексинцы, калужане, козличи, мещовчане, лихвинцы, белёвцы, болховичи, боровичи, медынцы и всех городов всякие люди нам добили челом и к нам все приехали, а в городах у себя многих воров побили и живых к нам привели и города очистили».

Верный своей натуре, Шуйский и на сей раз, мягко говоря, приукрасил события. Серпухов, Алексин, Тула, Козельск, Белев, Волхов сохранили верность Болотникову. Убедившись, что преследование прекратилось, он сумел быстро перестрочить в походный порядок разрозненные группы воинов.

Наконец из Алексина основное войско Болотникова снова повернуло к Калуге. Легко разогнав преследователей, Болотников занял крепость и дал приказ немедленно готовиться к обороне. Был спешно починен частокол, углублены рвы, и соответственно выше стала земляная насыпь. Приготовления были проведены как нельзя своевременно – утром 17 декабря, выйдя на крепостной вал, Болотников увидел приближающиеся полки Ивана Шуйского, вёзшие осадную артиллерию.

Однако обстрел земляного вала вреда осаждённым не приносил, более того, казаки Юрия Беззубцева то и дело совершали дерзкие ночные рейды, основательно пощипывая москвичей, Иван Шуйский слал письма государю с просьбой о неотложной помощи. Вскоре стало подходить подкрепление. Привёл свой отряд свояк Пожарского Никита Хованский, он возвестил о подходе основных сил, отличившихся под Коломенским. Их возглавлял главный воевода Фёдор Мстиславский. Вторым воеводой был приставлен Михаил Скопин-Шуйский. После удачных действий под Москвой слава юного полководца столь выросла, что государь вынужден был поставить племянника выше родных братьев.

Энергичный Скопин, не переносивший осадной бездеятельности, взялся подвести примёт под городские стены. Под его наблюдением крестьяне и посошные люди рубили лес и на санях подвозили его к передовым позициям лагеря, пока высота куч, сложенных из брёвен, не стала равна земляному валу. Затем изготовленный примёт стали двигать к крепостной стене, чтобы потом поджечь его и буквально выкурить осаждённых из их подземных траншей.

Болотников с усмешкой наблюдал за приготовлениями неприятеля. И когда примёт был вплотную пододвинут к валу, вдруг раздался страшный взрыв, разметавший брёвна, которые нанесли увечья двигавшим примёт стрельцам. Оказывается, опытный атаман заранее велел сделать изо рва подкопы и заложил под брёвна порох. Затем, когда ветер подул в сторону от крепости, казаки сожгли оставшиеся в примёте брёвна.

Скопин приуныл, понимая, что осада может затянуться на несколько месяцев и что может повториться случившееся дважды под Кромами, когда царские войска, не выдержав долгого сидения под стенами, начали разбегаться. Сюда, под Калугу, дошли сведения, что в Путивле объявился новый самозванец, «царевич Пётр», который собирает большое казацкое войско.

К весне запасы продовольствия у осаждённых иссякли: съели не только хлеб и скотину, но и лошадей. Воеводы придвинули осадные орудия вплотную к валу, уже не боясь дерзких вылазок казаков. Однако Болотников не унывал. Исхудавший, как и его воины, он постоянно находился в самом пекле, ободряя упавших духом своим мужеством. Буссов не уставал восхищаться его храбростью и благородством. Своими наблюдениями он обычно делился с Давидом Гилбертом, который вёл себя как-то странно: то не отходил от Конрада, стараясь с ним попасть на совет к Болотникову, то на несколько дней неведомо куда исчезал. Впрочем, Конрад особо не интересовался куда, поскольку после таких исчезновений приятель щедро делился с ним неведомо откуда добытым караваем хлеба и даже добрым куском ветчины.

«Состояние Русского государства по смерти последнего претендента Димитрия.

Нынешний государь Василий Иванович, достигнув власти по праву наследования и соответственно утверждённый по избранию его боярством, дворянством и общинами Москвы, вскоре после смерти Димитрия и торжества своей коронации начал смещать и назначать воевод и начальников во всех областях и городах своих владений и в числе других послал воеводу в важный город, называемый Путивль, и отправил немедленно вслед за ним дворянина привести к присяге население этого города на верность ему. Этот дворянин, встретившись с одним особенным фаворитом прежнего государя по имени Молчанов (который, бежав туда, отклонил многих дворян и солдат тех мест от признания" нынешнего государя), был соблазнён им таким образом и перешёл на их сторону в знак протеста против того великого угнетения, которое терпели от Москвы окраины и отделённые места России, что выразилось прежде всего в убийстве их царевича, а затем в избраний нового царя без уведомления их о причинах низложения первого и без запроса об их согласии на избрание последнего. Вследствие этого они воспользовались случаем, чтобы отказаться от верноподданнической присяги, и решили потребовать у московских властей отчёта о прежних деяниях. И они поступили так ещё более потому, что Димитрий за особые услуги освободил эту область от всех налогов и податей в течение 10 лет, что было целиком потеряно с его смертию. Новый воевода, противодействовавший этому заговору, был убит, а для получения лучшей поддержки своих начинаний они пустили слух, что Димитрий ещё жив и просил их восстановить его на царство. Этот слух посреди недовольного и мятежного люда имел такой поразительный успех, что большинство городов в этой части страны отказались от присяги нынешнему государю и принесли новую присягу предполагаемому в живых Димитрию, что заставило нынешнего государя собрать силы и выставить войска. Узнав об атом, мятежники привлекли на свою сторону всех недовольных в этой части страны, и в скором времени их силы возросли настолько, что они выступили в поход в количестве 60000 человек и явились под Москвой на расстоянии трёх английских миль. Наличность такой армии вместе со слухами, что Димитрий жив, привели население страны в такое смятение, что оно недоумевало, что ему делать, ожидая разграбления и разрушения Москвы, большая половина которой была осаждена, другая же часть города – я не знаю, в силу какого ослепления, – была оставлена открытой, так что могла получить подкрепление войсками и припасами, пока слишком поздно они не спохватились, чтобы замкнуть блокаду, но были дважды отброшены с большими потерями. Несмотря на это, они продолжали блокаду и писали письма к рабам в город, чтобы те взялись за оружие против своих господ и завладели их имениями и добром. Страх перед этими людьми был почти так же велик, как перед врагом извне, и даже больше, ввиду того, что простой народ, развращённый разбоями и грабежом поляков, был очень непостоянен и готов к мятежу при всяком слухе, надеясь вместе с мятежниками участвовать в разграблении города. Бояре же и лучшие горожане были в не меньшем беспокойстве, чем остальные, под влиянием рассказов, слышимых от захваченных в плен мятежников. Ввиду этого одного из них посадили на кол, а он, умирая, постоянно твердил, что прежний государь Димитрий жив и находится в Путивле. Наконец, мятежники написали в город письмо, требуя по имени разных бояр и лучших горожан, чтобы их выдали, как главных виновников в убийстве прежнего государя. Эти бояре и лучшие горожане, видя, в каком крайнем положении они находились, употребили всё своё влияние и средства, чтобы поддержать и помочь государю, и убедили его, что не было другого средства освободить себя от этой опасности, как дать сражение, о чём и было принято решение. К этому времени разгорелись разногласия между двумя главными начальниками лагеря мятежников, одним из которых был старый разбойник с Волги по имени Болотников, а другого звали Пашков; разногласия эти так разрослись, что этот Пашков оставил свою партию и перешёл и подчинился государю с 500 своих сторонников. От него государь узнал о положении в лагере мятежников и что слух о том, что Димитрий жив, – был ложной выдумкой. Враг находился в смятении от ухода одного из своих главных вождей и внутренних раздоров; государь выступил против них и в конце концов обратил их в бегство. Болотников бежал с теми из своих людей, которые спаслись, в город по имени Калуга в 100 милях или более от Москвы, где он укрепился и в течение трёх месяцев выдерживал осаду, будучи поддерживаем плодороднейшей частью страны, лежащей между рек – Доном и Днепром.

Исход борьбы неопределёнен».

Английское донесение о восстании Болотникова.

Князь Григорий Шаховской метался в растерянности, получая отчаянные письма Болотникова с призывом к государю Димитрию Ивановичу. Он отлично понимал, что Михаил Молчанов не может появиться в Путивле, где тут же будет разоблачён как обманщик. Не поздоровится, конечно, и ему, воеводе, уверявшему путивльцев, что он действовал по воле государя.

Неожиданно ему пришла в голову гениальная мысль вовлечь в авантюру так называемого «царевича Петра». «Царевич» объявился на Волге ещё в бытность на престоле Димитрия. Сказывал, что-деи он сын Фёдора Ивановича и что он был укрыт от бояр, и в частности от правителя Бориса Годунова, не желавших, чтобы государь имел наследника. В эту сказку никто не поверил, но тем не менее Димитрий пригласил «племянника» быть в Москве, желая использовать волжских казаков в будущей войне. Убийство государя спутало карты «царевича», и, обойдя царских воевод у Казани, он отошёл назад и затем от Саратова повернул на Дон и далее – на Северный Донец. Здесь его нашло письмо Шаховского, приглашавшее «царевича Петра Фёдоровича» в Путивль. Князь-авантюрист, оказавшись в безвыходном положении, щедро пообещал авантюристу-казаку российский престол в случае, коль Димитрий Иванович так и не объявится.

Увидев «царевича» воочию, путивльский воевода пожалел об опрометчивом обещании: уж очень неотёсан был этот малый, и лицо, и речь, и манеры выдавали в нём неграмотного мужика. Единственное, что роднило «Петра Фёдоровича» с «дедушкой» Иваном Грозным, так это неумеренная жестокость и ненависть к боярам. Пока шёл к Путивлю, зверски расправлялся с оказавшими ему сопротивление воеводами в Царёве-Борисове и Ливнах. Взгляд его свинцовых небольших глаз был столь угрюм и свиреп, что даже Шаховскому, бывшему отнюдь не робкого десятка, стало не по себе.

Однако, приняв на себя важный вид, он властно сказал тут же оробевшему бродяге:

   – Пусть твои казачки пока погуляют по городу, а мы с тобой погутарим.

Оставшись один на один, столько же властно приказал:

   – А теперь выкладывай, кто ты и откуда, только начистоту. Про то, что ты царевич Пётр, все наслышаны, да никто не верит, потому что не знаешь, чего врать. Ну, это дело поправимое, я научу. А сейчас давай рассказывай, откуда ты и кто твои родители.

   – Родился я в Муроме. Мать моя, Ульяна, была замужем за торговым человеком, звали его Тихоном. Потом мать ушла к одному посадскому, Ивану Коровину. Так что незаконнорождённый я, прозвали Илейкой.

   – Значит, Илейка Коровин, – проговорил медленно князь, запоминая. – Ну, а дальше?

   – Пока отец был жив, жили хорошо. Да он рано умер, мать в монастырь наш Воскресенский постриглась, а я остался сиротой, ходил по найму. Потом в Нижнем Новгороде сидельцем в лавке был у одного куща, ездил даже в Москву за товаром. Потом по Волге плавал, от Нижнего до Астрахани, кормовым казаком. Бывало, до Астрахани наймусь, там зазимую, торговлишкой пробавляясь, а весной пристану к какому-нибудь купцу, плыву с ним до Казани. Обычно стряпал на судне или другое выполнял, что хозяин велит. Так года три проплавал, надоело. Пошёл в военное звание. В Казани нанялся заместо племянника стрелецкого пятидесятника, ходил в поход в Тарки, против Шамхала. А как в Астрахань вернулись, подружился с казаками Нагибою и Намёткою, через них и вошёл в казачий круг.

   – А как царевичем стал? – полюбопытствовал Шаховской.

   – А очень просто, можно сказать, смехом!

   – Как это?

   – Узнали наши терские казаки, что донские, пристав к царевичу Димитрию, хорошо нажились. Собрались человек триста в поход, избрали атаманом лихого казака Фёдора Нагибу. Стали совет держать, куда податься, чтоб тоже поживиться. Кто предлагает турецкие суда на Куре громить, кто – идти в услужение к шаху казильбашскому. А атаман говорит: «Вот если бы у нас свой царевич был, плыли бы все волжские города хорошо пограбить! Назвали бы его Петром и сказали, что он сын покойного Фёдора Ивановича».

Выдумка казакам понравилась. Стали гадать, кого в царевичи назначить. По возрасту только два годных оказалось – я и Митька, сын астраханского стрельца. Митька отказываться стал, потому как в Москве ни разу не бывал. Ну, а я, когда в Нижнем жил, ездил в Москву и жил там с Рождества до Петрова дни у подьячего Дементия Тимофеева, у церкви Святого Володимера на Садах. Ну, казаки и решили – быть мне царевичем Петром. А дале ты знаешь...

   – Теперь всё, что ты мне рассказал, забудь навеки! – сказал Шаховской. – Слушай меня внимательно и запоминай хорошенько, чтобы потом не путал.

Князь сосредоточенно сморщил лоб, ещё раз продумывая историю про злоключения несчастного царевича, потом торжественно, даже чуть нараспев, как обычно рассказывают сказки, начал:

   – Значит, так: жена царя Фёдора Иоанновича, то есть твоя мама, по имени Ирина, доводилась родной сестрой Борису Годунову и очень его боялась, потому что Борис ещё при Фёдоре метил на царство. Смекаешь? Пришло время ей родить. И родила она сына Петра, то бишь тебя. Но чтоб Борис не извёл младенца-наследника, она подменила тебя девочкою, сказала, будто родила дочь, которая вскоре померла, а тебя отдала на воспитание...

Шаховской поморгал, придумывая, кого бы назвать половчее, и продолжил:

   – ...дьяку Андрею Щелкалову (запоминай) и на попечение князя Мстиславского. Царевич, значит, ты, жил у жены Щелкалова за её собственного сына полтора года, а потом отдали Григорию Васильевичу Годунову, родственнику Бориса, который тоже знал тайну. У него ты жил ещё два года, а потом он отправил тебя в монастырь... Сказывай, что монастырь недалеко от Владимира, на Клязьме, к игумену, который выучил тебя грамоте.

«Царевич» с восторгом смотрел на князя:

   – Складно сказываешь, будто по писаному.

   – Запоминай, запоминай лучше! – с напускной серьёзностью сказал князь, довольный похвалой.

   – Когда, значит, ты грамоте обучился, игумен о том Григорию Васильевичу Годунову отписал. А тот возьми и помре! А родные его сказали: «У сродственника нашего никакого сына не было, не знаем, откуда взялся этот мальчик». И тогда игумен обратился к Борису, и тот приказал прислать тебя к нему. Когда везли, ты от слуг узнал, что тебе грозит что-то недоброе, убежал с дороги и прибился к князю Барятинскому, а уж от него ушёл к донским казакам...

   – К терским, – поправил его «царевич».

   – Ладно, пусть к терским казакам, где ты и объявился своему дяде, государю Димитрию Ивановичу. Государь послал к тебе дьяка Третьякова-Юрлова с грамотой, звал тебя к Москве. Но пока ты шёл в Москву с казаками, бояре учинили заговор. Всё запомнил? Смотри не перепутай. Теперь, раз ты царевич, тебе нужна боярская дума.

   – Ненавижу бояр! – взревел «Пётр». – Димитрий их пожалел, а они его порешили.

   – Димитрий жив! – строго одёрнул его Шаховской.