Текст книги "Воевода"

Автор книги: Дмитрий Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

Уговаривать никого не надо было. Все горели желанием побыстрее повстречать поляков.

...Отряд Лисовского, огибая невысокую, но длинную гору, растянулся почти на версту. Полковник оглянулся и самодовольно покрутил ус: «Добыча изрядная!» Впереди, где дорога снова уходила в лес, он увидел несколько всадников, скачущих навстречу.

«Не иначе царский гонец! – догадался Лисовский. В нём пробудился азарт охотника: – Попался, голубчик! Сейчас пощекочем тебе рёбра!»

Всадники тоже увидели польский отряд, на мгновение замешкались, затем повернули своих коней назад.

   – Гусары, за мной! – закричал Лисовский, ударив своего коня нагайкой по крупу. – Ату их, ату!

Отоспавшиеся всласть на крестьянских лавках гусары рванули за ним, а кое-кто резво начал обходить.

«Пусть разомнутся мальчики!» – добродушно ухмыльнулся Лисовский и только крикнул:

   – Гонец мне нужен живым!

Вся кавалькада углубилась в лес, оставив обоз плестись своим ходом под охраной небольшого числа жолнеров, удобно расположившихся на санях и играющих в зернь[88]88
  Игра в кости.


[Закрыть]. Когда и обоз полностью въехал в лес, перед передней лошадью вдруг с треском завалилась огромная сосна, перегородив дорогу. Не успели жолнеры очухаться от неожиданности, как из-за деревьев выскочили ратники с рогатинами. Пришедшие в себя мужики помогали вязать жолнеров.

   – А теперь поворачивайте назад, к дому! – скомандовал один из ратников.

   – С этими чё делать? – спросил один из мужиков, крутя в руках трофейный палаш.

   – Оставьте здесь, на снегу, – сказал старший из ратников, но поглядел на лица мужиков и вспомнил виденное утром село. – Делайте что хотите! Только чтоб шума не было. А нам пора туда. – Он показал вглубь леса, откуда слышалась канонада.

   – Мы с вами!

Несколько десятков мужиков вскоре догнали ратников, на ходу вытирая об армяки окровавленное оружие.

   – Крысы! – Хрипло произнёс один из них. – И смерть им – крысиная, безголовая.

...Гусары почти настигли беглецов, когда те вдруг бросились врассыпную по обе стороны дороги. Пока удивлённые ляхи крутили головами, раздался залп из пищалей.

   – Засада, Панове! – крикнул Лисовский, нагоняя их. – Скорей назад.

Но было поздно: и спереди и сзади им преградили путь сосны, а из-за деревьев молча приближались ратники с рогатинами и саблями. Откуда-то сверху посыпались стрелы. Стреляли с верхушек деревьев.

   – Спешиться! – скомандовал Лисовский. – Открыть огонь!

Но выстрелить успели немногие, завязалась рукопашная.

Гусары, искусные фехтовальщики, успешно отбивали сабельные удары и наносили ответные. Но против широких и острых лезвий рогатин им пришлось туго. Вскоре всё было кончено – дорога и лесная поляна вокруг были устланы трупами. Русских полегло около сотни, поляки – практически все.

   – Найдите Лисовского! – приказал Пожарский.

Однако нашли только голубой шёлковый, на беличьей подкладке плащ Лисовского и меховую шапку, брошенные в кустах. Видимо, полковник, поняв, что дело худо, накинул на себя плащ кого-то из убитых и выскользнул из окружения с несколькими наиболее близкими ему людьми.

   – Оборотень, как есть оборотень! – крестясь, произнёс Болтин.

   – Ничего, рано или поздно достанем! – уверенно сказал Пожарский. – Славно сегодня потрудились. Молодцы нижегородцы, воистину – не уродцы!

Вернувшись в Высокое, князь вернул награбленное владельцам, а отбитый у поляков обоз с рязанским хлебом взял с собой, в Москву. В Коломну он решил не заезжать, оставив спесивого боярина с носом.

   – А то, глядишь, себе припишет победу над Лисовским!

«Царю-государю и великому князю Димитрию Ивановичу всея Руси бьют челом и кланяются сироты твои, государевы, бедные, ограбленные и погорелые крестьянишки. Погибли мы, разорены от твоих ратных воинских людей, лошади, коровы и всякая животина потеряна, а мы сами жжены и мучены, дворишки наши все выжжены, а что было хлебца ржаного, и тот сгорел, а достальной хлеб твои загонные люди вымолотили и развезли: мы, сироты твои, теперь скитаемся между дворов, пить и есть нечего, помираем с женишками голодною смертью...»

Из челобитной крестьян Тушинскому вору.

«И переменились тоща жилища человеческие и жилища диких зверей: медведи, волки и лисицы стали обитать на местах сел человеческих, и хищные птицы из дремучих лесов слетались над грудами человеческих трупов, и горы могил воздвигли на Руси».

«Сказание» Авраамия Палицына.

Пока Пожарский вёл обоз в Москву, расторопный коломенский воевода, прослышав от лазутчиков о его победе, чтобы избежать укоризны, примчался с доносом к государю, деи, Пожарский не по чину вознёсся, ослушался государева указа, самовольно бросил Коломну, уйдя неведомо куда.

Доносительство было мило государеву сердцу, поэтому он лишь пожурил воеводу за трусость, явно им проявленную при появлении неприятеля, а Пожарскому, поздравив его нехотя с боевой удачей, выговорил за неуважение к старшему. В душе Шуйский был рад такому исходу: не надо было тратиться на награждение победителя.

Но как ни старались умалить Пушкин да Дмитрий Шуйский значение совершенного князем, вся Москва заговорила о Пожарском как о замечательном воине, которому удалось разбить наголову, будучи в меньшинстве, польских гусар, да ещё во главе с полковником Александром Лисовским, имя которого приводило в трепет многих русских воевод.

Русь раскололась надвое, имея сразу двух царей и двух патриархов. Смятение охватило душу лживого властителя. Не таким виделось ему в тайных сладостных мечтах его царствование. Где оно, благолепие в соответствии со старыми обычаями? Все врут, изменяют на каждом шагу. Сколько их, «лучших московских людей», клявшихся ему в верности, съезжают в Тушино и там целуют крест вору, а потом снова возвращаются к нему, требуя жалования? Дошло до того, что в некоторых семьях отец «прямил» ему, Шуйскому, а сын служил в тушинском таборе, и, съезжаясь на обед, родственники делились друг с другом новостями, будучи уверены, что, чья бы сторона ни победила, семье от этого урона не будет.

Чтоб одолеть вора, Шуйский был всё же вынужден прибегнуть к помощи шведского короля. В Новгород для переговоров с посланниками Карла IX он послал племянника Михаила Скопина-Шуйского. Но ждать подхода шведских войск пришлось долго. А москвичи тем временем, возбуждённые слухами из Тушинского лагеря, вновь взволновались.

В субботу на масленице, 17 февраля 1609 года, в боярскую думу ворвались князь Роман Гагарин, рязанский помещик Григорий Сунбулов и Тимофей Грязной. С ними пришло более трёхсот верных им вооружённых людей. Заговорщики потребовали от бояр согласия свергнуть Шуйского, они должны были выйти на Лобное место и заявить народу, что царь низложен. Однако на площадь явился лишь Василий Голицын, который по знатности рода был первым претендентом на трон после Шуйского. Остальные бояре разбежались по домам.

Заговорщики тем временем отправились в резиденцию патриарха, в Успенский собор. Гермоген отказался добровольно следовать на Красную площадь, его потащили силой, толкая сзади, обсыпая мусором и бранью.

Поднявшись на Лобное место, Роман Гагарин выкрикивал, обращаясь к собравшимся на площади:

– За кого мы кровь христианскую проливали? За человека недостойного и ни на что не потребного: глупого, нечестивого, пьяницу и блудника! Его посадили на трон его же потаковщики, такие же нечестивцы, как он сам! Не было на то согласия всей земли.

Люди слушали внимательно, кто-то соглашался, а кто-то и нет. Дородный мужчина возразил Гагарину:

   – Что ты тут мелешь? Все знают, что государь сел на царство не сам собою. Выбрали вы его сами – бояре да дворяне и служилые люди. Насчёт пьянства его или какого другого неистовства мы ничего не слыхивали.

Вступил другой москвич:

   – Шуйский, может, многим неугоден. Но нельзя его с царства свести просто так, без больших бояр и всенародного собрания.

Гагарин не отвечал на возражения, толкнул локтем Григория Сунбулова:

   – Давай зачитывай грамоту, что давеча составлял по совету в полках, со служилыми людьми иных городов.

Сунбулов выдвинулся вперёд и по свитку зачитал:

   – «Князя Василия Шуйского одною Москвою выбрали на царство, а иные города того не ведают, и князь Василий Шуйский нам на царстве не люб, и для него кровь льётся, и земля не усмирится: чтоб нам выбрать на его место другого царя?»

Иногородние, бывшие на площади, одобрительно зашумели. В ответ поднял свой голос не устрашённый нанесёнными ему оскорблениями патриарх Гермоген:

   – До сих пор Москва, ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые города не указывали, а указывала Москва всем городам! Государь царь и великий князь Василий Иванович возлюблен и избран и поставлен Богом и всеми русскими властями и московскими боярами и вами, дворянами, всякими людьми всех чинов и всеми православными христианами, из всех городов на его царском избрании и постановлении были в то время люди многие, и крест ему, государю, целовала вся земля, присягала добра ему хотеть, а лиха не мыслить!

Тимофей Грязной зло выкрикнул:

   – Шуйский тоже крест целовал, что не будет никого наказывать без совета с боярами! А на деле что? Проведали мы, что он тайно побивает и в воду сажает братию нашу, дворян и детей боярских, жён и детей, и таких побитых с две тысячи!

   – Как же это могло статься, что я ничего не знаю? В какое время и кто именно погиб?

Грязной смешался, затрудняясь назвать имена, хотя слухи о тайных казнях по приказу Шуйского по Москве ходили давно.

Кто-то из заговорщиков, чтобы поддержать его, заорал, возбуждая толпу:

   – И теперь повели многих нашу братию сажать в воду, за это мы и стали!

Патриарх снова ехидно спросил:

   – Да кого ж именно повели в воду сажать?

Говоривший начал крутить:

   – Мы послали уже ворочать, сами увидите!

Однако ему никто не поверил, слишком растерянно он это произнёс.

Кто-то крикнул:

   – Врут они всё!

Воспользовавшись настроением толпы, Гермоген распалился гневом на заговорщиков:

   – Вы забыли крестное целование, немногими людьми восстали на царя, хотите его без вины свесть, а мир того не хочет, да и не ведает, да мы к вам в тот совет не пристаём!

С этими словами Гермоген отвернулся от толпы и медленно пошёл восвояси, окружённый подоспевшими священнослужителями. Заговорщики больше не посмели его задержать, они вопросительно поглядывали на своих вождей. Надежда на успех восстания таяла: москвичи явно не хотели вмешиваться.

Роман Гагарин тем не менее призвал:

   – Пошли ко дворцу Шуйского, мы его сами скинем!

Однако число заговорщиков стало редеть и ко дворцу подошло их значительно меньше половины. Шуйский успел подготовиться к встрече: у крыльца цепью стояли стольники, с ними несколько сот стрельцов. Государь вышел на крыльцо и в ответ на крики с требованием оставить престол с торжествующей ухмылкой ответил:

   – Зачем вы, клятвопреступники, ворвались ко мне с такой наглостью? Если хотите убить меня, я готов принять мученическую смерть, но свести меня с престола без бояр и всей земли вы не можете!

Заговорщики вынуждены были ретироваться в Тушино. Впрочем, их никто не преследовал. В их числе были князь Фёдор Мещёрский и «возмутитель» Михайло Молчанов, которые рассказали «царику», будто Шуйский валялся у них в ногах, вымаливая прощение. А Василий Голицын как ни в чём не бывало занял своё место в боярской думе.

На следующий день Гермоген, потрясённый случившимся, обратился в стан врага со своим посланием, принёсшим ему славу «второго Златоуста»:

«Ко всем прежде бывшим господам и братиям и всему священническому и иноческому чину, и боярам, и окольничим, и дворянам, и дьякам, и детям боярским, и купцам, и приказным людям, и стрельцам, и казакам, и всяким ратным и торговым и пашенным людям, бывшим православным христианам всякого чина, и возраста же, и сана, иные же из-за грехов ваших против нас обретающихся, не знаю, как вас и назвать, – недостаёт мне слов, болезнует моя душа, болезнует сердце моё, и всё внутри у меня терзается, и все суставы мои содрогаются. И плачу, и говорю, и рыдаю: помилуйте, помилуйте, братья и чада единородные, отпадение от своих душ и родительских, от жён своих и чад, от сродников и друзей, вразумитесь и вернитесь!

Узрите отечество своё, расхищаемое чужаками и разоряемое, и святые иконы и церкви поругаемые, и неповинную кровь проливаемую, которая вопиет к Богу, словно кровь праведного Авеля, прося отмщения. Вспомните, на кого воздвигаете оружие? Не на Бога ли, сотворившего вас, не на жребий ли великих чудотворцев и Пречистой Богородицы, не на свою ли единоплеменную братию? Не своё ли отечество разоряете, перед которым многие орды иноплеменных изумлялись, а ныне вами же ругаемое и попираемое?

Заклинаю же вас именем Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа отстать от такого начинания, пока ещё есть время к познанию, да не до конца погибнете душами вашими и телами. А мы, по данной нам благодати Святого Духа, обращающихся и кающихся воспримем и о прощении вашего согрешения, вольного и невольного, общим советом, соборно, с возлюбленными единомышленниками нашими российскими митрополитами и архиепископами и епископами и со всем освящённым причтом молить должны Бога и о провинностях ваших. И у государя прощения испросим: милостив и непамятозлобив и знает, что не все по своей воле всё это творят.

И те из ваших братьев, которые в субботу сыропустную восстали на государя и ложные и грубые слова изрекали, так же как и вы, тем вину простил, ныне они у нас невредимы пребывают, и жёны ваши и дети также на свободе в своих домах пребывают. Это ли не милость и не воздаяние зла за зло? А если и было кому малое наказание за такую провинность, то это малость. И если в ком душа льва некроткого, то благодеяние преодолеет его. И ещё чины и мнения раздаст вам самозванец, лжец он – раздаёт чужие, а не свои. И если захочет Бог, и вы справитесь, и того не лишены будете, только помилуйте души свои».

Увещевания патриарха не помогли: и месяца не прошло, как боярин Василий Бутурлин поспешил донести Шуйскому о новом заговоре. На этот раз заговорщики намеревались тайно убить царя. И особенно потрясло Шуйского то, что во главе заговора был его закадычный друг детства боярин Иван Крюк-Колычев. Тот самый, кому Шуйский доверил ключи от сдавшейся Тулы. Василий Иванович сам присутствовал на пытках Крюка-Колычева, чтобы узнать о причинах его предательства и о сообщниках. Но тот упрямо молчал. По приказу царя его обезглавили на Красной площади.

Народ, глядя на казнь, угрюмо молчал. В Москве вновь росло недовольство Шуйским. Причиной тому явилась непомерная дороговизна. Блистательная победа Пожарского над Лисовским не получила должного развития. Хотя Шуйский вынужден был заменить милого его сердцу своим доносительством коломенского воеводу Ивана Пушкина на более опытного военачальника Василия Фёдоровича Масальского, тот тоже предпочитал действовать наверняка, отсиживаясь за толстыми стенами крепости. В результате польский ротмистр Млотский беспрепятственно оседлал дорогу, преградив доступ обозам с хлебом в Москву. Когда Прокопий Ляпунов попытался отбить поляков от Коломны, им на помощь из Тушина пришли казаки под командованием Юрия Беззубцева и Ивана Салтыкова, сына предателя Михаилы Глебовича Салтыкова.

Подвоз хлеба и прочих продуктов прекратился, что сразу привело к повышению цен. Доведённые до отчаяния московские чёрные люди ворвались во дворец государя с криками: «До чего нам дожидаться? Хлеб дорогой, промыслов никаких нет! До чего это дойдёт? Уже нам голодной смертью помирать!»

Шуйский кое-как утихомирил людей обещанием, что скоро придёт из Новгорода Скопин-Шуйский с отрядом шведских солдат. Действительно, Скопин прислал известие о подписании в Выборге договора со шведами. Условия его были самые кабальные. «Доброхот Карлус» потребовал отказа русского правительства навсегда от притязаний на Ливонию. Кроме того, царь дал согласие на уступку шведам Корелы со всем уездом. В свою очередь король обещал предоставить пять тысяч солдат – три пеших и две конных, которым полагалось платить жалованье по тридцать две тысячи рублей в месяц. Сверх того, Скопин должен был дать войску пять тысяч рублей по прибытии на границу с Русским государством. Король обещал также прибавить безденежно вспомогательного войска сколько пожелается, с условием, чтобы и московский государь отпустил безденежно шведскому королю войска в случае нужды.

Сразу же после подписания договора и выплаты денег не в зачёт шведское воинство двинулось в длинный путь, огибая Ботнический залив. Его предводителем стал Яков Понтус де Ла-Гарди[89]89
  Яков Понтус де Ла-Гарди (Делагарди) (1583—1652) – граф, шведский маршал (с 1620), возглавлял шведские войска, двинувшиеся весной 1609 г. из Новгорода вместе с отрядами М. В. Скопина-Шуйского на освобождение Москвы, осаждённой тушинцами.


[Закрыть], выходец из французских гугенотов, эмигрировавших в Швецию.

По расчётам Шуйского выходило, что его племянник будет в Москве через месяц-два.

– Дайте сроку до Вешнего Николы, – сказал он московскому люду, – увидите, что Москва избавится!

Попытался государь бороться и со спекуляцией. Видя, что его увещевания плохо доходят до торговцев хлебом, которые припрятали все запасы, продавая лишь понемногу, чтобы удержать высокие цены, Шуйский обратился к келарю Троице-Сергиевского монастыря Авраамию Палицыну, находившемуся на московском подворье монастыря, где скопились немалые запасы ржи. Он пустил в продажу рожь по два рубля. Пришлось и другим купцам несколько снизить цены. Однако простому люду даже эти цены были не по карману, и недовольство вновь стало нарастать.

Неожиданно из Тушинского лагеря перебежал обратно в Москву князь Роман Гагарин. Он принёс утешительные вести – Сапега перехватил восемь гонцов из Новгорода, вёзших письма Скопина-Шуйского государю. В них сообщалось, что шведы наконец прибыли и что объединённое войско выступило в поход.

– У тушинцев страх от Михаила Васильевича Скопина! – всенародно оповещал князь Гагарин. – Они сами думают бежать!

Действительно, в тушинском стане воцарилось замешательство: многие из военачальников в поисках добычи разбрелись по всей России: Лисовский со своей шайкой бродил по восточной части Московского государства, полковник Чиж с запорожцами грабил Смоленскую землю, Мархоцкий стоял на перепутье дорог, ведущих к столице, Млоцкий с Бабовским контролировали дорогу из Коломны. В самом лагере не было никакой дисциплины, солдаты непрерывно бражничали и веселились с женщинами разгульного поведения. «Царик» и Марина терпели всяческие притеснения, все их расходы контролировались Рожинским.

При известии о движении войска Скопина «царик» попытался собрать своё разбредшееся войско. Было решено попробовать ещё раз предпринять штурм Москвы. Утром 5 июня польская пехота и кавалерия стали переправляться через речку Ходынку. Их встретила кавалерия, однако боя не приняла, а ушла влево и вправо, открыв простор для стрельбы гуляй-города. Поляки не почувствовали западни, бросились на деревянные укрепления, стараясь захватить орудия. Казалось, победа была близка. Но в этот момент московская конница, перестроившись, ударила с незащищённых флангов. Вновь отличился храбростью князь Дмитрий Пожарский: со своим полком он практически порубил всю польскую пехоту и начал преследовать драгун, которые в панике не оказывали никакого сопротивления. Вероятно, московские полки с ходу овладели бы всем обозом, если бы не помощь Ивана Заруцкого, сумевшего со своими казаками выстрелами остановить натиск москвичей.

Тем не менее победа была несомненной – полегло четыреста польских пехотинцев и драгун, сто девяносто семь человек было взято в плен.

Через двадцать дней тушинцы повторили штурм, и столь же неудачно. Многие из них утонули в Москве-реке, куда их загнала московская кавалерия. Кроме пленных, были взяты трофеи – пушки, знамёна, барабаны.

Победа москвичей воодушевила русских людей и в других областях. Прокопий Ляпунов со своим дворянским ополчением взял Пронск, затем утвердился в столице Рязанского края – в Переяславле Рязанском. Оттуда он пришёл на помощь осаждённой Коломне. Однако его битва с войском Млоцкого, хотя и была упорной, не принесла успеха ни той ни другой стороне.

Млоцкий отошёл к Серпухову и продолжал контролировать движение продовольствия к Москве. Его конные отряды постоянно выезжали на Коломенскую дорогу и перехватывали обозы с хлебом. Здесь же, а также и на Владимирской дороге свирепствовала большая, хорошо вооружённая банда из русских «удальцов» под командованием хатунского мужика Салькова. Банда не пропускала обозы с продовольствием и устраивала налёты на предместья Москвы. Шуйский направил в Коломну князя Масальского собрать хлебные запасы и доставить их в Москву. Однако Сальков разгромил войско князя, обозы забрал, а что не мог увезти – пожёг. Для уничтожения банды Шуйский направил отряд под начальством воеводы Бориса Сукина. Однако медленно продвигавшемуся отряду никак не удавалось захватить Салькова врасплох. Напротив, бандиты по ночам постоянно тревожили лагерь Сукина, который после каждой их ночной вылазки недосчитывался большого числа своих воинов. С позором ему пришлось вернуться в Москву.

Тогда Шуйский вновь вспомнил о Дмитрии Пожарском. Тот не медлил, понимая, как важно очистить дорогу в Москву для подвоза продовольствия. С отрядом полюбившихся ему нижегородцев князь решил повторить манёвр, принёсший ему успех в деле с Лисовским. Быстро двигаясь вдоль реки Пехорки, он через лазутчиков узнавал о продвижении Салькова. Узнав, что к Москве идёт по Владимирской дороге большой обоз, князь устроил засаду и в момент, когда банда, налетев, предалась грабежу, окружил и практически всю её уничтожил.

Самого атамана Салькова, оглушённого при падении с лошади, а также оставшихся в живых немногочисленных разбойников повязали и подтащили к Пожарскому.

– Лихие молодцы да и воины знатные, – произнёс Дмитрий. – Почто на своих, православных, руку подняли?

Разбойники угрюмо молчали.

   – Что будем делать с ними, князь? – спросил Ждан Волгин.

   – Бросьте их на сани, вместе с зерном доставим в Москву. Пусть их государь судит за разбой.

Сальков, пришедший в себя, яростно взглянул на Пожарского:

   – А чего с нами якшаться? Вели порубить нас здесь. Лучше от воинов смерть принять, чем от палачей царских. Да и мучиться меньше!

Пожарский задумался, потом произнёс:

   – Нет, негоже нам самосуд чинить, да ещё над своими же, русскими. Одно дело в бою. А так... нет, негоже.

Взгляд Салькова потух:

   – Как знаешь. Ты победил, тебе и решать: казнить или миловать.

   – Погода! – встрепенулся князь, который видел перед собой в первую очередь людей, а уж потом разбойников. – Как ты сказал – «миловать»?

   – Да! – В глазах атамана блеснула надежда.

   – Можешь мне поклясться, что, коль отпущу, явитесь с повинной к Шуйскому?

   – А что толку! Всё равно казнит! Знаем мы его подлую душу.

   – Именно потому и не казнит!

   – Как так?

   – Государь наш всегда во всём выгоду для себя ищет. А ему воины позарез нужны, особенно такие крепкие. Коль вызоветесь ему служить, простит, да ещё денег даст. Такое не раз уже бывало!

   – Ну, что же, попытка – не пытка! – вздохнул атаман, решаясь.

   – А коль так, целуй мне крест, что разбойничать больше не будешь!

Пленников развязали, и они дружно бросились врассыпную ловить своих разбежавшихся по лесу лошадей.

   – Обманут! – убеждённо сказал Болтин, глядя им вслед.

   – А я им верю! – твёрдо произнёс князь.

Приведя обоз в Москву, Пожарский узнал, что Сальков, ошеломлённый великодушием князя, вместе со всеми оставшимися в живых бандитами успел обогнать его, чтобы добровольно сдаться в плен. Шуйский помиловал разбойников, а слава Пожарского как воеводы, не проигравшего ни одного дела, множилась.

Тем временем Василий Шуйский слал племяннику слёзные письма:

«И тебе бы, боярину нашему, никак своим походом не мешкать, нам и всему нашему государству помощь на воров подать вскоре. И только Божиею милостью и твоим промыслом и раденьем государство от воров и от литовских людей освободится, литовские люди твоего прихода ужаснутся и из нашей земли выйдут или по Божьей милости победу над собою увидят, то ты великой милости от Бога, чести и похвалы от нас и от всех людей нашего государства сподобишься, всех людей великою радостию исполнишь, и слава дородства твоего в нашем и окрестных государствах будет памятна, и мы на тебя надёжны, как на свою душу».

Молодому полководцу, к которому вдруг воспылал столь пламенной любовью царствующий дядя, было не до комплиментов. Новгород находился в кольце городов, преклонившихся Тушинскому вору. Примеру Орешка, первым перешедшего на сторону самозванца благодаря измене Михаилы Салтыкова, последовали Псков, Старая Русса, Торопец, Тверь, Торжок, Старица, Великие Луки.

Находясь в таком окружении, многие из новгородцев стали колебаться, размышляя, не пора ли сменить царя, а то ведь можно и опоздать. Удерживали их в верности Шуйскому только проповеди митрополита Исидора и авторитет самого Скопина. Городской воевода Михаил Татищев, который по чину обязан был навести порядок и утихомирить крикунов, вдруг как-то странно оробел, что было совсем на него не похоже.

Скопин хорошо знал, что Татищев был единственным, кто смел говорить Димитрию в лицо всё, что о нём думал, и что именно он всадил длинный нож в бок Петру Басманову, положив начало кровопролитию. Однако теперь ярый приверженец старины, не стесняясь, костерил «Ваську Шуйского», как он называл государя, за неумелое правление. Причиной тому была обида, что Шуйский, которому, видать, надоело выслушивать назойливые советы бесцеремонного окольничего, отослал «героя» переворота товарищем воеводы в Новгород.

Татищев свои обиды не скрывал от Скопина, считая и того тоже обиженным – был великим мечником при прежнем государе, а теперь отослан в сомнительную экспедицию за шведской помощью. Когда в Новгороде обстановка особенно накалилась, он по-отечески посоветовал Скопину покинуть город. Скопин выехал навстречу приближающимся шведам, но новгородцы одумались и послали за ним гонцов с просьбой вернуться. Ему целовали крест в верности представители всех частей города.

Вернувшись, Скопин решительно взял оборону города в свои руки – делал смотр укреплениям, обучал жителей, как действовать в случае осады. Лазутчики донесли ему, что в Старую Руссу пришёл многотысячный отряд запорожских казаков под предводительством полковника Кернозицкого.

Когда казаки подошли вплотную к Новгороду и стали требовать добровольной сдачи, Скопин решил нанести внезапный удар имевшимися у него незначительными силами стрельцов. На военном совете, где обсуждался план операции, неожиданно вызвался командовать отрядом Татищев. К нему вновь вернулась грубая хвастливость. Он уверял, что казаки сразу разбегутся, лишь завидев его знамя воеводы.

Такая воинственность вызвала у Скопина удивление, но спорить он не стал.

А ночью к Скопину заявились два стрелецких сотника и донесли, что воевода готовит измену – подговаривает стрельцов при встрече с неприятелем не оказывать сопротивления. Причём, как уверяли сотники, уговоры Татищева многие слушают охотно.

Надо было действовать решительно. Скопин приказал немедленно собрать на соборной площади весь состав имеющегося войска. Свет факелов высвечивал встревоженные лица стрельцов.

   – Мне донесли, что наш воевода готовит измену и собирается перейти на сторону воров со всем войском!

Татищев, стоявший рядом, испуганно отшатнулся, обычная его самоуверенность исчезла, он начал что-то говорить, но Скопин не слушал, а продолжал:

   – Может, это и ложный донос. Я судить не могу! Судите его сами!

С жутким воем набросились стрельцы на оробевшего воеводу. Многие из них явно не хотели, чтобы Татищев стал оправдываться, ведь он мог, покаявшись, объявить имена сообщников.

Через несколько мгновений ярость стрельцов утихла, и они отхлынули, оставя на брусчатой мостовой изуродованный труп в луже крови. Скопин хладнокровно смотрел на расправу и, когда всё стихло, сказал:

   – Так будем каждого карать за измену! Расходитесь по домам. Похода не будет!

Наутро пришла радостная весть: в Тихвине и других новгородских землях составилась двухтысячная рать из крестьян, пришедших защищать свой великий город от иноземцев. Их привели Степан Горихвостов и Евсей Рязанов.

Скопин воодушевился: хотя ополченцы и не были обучены ратному делу, однако это было уже «его войско», которое он поведёт к победам. Кернозицкий, узнав от «языка» о приходе в Новгород пополнения, без боя отступил в Старую Руссу.

...Граф Ла-Гарди въезжал в Новгород в окружении почётного эскорта, присланного Скопиным-Шуйским. Несмотря на свои двадцать семь лет, граф был опытным воякой, десять лет без малого он воевал с поляками, отстаивая права своего короля Карла IX на Ливонию. Правда, как утверждали злые языки, половину времени он провёл в плену, схваченный Станиславом Жолкевским[90]90
  Жолкевский Станислав (1547—1620) – польский полководец, в 1596—1597 гг. руководил подавлением крестьянско-казацких восстаний на Украине. Принимал активное участие в польско-литовской интервенции в Россию в начале XVII в.


[Закрыть] – лучшим полководцем Речи Посполитой, ветераном, бывшим когда-то соратником самого Стефана Батория. Впрочем, это не уменьшило воинский пыл де Ла-Гарди, он снова рвался в бой во славу своего короля.

Скопин-Шуйский встречал его на площади перед Софийским собором. Он был ещё моложе графа – ему минуло всего двадцать два, однако телосложение его было отнюдь не юношеским – гигантского роста, широк в плечах, голова величаво откинута чуть назад, яркие голубые глаза излучают мужество и недюжинный ум.

Де Ла-Гарди представил Скопину своих спутников, опытных военачальников Акселя Курка, Христиерна Зоме, Андре Бойе и Эберта Горна. Затем он напыщенно произнёс:

   – Его величество король слышал о бедствиях Московской земли, которую по наущению поляков терзают обманщики, называясь членами царственного дома, и губят землю и народ. Чтобы не дать успевать злу далее, его величество король, по просьбе вашего государя, послал на помощь несколько тысяч ратных людей, а когда нужно будет, пришлёт ещё и более для Московского государства от страха ложных царей. Король желает, чтоб ваш государь и всё Московское государство процветали вечно, а враги, взявшие теперь такой верх, получили бы достойное наказание на страх другим!

Скопин, выслушав перевод толмача, низко поклонился, по русскому обычаю коснувшись земли пальцами.

   – Благодарим, и вся земля Русская благодарит великого короля Карлуса, что он по христианскому милосердию оказывает нам помощь.

Однако Скопин был не только полководцем, но и дипломатом. Он вовсе не хотел, чтобы шведы считали, будто только исключительно их вмешательство принесёт освобождение Руси.

Поэтому он решил обрисовать положение, в котором находилось его государство, как можно в более розовом свете.

   – Великий государь наш, слава Богу, находится в благополучии, и все подданные Московского государства ему прямят. Только каких-нибудь тысяч восемь русских бездельников, по незнанию, пристало к четырём тысячам поляков да к двум тысячам казаков и к разным разбойникам. Они заложили дороги к Москве, Смоленску и Новгороду.