Текст книги "Воевода"

Автор книги: Дмитрий Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц)

   – Ты бы прокатился, князюшка, на своём коньке, – наконец посоветовал он. – И коня бы размял, и, может, узнал чего.

Дмитрий направился к большой поляне, где в роскошном шатре оправлялся от ран главный воевода Мстиславский.

«Попрошусь снова в ертаул, – решил Дмитрий про себя. – Может, на разведку пошлют...»

За мелким заиндевелым березняком увидел большой костёр, вокруг которого, притоптывая, кружились в хороводе иностранные пехотинцы. Они пьяно орали какую-то гортанную, с переливом песню. Князь заметил поодаль вышагивающих по тропинке капитана Маржере и Конрада Буссова. Кивнув им, хотел было проехать мимо, но Маржере энергичным знаком попросил остановиться. Нехотя, поскольку не желал беседовать с Буссовом, князь всё же остановился, спешился и снял шишак. Приподняли в знак любезности свои шлемы с наушниками и иностранцы.

   – Ты, Дмитрий, как всегда, бодр и здоров, – сказал Маржере.

Князь с улыбкой взглянул на сутулившихся иностранцев, которые явно мёрзли, несмотря на то, что были укутаны, по крайней мере, в два, а то и в три меховых плаща.

Маржере понял его взгляд, но не вспылил, как обычно.

   – Очень у вас, русских, крепкая зима. Кто ж в такую пору воюет? Надо дома сидеть.

Пожарский не согласился:

   – Напротив, самая пора. Ведь сейчас по снегу в любое место можно проехать беспрепятственно и самый тяжёлый наряд провезти. А весной и осенью – распутица.

   – Так ведь замёрзнуть можно, – жалобно сказал Конрад ещё плотнее закутываясь. – У нас в Лифляндии морозы не меньше, но мы воевали только летом.

   – Войне не прикажешь, – снова улыбнулся князь.

И вдруг помрачнел, добавив:

   – Если, конечно₅ воевать, а не в лесу хороводы вокруг костра водить.

Маржере принял намёк на счёт своих воинов и на этот раз обиделся:

   – Что же, мы виноваты, что ваши генералы столь нерешительно действуют? Покрыли себя позором в первой же стычке. Вот я сейчас говорил Буссову: если бы царевич Угличский направил свою кавалерию и на наш левый фланг, когда царило смятение на правом, то мог опрокинуть всю армию. Разгрома бы не миновать!

Лицо Пожарского вспыхнуло, но природное чувство справедливости победило. Не поднимая глаз, он ответил:

   – Да, воевали плохо. Видать, отвыкли. Почитай, лет десять войны не было. Вот и растерялись. Я в рядах конницы главного полка находился, когда нам в тыл гусары прорвались. Мы и развернуться не успели. Если бы не стрельцы... А всадники полка правой руки и впрямь опозорились, побежали. И главное – от кого? От какого-то расстриги-пьяницы.

   – Да, мои бравые воины не побежали бы от каких-то польских гусар! – хвастливо заявил Конрад Буссов.

   – Ты веришь, что царевич – самозванец? – остро взглянув на Пожарского, ухмыльнулся в усы Маржере.

   – А как же! – твёрдо сказал Дмитрий. – Ведь перед всем войском читали грамоты царя нашего государя Бориса и патриарха Иова. Доподлинно установлено, что самозванец не кто иной, как беглый монах Чудова монастыря Гриша Отрепьев, стрелецкий сын.

   – Санта симплисимус, – пробормотал Маржере.

   – Что ты сказал?

   – Говорю, что для того, чтобы это доказать доподлинно, нужно сначала этого царевича изловить и представить перед лицом свидетелей.

   – Так и я согласен, что надо скорей изловить. И изловим, лишь бы главный боевой барабан поход скомандовал...

В этот момент они услышали какой-то непонятный многоголосый шум, шедший от большой поляны. Все трое насторожились.

   – Ну, вот видите! – обрадованно воскликнул Пожарский. – Никак, выступаем.

Вскочив на коня, он поспешил туда, откуда доносился многоголосый гул.

Большая поляна многолюдьем и красочностью одежд напомнила Дмитрию в этот утренний час Красную площадь. Утоптанная за три недели так, будто снег превратился в дощатый настил, освещаемая неярким январским солнцем, она никак не напоминала о грядущей кровопролитной войне. С гиканьем проносились всадники, скрипели сани, подвозившие продовольствие, а роскошные пёстрые шатры, окружённые плотной толпой, скорей напоминали ярмарочные балаганы.

   – Тоже вояки! – пробормотал Пожарский, направляя своего коня к центру поляны, пока не натолкнулся на сплошную цепь стражи, окружающую широким кольцом шатры и подводы, на которых располагался главный военный барабан и войсковое знамя.

   – Эй, князь, и ты здесь? – услышал он оклик сзади. Оглянувшись, узнал в приближающемся всаднике Никиту Хованского.

   – Ну, что слышно? Выступаем? – нетерпеливо спросил Пожарский, забыв поприветствовать свояка.

   – Здоров будешь, Дмитрий свет Михалыч, – осаживая своего коня, с подчёркнутой почтительностью произнёс Хованский.

Дмитрий, поняв, что допустил бестактность, покраснел и поспешил ответить:

   – Прими, князь, мой поклон. Уж очень ждать надоело. Знаешь ли какие новости?

   – Новости есть. – Хованский многозначительно показал в сторону шатра главного воеводы. – Прибыл царский гонец. Царь осыпал золотом Мстиславского за полученные им раны и проявленную храбрость. Даже своего лучшего лекаря прислал – Каспара Фидлера.

   – Много храбрости не надо, чтоб позволить себя сбить, как чучело огородное! – сердито процедил Пожарский.

   – Царю-батюшке из Москвы виднее, – усмехнулся Хованский. – Велено также объявить царскую благодарность всему войску. Так что можно ожидать новых денежных выдач.

   – Это, конечно, хорошо. Но когда же воевать-то начнём?

   – Гонец известил, что к нам из Москвы идёт новый отряд для подкрепления, составленный из придворных царя. Ведёт его сам Василий Шуйский. Будет здесь через неделю. Вот тогда и выступим!

...Разведывательный отряд – ертаул, состоящий из самых лихих наездников, на этот раз поручили возглавить Дмитрию Пожарскому. Двадцатисемилетний князь был горд возложенной на него ответственностью. Вот когда пригодился его опыт, полученный в схватках с татарами и шведами.

Ему то и дело приходилось сдерживать прыть своих более молодых товарищей, убеждая их не отрываться далеко от основной массы всадников, тянущихся цепочкой по лесной дороге. Сейчас впереди гарцевал восемнадцатилетний Михаил Скопин-Шуйский[62]62
  Скопин-Шуйский Михаил Васильевич (1586—1610) – князь, боярин, русский полководец. Участник подавления восстания И. И. Болотникова. В 1610 г. во главе русско-шведской армии освободил Москву от осады тушинцев. В дальнейшем должен был во главе армии следовать к осаждённому Смоленску, но летом 1610 г. внезапно умер.


[Закрыть], отпрыск младшей ветви «принцев крови».

   – Поостерегись! – сурово окликнул его командир, увидев, что лес впереди светлеет, указывая то ли на приближающуюся большую прогалину, то ли на опушку.

Оказалось, действительно то был край леса, за которым тянулись просторные поля, перемежаемые мелколесьем. Спешившись по команде князя, всадники, не выходя из-за деревьев, пытливо оглядывали снежную равнину. Неожиданно Дмитрий указал на видневшуюся слева рощицу:

   – Там люди!

   – С чего ты взял? – ревниво спросил Михаил Скопин.

   – Видишь, воронье кружит? Наверняка их спугнули всадники.

   – Ишь ты! – восхитился Михаил. – Премудр ты, однако.

Пожарский усмехнулся:

   – Побыл бы на украйнах с моё, не такого бы от татар научился, разведчики они знатные.

   – Что же, я виноват, что за три года, как на службу пришёл, меня от двора никуда не посылали? Вот погоди, ужо научусь не хуже тебя.

   – Верю, что славный рыцарь из тебя выйдет, – доброй улыбкой ответил Дмитрий. – Рода ты по воинским заслугам славного. И отец твой в своё время отличился вместе с Иваном Петровичем Шуйским, отстаивая от Стефана Батория Псков.

   – Недаром мы – Скопины, – горделиво сказал Михаил, подкручивая пушок над верхней губой. – Ведь известно, что скопа – это птица из орлиного племени. Это прозвище моим предкам за храбрость дали!

   – Вот хвастаться воину чужими заслугами, пусть даже и предков, не пристало! – назидательно отметил Дмитрий и тут же перешёл на деловой тон: – Давайте лучше обдумаем, как нам добраться до этих людей. Наверняка это сторожевой пост угличского вора. Нам бы хоть одного в полон взять, чтоб дознаться, где их основное войско находится.

   – Как же через такое поле, да ещё средь бела дня, незаметно пробраться? Безнадёжное то дело! – сказал Иван Хворостинин, также вызвавшийся вместе с Пожарским быть в ертауле. – Надо бы темноты дождаться!

Пожарский медлил с решением, продолжая пытливо осматривать окрестности. Потом вдруг весело сказал:

   – А мы к ним не пойдём. Надо, чтобы они сами сюда пришли. Давай-ка, Иван, да и ты, Михаил, собирайтесь на своё первое боевое крещение. Подберём ещё товарищей пять, у кого кони порезвее и кто понаряднее одет, чтобы жадность у казаков вызвать. Через поле, не торопясь и не скрываясь, будто ничего не подозреваете, поедете прямо к этой рощице.

Когда отряд из семи человек был собран, Пожарский сказал добровольцам:

   – Врукопашную ни в коем случае не ввязываться, даже если их будет столько же, сколько и нас. Если они начнут стрелять, ответим залпом, чтобы их раззадорить, и начнём уходить...

   – Сюда же? – живо спросил Михаил, начавший понимать замысел командира.

   – Нет. Тут невозможно сделать засаду. Да и они могут догадаться о ловушке. Поскачем вон туда, вправо. Видишь, там поляна вдаётся в лес таким языком? Как достигнем леса, спешимся и начнём стрелять из-за деревьев. Ясно? Только в своих не попадите, потому что остальные из основного отряда будут отрезать им отход. Ну, с Богом! Впрочем, нет. Подождём, пока наши доберутся пешком до той опушки.

Через полчаса смельчаки услышали условный знак – трёхкратное карканье вороны. Лесная дорога, по которой они выехали, вела дальше через поле именно к той рощице, где кружилось воронье.

Чем ближе они подъезжали к засаде, тем больше росло напряжение.

«Вдруг казаки пропустят нас мимо, а потом ударят сзади?» – размышлял Дмитрий, напряжённо вглядываясь в купу голых берёз, низ которых плотно прикрывал зелёный щит из молоденьких ёлок.

Отряд приближался всё ближе, стараясь не замедлять движения, чтобы не вызвать подозрения, пока вдруг тишину не прорезал пронзительный свист.

   – Ишь, соловей-разбойник! – с довольным смешком сказал Пожарский, радуясь, что казаки обнаружили себя раньше времени.

Из ельника раздался зычный голос, произносивший слова с южнорусским, мягким акцентом:

   – Эй, хлопцы, стойте, не пужайтесь! Может, поховорым?

   – Поховорым, – насмешливо передразнил Дмитрий.

   – Вы хто будете, москали? – спросил тот же голос.

   – А вы хто? – снова передразнил Пожарский.

   – Мы слуги нашего доброго царя-батюшки Димитрия!

   – Это значит – Гришки-расстриги! А мы слуги законного царя Бориса Фёдоровича. Так что лучше сдавайтесь, а то быть вам всем на колу!

И Дмитрий первым выстрелил в чащу, откуда слышался ему голос. Следом открыли пальбу и остальные. В ответ раздались разъярённые вопли, ржание лошадей, – видно, казаки садились на коней. Сделав ещё несколько выстрелов, отряд Пожарского повернул назад.

   – Щиты – на спину! – скомандовал Дмитрий своим товарищам. – Казаки из пищалей стреляют неважно, зато из луков – не хуже татар. Могут и зацепить.

Он то и дело оглядывался назад, пытаясь сосчитать число преследователей. Получалось не более десятка.

«Хорошо, что пошли на хитрость. Если бы двинули всем ертаулом в сотню всадников, казаки дали бы деру, потом ищи-свищи их в поле».

Пожарский первым свернул с дороги на снежную целину, держа курс прямо к заветной поляне.

Кони, ступив на рыхлый снег, замедлили бег. Погоня приблизилась, и казаки подняли торжествующий вопль. Снова послышались выстрелы.

До леса оставалось несколько сажен. Заведя лошадей за деревья и укрывшись, храбрецы открыли огонь.

Казаки приблизились вплотную, заставив преследуемых взяться за сабли. Отражая щитом удар пики рослого бородатого казака со знакомым голосом, Дмитрий краем глаза увидел, как сзади уже наезжают всадники из его ертаула.

   – А ну, бросайте оружие, пока живы! – гаркнул Дмитрий.

Оглянувшись, казаки увидели, что окружены. Многие побросали оружие, но несколько человек сделали безрассудную попытку прорваться и были зарублены ертаульщиками. Пленные, не сговариваясь, показали: ставка угличского царевича находится в трёх днях пути, в Чемлыжском острожке, неподалёку от большого комарицкого села Добрыничи. Польских панов в армии самозванца осталось немного – не более двух тысяч, зато, кроме донских казаков, много запорожцев – более четырёх тысяч, и ещё больше комарицких мужиков, вооружённых в основном вилами, которых воеводы царевича пытаются обучить пешему бою.

   – Отправишься с пленными и с сеунчем[63]63
  Донесение.


[Закрыть] к князю Мстиславскому! – сказал Пожарский Скопину-Шуйскому. – С тобой поедет и Иван Хворостинин. Вы оба заслужили милости главного воеводы!

Двадцатого января царские полки заняли село Добрыничи. Воинов радовало, что ночлег будет не в опостылевших шалашах, а в добротных избах. Не меньше радовало, что наконец наутро сойдутся с неприятелем, разгонят эту мужицкую рать, возьмут в полон царька, а там можно и по домам!

Однако ночь прошла в тревоге. Хитрый самозванец послал мужиков из своей комарицкой рати, которые знали здесь каждый кустик и овражек, поджечь Добрыничи одновременно с разных концов, чтобы посеять панику и, если удастся, одним ударом развеять, разогнать боярские полки.

Но охранение не дремало. Схваченные с заготовленными факелами из пакли, «сермяжные» ратники показали, что Димитрий скрытно выводит свои полки перед Добрыничами, готовясь утром дать бой.

Мстиславский приказал полкам немедля занять отведённые им позиции. Князь Пожарский со своими дружинниками находился в составе ростово-суздальского отряда, в основном полку, неподалёку от знамени. Его товарищи по ертаулу – Михаил Скопин-Шуйский и Иван Хворостинин среди прочих московских аристократов числились в полку правой руки, командовать которым было поручено Василию Ивановичу Шуйскому.

Хмурое утро 21 января огласилось тугими ударами барабанов и пронзительными звуками всевозможных труб. Противостоящие армии, вытянувшиеся в линию, находились примерно в версте друг от друга. Ни те, ни другие не спешили сойтись, лишь выскакивали вперёд лихие наездники, которые, гарцуя перед строем, выкрикивали обидные слова в адрес противника под дружный хохот своих товарищей, да изредка постреливали верховые[64]64
  Дальние.


[Закрыть] орудия, практически не нанося никакого урона неприятелю.

После нескольких часов ожидания стан царевича пришёл в движение. Вперёд из общих рядов выезжали одна за другой сотни польских гусар, которых легко было узнать по белым перьям на шлемах и крыльям, прикреплённым к кирасам. Они начали накапливаться на левом фланге. Стало ясно, что они хотят повторить манёвр, принёсший им удачу под Новгородом-Северским, ударив по правому флангу, чтобы затем, воспользовавшись сумятицей, зайти в тыл основным частям царского войска.

Воеводы были готовы к этому манёвру. По сигналу Шуйского полк правой руки выехал вперёд, навстречу польской коннице. К нему поспешила посланная Мстиславским для подкрепления тысяча иноземных солдат под командой капитанов Жака де Маржере и Вальтера фон Розена.

Польские эскадроны, выскакивая из лощины, в которой укрывались от огня артиллерии, разворачивались для атаки. В первых рядах, сверкая серебряными латами, мчался на кауром аргамаке царевич, окружённый верными телохранителями и воеводами. После беспорядочной пальбы сошлись врукопашную. Зазвенел металл, всхрапывали кони, кричали раненые. Всадникам царевича, благодаря отчаянному натиску, удалось смять первые ряды конников правого полка.

Маржере взмахом шпаги послал вперёд своих солдат, которые двинулись на неприятеля с криком «Хильф, Готт!»[65]65
  Помоги, Боже! (нем.)


[Закрыть]. Однако ни Бог, ни искусство фехтования не спасли ландскнехтов. Не выдержав лобовой атаки, они, так же как и русские воины, поддались панике и повернули своих коней. Вскоре весь полк правой руки обратился в беспорядочное бегство.

– Что они делают, что делают! – в отчаянии воскликнул Пожарский, наблюдая издали за исходом схватки.

Он чуть тронул танцующего коня и бросил умоляющий взгляд на Мстиславского, ожидая команды броситься на выручку. Но тот сидел непоколебимо на своём коне, которого держали под уздцы двое слуг.

Прекратив преследование бегущих, польские гусары развернули коней, направляясь в тыл главного полка, чтобы отсечь его от деревни. Но здесь их ждал сюрприз, приготовленный Мстиславским. Безобидный плетень скрывал крепкие щиты гуляй-города, за которыми находилось более десяти тысяч стрельцов. Подождав, когда всадники приблизятся вплотную, они выстрелили одновременно из всех пищалей. Неожиданный залп произвёл ошеломляющее впечатление. И хотя потери были невелики, паника воцарилась ужасная. Кони, не подчиняясь седокам, бросились в стороны. Храбрые воины кинулись вспять с той же яростью, с какой только что атаковали.

Князь Пожарский мчался впереди, увлекая за собою сотню. Оставляя слева и справа убегающих гусар и казаков, он стремился настигнуть царевича, узнаваемого по серебряным латам. Вот он ближе, ближе. Бросив уздечку, Дмитрий выхватил из-под луки седла пищаль, прицелился – выстрел! Конь под царевичем заметался и рухнул. Пожарский, обнажив саблю, бросился туда. Но кто-то из окружения царевича, кажется князь Масальский, спешился, пересадил его на своего коня, а сам бросился ловить другого, оставшегося без седока. Тем временем по его команде несколько казаков повернули назад, чтобы встретиться лицом к лицу с Пожарским и его людьми.

Снова зазвенели сабли. Один за другим падали зарубленные храбрецы, но своё дело они сделали. Пока шла схватка, царевич ускакал далеко.

Пожарский упорно продолжал преследование. Лавина всадников врезалась в ряды пеших воинов, вооружённых вилами, рубя налево и направо. Напрасно бедолаги пытались спастись бегством. Многих из них, кто падал, сдаваясь, на колени, доставала сталь клинка.

На плечах вражеских воинов Пожарский и его товарищи ворвались в Чемлыжский острожек и, поскольку царевича там не было, помчались дальше. Лишь спустя десять вёрст их настиг гонец воеводы.

   – Приказано возвращаться в лагерь! – крикнул он, хватая коня Пожарского за поводья. – Стойте, кому говорят.

   – Надо же догнать самозванца! – в запале воскликнул Пожарский.

   – Не велено! – строго сказал гонец. – Вдруг дальше засада? Воевода князь Мстиславский велел возвращаться. Слышите?

Действительно, издалека были слышны гулкие звуки главного барабана, возвещавшего общий сбор.

   – И то верно. Погляди, как кони приморились, ещё немного, и падать начнут, – сказал, подъехав, Никита Хованский, который с отрядом Михаила Шеина также был в числе преследователей. – Не переживай, князь, победа полная. Вон сколько их полегло.

Всё поле было усеяно трупами.

   – А сколько в полон взяли! – хвастливо заявил гонец и неожиданно захохотал: – Князь-воевода для них танцы готовит до утра!

Вернувшись в стан, Пожарский и его воины застали страшную картину. Всех пленных, кроме поляков, Мстиславский приказал немедленно казнить. Вешали везде: на воротах домов, в амбарах, на деревьях. По всей деревне раскачивались, свесив буйные головы, комарицкие мужики да казаки. А стрельцы, по приказу воеводы, стреляли в повешенных из пищалей, упражняясь в меткости. Пожарский пришпорил лошадь, торопясь отъехать от места казни: ему не по нутру была такая жестокость. Наутро польских гусар, взятых в плен, повезли в Москву, порадовать царя-батюшку. С сеунчем о славной победе был отправлен Михаил Борисович Шеин. Вёз он в подарок царю и брошенное при бегстве позолоченное тяжёлое копьё самозванца с тремя пышными белыми перьями. На казни пленных воеводы не успокоились. Мстиславский отдал мятежную Комарицкую волость на разграбление касимовским татарам хана Исента, входившим в состав основного полка. Когда через несколько дней армия Мстиславского неторопливо двинулась к Рыльску, куда бежал самозванец, Пожарский с ужасом видел опустошённые деревни, где на подворьях, обильно раскрасив белый снег алой кровью, валялись разрубленные трупы не только мужчин и женщин, но даже грудных младенцев.

Наконец войско Мстиславского достигло Рыльска. Самозванца здесь уже не было, крепость оборонял князь Долгорукий, один из первых присягнувший «прирождённому государю». Переговоры с ним ни к чему не привели, жители, устрашённые зверством царских войск, наотрез отказались сдаться добровольно. Артиллерия открыла беспрерывный обстрел крепостных стен, длившийся две недели. Однако и это не сломило боевой дух обороняющихся, они успешно отразили штурм, затеянный Мстиславским, к слову сказать, и царские стрельцы лезли на стены без всякой охоты, только из-под палки. Никому не хотелось гибнуть зря.

В войсках всё больше возникал ропот. Многие прямо говорили об измене воевод, тайно ведущих переговоры с царевичем. Целые отряды провинциальных дворян стали покидать лагерь, отправляясь домой, в свои поместья.

Воевода Мстиславский, видя, что войска его начинают таять как апрельский снег, снял осаду и двинулся в обратную сторону, к Севску. Здесь совет воевод в составе Мстиславского, братьев Шуйских и Голицына принял неожиданное решение: вывести армию из «бунташной» волости, где, несмотря на лютые казни, народ не успокаивался, нападая на обозы и отставшие малочисленные отряды, а служилых дворян отпустить домой до лета. Деи, войско самозванца разгромлено, да и сам он, по слухам, ушёл с остатками панов и казаков в Литву.

Однако не успела армия отойти от Севска, как в ставку прибыли важные гости из Москвы: князь Пётр Шереметев и дьяк Афанасий Власьев. Собравшийся было в отъезд со своими дружинниками Дмитрий Пожарский решил навестить старого знакомого, чтобы доподлинно узнать, что происходит. Дьяк, вернувшийся вечером с переговоров с боярами, принял князя приветливо, обнял, провёл в свой шатёр, предложил ковшик крепкого мёда из своей сулейки.

   – Что слышно в Москве? – спросил Пожарский, поблагодарив за угощение.

   – Гневается наш царь-батюшка на Мстиславского. Велел нам от его имени попенять воеводам за роспуск воинства и строжайше запретить.

Пожарский покачал головой:

   – Роптать дворяне начнут, ведь три месяца воюем. И всё как-то бестолково. В поле самозванца разгромили, а Рыльск взять не смогли. Не узнаю я наших военачальников Мстиславского да Шуйских, уж больно робки стали. Стареют, что ли?

Дьяк хитро прищурился, снова протягивая ковшичек гостю:

   – Не в старости дело.

   – А в чём же тогда?

   – Сомневаются бояре... не против ли законного наследника свои сабли подняли.

Пожарский аж поперхнулся:

   – Так ведь доподлинно известно, что самозванец – беглый монах Гришка!

   – Откуда тебе это известно? – снова испытующе прищурился Власьев.

   – Как откуда? Из царских грамот, вестимо.

Афанасий сторожко прислушался, не ходит ли кто около шатра, потом перешёл на жаркий шёпот:

   – Государь тайно послал в Путивль, где царевич обретается, трёх монахов Чудова монастыря, что Отрепьева доподлинно знают...

   – Ну и что?

   – На днях монахи прислали письмо оттуда. Пишут, мол, показал им всепарадно царевич доподлинного Григория Отрепьева. Тот тайно сидел в Самборе, у Мнишека. А когда молва пошла, будто царевич и Гришка одно и то же лицо, царевич и велел доставить его в Путивль.

   – Так ведь доподлинно известно, что царевич Угличский зарезался...

Афанасий покачал головой и снова шепнул, прямо в ухо:

   – Сам Борис сомневается, понял? От страха совсем ума лишился. Мстиславскому в случае поимки царевича дочь Ксению в жёны пообещал и ещё додумался – самых своих лютых недругов, Шуйских да Голицыных, вместо того чтобы глаз с них не спускать, отослал из Москвы к войску. Ведь здесь, вдали от Сеньки Годунова, им легче договориться. И дворец свой без охраны оставил. Сначала телохранителей-немцев сюда прислал, а сейчас последних дворцовых слуг лишился: под Кромы послал отряд Федьки Шереметева из своих охотников, псарей, сенных, подключников, чарошников, сытников, трубников. Без самых верных ему людей остался.

   – Под Кромы? – переспросил Пожарский. – Почему?

   – Потому что Кромы – ключевой город. Его царевичу не миновать, коль на Москву пойдёт. Мы привезли приказ Мстиславского – со всеми полками идти тоже туда, да бояре спорят. Видать, не хотят новой встречи с царевичем.

   – Неужто измена? – жарко воскликнул Пожарский.

Дьяк испуганно закрыл ему рот пухлой ладошкой и снова жарко зашептал в ухо:

   – А если это законный наследник?

   – Но Бориса всем Земским собором избирали...

   – Собор – видимость одна. Все знают, что Бориса царём сделали патриарх Иов да сестрица его, жена покойного Фёдора. Боярская дума была вся против. Думаешь, бояре это забыли? Вот сейчас они и юлят, смотрят, на чью сторону переметнуться, а некоторые уже присягу царевичу дали. Он ещё не на престоле, а уже чины придворные раздаёт. Кстати, и «дружок» твой, Бориска Лыков уже у него при дворе.

   – Как так? – изумился Дмитрий. – Он же был воеводой в Белгороде?

   – Был, да сплыл, – рассмеялся Власьев. – Говорят, повязали его стрельцы дворовые да прямиком в Путивль и доставили. А может, и сам перебёг.

   – Иудина душа, – убеждённо сказал Пожарский. – А мне бояре не захотели выдать его голову за матушку. Ох, встретиться бы мне с ним в открытом поле!

«...3 февраля [66]66
  По старому стилю.


[Закрыть] ночью старец Филарет старца Иринарха бранил, с посохом к нему прискакивал, из кельи его выслал вон и в келью ему к себе ходить никуда не велел; а живёт старец Филарет не по монастырскому чину... смеётся неведомо чему... и говорит им: «Увидите, каков я вперёд буду!»

...Если ограда около монастыря худа, то ты велел бы ограду поделать... и между кельями двери заделать... а незнакомых людей ты бы к себе не пускал, и нигде бы старец Филарет с прихожими людьми не сходился».

Из письма Бориса Годунова игумену Сийского монастыря Ионе относительно содержания Филарета (Фёдора) Романова.

Февраль 1605 г.

...Кромы оказались ещё более крепким орешком, чем Рыльск. Здесь в осаде сидел знаменитый атаман Андрей Корела с верными ему донцами. В Кромы своего самого надёжного и верного соратника направил царевич ещё до Добрыничского сражения, преследуя далеко идущие цели: ведь через эту небольшую крепость с бревенчатыми стенами лежал путь через Орел и Тулу к вожделенному московскому престолу.

Фёдор Шереметев с многотысячным отрядом придворного воинства потерпел позорное поражение от шести сотен казаков. Что и говорить – псари да виночерпии были приближены к царю отнюдь не за успехи в бранном деле. Во время ночных вылазок казаков они мгновенно впадали в панику и бежали без оглядки, так что наутро воеводе нелегко было вновь собрать своё воинство. Не помогала и мощная артиллерия, в том числе и знаменитая пушка «Лев Слободской», присланная из Москвы. Как только начиналась канонада, казаки быстро скрывались в глубоких подземных ходах, поэтому огромные ядра не достигали цели. Но стоило царским воинам вновь пойти на приступ, как казаки, забравшись на стены, открывали меткий прицельный огонь, усеивая подступы к крепости трупами противника. Взгромоздясь на стены, казаки выкрикивали вслед отступавшим обидные ругательства. А порой на валу показывались и пьяные бабёнки, спутницы казаков, с бесстыдно задранными подолами.

Пока огромное войско Мстиславского медленно двигалось к Кромам, сюда на помощь Шереметеву был направлен передовой отряд стольника Василия Бутурлина, составленный из лучших сотен всех полков. Вошёл в отряд со своей сотней и Дмитрий Пожарский.

Нашли они Фёдора Шереметева в полном унынии:

   – Я потерял уже из-за этих проклятых казаков больше половины своих воинов! Штурм бесполезен.

Объехав крепость со всех сторон, Пожарский с Бутурлиным убедились в правоте его слов. Она находилась на высоком крутом холме в излучине реки, и все подступы к ней легко простреливались. Внимательно осмотрев высокие стены из толстенных дубовых брёвен, Дмитрий спросил Шереметева:

   – Зажигательные снаряды пускали?

   – Пускали, да только без толку. За брёвнами насыпан той же высоты земляной вал, снаряды попадают в него и гаснут.

   – Стены надо сжечь, – твёрдо сказал Дмитрий. – Без этого штурм нечего и затевать.

   – А как поджечь-то? – спросил Бутурлин.

   – Надо тайно собрать хворост, ночью подобраться к крепости со всех сторон и в одночасье поджечь. А чтоб казаки не сумели потушить – открыть огонь со всех сторон.

   – Дело говоришь, князь! – одобрил Бутурлин и скомандовал остальным командирам: – Выкликайте охотников на лихое дело по всем сотням. Расставить побольше шалашей, чтоб не погасли, складывать в них хворост.

   – Тем, кто будет заготовлять хворост в лесу, надо сразу сделать и волокушу, – добавил Пожарский. – Шалаши тут же ставить на волокуши, и как они наполнятся, ночью запряжём коней – и быстро к стенам.

В течение недели всё было подготовлено, и по команде Бутурлина, вскоре после отражения очередной ночной вылазки казаков, шалаши на огромных полозьях были вплотную подтащены к стенам. Для дружного огня не пожалели и пороху, которым обильно усыпали хворост. Мгновенно вся крепость оказалась в огненном кольце. Отдельные попытки растерявшихся казаков залить костры водой были подавлены дружными залпами тяжёлых пушек. Артиллеристам было легко вести прицельный огонь по загоревшейся крепости.

Наутро от брёвен остались лишь дымящиеся головешки. Однако казаки, вынужденные скрыться в остроге, не сдавались. При попытке осаждавших закрепиться на земляном валу казаки открыли столь убийственный огонь, что вскоре вал был покрыт трупами. Получил ранение в левое плечо и Дмитрий. Его вытащил на себе из-под огня дядька Надея, следовавший за князем как верный телохранитель.

Бутурлин прекратил попытки захватить крепость штурмом и стал поджидать подхода основных сил. Лишь 4 марта знамя с изображением Георгия Победоносца появилось под Кромами. Воевода Мстиславский, видимо вдохновлённый будущей женитьбой на царевне, вдруг проявил ту решимость, которая была ему присуща во времена войны в Ливонии. Не дожидаясь прибытия осадной артиллерии из Карачева, он приказал Михайле Глебовичу Салтыкову, второму воеводе передового полка, взять крепость штурмом.

Однако оказалось, что за время бездействия царских войск казаки хорошо подготовились к новым атакам. От острога к земляному валу были отрыты глубокие ходы. Под земляным валом они устроили убежища от ядер.

Когда воины Салтыкова стали приближаться к крепости широким кольцом, то были встречены огнём. Когда же, понеся значительные потери, но всё же, понукаемые десятниками и сотниками, они начали взбираться на земляной вал, казаки мгновенно по подземным ходам вернулись в острог и повели стрельбу оттуда, причём наступавшим практически некуда было скрыться от жалящих пуль.

Салтыков отнюдь не отличался храбростью, поэтому благоразумно просигналил отступление.

– Возьмём измором! – рек Мстиславский на военном совете. – Наряда[67]67
  Боеприпасы.


[Закрыть] да и хлеба у казаков осталось мало: сдадутся, куда им деваться.

Казаки тоже, казалось, присмирели. Ночные вылазки случались всё реже. Позже из слов перебежавшего стрельца выяснилось, что причина уныния казаков – в ранении доселе неуязвимого Корелы. Он же показал, что Корела послал нескольких гонцов к царевичу с отчаянными просьбами о помощи.