Текст книги "Бегство в мечту"

Автор книги: Дмитрий Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

– Это у тебя после перелетов и таможенной волокиты, – отмахнулся Еременко. – Сильно на таможне зверствовали?

– Да меня там почти не проверяют, – сказал Андрей. – Там уже меня в лицо знают, благодаря моим «чартерным» рейсам. Таможенники только улыбаются, видя мою загнанную физиономию.

– Не проверяют? – восхитился Генка. – Меня «выпотрашивают», как карася перед жаркой.

– Сравнил, – усмехнулся Туманов. – Ты оттуда везешь с собой по пять-шесть сумок, а я один дипломат с бумагами да, может быть, пару дискет. Поначалу и это проверяли, но после того, как я прилюдно с нашим «верховным пакостником» на глазах у многомиллионной телевизионной аудитории «сцепился», даже без очереди пропускать стали. Вроде как «солидарны»… А может, считают уже потенциальным покойником… Ну, да леший со всеми этими проблемами. У меня появился грандиозный проект. Помнишь издание «Истории уголовного розыска России»? Когда для написания сборников я привлек лучших писателей и историков? А каким успехом до сих пор пользуется?! А вот теперь я хочу прозондировать почву для организации лучших историков страны и писателей исторических романов для описания… Догадайся?.. Истории России.

– Это уже есть у Карамзина, – возразил Еременко. – Кроме того, потребуется слишком большой срок для организации этого проекта и просто совершенно нереальный срок для собирания всех архивов, как известных, так и малоизвестных, обобщения и обработки информации… Да и финансово это нам не выгодно.

– Выгодно, – уверенно сказал Андрей. – У нас что– то позабыли о том, что Россия – сверхдержава. Народ обнищал, голодает, спивается, но он все равно остается – Великим. Я не «русофил», я просто горжусь тем, что живу в России, тем, что я – русский. А что говорят теперь?! «Быть русским – не толерантно»?! Какие-то гавнюки в Кремле явно путают Россию с Российской федерацией! Россия – наша история, наш дом, наш кров, так же как Татарстан для татар или Чечня для чеченцев. А эти интриганы пытаются подменить понятия… Не дам! У меня друзья – люди разных национальностей и я вообще не понимаю, что такое «ненависть к другим нациям»! Я за многообразие этого мира! Я – за единство противоположностей, за сотрудничество… А здесь явно тянет душком масонского «космополитизма». Чем им русские помешали? Почему так хотят развеять, рассеять, уничтожить?! Эта нация не хуже других, а ее последние двадцать лет не просто обворовывают, ее – уничтожают! Сейчас русские – единственная нация в мире, лишенная своей земли. Потому что их земля, видите ли, – «общая»! Еще лет десять пройдет, и нас приучат стыдиться того, что мы – русские. Надо людям напомнить: кто они. Напомнить о истории, о Боге… Людей нужно воспитывать, Генка, без этого самая великая страна будет плодить только алкоголиков и дигенератов. И только когда мы сами начнем уважать себя, тогда и другие нас уважать начнут. А то, вбили в головы: мы больные, плохо развивающиеся, мы за «железным занавесом» от цивилизации отстали… Я разговаривал с иностранцами. Они поражаются нам. Китайцы говорят: «Вы даже не представляете, сколько в вашей стране просветленных», американцы завидуют богатству нашей страны… Но будущее начинается со знания прошлого. С опыта. С понимания. С гордости. Мы разрекламируем этот проект, проведем компанию… О-о-о, банки и всевозможные организации еще в очередь будут выстраиваться, чтоб финансировать этот проект! А денег потребуется много. Архивы расползлись по миру, как щепки весной, в половодье… Ах, какой это будет труд!

– Думаешь – поможет?

Андрей задумался, потом честно ответил:

– Не знаю… Но я сторонник рыцарского девиза: «Делай что должен, и будь, что будет».

– Практически – звучит неплохо, но…

– Карамзин справился с этим в одиночку. Одолеем и мы. Представь, как это будет выглядеть: сперва…

– Андрей Дмитриевич, – предупредила секретарша. – Приехал Кулагин. Направляется к вам.

– Спасибо, – ответил Андрей и кивнул Еременко: – После договорим, Гена. У тебя было ко мне что– то срочное?

– Отчеты по моей отрасли, – положил на стол документы Еременко. – И хотел получить «добро» на закупку нового оборудования. Мы работаем в очень напряженном режиме. Люди работают в несколько смен, а вот техника не выдерживает.

– Хорошо, обсудим это позже, – сказал Андрей и шагнул навстречу входящему Кулагину. – А вот тебе, мой необязательный зарубежный партнер, я намереваюсь как следует надрать уши!..

– Вот, опять меня собираются бить, – усмехнулся Кулагин. – Прав Экклезиаст: «Все возвращается на круги своя…» А за что?

– Вы тут разбирайтесь, а я пошел, – сказал Еременко. – Когда начальство бьется, подчиненным лучше отсидеться где-нибудь в стороне… Я позвоню позже, Андрей.

Туманов дождался, пока он выйдет, и хотел было разразиться гневной речью, но его отвлек телефонный звонок.

– Не успел приехать, – пожаловался он Кулагину, поднимая трубку. – Ты извини меня, Сергей, я быстро. Располагайся пока, доставай себе из бара «по настроению и вкусу». И готовься к «трепке» за тот брак, что вы мне прислали… Слушаю вас, – сказал он в телефон.

– Это Новиков, – представился звонивший.

– Миша, – обрадовался Туманов, – как славно, что ты позвонил! Все никак до тебя не доеду – дела сделали из меня зомби. Ничего не помню, в том числе и себя. Как Вика? Как малыш? Я для крестника подарок привез, но все никак время не выберу, чтобы…

– Андрей, – тихо сказал Новиков. – Умерла Наташа Светлова.

– Как?! – Туманов почувствовал, как сердце сорвалось куда-то вниз, в ледяную пропасть. – Как умерла?!

– Суицид, – сказал Новиков. – Покончила жизнь самоубийством… Я тебе уже звонил, но тебя не было, а передавать через кого-то я не хотел. Сегодня похороны. Потом поминки. Мы решили собраться у нее… Там, где она жила…

– Господи! – Туманов с трудом глотнул воздуха. – Господи! Почему они все уходят?! Почему они, а не я?! Почему лучшие – уходят, а такие, как я – живут?! Что ж это, а?.. Я же хотел… Где дочка?

– С твоими телохранителями… Точнее, под их присмотром… Ты приезжай, Андрей. Она оставила тебе письмо… Именно тебе… Мы будем ждать тебя.

Он продиктовал адрес и повесил трубку. Туманов бессильно опустился в кресло и невидящим взглядом уставился за окно.

– Умерла, – сказал он. – Как же так?.. Я хотел, чтоб все было совсем иначе… А она умерла…

Кулагин понимающе посмотрел на него:

– Мы всегда не успеваем за теми, кто умер, – сказал он. – И оставляем себе слишком много неоплаченных долгов…

– Умерла, – повторил Андрей. – Она ведь была очень сильная… Очень… И умерла… Если б пришла, сказала… Она же спрашивала меня тогда, давно, смог бы я принять ее вновь… Но я боялся… Боялся, что все будет по-старому… А теперь она умерла…

– Я отвезу тебя, – сказал Кулагин. – И встречу… А там, ты уж сам. Каждый хоронит своих мертвых сам, это старый закон жизни… И пусть ей там будет лучше, чем здесь. Пусть будет пухом ей земля…

– Пусть земля ей будет пухом, – сказал Корицын, мужчины подняли стаканы и, не чокаясь, выпили.

Они сидели в квартире Светловой, которая, к удивлению Андрея, не носила предполагаемых им следов роскоши или хотя бы обеспеченности. Обычная мебель, которую можно купить в любом недорогом магазине, выцветшие от солнца шторы, уже помеченная временем техника. Посреди комнаты был поставлен стол, вокруг которого и расположились мужчины. Жена Новикова уже ушла, и теперь их осталось пятеро: Новиков, те, кто ее любили, но так и не смогли ни удержать, ни уберечь. Корицына Андрей узнал сразу, несмотря на то, что за эти годы тот сильно изменился, пополнев, потучнев и растеряв по времени свою, когда-то густую шевелюру. Скульптора Ватагина и бизнесмена Раневского ему представил Новиков. Сам Туманов вряд ли смог узнать Раневского: по лицу бизнесмена было заметно, что в последнее время он много пил. Странно, но те, кто когда-то вызывал у Андрея ненависть и ревность, теперь казались понятными и не отталкивающими, словно после смерти Светловой упали стены, возведенные между ними, а общее горе объединило этих, по-своему любивших и по своему одиноких теперь людей.

– Дочку заберешь к себе? – спросил Новиков у Андрея.

Туманов медленно покачал головой:

– Нет… Еще слишком памятен случай, когда ее похитили, чтобы… Ты помнишь, Витя?

Раневский кивнул.

– Да и что я ей сейчас скажу?.. Что ни говори, а нужно возвращаться к нашим отношениям с Наташей… А этого я ей сказать не могу… Не сейчас… Пусть поживет пока у бабушки. Найму гувернанток, оплачу хороший колледж… Счет в банке у нее есть, телохранители следуют по пятам… Пусть растет, не ведая тех сторон жизни, с которыми пришлось столкнуться нам и которые унесли ее мать… Незачем ей знать это. Вырастет, тогда я приду и спрошу, сможет ли она простить меня…

– Не лучше ли будет взять ее к себе сейчас? – спросил Раневский.

– Я не смогу сейчас дать ей правильное воспитание, – сказал Туманов. – Я слишком устал в последнее время, растерялся, не знаю, как жить… Ей будет лучше до той поры, пока не придет время и пока ей не понадобится отец… Меня сейчас почти не бывает дома, а няньки, гувернантки – это все не то. Она еще слишком юна для того, чтобы жить в моем мире… Лет через пять я оставлю бизнес на плечах своих директоров и буду лишь контролировать его. Говорят, что когда дело приобретает определенные разгон и масштабы, оно может обойтись без основателя… Вот тогда я возьму ее, и мы уедем куда-нибудь, где я могу писать книги и воспитывать дочь.

– Не ошибись, – сказал Раневский. – Именно тебе она доверила Настю, веря в то, что именно ты сможешь воспитать ее… Дать Наташе вторую жизнь.

– У каждого своя жизнь, – сказал Андрей. – И девочка пойдет своей дорогой. Иной, отличной от нашей. Дети редко бывают похожи на нас. Внуки, те куда больше повторяют наши характеры и стремления, а дети идут своей дорогой, и это, наверное, правильно… Но все же, теперь я вижу, что никогда не понимал Наташу…

– Здесь нет тех, кто ее понимал, – зло ответил Корицын и взялся за бутылку, разливая едко пахнущую водку по стопкам. – Потому мы и сидим здесь… Если б хоть кто-то смог ее понять… А теперь у меня такое ощущение, что мы убили ее своими собственными руками. Вот этими самыми руками мы набросили ей на шею петлю и затянули ее.

– Хватит, – мрачно сказал Ватагин. – И без того каждый чувствует на душе такое, что и словами не выразить… Получилось, что и она была такая… мечущаяся… Мы о своих заботах, о своих чувствах к ней пеклись, а надо было просто вглядеться в нее попристальней… Смерть, как сорванный занавес после спектакля, обнажила то, что было скрыто под гримом. Мы все играли роли… И она устала от своей…

– О мертвых – или хорошее, или ничего? – Андрей залпом осушил стакан и сморщился, – Уф!.. Давно я водки не пил… Отвык… Нет, Павел, у каждого из нас она прошла по жизни по-своему. Лично я до конца дней не смогу забыть ни плохого, ни хорошего… От того и больней во сто крат…

– А ведь она надеялась именно на тебя, – пьяно усмехнулся Корицын. – «Туманов то, Туманов се…» Гордилась тобой… Только не показывала.

– Замолчи! – хлопнул ладонью по столу Ватагин. – Не следует того, что в душе гниет, на других лить… Лично я ее до сих пор не понимаю… Меня с детства приучили, что в жизни все должно быть целостно, завершено, осмысленно… Как скульптура… А она взяла и ушла, оставив нам разрыв в совести и в памяти…

– Это жизнь, – сказал Туманов, разрывая протянутый Новиковым конверт и извлекая оттуда сложенный листок. – У каждого был свой выбор. И у нас, и у нее. И мы сделали свой выбор, и она… Только она теперь ушла, а нам предстоит жить с этим… И попытаться как-то искупить… А, – махнул он рукой, – теперь все, что ни говори, звучит пошло, как устаревший анекдот… Вот и я, тоже, шел всю жизнь к одной цели, а пришел к другой. И сам знаю, что это – не то, что надо повернуть, пока не поздно, но… Все время откладываю на «потом». Господи!.. Почему же все так получилось?! Ведь я хотел сделать все это для нее… Где я оступился? Почему теперь, достигнув всего, чего хотел, я чувствую себя подлецом?! Гордость в себе воспитал? Духом окреп? Правила игры понял? А к чему все это, когда… У меня были только три мечты, ради которых я жил: она, работа и друзья… С ее смертью то, что я делаю, потеряло смысл… Я думал, что мне довольно только памяти о любви к ней… Почему же мы делаем ошибки в самом главном выборе? Ведь и сердце подсказывает, и душа ноет, а мы слушаем свою честь, гордость, амбиции… Хоть бы кто подсказал, как жить надо… Но никто не может, потому как у каждого жизнь своя… Так кто же мы: хозяева своей судьбы или дураки на перепутье?!

– Вот сидим мы здесь, – сказал Раневский, – и каждый из нас чего-то добился в жизни. Каждый либо богат, либо знаменит, либо талантлив. А она была попросту одинока. Вот и все… И все же, Туманов, ты счастливец. Ее любили мы все, а предпочтение она отдавала именно тебе… И дочку тебе оставила…

– Вот потому я и чувствую себя сейчас самой большой сволочью за этим столом, – глухо сказал Андрей. – Все, вроде, делал правильно, во всяком случае так, как хотел… Единственное, что успокаивает, – цинично усмехнулся он, – что в этой жизни все устроено чертовски правильно. Каждый получает то, что заслуживает. Так что, надеюсь, что свое я еще сполна получу… Единственное, что я хочу – это успеть сделать что-нибудь стоящее перед тем, как приму то, что мне положено… Может, тогда они все меня и простят. Встретят меня там, – он пьяно махнул рукой вверх, – и скажут: «Анд– рюха, ты сделал столько плохого… Но и хорошего ты успел сделать немало. Ты все же успел это сделать и успел понять и простить нас. Давай-ка мы обнимем тебя и простим».

– Стоп-стоп-стоп! – поднял руку Ватагин. – Давайте-ка, мужики, еще по одной… За нее. Пусть она нас всех простит. Оттуда, сверху… Если сможет простить…

Туманов выпил свой стакан и наконец развернул оставленную для него записку, которую так и держал в руке, скомканную, словно боясь услышать ее прощальные слова.

Строчки букв на бумаге были такие ровные и спокойные, словно это было самое обыденное письмо, в котором шла речь о погоде, настроении и прочих ненужных мелочах, которые люди сообщают друг другу в письмах.

«Когда ты получишь это письмо, – он словно услышал ее спокойный, немного глуховатый голос, – меня уже не будет в живых. Ты должен меня понять и простить, как понимал и прощал раньше, очень давно… В конце концов и я сумела тебя понять. А прощать мне тебя не за что: ты боролся с препятствиями, которые вставали на твоем пути. Сперва я не понимала тебя, и это меня отталкивало. С женщинами опасно быть умными, Андрей… А потом я «поумнела», но так, что умудрилась перехитрить саму себя… А ты накладывал на меня – уже повзрослевшую, – тот облик, в который я заставила тебя поверить когда-то. Потом мы оба опустили руки, отдаваясь во власть событий и борясь с ними, а не проходя сквозь них. Ты ждал первого шага к примирению от меня, а я от тебя… Да, в это сложно поверить, оглядываясь назад и вспоминая, что я делала и говорила, но это так… Мне очень хотелось «подстегнуть» тебя к действию, задать тебе «темп», чтобы ты сумел построить для нас будущее, мечту… Но при этом я хотела сполна насладиться жизнью, "попробовать вольную жизнь" перед тем, как стать тебе верной, оставшись рядом навсегда, оберегая и храня… Я ее «попробовала». Я зачерпнула ее по самые края, так, что моя лодка уже не привлекает даже меня саму… Вот и получилось, что то, что я могла дать тебе, я раздала другим, а то, что создал ты, отдавать уже некому… Нет, это я написала сгоряча. У нас есть дочь. Помнишь цыганку? Последнее время я очень часто вспоминаю ее. Каждая ее фраза, каждое слово восстановилось в памяти, словно это было сказано вчера. Она сказала тогда, что ты всю жизнь будешь стремиться к мечте, а я – идти за счастьем. И что мы ошибемся оба, осознав это в свой последний день. Но в тот день мы поймем, что не зря прожили свою жизнь, хоть и искали мечту и счастье совсем не там… Она была права… А может быть, мы, подсознательно «подстраивались» под это «пророчество»… Я узнала, какое это счастье, когда кто-то тебя любит и когда у тебя есть дочь. У меня жизнь не сложилась, и я не способна больше идти по ней одна, а то, что мне предлагают – взять не могу… Я оставляю дочь тебе. Храни ее. Храни ее так, как мог бы сберечь меня. Храни и воспитывай. И ты будешь счастлив куда больше, чем я. Ты тоже сбился с пути, и я виновата в этом. Теперь я могу исправить эту ошибку. У тебя будет смысл в жизни, цель и мечта. Рядом с ней ты обретешь второе дыхание, сможешь начать жить заново и написать еще много умных и интересных книг… Дальше ты все поймешь сам. Ты сможешь о ней позаботиться. Деньги, получаемые от тебя, я перечисляла на ее счет. Купи ей другую квартиру, чтоб эта не напоминала обо мне. И когда она будет спрашивать о нас с тобой… Скажи ей, что мы любили друг друга… Ведь это будет правда?.. Сегодня у меня перед глазами целый день стоит картина: ты ведешь Настю по усыпанной хвоей лесной тропинке, что-то рассказываешь ей, а она весело смеется… А над сосновым лесом встает солнце. Счастья тебе. Будь счастлив, мой смелый и преданный паж, который смог стать рыцарем. Прости, я жалею. Прощай».

Андрей уронил голову на руки и страшно, тяжело, по-мужски зарыдал…

– Вот и молодцы, вот и правильно сделали, что приехали, – радовался Павлов, ловко орудуя ухватом возле печки. – Сейчас я вас с дорожки и борщом со сметанкой накормлю, и наливочку на стол поставлю, и огурчики, и сальце под водочку, и баньку вам истоплю… Я же говорил: леса да озера от всех бед и забот лечат. Природа не зря человека таким благолепием окружила. По утру свожу вас зорьку встречать – на всю жизнь запомните… А уток в этом году сколько! Сейчас самая пора уток охотить… За брусникой сходим, да и клюква уже позрела…

– Прямо как кот Матроскин, – усмехнулся Андрей. – «Ура! Наш любимый дядя Федор приехал! Теперь мы вдвое больше сена для нашей коровки запасем…»

– А как же, – расплылся в ответной улыбке Павлов. – Заодно и заготовки мне поможете осилить. Ягода зимой – большое дело. Это у вас, там, в городах персики да ананасы. А у нас – что заготовил, то и получил.

Кулагин и Таня с нескрываемым интересом рассматривали расставленные по стеллажам избы банки и корзинки, туески и мешочки. Было видно, что подобный образ жизни для них в диковинку. Кулагин осматривал устройство избы сдержано, девушка же, напротив, не скрывала своего любопытства, ходя из угла в угол, и то присаживалась возле прялки, то проводила пальчиком по узорам на деревянной посуде. Лукаво поглядывая на нее, Павлов невольно усмехался в усы. Бывший ефрейтор не изменился, время лишь еще больше наполнило мощью его и без того широкие плечи, да сеть добрых морщинок вокруг глаз стала отчетливей и глубже…

– С вас-то, городских мужиков, какой спрос? – продолжал гудеть Семен, накрывая стол чистой скатертью, – А вот на девушку я очень надеюсь. Руки у нее ловкие, быстрые, ягода должна любить такие руки…

– Я – бруснику? – ужаснулась Таня, с сомнением глядя на свои изящные ладони.

– Она – манекенщица, Семен, – пояснил Туманов, забавляясь неподдельным смущением девушки.

– Ну и что? – пожал плечами Павлов, – Во-первых, она сначала женщина, а уж только во-вторых – манекенщица… Если не умеет – научу. В жизни пригодится. Как управляться по хозяйству, должна знать каждая женщина, неважно, кто она: первая леди страны или доярка в забытом государством колхозе. Куда приятней получить пирог из рук любимой женщины, чем самый диковинный торт из магазина… Сергей, а ты картошку умеешь копать?

Кулагин поперхнулся сигаретным дымом и умоляюще посмотрел на Туманова, словно ища у него защиты. Андрей обреченно покачал головой.

– Понимаешь, Семен… Я, в некотором роде… Давай я тебе лучше машину картошки сюда пригоню, – сказал Кулагин. – Или две?

– Не-е, ребята, формула «сколько надо заплатить, чтобы дешево отделаться» здесь не проходит. У меня своя картошка есть. Не бросать же ее гнить.

– Два миллионера, манекенщица и фермер копали картошку, – грустно констатировал Кулагин. – Только ты никому не говори об этом, Семен, хорошо?.. Не дай Бог, дойдет до совета директоров… Не поймут… Нет, лично я бы так не смог. По мне куда проще закупить продуктов на год, чем возиться с картошкой, удобрять яблони или лазить в улья, наполненные пчелами… Они же кусаются!

– Кусаются, – подтвердил Семен. – Только цены в магазинах «кусаются» куца больней. А у меня: ягоды бесплатно – раз, орехи – два, мед – три, картошка, яблоки, сливы, грибы, морковь… Ну, а уж то, что по хозяйству: поросята, куры – то себя многократно оправдывает. Меня здесь, в «глубинке», ваши кризисы и инфляции мало затрагивают. У меня – зори да восходы, озера да леса, работа… Много работы, да зато нервы железные. А вон, на Андрюху взгляни – в чем душа держится? А был?! То-то… Солидности добрал, «глянца», а вот здоровья в глазах не вижу. Сколько говорил: перебирайся ко мне – избу поставим, хозяйство поднять помогу, а он меня все к себе зовет, деньгами да ресторанами соблазняет. Нет, увольте – не поеду я в этот Вавилон… Вот ты, Сергей, хорошо выглядишь, ничего не скажу… Похудел, правда, но то, что жизнь на пользу идет – видно…

– Так ведь он из Чикаго за нашими переменами наблюдает, – сказал Андрей, принюхиваясь к доносившимся со стола запахам. – А я на своей шкуре все эксперименты правительства с нашей экономикой выдерживаю… Мы коньяк и вина французские привезли, – не выдержал он. – Давай, давай мы все это… Такие ароматы развел – сил нет…

– Это тебе не рестораны, – кивнул Семен. – Где картошки да мяса с «гулькин нос», да еще и продукты насквозь химикатами провоняли… А вино для девушки оставьте, не мужская это забава. Я вам медовухи налью. Если два стакана выдержите, зовите меня «Василием Алибабаевичем».

– А ты сколько выдерживаешь? – поинтересовался Андрей.

– Около литра осилю, – гордо ответил Павлов. – Только шумен становлюсь, песни орать начинаю, гармонь растягивать… С Полканом на пару всю ночь голосить можем… Да, еще раз за собаку спасибо сказать хочу – знатная псина выросла, цены ей нет.

– Вот сейчас мы за это с тобой и расквитаемся, – пообещал Туманов, перебираясь к столу и вооружаясь деревянной ложкой. – Сейчас я это все… Да, чуть не забыл: тебе привет от Пензина. Он сейчас в Москве, одним из наших филиалов заведует. Голова у мужика светлая – деньги делает, как печатает… И тоже тебя к себе зовет. Мы с ним едва по этому поводу не передрались.

– Делите шкуру «неубитого» Павлова? – засмеялся Семен. – Нет, ребята, не получите вы старого ефрейтора. Нас и здесь неплохо кормят… Все готово, прошу к столу. Вечером истоплю вам баньку. Враз про все ваши сауны да престижные солярии забудете. Ну, а завтра – в ночное. Шашлыки, помидорчики и полное небо звезд я вам обещаю.

– А может и впрямь, Сергей, – спросил Туманов Кулагина, – бросив к чертовой бабушке этот бизнес, отстроим пару домиков в этих краях и будем кур да пчел разводить?..

– Заманчивая идея, – согласился Кулагин. – Вот сейчас я этого борща попробую – и точно соглашусь… А как обещанной медовухи выпью, так и весь совет директоров сюда перетащу…

– Америка, Америка, – ворчал Туманов – , развалившись на траве возле самого костра на берегу небольшого лесного озера. – Ни фига там для меня хорошего нет. Чем там «лучше»? А если серьезно, то русский за границей до конца никогда не приживется. Характер не тот. У нас как-то все иначе: бесшабашно, разухабистей и… и талантливей. Как дети, которым сам Создатель помогает. Живем – «в пух и прах», а ведь выживаем! При любых катаклизмах, при любых реформах, при любом правительстве и любых перестройках… Говорят: каждый народ заслуживает своего правительства. Чушь! Таких правителей, какие бывают у нас, наш народ не заслуживает. У меня такое ощущение, словно все силы зла обратились сейчас против России, но она выстоит, она обязательно выстоит, как выстаивала уже не раз. Деды наши справлялись, и мы справимся. Это есть во всех пророчествах, и это есть в нашем характере. Россией пугают народ за рубежом. Кем пугать? Циолковским? Ломоносовым? Пушкиным? Достоевским?

– Ты с возрастом приобретаешь легкий оттенок шовиниста, – пошутил Кулагин, с трудом дотягиваясь до почти пустой бутылки и вновь наполняя свой стакан.

– Скорее – русофила, – поправил Андрей. – Чем это плохо? Почему, как только я начинаю говорить о том, что люблю этот народ, меня пытаются обвинить в шовинизме? Я очень уважаю и японцев, и англичан, и американцев… Но Россию я – люблю. И если я говорю то, что думаю, мне совершенно наплевать, что скажет кто-то по этому поводу. Я очень люблю эту страну, Сергей. Эту несчастную, загнанную, истощенную и бесшабашную страну. Видимо, трудности нам все же нужны, чтобы осознать их как данность, как часть пути, как опыт… Только – увы – не столь жестокий… Чем отличается патриот от нациста? Нацист хочет унизить и уничтожить другие народы, и остаться единственным, как Каин, убивший Авеля, а патриот хочет, что б его народ стал лучше сам. Это как в спорте и в искусстве: кто-то травит соперника, а кто-то улучшает свои результаты…

– Резерв у страны большой, – подтвердил Кулагин. – Как говорил Солженицын: «Ресурсы у нас есть, у нас ума мало».

– Это он сказал сгоряча, – покачал головой Андрей. – Ума у нас достаточно. Просто у нас бизнес и этика плохо совмещаются. Могли бы «совместить», но на данном этапе это посчитали бы за глупость.

– Как он мне надоел этими разговорами, – пожаловалась Таня Павлову. – Бизнес – политика, бизнес – политика… И что парадоксально – жалуется на ту среду, которая наиболее благоприятна для обогащения. А с тех пор, как ударился в политику… У-у…

– А я слышал твое выступление по радио, – сказал Павлов. – Мне понравилось… Резко, зло, умно…

– Семен, – отмахнулся Андрей. – Это такая же «туфта», как мои отчеты для налоговой инспекции. Хорошо выглядит в глазах общественности тот, кто «вскрывает язвы общества» и ругает власть. Вот это и называется: «защитник ущемленной части населения». А ты всмотрись между строчек. Где конкретные предложения? Где хоть капелька работы? Да один стул, сколоченный плотником, во сто крат полезней всех выступлений словоблудов, вместе взятых… И меня в том числе.

– Не знаю, – с сомнением отозвался Павлов. – О тебе столько хвалебных отзывов в газетах… Да и делаешь ты немало… Ты слишком строг к себе.

– Это капля в море, она положения вещей не изменит. Вот знаешь, как бы лично я смог принести пользу? Раз говорят, что у меня есть талант будить воображение людей, то и следовало бы мне засесть за стол и работать до седьмого пота. Смешить людей, учить их, заставлять гордость в себе почувствовать, силы найти… Вот это и было бы – для людей… А мне все не оторваться от дел, не заняться тем, к чему душа лежит. И сам страдаю, и в этом мире не полной грудью дышу, куда как меньше пользы принося…

– Идеалист, – пожал плечами Кулагин. – Чем ты не доволен? Концерн ты создал отличный, связей и денег – выше головы…

– Вот если б я не умел писать, этого было достаточно… А так… Все хочу к этому вернуться, но все время откладываю, каждый раз обещая себе: завтра… А «завтра» вновь надеюсь на «завтра».

– А дела на кого бросишь? – встревожился Сергей.

– Есть, кому продолжать. Боковицкий, Пензин, Еременко – они любят свою работу, а я устал… Отстрою себе где-нибудь дом да уеду туда с дочкой…

– «Завтра», – ехидно заметил за него Кулагин, – а «послезавтра» придет новая власть, или до этой, наконец, дойдет, как ты к ней относишься, твои предприятия – пшик, и останешься без процентов. Это, кстати, к разговору о том, где лучше живется. У нас, в Америке, заработанное, если, конечно, оно честно заработанное – не отнимут, так как это свято и «неделимо». А у вас – сегодня одна власть, завтра – другая… И вновь все «дели и отнимай».

– Во! – показал ему кукиш Туманов. – Хватит, наотнимались. На ошибках учатся. Одной такой «каши» на сто лет вперед хватит. Я мужик простой, из самых «низов» вышел, и того, что заработал, не отдам. Я строил этот концерн, отправлял людей учиться за границу, чтобы получить высококлассных специалистов, рисковал, петляя между законами, учил «азы» бизнеса, неделями висел в самолетах… Нет, я не сбегу из страны, но и разрушать созданное мной не позволю. У каждой вещи должен быть хозяин, иначе долго она не протянет. Я не против богатых. Я хочу, что б бедных не было. Хочу, что б меня окружали богатые, образованные люди. Со связями, со своим видением мира… Я не понимаю откуда у людей берется зависть. Зато я понимаю, почему в России сейчас так яростно ненавидят олигархов и чиновников. Капитал должен быть СОЗИДАТЕЛЬНЫМ! Он должен состоятся на созидании чего-то и сам, в свою очередь, созидать что-то… А у нас? Кучка воров поделила между собой страну и искренне не понимает, почему их за это презирают. Они же не будут жить в России. Они ее боятся. И дети их не будут – стыдно. А я сам заработал. Я поднимаю заводы, строю церкви… И разрушить это не дам!

– С пулеметом в окне офиса ляжешь? – усмехнулся Кулагин.

– Лягу! – хмель уже ударил Туманову в голову. – Вот на этом острове отстрою дом, – кивнул он на заросший сосной островок посреди озера. – С блиндажом, с амбразурами, бронированными стенами и пуленепробиваемыми стеклами. Годик-другой продержусь, а там и «наши» подойдут. Только не те «Наши», которых правительство нам навязывает, а настоящие наши… Демократия… Это– демократия?! Врете! Это– оккупация страны… Демократия – это Вече древнего Новгорода… А у нас что ни выборы – то цирк, что ни чиновник, то отец или муж новоиспеченного миллиардера… И – беззаконие… Я – миллионер! – мечтаю, что б был общий для всех ЗАКОН! Для богатых и бедных, рабочих и чиновников… Тогда я буду знать хотя бы по каким правилам играть… А что сейчас?..

– Так, Туманову больше не наливать, – распорядился Павлов. – У него начинается явно выраженная форма депрессивного психоза… Не знаю, что это такое, но очень похоже… Предлагаю идти купаться. Вода еще теплая.

– Это называется теплая?! – ужаснулась Таня. – Она холодная как морозилка.

– Не бойтесь, не простынете, – улыбнулся Павлов. – Так кто со мной?

– Я, пожалуй, рискну, – решился Кулагин. – Где наша не пропадала? Отдыхать, так отдыхать. Раз уж выехали на природу…

– И я… наверное, – робко сказала девушка.

– Не верите, значит? – покачал головой Андрей. – Так… Сеня, где тут ближайший колхоз? Будем делать председателю заказ на бункер…

– Андрюша, – умоляюще сказала Таня. – Три часа ночи. Давай до завтра подождем? Завтра и закажем.

– Хочу бункер! – упрямился Андрей, пытаясь сфокусировать взгляд на острове. – И пираний и крокодилов в озеро запустить… Что б кремлевские упыри даже близко к моей земле подойти не могли…