Текст книги "Воевода"

Автор книги: Дмитрий Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

Две хоругви пехоты по 250 (красной).

Полк гусаров под двумя хоругвиями 250 конных,

Пятигорцев 200 конных,

Козаков под двумя хоругвиями 250 конных,

Лисовский с московитянами 6000,

Полк Яроша Стравинского, копейщики 500 конных,

Полк Марка Валамовского 700 конных.

Полк Козаков 200 конных,

Весь полк Сапеги с пушками.

Полк пана Микулинского, копейщиков 700 конных, Козаков 300».

Из дневника Яна Сапеги.

Старые соратники Беззубцев и Буссов поспешили в лагерь Сапеги, где шла деятельная подготовка к походу. Сотня за сотней, хоругвь за хоругвью по очереди подъезжали к высокому холму, где расположились военачальники. Сапега придирчиво осматривал экипировку воинов, не гнушаясь даже заглядывать в стволы мушкетов. Впрочем, гетман был доволен: чувствовалось, что перед ним проходили настоящие бойцы, побывавшие в десятках сражений. Рядом с Сапегой крутился Лисовский, которому Беззубцев и представил своего приятеля.

Был Лисовский невысок ростом, с кривыми ногами – следствие постоянной езды верхом, с чёрными глазами, в которых зловеще горел бесовский огонёк; лицо было исполосовано шрамами. Он ни секунды не мог спокойно стоять на месте, его руки постоянно находились в движении – то он хватался за рукоять сабли, то дёргал себя за длинный чёрный ус, то поправлял пояс.

«Бесноватый какой-то», – с некоторой опаской подумал Буссов, пока Беззубцев рассказывал о нём полковнику. Тот, казалось, не слушал, вращал головой туда-сюда и цепко оглядывал проезжавших шагом всадников. Вдруг он заорал:

   – Ты как сидишь? Ты воин или мешок с ...? Вот гляди, как надо.

Он мгновенно оказался на лошади, подняв её на дыбы и повернувшись с ней вокруг оси. Действительно, это было красивое зрелище – Лисовский сидел не напрягаясь, живо поворачивался корпусом то вправо, то влево.

   – Понял? А ты клюёшь носом, как ворона! Брюхо мешает? Ничего, скоро скинешь. Иначе тебя самого скинут!

Стремительно спешившись, он наконец взглянул на толстого великана:

   – Значит, не надоело ещё искать военной удачи? Что ж, давай с нами, не пожалеешь. Мы – народ весёлый, не соскучишься. Шпага-то не заржавела?

И он умчался с Сапегой к Димитрию, чтобы договориться о том, где кто будет кормиться. Воины тем временем сворачивали палатки, складывали нехитрое имущество на пока пустые подводы, которые они надеялись скоро наполнить добром из монастырских кладовых.

Вначале поход напоминал скорее увеселительную прогулку. Беспрепятственно обойдя Москву и выйдя на Ярославскую дорогу, воины не оставляли без внимания ни одну деревню, попадавшуюся на пути. Обоз начал тяжелеть, за подводами плелись коровы, молоденькие бычки, блеяли овцы.

23 сентября поляки подошли к Троице-Сергиеву монастырю. Одного взгляда опытного военачальника на крепость было достаточно, чтобы Сапега понял, что он не может рассчитывать на лёгкую победу.

Стены были хоть и невысоки, однако очень толсты и имели три яруса – для подошвенного, среднего и верхнего боя, их венчали двенадцать башен. С юга и запада обитель была окружена глубокими прудами, с востока – густым лесом.

Сапега с Лисовским и прочими военачальниками объехали крепость вокруг, выискивая место для лагеря. Зрелище было унылое – вместо изб и амбаров в монастырских слободах они увидели лишь дымящиеся угли – все слобожане вместе с семьями и скотом укрылись в монастыре. Сапега расположился станом на западной стороне, перекрыв дорогу на Дмитров, а Лисовский – на юго-восточной, у Терентьевской рощи, закрывая доступ к монастырю со стороны Москвы.

На военном совете было решено попытаться вступить с осаждёнными в переговоры, Сапега помнил свой уговор с Рожинским и «царьком» принудить монахов Троицы встать на сторону «Димитрия Ивановича». Пока же все священнослужители, верные воле патриарха Гермогена, единодушно предавали «вора» анафеме. Троице-Сергиев монастырь был цитаделью православия. Русские хорошо помнили, что именно здесь получил благословение святого отца преподобного Сергия Радонежского великий князь московский Димитрий Донской, отправляясь на Куликово поле. С тех пор ни один московский государь не начинал ни одного серьёзного дела, не свершив богомолья в Троице. Здесь находились бесценные сокровища, подаренные царями, членами их семей, знатными людьми. Здесь блюли монашеский обет дочь Бориса Годунова, инокиня Ольга, и бывшая ливонская королева Мария Владимировна, когда-то коварно заманенная в Россию царём Борисом.

Получить благословение этого монастыря значило для самозванца поддержку всей Русской Церкви. Поэтому Сапега, составляя грамоту, не скупился на щедрые посулы.

С грамотой от Сапеги и Лисовского в монастырь пошёл сын боярский Бессон Руготин. Обращаясь к воеводам, князю Григорию Долгорукому и Алексею Голохвастову, а также к архимандриту Иоасафу, паны именем государя Димитрия Ивановича требовали немедленной сдачи крепости, обещая за это милость и ласку государя. В противном случае – «все умрут страшно».

Ни ласки, ни угрозы не подействовали. Ответное письмо было таково:

«Да знает ваше тёмное господство, гордые начальники Сапега и Лисовский и прочая ваша дружина, что напрасно нас, Христово стадо православных христиан, прельщаете вы, богоборцы, мерзость запустения. Знайте, что и десятилетний христианский отрок в Троицком Сергиевом монастыре посмеётся вашему безумству и совету. А то, о чём вы нам писали, мы, получив это, оплевали. Ибо есть ли польза человеку возлюбить тьму больше света и променять истину на ложь, честь на бесчестие и свободу на горькое рабство! Как же оставить нам вечную святую истинную свою православную христианскую веру греческого закона и покориться новым еретическим законам отступников от христианской веры, которые прокляты были четырьмя вселенскими патриархами?

Есть ли какое-нибудь приобретение и почесть в том, чтобы оставить нам своего православного государя и покориться ложному царю, врагу и вору, и вам, латиняне, иноверным, и быть нам вроде жидов или хуже их? Ведь те, жиды, не познав, распяли своего Господа, мы же знаем своего православного государя, под чьей царскою христианскою властью от прародителей наших родились мы в винограде личного пастыря Христа, как же повелеваете нам оставить христианского царя? И ложною ласкою, и тщетной лестью, и суетным богатством прельстить нас хотите. Но мы и за богатство всего мира не хотим нарушить своего крестного целования».

Получив ответ из монастыря, Сапега пришёл в неописуемую ярость и дал команду к немедленному штурму. Однако атака была легко отбита огнём со стен крепости. Гетман понял, что продолжать штурм бессмысленно, и приказал строить туры – передвижные деревянные батареи. Подкатив их с трёх сторон вплотную к крепости, поляки соединили их глубоким рвом, по которому, не боясь выстрелов со стен, могли свободно двигаться даже всадники. На девяти турах было установлено девяносто орудий, которые вели беспрерывную пальбу с утра до вечера в течение шести недель. Впрочем, к счастью для осаждённых, ядра едва долетали до стен монастыря, не принося им никакого ущерба.

Тринадцатого октября с самого утра со стороны стана Сапеги раздалась дикая какофония – гетман приглашал на пир всё своё войско по случаю предстоящего штурма. Буссов вместе с Беззубцевым расположились за столом недалеко от Сапеги и могли слышать каждое его слово.

   – Сегодня вы возьмёте Троицу! – кричал Сапега, поднимая чашу с вином. – Я пью, чтобы это свершилось малой кровью с нашей стороны! Мы беспощадно разнесём в прах этот каменный гроб, где свило своё гнездо седовласое воронье. Они навсегда прекратят пакостить нам, не будут больше, как звери из лесов, перехватывать наших гонцов, чтоб предать их мучительной смерти, перестанут смущать города, чтоб те верно служили проклятому «шубнику». Пустим же, братья, по воздуху все их жилища!

Воины ответили восторженным рёвом, а Сапега, снова наполнив грудь воздухом, продолжал выкрикивать рубленые фразы:

   – Возьмём Троицу, и у нас останется один путь – на Москву! Наш государь явно засиделся в Тушине, с одним Рожинским, без нас, ему долго ещё сидеть! Польские воины уже покрыли себя неувядаемой славой, ваша храбрость превосходит мужество древних римлян. Три года назад мы, поляки, под именем сына царя Иоанна Грозного посадили на русский престол безвестного бродягу. Теперь в другой раз даём русским нового царя и уже завоевали для него половину государства: он также будет называться Димитрием. Пусть они лопнут с досады: оружием и силой мы сделаем что хотим!

– Виват нашему гетману! За Речь Посполитую! – скандировали, вскочив с мест, солдаты, размахивая саблями и паля в воздух.

Шумный пир продолжался несколько часов. Когда наконец гетман дал команду к штурму, наступили сумерки. Весьма погрузневшие всадники тяжело взбирались на своих коней. Вперёд выкатили рубленые тарасы[84]84
  Щиты.


[Закрыть] на колёсах, укрывавшие стрелков с пищалями в руках. Следом шли пехотинцы, они тащили лестницы для приступа. А далее с развевающимися знамёнами летели всадники. Знамён было так много, что находившимся на стенах осаждённым в потёмках почудилось, будто на них движется лес.

Однако растерянность быстро прошла, все заняли свои места, и, как только «сапежинцы» приблизились на достаточно близкое расстояние, осаждённые открыли прицельный огонь из пушек и пищалей. Тарасы на колёсах не помогали – всё больше и больше тел оставалось лежать на негостеприимной для поляков земле. Уцелевшие быстро протрезвели и бросились бежать. Защитники вышли из-за стен и собрали брошенные тарасы и лестницы, чтобы использовать их как дрова.

Семь дней длился штурм. Сапега терял всё больше людей, а русские не только не устрашались грозных атак, но и сами непрестанно делали дерзкие вылазки, порой подходя вплотную к турам. Во время одной из таких вылазок попал в плен и был доставлен в монастырь ротмистр Брушевский. Под пыткой он показал, что ещё до штурма поляки начали вести тайный подкоп под одну из башен, но под какую именно, он так и не сказал.

Наконец повезло: в крепость притащили раненого рязанца Дедилова. Истекающего кровью, его повели по крепостной стене, пока он не указал на Пятницкую башню.

Двум крестьянам из Клементьевской слободы, одного звали Никон Шилов, другой остался в истории только под прозвищем Слота, удалось обнаружить устье подкопа, и они спустились туда. Их заметили поляки и попытались схватить. Но мужественные русские, забаррикадировав вход, подожгли сложенный в подкопе порох и взорвались вместе с ним.

В один из тех дней, когда поляки и русские попеременно атаковали друг друга, воеводы, пользуясь ночной мглой, перед рассветом совершили вылазку до Клементьевского пруда, где дали бой ротам из табора Сапеги. На помощь ему из Терентьевской рощи примчался, «засвистав как змей», Александр Лисовский со «своими аспидами». Он потеснил монастырских ратников к Пивному двору. Однако весь полк Лисовского остановил один человек. Это был податный крестьянин из села Молокова по прозвищу Суета. Великан, обладающий неимоверной силой, он, выхватив у одного из всадников Лисовского бердыш, бросился вперёд со словами: «Пусть я умру сегодня, но буду всеми прославлен», – и, будто косой, начал сечь поляков направо и налево. В полку Лисовского образовалась широкая просека. Отступившие было защитники вернулись и начали стрелять по атакующим из-за надолбов. После того как сам Александр Лисовский, оглушённый (он был ранен в щёку), упал с коня, поляки ретировались. Но тут же в бой вступили новые роты гусар Горского, Тышкевича и Сумы. Переломав копья и сабли, противники резали друг друга ножами. Погибло много храбрых воинов, в том числе и богатырь Суета.

И всё же поляки вынуждены были отступить. Как потом рассказывали перебежчики, многие из них в этот день якобы видели двух старцев, мечущих в них камни и одним броском многих поражавших. Осаждённые не сомневались, что в этот трудный час им помогли одержать победу великие чудотворцы Сергий и Никон.

Пыл штурмующих угас, началась длительная блокада. Голод, мор и болезни косили ряды осаждённых, но они по-прежнему стояли стойко.

Ранение добавило лишний шрам на лице Лисовского, но не уняло его неуёмный нрав. В лагерь поляков приходили известия, что один за другим русские города целуют крест самозванцу. Отпали от Шуйского Великие Луки, Псков, Ивангород, Орешек, где воеводствовал Михайло Глебович Салтыков. За ними покорились Тверь, Торжок, Кашин... Лисовский не мог переносить унылого сидения в блокаде, когда такие жирные куски уплывали из рук. Оставив под началом Сапеги основную часть своего войска, он с бандой близких ему «аспидов», с которыми ещё разбойничал в Польше, ринулся на север, дабы расширить владения «царика» и обеспечить тридцатитысячное войско, стоящее под монастырём, продовольствием и фуражом.

Без сопротивления, только при одном виде вооружённых поляков, покорно пошли под руку «Димитрия Ивановича» Переяславль-Залесский, Суздаль, Ярославль, Владимир, Кострома. Именем государя грабились лавки именитых гостей. Часть награбленного шла ко двору в Тушино, но достаточно оседало в обозах шляхтичей и казаков.

Особенно бесчинствовали ляхи в деревнях, где практически никто им не мог оказать сопротивления. Они заставляли крестьян молоть хлеб, печь его, варить пиво, а затем, отняв лошадей, отправляли съестное в табор. Однако мало того, что забирали всё, что сами могли увезти, они уничтожали для потехи и всё остальное: резали скот и бросали мясо в воду, рассыпали хлеб и топтали его лошадьми. Нещадно пытали огнём и железом хозяев, чтобы найти деньги, забирали рухлядь, насиловали их жён и дочерей. Не церемонились они и с православными святынями – обдирали оклады с икон, брали чаши и утварь, клали на дискосы мясо, загоняли скот в г церкви, кормили собак в алтарях, из царских дверей и больших местных икон устраивали себе кровати, где творили блуд с поселянками, играли на образах в карты и шашки, из священнических облачений шили себе исподние платья и, как говорит современник, «теми тканями, которые были на плечах иереев Божиих, покрывали себе задние части тела».

Ландскнехт Конрад Буссов, который, направляясь в Ростов вместе с Беззубцевым, проезжал через эти ограбленные деревни, с ужасом записал: «Камень бы заплакал о бедствиях земли Московской...»

Жители Ростова в эти страшные для русских людей дни, несмотря на то что все города в округе сдались самозванцу, продолжали упорствовать, не желая открыть ворота неприятелю. Верность Москве поддерживал в ростовчанах митрополит Филарет, хотя ему самому любить Шуйского было не за что. О том, что царь Василий лишил Филарета патриаршего трона, был наслышан и самозванец, славший к нему прельстительные письма, в которых называл Филарета «дядей». Фёдор Романов, ныне Филарет, действительно был родным племянником Анастасии, первой жены Ивана Грозного, однако признавать в самозванце своего двоюродного брата не собирался.

Тогда «царик» направил письмо Сапеге с требованием во что бы то ни стало «достать» упрямого родственника. Гетман поручил это деликатное задание Юрию Беззубцеву, остававшемуся за старшего во время набегов Лисовского.

   – Ты – русский, тебе сподручнее поехать за священником. Дело тайное, много людей с собой не бери, только самых верных.

Беззубцев вызвал для совета Буссова.

   – Ты знаешь Филарета в лицо? – задал он неожиданный вопрос.

   – Ещё бы мне не знать! – рассмеялся Конрад. – Я был в роте Маржерета, когда по приказу Годунова мы арестовали братьев Романовых. А потом Димитрий Иванович вернул его из монастыря и повелел назначить митрополитом Ростовским. Так что снова виделись при дворе государя.

   – Ин ладно! – удовлетворённо кивнул Беззубцев. – Значит, снова будешь арестовывать Филарета.

   – Как так?

   – Зовёт его к себе «Димитрий Иванович», – усмехнулся Беззубцев, – а он не едет. Придётся отправить силой.

   – Разве Ростов уже в наших руках?

   – Пока нет. Но я думаю натравить на этих упрямцев переяславцев. Они сильно ростовчан не любят за их богатство и гордый нрав. Пусть им покажут, где раки зимуют. А мы под шумок и умыкнём митрополита.

   – Птица больно знатная, такую втайне не умыкнёшь, – засомневался Конрад.

   – Ты что, отказываешься?

   – Нет, нет! – поспешно ответил Конрад. – Я ведь думаю, что после такого похода наши сумы потяжелеют?

   – Непременно!

...Переяславцев долго уговаривать не пришлось. Им явно по сердцу пришёлся приказ Сапеги привести к покорности ростовчан. Они беспрепятственно проникли в город, застав его жителей врасплох. Жаркая схватка возникла лишь у дверей соборной церкви, куда в панике ринулся народ. Филарет, надев архиерейские одежды, повелел протопопам и священникам причащать людей, готовя их принять мученическую смерть. Однако ратники, не послушав увещевания митрополита, решили умереть с оружием в руках и дали бой переяславцам на соборной площади. Тогда Филарет вышел из дверей собора, чтобы остановить кровопролитие. Он начал уговаривать переяславцев сохранять присягу законному государю.

Его осыпали насмешками и руганью, а потом под улюлюканье остальных несколько стрельцов сорвали с него святительские одежда, натянули на него сермягу, покрыли голову татарской шапкой и посадили на воз с какой-то гулящей бабой. Впрочем, вскоре о нём забыли, бросились грабить церковь. Буссов видел, как рубили на куски, чтоб досталось всем, серебряный гроб Леонтия и золотое его изображение.

Оцепив возок с Филаретом, люди Беззубцева спешно, пока не опомнились алчные союзники, отправились в обратный путь, не забыв, впрочем, пошарить в попадавшихся навстречу купеческих домах и лавках. По дороге Буссов оказывал пленному митрополиту всяческие знаки внимания, зная, что судьба переменчива. Когда Филарет был доставлен в ставку Сапеги, Конрад расторопно достал приличную сану одежду, не скупился на угощение. Он же вызвался сопровождать Филарета и в Тушино.

По мере приближения к ставке Филарет всё больше обретал осанистость и уверенность в себе. Было видно, что он уже сделал свой выбор. «Димитрий» его встретил с почётом, подошёл на благословение, пытливо поглядывая в лицо новоиспечённому «родственнику». Хотя Филарет отлично знал предыдущего Димитрия, в лице его ничего не дрогнуло, и он осенил склонённую голову самозванца своим золотым, в алмазах крестом. Обрадованный «Димитрий» приказал немедленно огласить грамоту, нарекающую митрополита Ростовского «патриархом всея Руси». Филарет не возражал, хотя и понимал всю незаконность такого наречения. В знак особой милости государь подарил ему золотой пояс. В ответ «патриарх» вручил «государю» дорогой восточный яхонт, который он успел извлечь из своего жезла до того, как переяславцы сорвали с него архиерейские одежды.

«Димитрий» представил Филарету членов своей думы, вместе с которой отныне «патриарх» должен был вершить государственные дела. Филарет и бровью не повёл, увидев, что возглавляет думу вместе с Дмитрием Трубецким не кто иной, как Михайла Глебович Салтыков, получивший некогда свою боярскую шапку из рук Бориса Годунова за арест братьев Романовых. После того как шустрый боярин привёл под руку самозванца город Орешек, где он воеводствовал, он был обласкан «цариком» и возглавил его думу. Стал боярином за верную службу и Иван Заруцкий. Здесь же толкался и Михайла Молчанов, первым затеявший игру по «воскрешению» государя. Теперь, когда новый Димитрий Иванович был в наличии, он мог больше не прятаться в Самборе, разыгрывая перед неискушёнными роль царя. Как только самозванец укрепился под Москвой, Молчанов примчался сюда, чтобы успеть к разделу пирога.

За успешное выполнение поручения по доставке Филарета «царик» щедро вознаградил Конрада Буссова, который, решив больше не искушать судьбу, не вернулся к Троице-Сергиеву монастырю, терпящему бедствия осадного положения.

«Я в своих бедах чуть жива и, конечно, больна со всеми старицами, и вперёд не чаем себе живота, с часу на час ожидаем смерти, потому что у нас в осаде шатость и измена великая. Да у нас же за грехи наши моровое поветрие: великие смертные скорби объяли всех людей: на всякий день хоронят мёртвых человек по двадцати, по тридцати и побольше, а те, которые ещё ходят, собою не владеют, все обезножили».

Из письма Ксении Годуновой – инокини Ольги своей тётке.

«Филарет был разумен; не склонился ни направо, ни налево и в истинной вере пребыл твёрд».

«Сказание» Авраамия Палицына.

Наконец настал черёд князя Дмитрия Пожарского. Он был зван в боярскую думу, где сам Василий Шуйский сообщил, что, памятуя о его заслугах, жалует князя званием воеводы и назначает командовать полком, отряжённым в помощь гарнизону Коломны.

   – Воевода коломенский Иван Пушкин просит подкрепления, – объяснил Дмитрий Шуйский, ведавший обороной Москвы. – Прослышал он от перебежчиков, что Лисовский собирается из Владимира повернуть к Коломне, а оттуда – на Рязанскую землю, чтобы перехватить обозы с хлебом, идущие на Москву. Уже сейчас в городе дороговизна, сам знаешь, а коль перекроет поляк дорогу, будет голод. Много войска дать тебе не можем: возьмёшь полк из подымных[85]85
  Ополченцы, рекрутируемые от определенного числа «дымов» (домов).


[Закрыть] людей, да ты у нас горазд воевать не числом, а уменьем!

В голосе Шуйского Пожарскому послышалась насмешка, поэтому он заметил:

   – Так «дымные», чую, в боевом деле впервые?

   – Аль заробел? – вроде как обрадовался Шуйский-младший.

Пожарский гордо вскинул голову:

   – Я никогда не робею.

   – Ишь ты! – то ли восхищаясь, то ли продолжая издеваться, воскликнул Дмитрий.

   – Знаем, знаем, что смелый. Да только и Лисовский не робкого десятка.

Пожарский, не желая спорить, лишь спросил деловито:

   – А много ли у него войска?

   – Про то не ведаем. Но думаем, что пока немного, только ляхи. Но во Владимире и Суздале он может новый отряд из воров собрать. Так что держись, воевода!

В голосе Шуйского вновь послышалась насмешка, но настроение Пожарского не омрачилось, настолько рад был самостоятельному делу.

   – Когда выступать? – весело спросил он.

Шуйский удивился, решил, что молокосос радуется из-за тупоумия, и скучно сказал:

   – А как соберёшься, так и ступай.

...Дымные – вчерашние крестьяне, одетые в тегиляи[86]86
  Кафтан со стоячим воротом и короткими рукавами.


[Закрыть] да шапки, обшитые кусками железа, были вооружены в основном рогатинами, не имея ни сабель, ни тем более пищалей.

   – Откуда будете, воины? – спросил он довольно хмуро.

   – Из-под Нижнего Новгорода мы, – ответили мужики нестройно.

Старший в отряде, из дворян, одетый в кольчугу, хитро подмигнув своим, заговорил, заметно «окая»:

   – Небось не зря говорят про нас: «Нижегородцы – не уродцы: дома каменны, а люди – железны!»

Князь, смягчившись, рассмеялся:

   – Ну, коль «железны» – поляков побьём!

   – А нам не впервой! – воскликнул всё тот же словоохотливый дворянин.

   – Вот как?

   – Тушинский вор к нам для усмирения войско польское заслал с воеводой Сенькой Вяземским, так наш воевода Андрей Алябьев то войско враз разметал, а Сеньку на городской площади повесил в назидание: пусть попробуют ещё сунуться.

   – Дельно, дельно! – закивал совсем повеселевший Дмитрий. – Лошади-то у вас есть? Верхом ездить можете?

   – Только я один, а остальные больше на санях...

   – А огненному бою обучались?

   – А луки и стрелы на что? Р-раз – и белке в глаз! А потом – у нас вот что есть, – парень показал рогатину. – Хоть сохатого, хоть медведя один на один завалю.

Пожарский поставил головой над «дымными» этого говорливого малого, Ждана Болтина, уже раньше бывавшего в ратном деле. Всего пехоты в отряде насчитывалось двести человек да двадцать всадников – служилые люди самого князя из поместья и московского посада.

Коломна встретила недружелюбно, в крепость их не пустили, а подскакавший к воротам воевода Иван Пушкин с презрением окинул взглядом ратников Пожарского:

   – Это что? Вся государева помощь?

   – Государь сам в осаде, скажи и на этом спасибо! – сверкнул глазами Дмитрий, обидевшись за своих нижегородцев, к которым за время короткого похода успел привязаться.

   – Ладно, – смилостивился Пушкин. – Располагай их по избам здесь, в Ямской слободе.

   – А что, в крепости места нет?

   – Пока не готово. Твоим «ратникам» самим себе придётся шалаши ладить. Я чаю, что к топорам у них руки привычнее, чем к саблям.

Хоть воевода, конечно, был недалёк от истины, но Пожарский вспылил:

   – Коль тебе помощь не нужна, так и скажи, мы и обратно можем пойти. В Москве дел хватит.

   – Ладно, ладно! Не горячись! – засуетился Пушкин. – Прошу тебя, князь, в мои хоромы откушать с дороги!

   – Людей размещу и буду. А ты пока своих голов собери, будем совет держать!

Пушкину властный тон Пожарского явно не понравился, он молча повернул коня и ускакал в ворота высокой Пятницкой башни. Слобожане, в отличие от воеводы, встретили ратников дружелюбно, понимая, что коль поляки появятся под стенами Коломны, то, не будь защиты, первые пострадают слободы. Скоро во дворах разгорелись костры – это приступили к отрадному для каждого воина делу кашевары.

Дмитрий с верным дядькой Надеей и головой нижегородцев Болтиным отправился в город, который выглядел сумрачным и настороженным, как перед грозой. Торговые ряды на центральной площади пусты, не видно людей и на улицах.

Боярин не встретил его на крыльце, а ждал в горнице, дав понять, что гость – не ровня ему по чину. Пожарский, однако, сдержал свои чувства, решив, что не время разводить местничество. По знаку хозяина в горницу вплыла густо накрашенная белилами и румянами дородная хозяйка с чаркой водки на подносе, но князь остановил её:

   – Спасибо! Угощение потом! Зови, воевода, своих голов.

В горницу вошли три рослых стрелецких сотника. Сдержанно поприветствовав гостя, уселись на лавке у стены. Пожарский спросил:

   – Что известно о Лисовском?

   – Идёт сюда.

   – Откуда знаете?

   – Лазутчики только приехали.

   – Давайте их сюда!

Два мужика в тулупах вошли, сняв поярковые шапки, и встали у дверей.

   – Ну, рассказывайте, что видели, без утайки, – потребовал Пожарский. – Вы кто будете, воины аль ряженые?

   – Стрельцы мы, – ответил один из них, – а оделись будто местные из крестьян, вроде как за лесом поехали.

Пожарский одобрительно усмехнулся, одобряя хитрость лазутчиков.

   – И где Лисовского повстречали?

   – У села Высокого[87]87
  Теперь – город Егорьевск.


[Закрыть].

   – Далеко это?

   – Вёрстах в тридцати будет.

   – Давно повстречали?

   – Вчера к вечеру.

Пожарский взглянул на Пушкина:

   – Это же совсем близко! Медлить нельзя – надо посадских в крепость забирать.

Воевода побагровел:

   – А чем мы их кормить будем? Лишние рты! Осада может быть долгой.

   – Осада? – переспросил Пожарский и повернулся к лазутчикам: – Так их много?

   – Да нет, сотни две-три!

   – Как же он с таким отрядом осадит? Ведь в Коломне, чай, не меньше тысячи бойцов.

   – Стрельцов сотни три, – ответил один из голов. – Остальные – из горожан...

   – Это у него сейчас три сотни! – сказал Пушкин. – А сколько за ним ещё идёт? Мы же не знаем! Если бы государь внял моему прошению и армию прислал, тогда другое дело! А теперь только остаётся – садиться в осаду.

   – Ждать нечего! – не согласился Дмитрий. – Пока их мало, надо немедленно разогнать. Готовьте, головы, свои сотни. Сегодня же и выступим, встретим Лисовского как надо.

Головы, повеселев, поднялись.

   – Стойте! Куда? – заорал Пушкин. – Здесь я воевода, мне и командовать!

   – Здесь я – воевода! – хладнокровно и веско возгласил Пожарский. – Грамоту ты читал: государь меня прислал сюда, чтобы защитить Коломну, а главное – не дать ляхам отрезать путь хлебу из Рязани. А ежели мы за стенами укроемся, как раз дорогу-то и перекроют!

   – Нету в грамоте ничего, что тебя первым воеводой прислали! Я первый воевода! – орал Пушкин. – И никуда моих стрельцов не пущу. Разобьют их, как Коломну удержу? Ты с Лисовским ещё не сталкивался, вот и хорохоришься! Он тебе пёрышки живо ощипает!

Пожарский не привык сносить оскорбления. Он резко вскочил, сделал решительный шаг в сторону хозяина так, что тот испуганно отскочил в угол. Князь рассмеялся:

   – Ладно, сиди со своими стрельцами у печки, попивай винцо вместе с хозяйкой. Справлюсь и без тебя!

   – Куда это ты собрался? Своевольничать не позволю. Коль прислали мне на помощь, так и помогай город защищать.

   – А я это и собираюсь сделать! Только не за стенами. Надо Лисовского припугнуть, пока он силы не набрал.

   – Не пущу!

   – Только попробуй! – усмехнулся Пожарский, многозначительно положив левую руку на рукоять сабли, затем обернулся к лазутчикам: – А вы, ребята, за мной! Дорогу мне покажете!

Ещё раз смерив воеводу презрительным взглядом, он пошёл из горницы. Пушкин не осмелился его задержать, только тоненько выкрикнул вслед:

   – Всё государю-батюшке отпишу про твоё ослушание и недоумие!

К селу Высокому вышли окольной дорогой к рассвету. Двигались тихо, чуть поскрипывая по только что выпавшему снежку. Вдруг уже на самой опушке Пожарский услышал странный звук. Он остановил лошадь. Сомнений не было – вскрикнул и тут же затих грудной ребёнок. Он осторожно поехал на звук, увидел: что-то белое мелькнуло под ёлкой. Его опередил Ждан Болтин, метнувшийся туда.

   – Дура! – внезапно закричал он. – Что ты с ребёнком делаешь? Задушишь!

   – Чтоб не кричал, вдруг ляхи услышат, – ответил неестественно спокойный женский голос.

Ждан вытащил за руку упирающуюся, с распущенными волосами молодую женщину в одной полотняной рубахе. Другой рукой она прижимала платок, в котором был завернут младенец. Придушенный матерью, он еле-еле хныкал.

Пожарский участливо спросил:

   – Как ты здесь очутилась?

   – От ляхов убегла. Они по селу всех баб ловят, ни одну не пропускают!

   – Накиньте на неё что-нибудь и посадите в сани!

Лазутчики тем временем вышли к околице, помахали оттуда:

   – Ушёл Лисовский!

Деревня представляла собой страшное зрелище – от большой части домов остались лишь угли. У плетня окровавленные трупы мужиков, возле которых столпились воющие бабы.

Пожарский почувствовал, как в нём закипает ярость такой силы, что голову стиснуло будто калёным обручем. Опустив глаза, он глухо спросил:

   – Давно они уехали?

   – Как только светать начало.

   – Почему же мы их не повстречали?

   – А они не в Коломну, а к Тушину сразу подались. Бахвалились: деи, ещё вернёмся, людишек побольше наберём, тогда и Коломну возьмём.

   – С обозом?

   – Саней сто будет, всех наших мужиков с лошадьми занарядили, весь скот угнали...

   – Значит, далеко не ушли. Догоним! – твёрдо сказал князь.

Вдруг у Пожарского мелькнула неожиданная мысль. Он спросил лазутчиков:

   – А обогнать мы их не можем? Только чтобы незаметно?

   – Ежели лесом напрямки пойдём, а там через горушку, то сможем. Только пеши придётся идти, там верхом не проехать через бурелом.