Текст книги "Бегство в мечту"

Автор книги: Дмитрий Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

– Ничего, пойдет дело, – успокоил его Павлов. – Ты здесь только три месяца, этого для восстановления души недостаточно… А я тебя раньше чем через полгода и не отпущу – не надейся.

– Дело-то не в этом. Со здоровьем у меня все в порядке, заживает все как на собаке… Тут ведь такая тишина, такой воздух!.. Продукты, опять же… Огонь в печи потрескивает, лес зимний своим величием нервы лечит. Ленив я стал, Семен. Не знаю, хочу ли я еще ХОТЕТЬ, вот в чем дело. Нужно ли мне это? Я же как мытарь по жизни качусь. Все бока ободрал, а ничего не обрел. Дочь у меня растет – а не воспитываю, друзей хороших много – а не вижу… Уже не маленький ребенок, чтоб о несбыточном мечтать… Да и боюсь: а вдруг не получится?! Всю жизнь к этому шел, а как окажется, что зря?.. Да и лень, – улыбнулся он, отвлекаясь от мрачных мыслей. – Разжирел я на твоих харчах, обленился. Вот ты должен знать, как тяжело человеку, который привык бегать-прыгать-стрелять, усадить себя за стол и кропотливо работать с утра до вечера, и так каждый день… Когда Жюль Верна спросили журналисты: «Вы – самый великий фантазер нашего времени. Когда и при каких обстоятельствах у вас лучше всего работает воображение?», он ответил: «Когда утром валяюсь в постели и придумываю себе причины, чтобы не идти к столу и не работать». Я – не Жюль Верн, но лень-матушка мне явно от него в наследство досталась.

– Хочешь, я буду твоей «побудительной причиной»? – усмехнулся Павлов. – Ровно в семь утра я буду брать в руки мухобойку и…

– Ты на себя в зеркало взгляни, – посоветовал Андрей. – Если я ненароком проснусь в семь десять, то вряд ли смогу уже написать хоть что-то… Если вообще проснусь. Представляю, как ты мух гоняешь! Они, наверное, после твоих ударов сквозь стены просачиваются… Нет уж, лучше я буду искать причины, чтобы не работать.

– Как знаешь, – пожал плечами Павлов. – Мне это казалось хорошей идеей. Я бы совсем легонько шлепал тебя по лбу, ты бы просыпался в хорошем настроении и целый день ходил с улыбкой… А может, эта улыбка не сходила бы с твоего лица всю оставшуюся жизнь… Правда, слюни постоянно на свитер свисали, да это не беда. А так ходишь полдня как сомнамбула, мрачный, и ворчишь что-то себе под нос… А помнишь, какой ты был раньше?

– Да, были времена, – «верещагинским» басом отозвался Туманов. – Была у меня таможня, были контрабандисты… Теперь таможни нет, контрабандистов нет, так что у меня с Абдулой – мир… Павлинов во дворе видел? Вот на них мундирчик и сменял… Знаешь, иногда действительно очень хочется вернуться лет на пять назад, когда еще не было за плечами всего этого груза, когда казалось, что впереди – одно солнце.

– А этого я в фильме не помню, – наморщил лоб Семен. – Продолжение, что ли, вышло?

– Это из «раннего Туманова», – рассмеялся Андрей.

– А-а, – с облегчением протянул Павлов. – А то я, было, расстроился. Фильм превосходный, а у меня телевизор сломался… Да, времена у нас бывали веселые. Помнишь, что о нас писали в газетах после той «веселой» командировки, в которой тебя «приложило» ток, что доктора решили, что ты покойник? «Здоровенный спецназовец гнался за хрупкой старушкой три километра и, догнав ее, ударил саперной лопаткой по голове. Этот рассказ о зверствах российских военнослужащих мы услышали из уст самой потерпевшей…» Вопрос: какой же был этот самый спецназовец?

– Нет, – возразил Андрей. – Дело в бабке. Во-первых, она была чемпионкой республики по бегу, во– вторых, у нее на голове была «сфера», а в-третьих, ее звали Гога Павлиашвили.

– Нет, – запротестовал Павлов. – Дело в лопатке. Это была не саперная, а баранья лопатка. Шел себе повар, жевал баранью ногу, а когда доел – выбросил и угодил прямо бабке по голове. С перепугу она бежала три километра.

– А может, – продолжал дурачиться Андрей, – дело во времени? Сперва она куда-то бежала три километра, а потом с разбегу врезалась в зазевавшегося солдата? Так как роста она была невысокого, то угодила носом в саперную лопатку, висевшую у него на поясе.

– А может, дело в журналисте? – не унимался и Павлов – Какой-нибудь солдат шал его три километра и, догнав…

– А где же здесь старуха?

– А вот именно ею он и ударил бедного борзописца по голове, после чего у последнего помутился разум… Ох, Андрей, заканчиваем на эту тему, у меня живот заболел со смеху. Когда сапожник начинает говорить о математике, а математик рассказывает, как, по его мнению, надо шить сапоги… А сколько таких «сапожников» в самом начале «перестройки» поливали грязью то, что видели, но не понимали…

– Во-первых, – неожиданно резко сказал Туманов, – я не знаю, что такое: «перестройка». Я знаю, что такое «перемены» и «развал». Как ты помнишь, есть поговорка у китайцев, которая заменяет им сильнейшее ругательство: «Чтоб ты жил в эпоху перемен». А у нас радовались… До поры, до времени. А во-вторых, эти «сапожники» все же сыграли свою «сапожничью» роль. Даже учитывая старую шутку, что «нет человека, который не разбирался бы в политике», я твердо понял одно: я хочу то правительство, которое не буду хотя бы презирать. А то, на примере всех последних войн на территории России, некоторые парни «сверху» очень напоминают мне политических проституток. Д ля всех хорошим все равно не будешь, так быть хорошим хотя бы для «своих»!

– Вот и написал бы, как там все было на самом деле, – посоветовал Павлов. – А то честно скажу – обидно…

– Нет, – покачал головой Туманов. – Про это я писать не буду. Больно. Помнишь, сколько погибло ребят? Сколько посходило с ума? Сколько вернулось калеками? Игоря Китова помнишь? Снайперская пуля попала ему в колено за три дня до «дембеля». Полгода провалялся в госпитале, после «вытяжки» одна нога все равно осталась короче другой на три сантиметра. Когда вернулся домой, его бросила девушка, заявив, что не станет жить с калекой, не приняли на старую работу, а моментально растущая инфляция съела в считанные недели те гроши, которые ему выплатили по ранению… Но не дай Бог мне когда-нибудь лично столкнуться с теми, кто все это затеял…

– У нас же «политических» нет? – улыбнулся Павлов.

– Значит, найдут что-нибудь «уголовное», а политикой в данном случае пахнуть и не будет. В лучшем случае будет хулиганство, а в худшем…

– Т-п-п-р-ру! – осадил распаляющего себя Туманова Павлов. – Хватит о плохом! Давай поговорим о чем-нибудь хорошем. Например…

Неожиданно он замер, прислушиваясь. Потом, резко переменившись в лице, вскочил и, сорвав со стены висевшую двустволку, бросился из избы. Туманов, так и не разобравшись, в чем дело, подхватил прислоненную к печи кочергу и выскочил следом. В сгущающихся сумерках он увидел, как, утопая в глубоком снегу, Павлов бежит к стоящему в отдалении сараю, что-то громко крича и размахивая ружьем. Добежав до угла, Семен остановился, вскинул двустволку к плечу и, почти не целясь, выстрелил в темноту. Судя по новому потоку брани, которой разразился великан, он промазал.

– Что случилось? – спросил подбежавший Туманов.

– Щатун, – сквозь зубы простонал Павлов. – Всю коптильню разворотил, сволочь! Ах, гнида шерстяная! Яд, в шкуру залитый и зашитый! Хомяк клыкастый! Добрался-таки!..

– Кто такой «хомяк клыкастый»? – уточнил Туманов. – Медведь, что ли?

– Кто же еще?! – Павлов с болью посмотрел на развороченные двери коптильни. – Кто-то его потревожил, из берлоги выгнал, теперь он, голодный и осатаневший, по округе шарится… А у меня избушка на отшибе стоит, из собак только Полкан… А где Полкан?

Он беспокойно заозирался.

– Где Полкан?! Я же слышал, как он лает… Полкан! Полкан! – позвал он. – Где же ты? Полкан!..

Туманов заглянул в коптильню. Здесь царил такой беспорядок, словно в помещении неожиданно родился небольшой смерч и тут же, в конвульсиях, умер. Повсюду валялись остатки сломанных ульев, сложенных сюда Павловым на зимний период, с потолка свисали оборванные веревки, на которых раньше висели окорока и колбасы, небольшая печь была наполовину свернута, жалуясь осыпавшейся штукатуркой и глиной.

– Как же он достал до окороков? – удивился Андрей. – Я и то с трудом дотягиваюсь. На цыпочки вставать приходится, а то и подпрыгивать.

– У него лапы раскладываются как пружины, – продолжал растерянно озираться Павлов. – Если вытянет их во всю длину, так едва ли не во весь его рост станут… Полкан! Полкан!

Из дальнего угла коптильни послышалось едва слышное поскуливание.

– Полкан! – бросился к нему Павлов. – Ах, ты ж!.. Что же с тобой, Полкаша?! Что же это?!

Собака лежала в луже вытекавшей из нее крови. Окровавленные внутренности, вывалившиеся из огромной рваной раны на распоротом брюхе, показывали, как она пыталась ползти на зов хозяина. Длинный шрам через всю окровавленную и раздробленную морду заканчивался у выбитого глаза.

Павлов беспомощно оглянулся на Андрея, сделал несколько неверных шагов к собаке, затем вдруг развернулся и бросился бежать к дому. Минутой спустя он выскочил обратно, на бегу вставляя в ружье новые патроны.

– Прости, – тихо сказал он, прицеливаясь собаке в голову, и нажал на спусковой крючок…

Отбросив ружье в сторону, сел прямо в снег и горько, навзрыд зарыдал.

Туманов посмотрел на кочергу, которую все еще сжимал в руке, прислонил ее к стене коптильни и потер озябшие руки.

– Завтра соберем местных и обложим его, – сказал он другу. – Далеко он не уйдет. Будет бродить поблизости, искать пропитание-

Павлов утер глаза широкой ладонью и поднялся.

– Каких «местных»?! – с горечью спросил он. – Каких? Глухомань… На пятьдесят верст и десятка здоровых мужиков не наберется, все в города за счастьем подались… А этот паразит, – он погрозил лесу кулаком, – может забрести, куда ему заблагорассудится… Очень здоровый, судя по всему… Жалко Полкана… Ох, как жалко!.. Сколько лет с ним вместе! Умнейший пес был… Как же я прослушал, когда он звал меня… Расстояние-то до дома – всего ничего… Эх, заболтались, засмеялись…

– Куда сейчас медведь мог податься?

– Куда угодно. Может бродить от деревни к деревни. Шатуну ведь что день, что ночь – все едино… Может волка из логова выгнать и сам там залечь, может в снег зарыться или в кучу хвороста, благо, что сытый теперь… Но как же он много бед еще причинит! Ох, как мною! Вот что, – решительно сказал Павлов. – Я его просто так не отпущу! Ты себя очень плохо чувствуешь?

– Достаточно неплохо, – отозвался удивленный Туманов. – А что надо делать?

– Преимущественно светить… Пошли в избу, приготовимся.

– Ты хочешь пойти за ним сейчас?! На ночь глядя?! Да он же нас там, в лесу, на кусочки разделает… Он же сейчас злой, как черт…

– Ну, это мы еще посмотрим, кто кого на гуляш пустит! – мрачно пообещал Павлов. – Я ему сам пасть порву, за Полкана! Очень надеюсь, что далеко он не забредет – сыт. Да и остатки еды здесь видел, по идее, должен вернуться к ним вскоре… Твое дело будет светить мне и подстраховывать в случае чего… Ты же у нас лучшим стрелком в роте был… Сдюжим…

Андрей с сомнением покачал головой, посмотрел на темный лес и пошел вслед за Павловым в избу.

Мощный свет фонаря освещал приволакивающие следы зверя. Павлов тихо матерился сквозь сжатые зубы, то и дело натыкаясь на невидимые в снегу корни и ямы. Туманов шел чуть сбоку, держа наготове заряженную жеканом двустволку. У Павлова оружие было несколько необычным. Огромная массивная рогатина, на остро заточенных концах которой блестели в лунном свете стальные накладки.

– Чувствую себя Сусаниным, – признался Туманов. – Так и хочется остановиться, тоскливо оглядеться и признаться: «Тьфу ты, черт, и впрямь заблудился!» Мы уже километра три отмахали… Не пора ли вспять поворачивать? Мишка, небось, уже в соседней области сараи разворачивает…

– Ты следы читаешь? – ткнул в снег Павлов. – Он петляет, вынюхивает, ищет ночлежку… Возьмем!

– Обожаю охотиться на медведей ночью, в кромешной тьме, – «признался» Туманов. – Чем-то напоминает детство, когда я впервые увидел «Собаку Баскервилей»: «У вас что с собой?» – «У меня хлыст». – «А у меня револьвер. А помните, что говорил Холмс? В ночное время, когда силы зла…» Ва-у-у!

– Тише ты! – зашипел на разошедшегося Туманова Павлов. – Он может быть в двух шагах, а ты орешь, как бухарский ишак!

– Это я от страха, – сказал Туманов. – Бандитов – брал, карманников – брал, медвежью берлогу – не брал.

– Стой! – скомандовал Павлов, и Андрей послушно замер, зачем-то подняв одну ногу и рассматривая снег под ней, словно опасаясь увидеть там вход в берлогу. – Перестань дурачиться! Он где-то здесь, – прошептал Павлов, забирая у Андрея фонарь и обшаривая лучом небольшую полянку. – Следы кончаются… Все вытоптано… Ищи бурелом или снежный холм…

– А может, не будем его будить? – невинно поинтересовался Туманов. – Спит себе животное, отдыхает. А тут мы входим, мешаем… Представь, что он о нас подумает, когда мы без предварительного уведомления вломимся к нему посреди ночи?

– Заканчивай свое словоблудие… Держи фонарь вот так… Нет, луч направь вон на тот холмик… Да… Давай ружье…

Он принял у Туманова ружье, тщательно прицелился, сделал еще несколько шагов вперед и вновь прицелился, неудовлетворенно покачал головой, воткнул рогатину тупым концом в снег, утвердил в развилке ствол и снова прицелился. Его палец медленно потянул спуск…

Андрей потом так и не смог понять, что появилось раньше: огонь и раскат выстрела, или тот страшный фонтан снега, напоминающий взрыв. Он очнулся только тогда, когда огромный, плохо различимый в пляшущем свете фонаря медведь был уже совсем рядом. Павлов словно пританцовывал в снегу, выставив перед собой рогатину. Казалось невозможным, что один человек, пусть даже столь богатырского сложения, как бывший ефрейтор, сможет остановить такую груду мускул и сухожилий, мчащуюся на него. Но в последнюю секунду, когда поднявшийся на дыбы медведь попытался достать лапой потревожившего его врага и окованные наконечники рогатины коснулись его бедер, Павлов резко опустил свою часть рогатины, упирая ее основание в снег. Медведь взревел так, что у Андрея на какое-то время заложило уши, и попытался лапами извлечь глубоко вошедшую в грудь палку. Павлов что было сил удерживал рогатину у земли, позволяя зверю всем своим весом наваливаться на нее, вгоняя острие все глубже в растерзанную шкуру. Но тут медведь рванулся всем корпусом, выдирая рогатину из его рук, и покатился по земле, взметая столбы окрашенного кровью снега. Громкий сухой хруст, напоминающий выстрел, ясно оповестил, что толстая, крепкая палка не выдержала его многопудовой тяжести.

– Берегись! – заорал Павлов, и зверь, бросившийся было на раздражавший его свет фонаря, резко повернул, подминая под себя кричавшего.

Не теряя времени, Андрей метнулся к осевшему в снегу медведю и что было сил опустил приклад ружья на его массивный квадратный затылок. Жалобно треснуло расколовшееся дерево. Фонарь упал в снег и погас. И вновь затихший лес озарял лишь узкий рог полумесяца.

С задумчивым выражением на лице Павлов пошевелил пальцами руки, удовлетворенно кивнул и повернулся к наблюдавшему за ним с легкой улыбкой Андрею:

– Вроде, как и раньше… Отвык я что-то от собственной руки, пока она в гипсе висела… Представляешь: всю жизнь в каких-нибудь переделках участвовал, и ни одного шрама. А тут, за один раз – и шрам через всю щеку, и рука в двух местах сломана, и куча растяжений да вывихов… А все из-за какого-то зубастого хомяка…

Андрей непроизвольно погладил шкуру медведя, на которой сидел.

– Ничего, – утешил он, – шрам тебе даже идет. До этого у тебя была наивно-добродушная физиономия, а теперь «суровый облик» в стиле Джека Лондона. Нет худа без добра: теперь я знаю, что ходить на медведя ночью – занятие неблагодарное. Не скучное, но и неблагодарное. Ведь пока ты гипс таскал, я и печь топить научился, и дрова колоть, и как поварешку держать вспомнил… Нет, на мишку я больше не ходок. Пушистый такой, плюшевый, а мы его… Жалко!

– А-а, уже пришел в себя? – усмехнулся Павлов. – Шутишь… Ну-ну… А первых два дня заикался. Да и – как я заметил – у тебя все слова на букву «м» начинались. Помнишь, как ты доктору объяснял? «М– медбрат, м-медведь м-мужика м-мял… М-может, м– можно м-м-укол? М-мается…» И ружьишко мое сломал… Было бы с пользой, а то… Об дохлого медведя двустволку развалил…

– Было там время у него пульс проверять, – покраснел Андрей. – Он на тебе лежит и лапами сучит, как в разгар страсти, а ты что-то орешь дурным голосом… Даже мешать вам неудобно было…

– Заорешь тут, – хмыкнул Павлов. – Обломок рогатины мне прямо в лицо впился. Славно потрудились. Хоть и дурь была – страшная, расскажи кому, не поверят… Я сам, словно ребенок малый, завелся да еще и тебя за собой потащил… Но уж больно Полкана было жалко…

– Купим мы тебе еще доброго пса, – пообещал Андрей, похлопывая по толстой пачке бумаги, лежащей рядом с ним. – Немножко мне осталось. Листов десять-пятнадцать – и книга готова. В субботу съездим в райцентр, отправим бандеролью в какое-нибудь издательство и будем ответа ждать. За месяц обернется. Узнаем, получилось у меня что-нибудь, или нет… Тебе точно понравилось? – в который раз спросил он друга.

– Да понравилось, понравилось, – в сотый раз заверил его Павлов. – «Третий сорт – не брак»… Шучу я, не дуйся. Я книжек мало читал, но твоя по душе пришлась. Легко написано, словно говоришь… И конец хороший. Не люблю, когда в книжке все плохо кончается.

– Знаешь, это странно, но большая часть самых лучших книг оканчивается печально. «Унесенные ветром», эпопея про мушкетеров, эпопея про Чингачгука и Даниеля Бампо, эпопея про…

– Мне это ни о чем не говорит, – отмахнулся Павлов. – Про мушкетеров читал, а остальные… Ты уж не обессудь. Спроси меня, как сруб рубить, я тебе скажу и покажу, и научу, а все эти тонкости… Времени на книги просто нет. Разве что зимой… Да и деньги, опять же…

– Ладно, – расщедрился Андрей. – Стану миллионером, буду тебе по экземпляру бесплатно высылать.

– Здорово! – в тон ему обрадовался Павлов, – Будет чем печку растапливать.

– Вот так, да?! Какая, ты говоришь, рука была сломана? Правая? Держись: пришла очередь левой!

Он бросился на снисходительно улыбающегося Павлова, и они кубарем покатились по избе, сметая на своем пути табуреты, сворачивая столы и роняя на пол посуду…

– Эй! – крикнул Андрей и постучал снизу в доски пола, – Выпусти меня отсюда! Мне здесь холодно! Я простужусь, заболею и умру!

– Сказал тебе: достругаю ложку – выпущу, – невозмутимо отозвался Павлов, сидя на поставленном поверх погреба табурете.

– Свободу писателям! – неистовствовал запертый в погребе Туманов. – Нет произволу мракобесов! Спасай интеллигенцию!.. Я ведь подкоп сделаю! – пригрозил он. – Картошка померзнет.

Павлов вздохнул и открыл погреб, выпуская замерзшего «интеллигента».

– Ты мне надоел, – добродушно сказал он. – В следующий раз и впрямь на полчаса оставлю. Возню эту затеял – пол-избы мне разнес… Горшок разбили, ухват сломали, ложку, опять же, раздавили…

Андрей стряхнул с одежды налипший песок и землю, чихнул и показал другу язык.

– Как дите малое, – покачал головой Павлов. – Столько лет, а ума все нет. Если все писатели ведут себя так после окончания книги, то они должны не вылезать из дурдома…

– После ПЕРВОЙ! – поправил Андрей. – ПЕРВОЙ!

– А что будет, если ее ненароком издадут? – с опаской спросил Семен.

Туманов закатил глаза и пообещал:

– У-у-у!..

– Понял, – кивнул Павлов. – Неделю в погребе! Не меньше!

– Мы, люди интеллектуального труда, относимся к подобным предложениям… – начал было Туманов, но тут ему в голову пришла другая мысль: – Слу-ушай! А давай я про тебя роман напишу! Главным героем сделаю! Тема такая: в глухом лесу живет здоровенный детина, маньяк. Он заманивает одиноких путников, сажает их в погреб… Знаешь, как у Стивена Кинга в «Мизери» или в «Молчании ягнят»?

– В погреб? – задумчиво переспросил Павлов.

Туманов покосился на все еще открытую крышку

подвала и пожал плечами:

– Мне это показалось хорошей идеей… Но если ты против…

– Садись к столу, – вздохнул Павлов. – Доставай чугунок из печи и садись… Я сейчас.

Он подошел к комоду, долго копался в ящиках и вернулся к столу, держа в руках какой-то сверток, завернутый в тряпицу. Сопя, развязал тугой узел зубами и выложил на стол небольшую пачку аккуратно разглаженных купюр. Не обращая внимания на удивленно-непонимающие взгляды Туманова, пересчитал деньги и подтолкнул их другу.

– Вот, – сказал он. – Бери. Немного, но…

– Да ты что?! – Андрей даже вскочил со стула. – Спятил?! Куда они мне? Зачем?!

– Бери, – с нажимом повторил Павлов. – Такое дело… Оно, понимаешь… Нельзя на самотек пускать… Тебе в город самому ехать нужно. Самому встречаться в издательствах с начальством. Договариваться, присматривать. Ты всю жизнь к этому шел, нельзя, чтобы вот так… Этого хватит на дорогу туда и обратно, да там месяц прожить… Если экономно, то и два протянуть можно. Цены в городах сейчас – ой-ей-ей какие…

– Это же последние, – тихо сказал Андрей. – Сеня, ты хоть понимаешь, как я сейчас себя чувствую?

– Вот и обязан пробиться. Чтоб не было стыдно передо мной. А ты что думал? Попробовал – не получилось, и в кусты?! Нет, брат, так не пойдет. Ты должен так писать, чтобы людям было не жалко за твой труд деньги отдать. Чтобы твоя работа приятным отдыхом для них была. Чтобы смеялись, радовались, жалели твоих героев… Бери, – повторил он. – У меня все же хозяйство свое. Проживу как-нибудь. Получится у тебя все, приедешь – тогда и отдашь, а нет… Но, я думаю – получится. Вот тогда и порадуемся. Откроем мой погребок, достанем оттуда пару бутылок наливки, капустки квашеной, огурчиков… А не получится… Тем более приезжай. Это дело такое, что с первого раза и не всегда выходит. Тут ведь тоже учиться надо… Но рано или поздно получится. Когда очень крепко чего-то хочешь и идешь к этому, себя не щадя, всегда что-то да получается. Главное, чтоб это людям нужно было. Чтоб не для себя, не за деньги там, или не ради славы, а для людей. Вот тогда получится, да…

Туманов долго молчал, просто смотря в добродушные и наивные глаза друга, потом сглотнул подступивший к горлу комок и убежденно ответил:

– Получится, дружище. Обязательно получится… Это я тебе обещаю. Либо голову себе об эту стену расшибу, либо научусь сочинять так, чтобы перед вами всеми стыдно не было… Вот тогда переберемся мы с тобой в город…

– Не-е, – почесал в бороде богатырь. – Я в город не поеду. Шумно, людно, толкаются все, кричат. Нервные все очень, спешат куда-то все время… Да и не к чему мне это. Мое место здесь. А вот ты езжай. Если все пойдет как надо, и ты сразу надумаешь остаться там… Чиркани мне пару строчек. Буду знать, что у тебя все в порядке…

– Я вернусь, – заверил Туманов. – Я обязательно вернусь, Семен. Это займет не больше месяца… Но все же я хочу тебе сказать…

– И все на этом! – взмахом руки остановил его Павлов. – Поговорили – и будет. Как там дальше пойдет – судьба сама распорядится. Главное, ей помочь. Это мы делаем. Я полагаю, что она – тетка правильная, так что особо переживать не стоит… А теперь – давай к столу, суп стынет…

Прошел месяц, за ним еще один, и еще… Весна уже была в самом разгаре, когда Туманов наконец вернулся из города. Широко распахнув двери, он, сияя улыбкой, вошел в избу, поставил на пол перетянутую тряпкой корзину и туго набитую сумку, снял с плеч рюкзак и показал смотрящему на него с ожиданием Павлову два поднятых вверх пальца:

– «Виктория»! Победа, Семен, полная победа!

Павлов поднялся со своего излюбленного места

возле печи и неуклюже обнял сияющего Туманова.

– Вот и славненько. А я уж было волноваться начал… Нет тебя и нет. Не едешь, вестей о себе не даешь. Уж не случилось ли, думаю, чего дурного?.. В городах сейчас – ох, что творится. Я радио слушаю…

– Да уж, злоключения на мою долю немалые выпали. Об этом я тебе после расскажу. Но сам факт, что рукопись мою все же приняли и обещали выпустить месяца через три, Семен, это самый счастливый день в моей жизни… Нет, самый счастливый будет, когда я свою книгу получу. О-о! Что это будет! Как я буду скакать по твоей избе, вопить дурным голосом и бить себя хвостом по бокам!

– Чем? – переспросил несколько озадаченный таким заявлением Павлов.

– Хвостом! – отчеканил Андрей. – Он у меня отрастет!.. Так, а теперь – гостинцы… Вот здесь консервы, колбасы, деликатесы всякие, – он пнул ногой рюкзак. – В сумке – сахар, свежие газеты, книги… Костюм тебе купил. Правда, на свой вкус, да и размер пришлось «на глаз» определять, зато все женщины теперь – твои… А вот это – особый случай, – он откинул тряпицу с корзины, запустил туда обе руки, извлекая на свет…

– Вот это да! – удивился Павлов. – Это кто же такой?!

– Московская сторожевая, – с гордостью ответил Туманов, оглядывая крохотного лобастого щенка. – Не поверишь, но через год он будет весить килограммов шестьдесят-семьдесят. А сейчас – на двух ладошках уместился. Шерсть – густая, характер – отменный, для этой местности в самый раз придется. Волкам в ближайших лесах делать больше нечего.

Павлов восхищенно покачал головой, подошел и присел на корточки перед щенком. Малыш задрал голову, попятился и сотворил крохотную лужицу.

– Вот это подарок так подарок! – сказал Павлов, одним пальцем осторожно поглаживая щенка по голове. – Добрую собаку воспитаю!.. Ох, да ты же с дороги голодный! Сейчас я стол соображу…

– И закуски, закуски побольше, – Андрей извлек из недр сумки пару бутылок с коричневой жидкостью и помахал ими в воздухе. – «Старый Таллин». Отличный ликер!

– Хе, – пренебрежительно отозвался Павлов. – Ликер сам пей. Я эту «дамскую водичку» не уважаю. У меня наливочка брусничная, да настойка на рябине припасены. Медовуха есть.

– Так и водка есть, – реабилитировался Туманов. – Л насчет ликера – это ты зря. В водке всего сорок градусов, и она горькая, а в этом ликере – сорок пять, и он на вкус: ого-го!

– «Ого-го», – передразнил его Павлов, расставляя на столе тарелки с салатами. – Сладкоежка ты, сразу видно – городской. Водка хороша, когда есть подобающая закуска. Когда сырком плавленным закусывать – она горькая, а вот когда огурчиками малосольными, капустой с клюковкой, картошечкой со сметаной, селедочкой с лучком да тушеной утятинкой… Все перепробуем. И водочку, и наливочку, и ликер твой хваленый. Соскучился, небось, по нашей добротной пище? В городе-то совсем не то. Картофель, и тот по вкусу отличить от нашего можно. А здесь чугунок сам всю работу делает, с плитой вашей не сравнить. Вот в нем мы сейчас уточку и потушим… От уточки не откажешься?

– Не откажусь, – заверил довольный Туманов– Сегодня я ни от чего не откажусь. Сегодня я себе волю во всем дам: все выпью и съем. Что не съем – то перекусаю. А потом хвастаться начну да песни пьяные орать.

– А вон он, погреб-то, – кивнул Семен, – готов к «употреблению». Хоть сейчас залезай. У нас не забалуешь, как говорил покойный Зуев.

– И за него выпьем, – пообещал Андрей, – и за всех, кого с нами нет… Мы ведь и за них живем.

– Готово, – сообщил Семен. – Прошу к столу. И рассказывай, рассказывай. Признаться, мне это очень интересно: как это из вредных и ушлых сержантов люди интеллек… – тьфу, и не выговорить с первого раза! – интеллектуального труда получаются? Кто в них так ошибаться может?

– …Вот такие мытарства были, – закончил свой рассказ Андрей. – Контракт я подписал. Правда, я в этом мало что понимаю, но вроде неплохой контракт. Во всяком случае, издавать будут. Ведь писатель только тот, у кого книги выходят, а не в «чемодане» лежат. Это главное. Остальное от меня зависит. От моей работы. А уж я постараюсь. Из шкуры вылезу, поперек себя пойду, но научусь и осилю, у меня другого пути не осталось. Я всю жизнь к этому шел. Витиевато, терниисто, но цель была одна. Теперь шанс появился. Маленький, но шанс…

– Получится, – гудел набатом хмельной Павлов. – Ты, главное, правду пиши. Про то, как оно есть. А то бывает: заглянешь в газеты, в книжки, и волосы дыбом встают… Помнишь, когда мы в армии, в том самом городе, после землетрясения трупы сотнями из– под обломков вытаскивали? Техники не хватало, еды не было, а санитарные условия такие, что… А помнишь, что в это время по радио да по телевидению передавали?

– Помню, – Туманов вновь наполнил стаканы. – Будет все это, Семен, будет. И правда будет, и грусть будет, и смех…

– Только ты смотри, – с пьяной серьезностью увещевал богатырь, – осторожней там… Ты знаешь, как у нас с теми, кто «много говорит»…

– Я уже свое отбоялся, Семен, – вздохнул Туманов. – Все, что было – потерял, какие силы были – правительству отдал, а теперь пришла пора не о правительстве, а о России подумать. Устал я бояться, Семен. Сколько же можно нас в грязь втаптывать? Нет, надо приучать людей думать самостоятельно. В «игровой манере», шутя, развлекая, но если хоть у одного после моей книги появится желание как-то по-другому, иначе на мир взглянуть, не просто слушать и верить, а самому подумать и понять попытаться… Вот тогда я свою задачу сполна выполнил… Тогда пусть меня хоть на части рвут – не страшно… Я попытаюсь.

– Да, теперь все в твоих руках, – грозил ему пальцем друг. – Сиди и работай. Я по хозяйству буду, а ты от стола не отходи. Тебе покой нужен, сосредоточенность. Это такое дело… Может, лет через сто на моей избе табличка появится: «В этом погребе жил и работал…»

– Добрейшей души человек, – только и вздохнул Туманов. – В погреб да в погреб… Эх, поскорей бы свою книжку в руки взять… Я им твой адрес оставил, обещали, как только выйдет – сразу выслать экземпляр… Ну и посмешу я деревню, когда с ней в обнимку по улицам носиться стану! Как дурак с писаной торбой!.. Знал бы ты, как я ее жду! Неужели, наконец, моя мечта осуществится?.. Будем ждать…

– Убью! – заорал взбешенный Туманов, запуская книгу через всю комнату. – Убью!.. Как на духу говорю – убью! Всю жизнь переломали! Все годы – коту под хвост!.. Я-то думал, что теперь только лучше будет… Угробили они меня! Угробили, как писателя! Все, отписался твой сержант, Семен! Амба ему пришла! В руки его книги больше никто не возьмет!..

Обеспокоенный Павлов с тревогой наблюдал за мечущимся по избе Тумановым.

– Задушу! – орал Андрей, раскидывая попадающиеся под руку стулья и этажерки. – Голову отверну! По шею в землю закопаю и сам сверху сяду!.. Как его фамилия?! – он бросился к лежащей на полу книге, раскрыл ее на последней странице и прошелся пальцем по составу редколлегии. – А-а!.. Вот он, паршивец!.. Художественный редактор – Трамбамгот Г.В.! – книга вновь взвилась в воздух и гулко шлепнулась о стену. – «ГВ» он и в Африке «ГВ»!!!

– Может, ты слишком субъективно все воспринимаешь? – неуверенно сказал Павлов. – Ну, выдрал половину твоего текста, ну, вставил половину своего… Может, он как лучше хотел? Деньги, заплаченные ему редакцией, отрабатывал? Осовременить пытался…