Текст книги "Воевода"

Автор книги: Дмитрий Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц)

Кое-где кирпичные стены были ещё не достроены, и поэтому бросалась в глаза толщина их основания – никак не меньше трёх сажен[24]24
  Одна сажень – 152 см.


[Закрыть].

   – Таким стенам никакие пушки не страшны, – сказал Гилберт, заметивший интерес капитана к фортификационным сооружениям.

Ворота гостеприимно распахнулись, и путники въехали внутрь просторной крепости. Строители-каменщики работали сразу в нескольких местах – и на стенах, и на кладке башен, и на строительстве собора в центре крепости.

   – По повелению государя нашего Бориса Фёдоровича строится каменная крепость вместо прежней, деревянной, – объявил Власьев иностранцам. – Ведь Смоленск не зря называют город-ключ. Ему держать границу от лихих людей.

Строителями весёлым зычным голосом командовал высокий мужчина с окладистой, короткой бородой, в тёмном суконном кафтане и поярковом колпаке.

   – А это наш зодчий Фёдор Конь, – не без похвальбы продолжал Власьев, – не смотрите, что по-мужицки одет. Мастер знаменитый. Белый город строил – третью крепостную стену вокруг Москвы. Стена знатная, из белого камня, а шириной – на лошади проехать можно.

Маржере слушал очень внимательно, а когда дьяка позвали к воеводе, выскользнул следом из гостевой избы и отправился вновь осматривать стены и башни.

   – Башня от башни отстоит на двести сажен, – бормотал он про себя, отмеривая длинными ногами расстояние снова и снова. – Всего башен, четырёхугольных и круглых, тридцать восемь, каждая шириной девять-десять сажен, – значит, общая окружность крепости около мили...

Он остановился у самой большой башни «Орел», пытаясь подсчитать количество бойниц.

За этим занятием его застал Гилберт, тоже вышедший прогуляться.

   – Эй, куманёк! – довольно фамильярно окрикнул он капитана. – Не боитесь, что русские примут вас за шпиона? Вон тот бугай с бердышом уже подозрительно к вам приглядывается...

Капитан, обычно столь находчивый и властный, неожиданно смешался:

   – Интересуюсь, да! Может, нам с вами придётся эту крепость защищать?

Гилберт ухмыльнулся ещё шире:

   – Помилуйте, капитан, от кого? От поляков? Они вроде сейчас нападать на русских не собираются. Однако, думаю, гетман литовский Лев Сапега[25]25
  ...гетман Лев Сапега. – Лев Иванович Сапега (1557– 1633) – королевский секретарь, литовский канцлер, виленский воевода и великий гетман Литовский.


[Закрыть] дорого бы дал за сведения о новой крепости.

   – Не понимаю, о чём вы...

   – Уж так и не понимаете? Полно, капитан! О чём вы перекинулись словечком с гетманом, когда мы собирались выезжать из Кракова? Неужели забыли, как за вами пришли его люди, когда мы закатили прощальную пирушку?

Маржере в ярости схватился за шпагу.

   – Вот это не надо! – в притворном испуге взмахнул руками Гилберт. – Вы же сами говорили, что дуэли в России запрещены!

   – При чём здесь дуэли? – хищно оскалил зубы Маржере, оглядываясь по сторонам, не видят ли их посторонние. – Я вас просто проткну, как тряпичную куклу...

   – Полно, голубчик, – став серьёзным, сказал Гилберт. – Вы думаете, только польские военачальники интересуются русскими секретами?

Маржере удивлённо поднял брови:

   – Вы хотите сказать, что...

   – Вот именно. К польским грошам вы сможете прибавить звонкие английские шиллинги. Если, конечно, будете регулярно сообщать то, что сочтёте полезным.

   – Кому, не вам ли?

   – Именно. Пока я рядом. Если же мне придётся срочно отбыть, сообщу другой адрес.

   – Однако какой вы негодяй! Русские взяли вас на службу, чтобы вы их защищали с оружием в руках, а вы...

   – А что делать, куманёк! – притворно вздохнул Гилберт. – Старость не за горами, и если сам не позаботишься о себе, придётся околевать с голоду в придорожной канаве. Помните, наш студент перевёл нам русскую поговорку. Как это? «Ласковый телёнок трёх коров сосёт».

   – Двух, Гилберт, только двух!

   – А трёх всё же лучше!

И два пройдохи, расхохотавшись, обнялись за плечи, чтобы идти к гостевой избе, где ждал их Думбар с вожделенным жбаном мёда.

...Всё ближе и ближе Москва. Миновали город Можайск со стоящей рядом небольшой крепостью Борисов, являющейся миниатюрной копией смоленской. Последняя остановка – царская вотчина – Вязёмы, где по повелению Бориса воздвигался новый великолепный собор.

Царское село Вязёмы не случайно названо «порогом Москвы». Уже через несколько часов кавалькада путников въехала на Поклонную гору и смогла любоваться золотыми куполами церквей великого города, сверкающими как алмазы в царской короне.

Дьяк Власьев, поспешно выйдя из своей колымаги, осенил себя широким крестным знамением, повернувшись лицом к возвышающейся над Кремлем златоглавой колокольне Ивана Великого, затем отвесил поясной поклон, коснувшись правой рукой земли, и прошептал:

   – Здравствуй, матушка-Москва!

Стоявший поодаль Маржере заметил слёзы на щеках дьяка и вздохнул, невольно вспомнив свой родной Париж, где он не был уже более пяти лет. Окинув ещё раз панораму города, он негромко сказал стоящему рядом Гилберту:

   – Москва, пожалуй, не уступит самым большим столицам мира.

Кортеж, возглавляемый Пожарским, начал спускаться с Поклонной горы. Миновали Дорогомиловскую ямскую слободу, переправившись через узкую в этом месте Москву-реку, мимо стен Саввинского монастыря поднялись к земляному валу, огороженному частоколом мощных брёвен.

   – Скородом[26]26
  Скородом проходил по границе нынешнего Садового кольца.


[Закрыть]! – не без торжественности указал на стены толмач. – Это значит – быстро выстроенная! Хотя ещё называют Скородум. То есть быстро задуманная.

   – Почему такое странное название? – не удержался от вопроса любознательный капитан.

   – Эта крепостная стена вокруг Москвы была сооружена меньше чем за год, для защиты посадов от татарской конницы.

   – Давно?

   – В лето тысяча пятьсот девяносто первое. В тот год, когда преставился угличский царевич. Татары в очередной раз грозились напасть на Москву, вот Борис Фёдорович, тогдашний правитель при государе Фёдоре Иоанновиче, приказал построить.

   – Конницу такая стена удержит, – прикидывая высоту вала и частокола, заключил капитан. – Но от огненного боя сгорит.

   – Это ведь только первая стена, – усмехнулся толмач. – Но она защищает город со всех сторон. Далее вдет стена Белого города[27]27
  Проходила по линии Бульварного кольца.


[Закрыть].

   – Белый город?

   – Да, назван Белым потому, что стена сложена из белого известняка. Строил тот самый Фёдор Конь, которого мы видели в Смоленске. И это ещё не всё. К Кремлю примыкает Китай-город, и, наконец, сам Кремль, где царская резиденция и казна, огорожен тремя стенами. Он практически неприступен, потому что вдобавок с двух сторон его защищают реки Москва и Неглинная, а с третьей – глубокий ров. Впрочем, сами скоро увидите.

У Никитских двухарочных ворот с двумя высокими островерхими башнями движение замедлилось, поскольку проехать могли не более двух всадников одновременно. Под сводом ворот Маржере поднял голову и увидел массивные решётки, готовые опуститься в любую минуту.

За воротами проезд несколько расширился. Иноземцы жадно смотрели по сторонам, замечая за высокими деревянными заборами вычурные бочонки теремов богатых хозяев. Улица была вымощена брусом, поверх которого продольно постланы доски. Навстречу всё чаще стали попадаться всадники, повозки, даже сани, и возничему колымаги Власьева пришлось пустить в дело тулумбас[28]28
  Литавры.


[Закрыть], медным звоном заставлявший встречных уступать дорогу.

У высоких стен Белого города ещё одна воротная башня с такими же массивными решётками. Стражники с алебардами, предупреждённые передовым отрядом, молча пропускали гостей. Богатые терема попадались всё чаще.

   – Здесь раньше, при Иване Грозном, стояли опричники, – показал толмач на высокие трёхъярусные брусяные дома за мощным забором.

Внезапно улица окончилась, и за поворотом путники увидели широкий луг, а за ним высокую, с зубцами, красную стену с высокими башнями. За стеной едва виднелись зелёные крыши дворцов и купола церквей.

   – Кремль! – догадался Маржере.

У реки Неглинной, протекавшей вдоль стен, свернули влево, к крытому арочному мосту с высокими двухъярусными армадами. Здесь шла оживлённая торговля пряниками, сладостями, белой рыбой; на берегу реки женщины полоскали бельё. Чуть дальше, в курядном ряду[29]29
  Позднее Охотный ряд.


[Закрыть], торговали живой домашней птицей. Всполошённое кудахтанье и кряканье перебивалось пронзительными криками торговцев. За прилавками курядного ряда шёл широкий, но, видимо, мелкий пруд[30]30
  Нынешняя Театральная площадь.


[Закрыть], через который можно было перебраться по длинному, в шестьдесят сажен, свайному мосту. За ним виднелось необыкновенно высокое круглое здание, напоминавшее пузатую бутыль. Из-под суженной крыши шёл дым.

   – Что это? На церковь вроде не похоже? – удивился Бер.

   – Пушечный двор[31]31
  На этом месте сейчас Центральные бани.


[Закрыть]! – лаконично бросил толмач.

Миновав Воскресенский крытый мост[32]32
  На этом месте сейчас Исторический музей.


[Закрыть], где также раздавались бойкие крики торговцев пряниками, кавалькада приблизилась к массивным каменным воротам, соединявшим стены Кремля и Китай-города. Наконец колымага дьяка, а за ней все всадники въехали на Красную площадь. У иностранцев зарябило в глазах от изобилия ярких красок. Прямо перед ними, на противоположной стороне площади, парил в голубом небе девятиглавый Покровский собор[33]33
  Позднее собор Василия Блаженного.


[Закрыть], от сказочной красоты которого захватывало дух. У кремлёвской стены, отгороженной от площади глубоким рвом, расположились восемь миниатюрных деревянных церквушек. Возле них толпились священники, монахи, богомольцы, юродивые. Справа, у высокого крыльца Земского приказа, в ожидании решения своих дел стояли просители. А по всей площади шли торговые ряды. Слева возвышалось длинное, во всю площадь, каменное трёхъярусное здание Гостиного двора, где располагались лавки заморских купцов, а из подвалов доносился кислый винный запах.

Думбар тревожно раздул ноздри:

   – Разрази меня Бог, если это не мальвазия.

Вслед за колымагой Власьева всадники подъехал к широкому, в шестнадцать сажен, трёхарочному мосту, ведущему в Кремль через ворота во Фроловской[34]34
  Позднее Спасская башня.


[Закрыть] башне. Мартин Бер остановился было возле монахов, торговавших красиво украшенными рукописными книгами в богатых переплётах из телячьей кожи с серебряными застёжками, но окрик сопровождавшего поезд призвал его поспешно потрусить за остальными.

На узкой улочке Кремля громкий звон тулумбаса заставил всадников прижаться к стене Чудова монастыря, пропуская пышно украшенный каптан[35]35
  Род кареты.


[Закрыть], который везла шестёрка аргамаков, запряжённых цугом. Возница, сидевший верхом на передней лошади, ударяя в тулумбас, каждый раз вопил:

   – Дорогу боярину Фёдору Никитичу Романову[36]36
  ...боярин Фёдор Никитич Романов (он же Филарет) (ок. 1554/55—1633) – глава боярской оппозиции Борису Годунову. В 1601 г. был насильно пострижен в монахи под именем Филарет. В 1605 г. Лжедмитрий I возвёл его в сан митрополита Ростовского. С 1608 г. – в Тушине, у Лжедмитрия II, где был объявлен патриархом. В 1610 г. входил в состав посольства в Польшу для приглашения на русский престол польского королевича Владислава. Был задержан в польском плену до 1619 г. В 1619—1633 гг. патриарх Московский и всея Руси, фактический глава правительства царя Михаила Фёдоровича, его сына.


[Закрыть]!

Бежавшие впереди и рядом с капитаном прислужники, одетые в ярко-красные суконные кафтаны, бесцеремонно отпихивали зевак в стороны.

На Ивановской площади у подножия колокольни Ивана Великого толпился разнообразный люд. Здесь были и дворяне, и купцы, и крестьяне в серых сермягах и поярковых колпаках. Меж ними сновали ярыжки с медными и глиняными черницами на шеях, предлагая написать прошение в один из многочисленных приказов, расположенных в длинном унылом двухэтажном здании, находящемся слева от колокольни.

Здесь процессия остановилась, потому что Афанасий Иванович Власьев отправился за распоряжениями в Посольский приказ. Внимание иностранцев приковала, естественно, сама колокольня.

   – Я такой высокой башни нигде не видел! – признал Маржере, задрав голову и придерживая шляпу рукой.

   – Она сначала не была такой высокой, – объяснил Заборовский. – Верхняя часть, вот от того венца, достроена по повелению царя Бориса. Там, наверху, день и ночь – караульные, смотрят, не появился ли враг с какой-нибудь стороны. И если возникла опасность, бьют вот в этот колокол. Такого большого нет нигде в мире!

Действительно, рядом с колокольней стояла деревянная башенка, внутри которой висел колокол, поражавший своими размерами.

   – Весит больше двух тысяч пудов! – продолжал толмач. – Чтобы раскачать язык этого гиганта, требуются усилия двадцати четырёх человек. С первым ударом колокола начинают звонить другие на всех семнадцати башнях Кремля, и горожане тут же узнают об опасности. Звонят в этот колокол и по большим праздникам, а также при въезде иностранного посольства.

Из Посольского приказа показался Власьев и начал давать распоряжения. Он попросил Пожарского проводить иностранных воинов в стрелецкую слободу, за Москву-реку, где для них уже были приготовлены квартиры, Мартину Беру и молодым купцам было приказано отправляться в Немецкую слободу, в Заяузье, а лекарей Власьев попросил подождать, – возможно, что их сегодня захочет увидеть сам государь...

Дьяку Власьеву было велено явиться в царские покои незамедлительно, сразу после вечерней молитвы, в первом часу ночи[37]37
  На Руси, как в Византии, сутки делились на двенадцать дневных и двенадцать ночных часов. Первый час дня – семь утра, первый час ночи – семь вечера.


[Закрыть], хотя обычно в это время государь делами не занимался, а предавался семейным утехам.

После коронования Борис Фёдорович не захотел жить в комнатах покойного государя, поэтому приказал к прежнему дворцу пристроить новый, деревянный. Конечно, каменный был бы и красивее и прочнее: никакой пожар не страшен, и оборону держать, в случае надобности, надёжнее, но Борис посчитал, что для здоровья деревянный, из бруса – полезнее.

А здоровье в последние годы стало его тревожить всё более. "Несмотря на то что и пятидесяти ещё не исполнилось, чувствовал он себя дряхлым стариком, и его чаще стали тревожить мысли о смерти. Слишком много пришлось пережить этому человеку, прежде чем он добился самого заветного в своей жизни – царского стола.

Стольник ввёл Власьева в горницу и, пятясь, молча удалился. Дьяк был поражён видом царя, которого не видел почитай год. Некогда круглое, даже румяное лицо Бориса резко осунулось, пожелтело, скулы стали более заметными, выдавая его татарское происхождение. Щёки и борода были покрыты редкими рыжими волосами, и лишь усы, по-казацки загибающиеся вниз, были по-прежнему густыми. Чёрные глаза, всегда казавшиеся большими, стали огромными, в пол-лица, и выражали не, как прежде, доброту и участие, а глубокую скорбь. Чувство пронзительной жалости охватило в общем-то весьма нечувствительного дьяка, и он молча грохнулся перед царём ниц.

Голос Бориса остался, однако, прежним – глубоким и бархатным, как бы обволакивающим собеседника:

   – Ну, полно тебе, Афанасий Иванович, передо мной чиниться. Садись, рассказывай про своё заморское путешествие.

Дьяк послушно поднялся с мягкого персидского ковра и сел на обитую алым бархатом скамеечку против царского трона. Маленькие разноцветные стёкла окон пропускали мало света, поэтому в горнице горели свечи. Только сейчас дьяк разглядел, что поодаль, за столиком с шахматами, сидит Семён Никитич Годунов[38]38
  Семён Никитич Годунов (? – ум. не ранее мая 1605) – государственный деятель. В царствование Бориса Годунова, возможно, возглавлял политический сыск. Один из руководителей военных действий против Лжедмитрия I. После падения Годуновых заключён в тюрьму, где был убит.


[Закрыть].

Хоть и приходился он государю дальней роднёй, но дьяк знал, что жалует его Борис более ближних. Будучи главой сыска, отличался Семён Никитич по части наушничества, умело потворствовал доносительству слуг на господ, детей на отцов, жён на мужей. Сухонький, маленький, в непомерно большой горлатной шапке и в столь же непомерно большой бобровой шубе, в которой и не видно было его тщедушного тела, Семён Никитич говорил тихим, пришепетывавшим голоском, раздувая и без того болезненную подозрительность государя, видевшего вокруг себя изменников.

Сейчас он улыбался дьяку, как можно приветливее растягивая узкие губы, но Афанасий Иванович поневоле почувствовал липкий страх: «Не донёс ли кто на меня напраслину?»

   – Из грамот твоих знаем мы о переговорах с цезарем Рудольфом и польским Жигимонтом[39]39
  ...о переговорах с цезарем Рудольфом и польским Жигимонтом. – Рудольф (см. примеч. №4). Жигимонт – Сигизмунд III Ваза (см. примеч. №1).


[Закрыть], – продолжал тем временем Борис. – Надо сделать так, чтобы, когда польское посольство прибудет в Москву, были здесь послы и от короля шведского. Глядишь, испугаются и посговорчивее будут, уступят нам Ливонию. А шведы, испугавшись нашего союза с ненавистным им Жигимонтом, признают за нами Нарву. Как мыслишь?

Дьяк склонил голову, выражая восхищение хитроумности государевой. Что и говорить, был Борис Фёдорович не столько воином, сколько политиком, умел плести интриги не только в своём, но и в иноземных дворцах.

Внезапно Борис жалобно застонал и ухватился руками за высокий, обшитый жемчугами ворот рубахи.

   – Вот опять удушье проклятое! – прохрипел он.

   – Я врача тебе привёз отменного, батюшка государь! – заторопился сказать дьяк.

   – Где же он?

   – Здесь, на твоём подворье! Известный лекарь, проверенный. На моих глазах одного купца от водянки излечил.

   – Что медлите? Зовите его сюда!

Уловив повелительный жест государя, карла, крутившийся у его ног, принёс из поставца графин венецианского стекла с каким-то питьём. Сделав несколько глотков и сморщившись, – видать, питье было горьким, Борис пожаловался:

   – Меня сейчас лечит капитан шотландской роты Габриель. Славный вояка, но врач... Больше мастер мне голову брить да кровь лошадям пускать. Вот сделал какое-то питье, горькое, а легче не становится.

В горницу вошёл, кланяясь и прижав широкополую шляпу к груди, Каспар Фидлер, одетый в чёрный кургузый камзол с отложным белым воротником и такие же кургузые штаны чёрного цвета, худые кривые ноги обтягивали белые чулки.

   – Что он бормочет? – нетерпеливо перебил его речь Борис.

   – Приветствует твою милость, – пояснил дьяк.

   – Потом! Пусть сделает что-нибудь!

Фидлер подошёл ближе, пристально поглядел на царя и, повернувшись к младшему брату, что стоял поодаль и держал в руках кожаный сундучок, рукой подозвал его. Достав из сундучка какой-то флакон, с поклоном подал его государю.

   – Что это? – подозрительно спросил Борис.

   – Говорит, надо понюхать из сего сосуда, – перевёл дьяк. – Очистит мозга.

Борис поднёс открытый врачом флакон к носу и осторожно вдохнул. Запах был столь резким, что он закашлялся, а из глаз потекли слёзы.

   – Он что, отравить меня захотел! – закричал было Борис. Но, неожиданно почувствовав облегчение, вдруг улыбнулся: – Лучше стало! Ай да лекарь, дай Бог тебе здоровья!

Фидлер тем временем решительно расстегнул белое парчовое, отделанное золотом верхнее одеяние государя, а также ворот рубахи, осторожно прощупал взбухшие на шее вены, потом приник ухом к рубахе, вслушиваясь в удары сердца, наконец крепко взял царя за запястья рук и, покачав головой, что-то сказал, полуобернувшись к дьяку.

   – Что он говорит? – капризно спросил Борис.

   – Спрашивает, не испытываешь ли ты удушья, особенно ночью, во сне?

   – Испытываю. Из-за того плохо сплю, – хрипло, с испугом сказал Борис. – Откуда он узнал? Не колдун ли?

   – Говорит, что узнал по твоим жилам. Бывает, что сердце колотится?

   – Бывает, – согласился Борис, глядя на медика со всё возрастающим уважением.

Фидлер произнёс ещё несколько фраз, потом отошёл и поклонился.

   – Болезнь у тебя серьёзная, государь, – перевёл Власьев. – Лечить надо долго, настоями из трав и драгоценных каменьев.

   – Каких трав?

   – Говорит, что будет подбирать.

   – Ты ему скажи, что в царском саду растут все аптекарские травы, пусть посмотрит.

   – Ему нужна трава по названью конурат. Растёт лопушками, ягоды воронова цвета с отливом, собой низка, как капуста. А пока он готовит снадобье, ты должен постоянно носить при себе большой, величиной с лесной орех, алмаз, отгоняющий дурные ночные видения. И нюхать настой из сухого листа шиповника, тот, что он давеча тебе давал.

Фидлер с братом, пятясь, удалились, оставив государю флакон, из которого он периодически вдыхал запах.

   – Видать, знатный лекарь, – заметил повеселевший Борис. – Может, и поможет мне излечиться. Ну, а ещё кого к нам привёз, рассказывай.

   – Воинов...

   – Это я знаю. Читал, – кивнул государь.

   – А ещё хироманта знатного, – оглянувшись на дверь, тихо произнёс дьяк. – Астролога, что по звёздам судьбу человека предсказать может. У цезаря его сманил за большую мзду.

Глаза государя загорелись.

   – Поместить его в Тайнинскую башню, чтоб никто его не видел! А мы ночью придём к нему посмотреть на его ведовство!

Борис расслабленно смежил веки и дал знак рукою, отпуская дьяка. Власьев поднялся, однако, вместо того чтобы уходить, напротив, подошёл к царю вплотную и тихо, с потаённой дрожью произнёс:

   – Не вели казнить, батюшка государь...

   – Чего ещё?

   – В Польше по корчмам слух пошёл. Будто там объявился царевич Угличский...

Бориса будто ударили. Он вскочил, отшвырнув ногой карлу, игравшего у его ног с котёнком.

–Что? Какой царевич? Спустя девять лет, как его схоронили?

   – Бают, что будто подменили его.

   – Врут! – с силой воскликнул Борис. – Его мамка Волохова, что с малолетства с ним была, предана нашему роду, глаз с него не спускала, пока...

Он поперхнулся было, но продолжал:

   –  Пока не зарезался сам, играя в тычку. Пятнадцать дней тело его лежало в соборе, чтоб каждый проститься мог. Видели его и дьяк Вылузгин, и митрополит Гевласий, и князь Василий Шуйский. И тайные мои лазутчики там были, что Дмитрия знали... Нет, это проклятый Жигимонт выдумал, чтобы рознь в народе нашем посеять.

   – И бояре тоже, – раздался из угла голос притаившегося было Семёна Никитича.

   – Бояре? – повернулся к нему всем телом Борис и, замахнувшись посохом, зловеще произнёс: – Что знаешь? Говори!

   – Немцы служилые доносят из Царёва-Борисова, будто свояк твой, Богдашка Бельский[40]40
  ...Богдашка Бельский. – Речь идёт о Богдане Яковлевиче Бельском (?—1611). Приближённый Ивана IV, после его смерти (1584) сослан воеводой в Нижний Новгород. В 1605 г. принимал участие в восстании против Годуновых и активно поддерживал Лжедмитрия I, который пожаловал ему боярство. С 1606 г. воевода в Казани. Убит казанцами после того, как город присоединился к самозванцу.


[Закрыть], как крепость построил, на пиру похвалялся, что теперь-де Борис царь на Москве, а он, Богдашка, царь в Борисове.

   – Пустое брешет! – раздражённо отмахнулся Борис. – Что, ты его не знаешь? Пусть и торчит там, на украйне, на веки вечные!

   – А ещё доносят служилые немцы, – тем же шипящим от ненависти голосом продолжил Семён Никитич, – жалобился Богдашка на неблагодарность государеву: деи, он, Бельский, посадил Годунова на престол. А тот нет, чтобы править вместе, вдвоём, убрал своего заступника из Москвы.

   – Этот заступник сам норовил на престол сесть, – криво ухмыльнулся Борис. – Так что передай: Москва, мол, слезам не верит! Жалобщик нашёлся... Царевич-то тут при чём?

   – А притом, – с затаённой злобной радостью закончил наушник, – что, когда совсем опьянел Богдашка, стал калякать, что есть, мол, справедливость Божья. Жив сын Иоаннов, убили другого, а он, Бельский, к спасению царевича тоже руку приложил. И тот-де благодарнее Бориса будет...

Огромные глаза Бориса начали вдруг выкатываться из орбит, он побагровел и снова схватился обеими руками за ворот так, что посыпался жемчуг.

Власьев и Годунов переглянулись, не зная, звать ли на помощь. Однако царь, не поднимая глаз, сделал отрицательный жест рукой.

Мысли липкие и страшные зашевелились в его голове. Он заговорил, вроде бы не обращаясь ни к кому:

   – Ах, Богдашка, Богдан. Бог дал мне тебя как вечный крест. Связаны мы с тобой страшной тайной много лет.

...Почти год провёл Иоанн Васильевич в суровом посту и глубокой молитве после гибели старшего сына. Каялся во всех грехах, велел по всем церквам поминать души тех безвинных, что были убиты им самим или по его приказу. Но к весне 1584 года вновь взалкало его грешное тело. Однажды вечером попытался изнасиловать невестку свою Ирину, жену блаженного Фёдора. Помешал случайно увидевший слуга, которого тут же зарезали по приказу царя. Но понял он, что знают о его не содеянном ещё грехе родной брат Ирины Борис и его свояк, двоюродный брат жены Бориса, – Богдан Бельский. Всё чаще на них с ненавистью останавливался мутный глаз царя. Что это значит, хорошо знали оба.

И тогда они решились. Выбрали час, когда во дворце все после обеда спали, остались с государем наедине, благо предложил он сыграть в любимую игру – шахматы. Повалили разом могучего старика навзничь и удушили подушкой. Когда судороги прекратились, Борис поднял подушку и, глядя на посиневшее, искажённое судорогой лицо любимого государя, скомандовал Бельскому:

   – Беги, Богдаша! Кричи, что царь Иоанн Васильевич от внезапного удара преставился.

Так повязала их страшная тайна. Видит Бог, что Борис всегда дружески относился к свояку, несмотря на его строптивый, баламутный нрав и непомерное честолюбие. Он спас его через несколько дней, когда при коронации Фёдора науськанная боярами московская чернь потребовала его крови. Удалось убедить толпу, что Бельский будет сослан. Действительно, последующие годы тот провёл воеводой в Нижнем Новгороде.

Вернувшись в Москву после смерти Фёдора, снова стал показывать свой характер. Ему, царю Борису, не хотел оказывать знаки уважения. Грубил, спорил чуть не до драки на потеху знатным боярам Мстиславским да Шуйским. Пришлось вновь отослать его на строительство новой крепости. Уезжал с почётом – со своим двором и войском. Так нет, не успокоился, змея.

Борис наконец поднял тяжёлую голову и, не оборачиваясь на угол, где притаился Семён Никитич, сказал твёрдым голосом:

   – Доставить в Москву. И не как знатного боярина, а – в оковах. Посмотрим, что он скажет на дыбе...

«...при царе Борисе учинены были выезжим немцам, которые выехали с посланником, с Офонасьем Власьевым ис цезарские земли поместные и денежные оклады.

700 чети, денег 80 рублёв.

капитан Яков Маржерет.

...Давид Гилберт, Роберт Думбар,

по 400 чети, 35 рублёв.

...Яков Гок... 30 рублёв».

Выписка из архива Посольского приказа.

Проводив капитана и его воинов в Заречье, в стрелецкую слободу, где их определили в иноземный отряд царских телохранителей, князь Пожарский вернулся в Кремль, чтобы повидаться с любимой матушкой. На царском подворье увидел друзей, тоже стольников – князей Никиту Хованского и Ивана Хворостинина[41]41
  ...Хворостинин Иван Андреевич (1590—1625) – князь, поэт, писатель, мыслитель. Преследовался за инакомыслие, обвинялся в отступлении от православия. Был приближённым Лжедмитрия I. Во время Смуты был соратником Минина и Пожарского, один из первых вошёл в освобождённый Кремль в 1612 г. Его труд «Словеса дней, и царей, и святителей» содержит глубокие размышления о событиях и деятелях того времени: Борисе Годунове, Лжедмитрии I, Василии Шуйском, патриархе Гермогене и др. Принял постриг в Троице-Сергиевом монастыре, где и скончался в 1625 г. Голландский купец Исаак Масса своим замечанием, что Лжедмитрий «растлил 30 девиц и юного князя Хворостинина», дал повод считать, что Хворостинин был «полюбовником» Лжедмитрия I. Этой же версии придерживается и автор книги.


[Закрыть]. Они несли службу по охране дворца.

Дородный Никита Хованский, самый старший из друзей, приходился свояком Дмитрию – был женат на его сестре Дарье. Весельчак-балагур, любитель хорошего стола и доброй охоты, Никита слыл и бывалым воином. Успел отличиться в походе против шведов под командованием отца Ивана – знаменитого воеводы, думного боярина Андрея Ивановича Хворостинина. Теперь он с нетерпением ждал какой-нибудь новой военной кампании, чтобы самому стать воеводой.

Дмитрий спешился у ворот, поскольку стольникам не полагалось быть верхом на царском дворе, и, отдав поводья своего вороного стремянному Семёну Хватову, подошёл к приятелям, склонившись в полушутливом поклоне:

   – Как здоровы, князья, будете?

   – Князь Дмитрий! – громогласно возвестил Хованский. – Как ты приехал, здоров ли?

   – Уже слышали о твоей удаче, – мелодичным капризным тенором поддержал Хворостинин. – Дьяк Власьев тебя в приказе нахваливал. Ублажил ты его вволюшку! Жди теперь от государя новой дачи где-нибудь здесь, близ Москвы!

Дмитрий досадливо отмахнулся:

   – По мне ли такая честь. Я бы лучше с тобой, князь Никита, в Ливонии за наши исконные города сабелькой помахал.

   – Будет, будет война! Чует моё сердце! – радостно ответил Хованский. – Сумеешь свою доблесть показать. Как, не ослабела рука?

   – Каждый день со своим дядькой Надеей на палках бьёмся, – серьёзно ответил Дмитрий, показывая свою правую руку, сжав могучий кулак.

   – Силён, силён, – благодушно хлопнул его по плечу Никита. – Такой рукой одним ударом любого пополам развалить сможешь.

   – А мне ваши воинские забавы огорчительны, – прежним капризным голоском заявил Хворостинин. – Сказывают, будто государь собирается послать отроков за границу учиться. Хочу челом бить. Может, отпустят в италийские земли. Там учатся все лучшие польские дворяне.

Хованский перекрестился:

   – Что ты мелешь, Иван! Там же паписты. Сразу начнут в свою веру обращать! Что скажет твой батюшка? Мало он, видать, бивал тебя в детстве. Иначе запомнил бы, что учиться латинскому – грех!

Сам Никита не сумел одолеть даже и славянскую грамоту, несмотря на усилия домашнего дьяка. Не раз князь Дмитрий расписывался за него при получении жалованья.

   – Ты же знаешь, что патриарх наш воспротивился воле государевой, чтобы здесь, в Москве, открыть школу с иностранными учителями.

   – Университет, – поправил Хворостинин.

   – Вот-вот! Сказал: не нужно нам, чтобы крамолу заносили. И так уж этих иноземцев развелось – что солдат, что купцов...

   –  Тише ты, – предупредил его Дмитрий. – Не забывай про государевы уши.

Никита не успокаивался:

   – Смотрю я на тебя, Иван. Всем ты взял, красный молодец, да и только. А всё тебя в смуту тянет! Светские стишки, сказывают, начал слагать, будто скоморох какой! Княжеское ли это дело?

   – Не стишки, а сатиры, – поправил князь Иван. – Подобно древним эллинам.

   – Сатиры? – переспросил радостно Дмитрий, сам хорошо знавший античную литературу. – Неужто взаправду? А ну, прочти!

   – Тьфу, и ты туда же! – сплюнул Никита. – Сатанинское то дело – вирши слагать.

Хворостинин, довольный, что нашёл человека понимающего, не заставил себя упрашивать и прочёл звонко, чуть завывая:

 
Люди сеют землю рожью,
А живут будто все ложью!
 

   – Не слышит тебя наш патриарх Иов[42]42
  Не слышит тебя наш патриарх Иов! – Иов (?—1607) – первый русский патриарх с 1589 г., сторонник Бориса Годунова. Оставил послания и сочинения по истории России конца XVI в.


[Закрыть]! – воскликнул, снова крестясь, Хованский. – Проклял бы тебя за окаянство твоё! Это кто же живёт ложью?

   – Все живут ложью! – накаляясь обличительным гневом, заявил Иван воинственно. – На словах песни и пляски осуждают, а сами на гульбищах что вытворяют? Не веришь? Сходи посмотри на монахов Чудова монастыря! Тут рядом. Погрязли в пьянстве, прелюбодействе!

   – Успокойся, Иван! – угрюмо заметил Дмитрий. – Наша с тобой забота – воинское дело. Русь от недругов охранять. А души пусть спасают церковники.

Увидев краем глаза, что вокруг них начинает крутиться какой-то ярыжка, Дмитрий решил прервать жаркий спор:

   – Ну, здорово бывайте, друже! Мне пора.

   – Куда?

   – Матушку хочу навестить. Она на Царицыном дворе.

Оба князя с уважением поклонились:

   – Передай своей матушке, Марии Фёдоровне, низкий поклон, – сказал Никита. – И нас не забывай. Приходи к нам в воскресенье обедать. Чай, Дарью давно не видел! И детушек наших.

Поблагодарив за приглашение, Пожарский отправился через двор к следующим воротам, ведущим в покои царицы. Узнавший князя слуга выскочил на крыльцо:

   – В саду твоя матушка. Ступай туда.

В закатных лучах солнца цветущий яблоневый сад царицы, казалось, был покрыт розовой кипенью. Здесь и звуки, и запахи казались особо чистыми. Где-то вдалеке звенел девичий смех. Князь нерешительно направился туда по извилистой дорожке, усаженной шиповником. За поворотом показалась весёлая лужайка, посреди которой на скамеечке, обитой бархатом, сидела княгиня Пожарская. Она вязала. Чуть в отдалении несколько девушек качались на качелях.

   – Матушка, здорова ли ты? – склонился Дмитрий перед княгиней.

Княгиня радостно вскочила и нежно обняла сына.

   – Какой ты у меня большой и красивый.

   – Ну, полно, матушка, – засмущался Дмитрий.

Сейчас, когда они стояли рядом, было видно, как похожи мать и сын – оба статные, голубоглазые, с правильными прямыми чертами лица, с горделивой осанкой головы.

Княгиня Мария Фёдоровна была из старинного и независимого рода Беклемишевых. Издавна в этом роду почитались грамота и культура древних. Её дед, Иван Берсень[43]43
  Крыжовник.


[Закрыть], прозванный так современниками за колючий язык и неуступчивый нрав, был не только близким к великому князю придворным, имевшим даже свои палаты в Кремле, но и известным книгочеем. Он сдружился с философом и писателем из Афона Максимом Греком, приехавшим в Москву по приглашению великого князя Василия III для перевода греческих книг, оставленных ему в наследство матерью Софией Палеолог.