Текст книги "Из тьмы"

Автор книги: Дэвид Марк Вебер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

Не то чтобы он собирался жаловаться, и у него было три из оставшейся дюжины или около того "Стингеров", развернутых в лесу на северной стороне межштатной автомагистрали. Если только это не был намного больший конвой, чем он ожидал, над ним было бы развернуто всего два беспилотника, и они были бы легкой добычей для "Стингеров".

Как только беспилотники упадут, его пехота, также размещенная в деревьях к северу от шоссе, открывает огонь из М136, чтобы уничтожить БТРы на обоих концах колонны, в то время как его три пулемета разносят к чертовой матери сами небронированные грузовики. У него также было в общей сложности сорок стрелков, все с М16, и у дюжины из них были подствольные 40-миллиметровые гранатометы. У них было не так много времени для работы – он внушил всем им, что у них есть максимум тридцать секунд с момента взрыва первого БТРа до того, как они вызовут машины, ожидающие на государственной дороге 202, чтобы отвезти их прямо к укрытию в больнице. Им нужно было быстро выбраться и спрятаться – предпочтительно до того, как какой-либо из тех орбитальных датчиков, которые, как он был уверен, были там, наверху, какими бы неэффективными они ни казались, получит приказ начать отслеживать транспортные средства, покидающие этот район.

Тридцать секунд могут показаться не таким уж большим сроком, но в бою, как он обнаружил, они могут показаться вечностью. Во всяком случае, это должно быть достаточно долго. С таким количеством винтовок в дополнение к пулеметам они должны быть в состоянии убить почти всех шонгейри в колонне, прежде чем те начнут стрелять. И пока, по крайней мере, он не видел никаких признаков того, что инопланетяне были даже близки к тому, чтобы скорректировать свои модели реагирования настолько, чтобы закрыть это окно для него.

Конечно, если бы они действительно приспособились должным образом, он, вероятно, узнал бы об этом только один раз, не так ли?

Он фыркнул при этой мысли, но это было правдой, и иногда он задавался вопросом, не указывает ли их неспособность быстро изменить свою доктрину на то, что они просто по какой-то причине изначально плохо импровизировали или приспосабливались. Одна из его инструкторов в Военно-воздушной академии настаивала на том, что одной из главных причин столь решительного поражения японцев во Второй мировой войне было то, что японский язык гораздо хуже английского подходил для импровизации, для изменения планов на лету. В конце концов, указала она, когнитивное мышление связано с синтаксисом родной речи мыслителя, как и способность быстро и четко сообщать подчиненным об изменениях в плане. Это, по ее утверждению, было основной причиной, по которой японские подразделения упорствовали в попытках реализовать даже нарушенный план, вместо того чтобы остановить то, что не работало, и на ходу придумать новый подход... что-то, в чем подразделения морской пехоты США были очень хороши. Возможно ли, что у шонгейри было что-то похожее на ту же проблему со стероидами?

Это была интригующая возможность, но в самые мрачные моменты он понимал, что в конце концов это не будет иметь большого значения. Пришельцы все еще были на вершине гравитационного колодца, все еще могли бросать камни в любого, кто их разозлил. В конечном счете, Дэн Торино и другие подобные ему люди – люди, которым больше нечего было терять, – могли убить многих из них, но они не могли остановить их. Он был почти уверен, что это вторжение уже обошлось им намного дороже, чем они ожидали, но, в конце концов, они могли буквально отбросить человеческую расу назад в каменный век в любое время, когда захотят.

Вероятно, где-то на графике есть какая-то точка, – подумал он сейчас. – В какой-то момент стоимость покорения Земли перевешивает стоимость завоевания Земли более или менее неповрежденной. Момент, когда они решают просто пойти дальше и уничтожить всю нашу инфраструктуру, убить столько из нас, сколько потребуется, чтобы заставить нас сдаться, вместо того, чтобы пытаться сохранить это ради любой ценности, которую это может принести им в будущем. И если это так, то, вероятно, то, что я делаю, – это, черт возьми, худшая вещь, которую я мог бы сделать. Я один из тех, кто все выше и выше поднимает планку "затрат", в то время как любой разумный человек, вероятно, должен думать о способах убедить их не убивать больше нас, чем это необходимо. Но, наверное, я просто больше не так рационален. Как и чертовски много других человеческих существ, судя по тому, что я слышал. По крайней мере, пока.

Он поморщился, но своего решения не изменил. Он знал, что тоже не собирался этого делать. Возможно, это было неправильным поступком, и, возможно, в конечном счете это только навредило бы человеческой расе еще сильнее, чем это уже было, но он просто не мог этого не сделать. Он убил бы каждого шонгейри, которого мог, и продолжал бы это делать до тех пор, пока у него не закончились патроны, и он разорвал бы горло своему последнему убийце голыми зубами и ногтями. Просто так оно и было.

– Тсссс! Я слышу, как они приближаются! – тихо зашипел его заместитель, и он кивнул.

– Хорошо, – тихо сказал "Лонгбоу" Торино, досылая патрон в патронник своей собственной М16. – Хорошо.

XXIII

Командиру взвода Дираку это ни капельки не понравилось, но приказ есть приказ.

Он медленно двигался в центре своего второго отделения, навострив уши и прислушиваясь к малейшему звуку, следуя по узкой дороге за "дважды по двенадцать" солдатами своего первого отделения. На самом деле по тропе, потому что называть узкую полосу грубо обработанной грязи "дорогой" было бы слишком великодушно. Это было лучше, чем многие, которые он видел на других завоеванных мирах, но по сравнению с обычной дорожной сетью этого мира...

К сожалению, это было все, что у него было на данный момент, а его народ был цивилизованным в течение тысячи стандартных лет. Большая часть остроты слуха и обоняния, которые когда-то отмечали границу между смертью и выживанием, ускользнула, и он чувствовал себя более чем наполовину слепым в этом густо затененном массивном лесу.

На его родной планете больше не было таких лесов, как этот, – не с этим возвышающимся первобытным пологом и стволами деревьев, которые у основания могли быть шириной в половину роста шонгейри, – но лес вокруг него был на удивление свободен от кустарника и подлеска. По мнению ботаников экспедиции, этого следовало ожидать только в зрелом лесу, где на землю попадало так мало прямых солнечных лучей. Без сомнения, они знали, о чем говорили, но все равно казалось... неправильно по отношению к Дираку. И, как ни странно, ему еще меньше нравились молодые деревца и подлесок, которые росли по краю этой узкой тропы. Вероятно, они подтверждали теории ботаников, поскольку некоторое количество солнца действительно проникало вдоль линии, по которой тропа пересекала навес над головой, но они также образовали плотную стену листвы вдоль границ тропы, из-за чего он чувствовал себя стесненным и замкнутым.

На самом деле, большая часть его беспокойства, вероятно, была вызвана тем фактом, что ему было четко приказано оставить назначенный ему разведывательный и коммуникационный ретрансляционный беспилотник далеко позади себя, привязанным к колесным транспортникам, с трудом продвигающимся по тому же маршруту далеко позади него. Анализ того, что произошло с последними тремя патрулями в этом районе, позволил предположить, что "людям" каким-то образом удалось уничтожить беспилотники до того, как они вступали в бой с пехотой, которую эти беспилотники поддерживали с помощью наблюдения и защищенной связи. Никто не имел ни малейшего представления, как примитивы – только, конечно, на самом деле они не были примитивами, верно? – могли так эффективно обнаруживать их и нацеливаться на них, но никому нельзя было спустить с рук нанесение такого рода потерь. Что-то явно должно было быть сделано, чтобы заставить этих нападавших подчиниться, и отсутствие чести, которое они проявили, не только отказавшись подчиниться, когда они были так явно побеждены, но и фактически устраивая засады на патрули шонгейри, как убийцы, должно было быть наказано.

К сожалению, стандартная тактика для достижения этих похвальных целей, похоже, не сработала, поэтому штаб-квартира решила попробовать более скрытный подход... и выбрала Дирака для проведения эксперимента.

Так получилось, что Дирак начал формулировать собственную теорию, не то чтобы кому-то было особенно интересно об этом слышать. И не то, чтобы он особенно стремился это предложить, если уж на то пошло. Древняя, родовая стая недоброжелательно смотрела на членов беты и гаммы, которые толкали локтями альф стаи. Оригинальность, возможно, и была ценна в лидере, но она была опасна в подчиненном. Чтобы стать лидером, альфе требовалась способность продумывать проблемы до конца, приспосабливаться и распознавать возможности для продвижения... что, конечно же, было тем самым, что делало эти качества опасными для признанного лидера стаи, когда они проявлялись в одной из его бета-подчиненных. И поскольку одной из вещей, в которых должны были преуспеть эффективные лидеры стаи, было устранение угроз стае – или ее лидеру, – бета-подчиненные, которые казались слишком умными, как правило, страдали от несчастных случаев... среди прочего. В лучшие времена их твердо держали на своих местах, даже ценой полного игнорирования хороших предложений с их стороны, чтобы не показалось, что их компетентность подрывает авторитет лидера их стаи. Что, как иногда думал Дирак, даже тогда было не очень последовательным отношением... и уж точно не было им сейчас. К сожалению, это, казалось, было запрограммировано в его народе почти на генетическом уровне, несмотря на присущую ему неэффективность, которую оно представляло.

Самому Дираку никогда не приходило в голову, что его способность распознавать эту проблему даже в уединении собственного разума значительно отличала его от большинства себе подобных. С другой стороны, ему подумалось, что – как мог бы выразиться человек – первыми срывают (или срезают) самые яркие и высокие цветы.

Мы должны придумать способ преодолеть это, – подумал он... очень осторожно, без намерения когда-либо делиться этой мыслью с другой душой. – Империи понадобятся самые лучшие, проницательные мыслители, которых мы сможем найти, когда придет время разобраться с травоядными и их подхалимами. И все же мы систематически лишаем себя именно этого качества. Или, по крайней мере, мы определенно не поощряем это!

Ну, никто никогда не предполагал, что каждый аспект природы шонгейри совершенен, – предположил он. – Тем не менее, у него возникло искушение намекнуть – по крайней мере, своему непосредственному начальнику, – что часть проблемы может заключаться в том, что их оперативная доктрина все еще ограничена их опытом борьбы с примитивными врагами. Пульт разведки и связи на расстоянии трехсот маршагов был фактически недосягаем для любого лука или арбалета, с которыми когда-либо сталкивались шонгейри. Не было никакой необходимости в том, чтобы они были особенно уклоняющимися целями, когда ни у кого все равно не было достаточной дальности, чтобы сбить их. Оружие этих существ, однако, имело достаточную дальность действия, чтобы сбить их с неба, так что, возможно, имеет смысл подумать о программировании дистанционно управляемых пультов хотя бы на... немного большую подвижность? На увертки? Быть чем-то помимо неподвижной мишени?

Тем временем, однако, у него были свои приказы. Он сам внес небольшую модификацию, не сказав об этом своему командиру роты, и его пульт находился в постоянном движении, кружась и поворачиваясь в воздухе. Конечно, это само по себе создавало несколько проблем, учитывая, что никто никогда не рассматривал целесообразность разработки аппаратных средств для стабилизации обзора с беспилотных летательных аппаратов, которые в любом случае не слишком уворачивались. Он не мог просто зафиксировать датчик своего дрона в одной точке и позволить объективу с башенкой и бортовому программному обеспечению удерживать в центре интересующую его область, пока транспортное средство облетает ее, как мог бы сделать человек-оператор в аналогичных обстоятельствах. У него немного кружилась голова, когда он осматривал свою тактическую панель, поскольку он не привык, чтобы его точка обзора с воздуха перемещалась таким образом, но если это помогало сохранить дрон неповрежденным, он мог смириться с небольшим головокружением.

О, как, должно быть, боги улыбнулись мне, раз я взял на себя эту обязанность, – мрачно размышлял он. – Я понимаю необходимость набраться опыта в борьбе с ними... существа, нуждающиеся в крови наших неопытных солдат, получают лучшее представление об их тактических возможностях. И, конечно же, им нельзя позволить бесчестно расправиться с нашими воинами, а затем уйти безнаказанными! Но почему меня выбрали для того, чтобы сунуть голову в логово хастара? Это было не похоже...

Он услышал взрыв позади себя, табло, подключенное к его дистанционно управляемому пульту, внезапно отключилось, и он повернулся в сторону оглушительного звука. Он не мог видеть сквозь верхний козырек, но ему и не нужно было этого видеть, чтобы понять, что взорвался его радиоуправляемый дрон. Очевидно, его увертки были недостаточно уклончивыми, но как они вообще смогли разглядеть его сквозь эти проклятые листья и ветви?!

Этот вопрос все еще вертелся у него в голове, когда он услышал новые взрывы – на этот раз на земле... где два его резервных отделения следовали за ним на своих БТРах.

У него еще не было времени осознать, что это были за взрывы, прежде чем штурмовые винтовки, спрятанные за деревьями и под сугробами листьев по всему южному склону тропы, открыли огонь.

И, к несчастью для командира взвода Дирака как будущего новатора шонгейри, мужчины и женщины, державшие эти штурмовые винтовки, понимали, как распознать командира пехотного формирования шонгейри.

* * *

– Прекратить огонь! Прекратить огонь! – взревел Стивен Бучевски, и лай и трескотня автоматического оружия резко стихли.

Он занимал свою позицию, все еще держа М16 наготове, пока осматривал зону поражения и беспорядочно разбросанные тела шонгейри. Один или двое все еще корчились, хотя, похоже, это продлится недолго.

– Хорошо, – произнес голос позади него с яростным, очевидным удовлетворением, и он оглянулся через плечо. Мирча Басараб стоял в густой тени леса, наблюдая за патрулем, попавшим в засаду. – Молодец, мой Стивен.

– Может быть, и так, но нам лучше поторопиться, – ответил Бучевски, ставя оружие на предохранитель и поднимаясь со своей огневой позиции.

Он знал, что выражение его собственного лица было более встревоженным, чем у Басараба. Это был третий жесткий контакт с шонгейри за шесть дней с тех пор, как он передал своих людей под командование Басараба, и, судя по словам румына, они приближались к анклаву, который он создал в горах вокруг озера Видрару. Что означало, что им действительно нужно было избавиться от этого настойчивого – хотя и неумелого – преследования.

– Думаю, у нас есть немного времени, – не согласился Басараб, глядя дальше по тропе на столбы дыма, поднимающиеся от того, что было бронированными машинами, пока с ними не разобрались отделение Джонеску и половина первоначальных людей Басараба. – И на этот раз кажется маловероятным, что сообщение дойдет до них.

– Может быть, и нет, – признал Бучевски. – Но их начальство должно хотя бы приблизительно знать, где они находятся. Когда они не зарегистрируются по расписанию, кто-нибудь придет их искать. Снова.

Возможно, его слова прозвучали так, как будто он был не согласен, но на самом деле это было не так. Во-первых, потому, что Басараб, вероятно, был прав. Но, во-вторых, потому что в течение последней недели или около того он пришел к пониманию, что Мирча Басараб был одним из лучших офицеров, под началом которых он когда-либо служил. Что, по его мнению, было высокой похвалой для любого иностранного офицера из любой морской пехоты... и это не помешало румыну стать одним из самых страшных людей, которых когда-либо встречал Бучевски.

Многие люди, возможно, этого и не осознавали. При лучшем освещении лицо Басараба приобретало костлявую, лисью привлекательность, а его улыбка часто была теплой. Бучевски был убежден, что теплота в этой улыбке тоже была искренней, но за этими блестящими зелеными глазами были и темные, неподвижные уголки. Такие места, которые были не чужды слишком многим людям с Балкан после Чаушеску или афганских гор, где Бучевски провел так много времени. Темные места главный сержант Стивен Бучевски узнал, потому что в своей жизни он встречал так много других страшных людей... и потому, что теперь внутри него тоже было темное, тихое место с надписью "Вашингтон, округ Колумбия".

И все же, что бы ни было в прошлом Басараба, этот человек был почти пугающе компетентен и излучал некую непринужденную харизму, с которой Бучевски редко сталкивался. Ту харизму, которая могла бы завоевать лояльность даже Стивена Бучевски, да еще при столь относительно коротком знакомстве.

– Твоя точка зрения хорошо понята, мой Стивен, – сказал теперь Басараб, улыбаясь почти так, как будто он прочитал мысли Бучевски, и протягивая руку, чтобы положить ее на плечо высокого американца. Как и почти собственническая манера, с которой он сказал "мой Стивен", это могло быть покровительственным. Это было не так.

– Однако, – продолжил он, и его улыбка исчезла, – полагаю, что, возможно, пришло время отправить этих паразитов в другое место.

– По-моему, звучит заманчиво. – В голосе Бучевски прозвучала нотка скептицизма, и Басараб усмехнулся. Это был не особенно приятный звук.

– Я верю, что мы сможем это сделать, – сказал он и пронзительно свистнул.

Минуту спустя из леса вынырнул Братиану, темноволосый широкоплечий румын в кожаной куртке, увешанной ножами, ручными гранатами и запасными магазинами для винтовок.

Бучевски быстро овладевал румынским, благодаря Элизабет Кантакузен, но последовавший за этим обмен репликами был слишком быстрым, чтобы он смог разобраться со своим все еще зачаточным знанием языка. Это продолжалось несколько мгновений, затем Братиану кивнул, и Басараб снова повернулся к Бучевски.

– Боюсь, Таке не говорит по-английски, – сказал он.

Это было очевидно, – сухо подумал Бучевски. – С другой стороны, Братиану не нужно было говорить по-английски, чтобы донести тот факт, что он был очень крутым человеком. Никто из людей Басараба этого не сделал.

Их было всего двадцать, но они двигались как призраки. Бучевски не был бездельником в полевых условиях, но все же он знал, когда его превосходили в том, что касалось какашек и вынюхивания в кустах. Эти люди справлялись с этим гораздо лучше, чем он когда-либо, и в дополнение к винтовкам, пистолетам и ручным гранатам, большинство из них – как и сам Братиану – были щедро вооружены свирепым набором ножей, топориков и лезвий, похожих на мачете, которые прекрасно послужили бы короткими мечами вроде старого римского гладиуса. Действительно, Бучевски подозревал, что они предпочли бы использовать холодное оружие вместо каких-нибудь жалких штурмовых винтовок.

Теперь, когда Братиану и его товарищи двинулись по тропе, блеснули ножи, и горстка раненых шонгейри перестала корчиться.

У Бучевски с этим не было никаких проблем. Действительно, в его глазах было мрачное удовлетворение. Но когда некоторые румыны начали раздевать тела пришельцев, в то время как другие начали срубать несколько крепких молодых саженцев, растущих вдоль края тропы, он нахмурился и взглянул на Басараба, приподняв одну бровь.

Румын только покачал головой.

– Подождите, – сказал он, и Бучевски повернулся обратно к остальным.

Они работали споро, орудуя своими топориками и мачете с отработанной эффективностью, разрезая молодые побеги примерно на десятифутовые куски, затем заостряя их концы с обоих концов. За удивительно короткий промежуток времени их стало больше дюжины, и глаза Бучевски расширились от шока, когда они спокойно начали подбирать мертвых шонгейри и насаживать их на кол.

Они проложили себе путь через всю груду тел, которые попали в засаду отряда Бучевски, срезав еще несколько саженцев, когда их первоначальный запас закончился. Кровь и другие телесные жидкости сочились по грубым кольям с грубой корой, но он ничего не сказал, когда другие концы кольев погрузились в мягкую лесную почву. Двадцать пять мертвых пришельцев висели там, выстроившись вдоль тропы, как насекомые, насаженные на булавки, гротескные в тени деревьев, и он чувствовал на себе взгляд Басараба.

– Ты шокирован, мой Стивен? – тихо спросил румын.

– Я... – Бучевски глубоко вздохнул. – Да, наверное, так оно и есть. Немного, – признался он. Он повернулся лицом к другому мужчине. – Думаю, может быть, потому, что это слишком близко к некоторым вещам, которые, как я видел, делают джихадисты, чтобы подчеркнуть, что лучше никому с ними не связываться.

– В самом деле? – глаза Басараба были холодны. – Полагаю, мне не следует этому удивляться. В конце концов, мы давным-давно научились этой традиции у их турецких единоверцев, и, казалось бы, некоторые вещи не меняются. Но, по крайней мере, они были уже мертвы, когда их проткнули колом.

– А это изменило бы что-нибудь? – тихо спросил Бучевски, и ноздри Басараба раздулись. Но затем другой мужчина слегка встряхнулся.

– Иногда? – он пожал плечами. – Нет. Как я уже сказал, практика имеет давние корни в этой области. В конце концов, один из самых знаменитых сыновей Румынии был известен как "Влад Цепеш", не так ли? – Он тонко улыбнулся. – Если уж на то пошло, у меня самого, как говорите вы, американцы, не было счастливого детства, и было время, когда я причинял жестокость всем, кто меня окружал. Когда мне это нравилось. В те дни, без сомнения, я бы предпочел, чтобы они были живы.

Он покачал головой, и выражение его лица стало печальным, когда он посмотрел на пронзенные тела пришельцев.

– Полагаю, что таких, как я, было много. Мужчины, которые были так разгневаны, так обижены тем, что было сделано с ними или с теми, кого они любили, что сами стали монстрами. Однако я думаю, что я стал... больше монстром, чем многие из них. Я не горжусь всем своим прошлым, мой Стивен, но и не сержусь больше. Мне повезло больше, чем некоторым из этих людей, потому что у меня было время побороться со своим внутренним демоном. Я даже смог путешествовать, увидеть другие земли, посетить другие места, не так пропитанные воспоминаниями о крови и насилии. Позволить некоторым голосам, кричащим в моей голове, умолкнуть, успокоенным покоем. Я помню врача, с которым я однажды разговаривал – по-моему, это было в Австрии...

Его голос затих, а взгляд стал отстраненным, когда он посмотрел на пронзенные тела. Затем они снова сосредоточились на настоящем, и он снова посмотрел на Бучевски.

– Тем не менее, боюсь, что прошло слишком много лет – лет, которые потребовали слишком высокой цены от тех, о ком я заботился, и тех, кто заботился обо мне, – прежде чем я, наконец, понял, что вся жестокость во вселенной не может отомстить за разбитое детство или унять ярость осиротевшего молодого человека из-за того, что было сделано с ним и с теми, кого он любил.

Он снова взглянул на тела, затем еще раз встряхнулся – на этот раз с более оживленным, более деловым выражением лица – и повернулся к ним спиной, как будто он также поворачивался спиной к тому разбитому детству.

– Но это, мой Стивен, не имеет ничего общего с тьмой внутри меня, – сказал он.

– Нет? – поднял бровь Бучевски.

– Нет. Очевидно, что эти паразиты будут упорно преследовать нас. Поэтому мы дадим им что-нибудь, на чем они смогут сосредоточить свое внимание – что-нибудь, что заставит любое существо, даже этих, пылать ненавистью. И тогда мы покажем им кого-нибудь, но не ваших гражданских лиц, для преследования. Они возьмутся, и большинство моих людей направятся на юг, оставляя за собой настолько очевидный след, что даже эти, – он мотнул головой в сторону убитого патруля, не отводя взгляда от возвышающегося морского пехотинца, – вряд ли смогут его не заметить. Они будут уводить их в сторону, пока не окажутся на расстоянии десятков километров. Тогда они ускользнут и вернутся к нам.

– Без того, чтобы щенки могли последовать за ними?

– Не будь таким скептиком, мой друг! – Басараб усмехнулся и сжал плечо Бучевски. – Я не выбирал этих людей наугад! Во всей Румынии нет более искусных лесовиков. Не бойся, что они приведут к нам наших врагов.

– Надеюсь, что вы правы, – сказал Бучевски, оглядываясь на пронзенные тела и думая о том, как бы он отреагировал на месте инопланетян. – Надеюсь, что вы правы.

XXIV

Вода захлюпала вокруг ног Петра Ушакова, когда плот причалил к берегу, и он преодолел вброд последние несколько метров до восточного берега реки Воронеж.

Он старался не слишком задумываться о природе некоторых обломков, с которыми они столкнулись по пути через реку. Помогло – отчасти – то, что он к этому времени повидал столько бойни, что был в значительной степени под наркозом, но моменты все равно были. Особенно когда тела были такими маленькими, что напоминали ему о...

Он оборвал эту мысль прежде, чем она успела полностью оформиться, и настороженно огляделся, держа АК-74 наготове. Однажды сегодня тот уже понадобился ему, но непосредственной угрозы не виднелось, и он расслабился... чуть-чуть.

Город Воронеж, центр одноименной российской области, был местом жестоких боев во время Сталинградской кампании Второй мировой войны. Он был восстановлен после войны, и к 2010 году его население превысило восемьсот тысяч человек. Родина Воронежского государственного университета, он был одним из самых космополитичных городов России, хотя местные жители иногда жалели, что это так. Иностранные студенты, посещающие университеты в России, обычно сначала на год отправлялись в Воронежский государственный университет, чтобы отточить свои знания русского языка, и время от времени происходили столкновения – иногда неприятные – между коренными русскими и наплывом иностранцев.

Этого больше не случится, – мрачно подумал он, взбираясь на более южный из двух шоссейных мостов, которые когда-то пересекали реку, и оглядываясь на запад, ожидая, когда остальные его люди присоединятся к нему. – Разрушения, которые нацисты нанесли Воронежу в 1940-х годах, были ничем по сравнению с полным опустошением, причиненным шонгейри.

Ему и его роте партизан из тридцати пяти человек повезло, что они переправились через реку живыми. Несмотря на тотальность, с которой три четверти города были буквально стерты с лица земли, по периферии все еще оставались руины, и эти руины были населены. Во всяком случае, если "населенный" было верным словом для обозначения полуголодных банд мародеров, сражающихся за любую еду или другие припасы, которые еще могли быть доступны в обломках. Тридцать пять упитанных (по крайней мере, условно говоря) мужчин с явно увесистыми рюкзаками представляли собой заманчивую мишень для засады, даже если все они были вооружены. К счастью, только одна банда мародеров была достаточно глупа или отчаявшаяся, чтобы действительно попытаться напасть... что привело к ликвидации рассматриваемой банды.

Конечно, мы еще не прошли весь этот путь, не так ли, Петр? – кисло напомнил он себе.

Они преодолели худшие разрушения – и большую часть того, что когда-то было городом, – но внутренние районы впереди могли быть еще хуже. Город был разрушен взрывом и огнем, особенно его западная окраина вдоль реки, и отсюда казалось, что произошел по крайней мере один дополнительный кинетический удар на северо-востоке, но это было за пределами зоны основного удара. Большинство его строений все еще более или менее стояли, и выгоревшее море разрушенных стен, руин без крыш и разрушенных промышленных зданий предлагало всевозможные неприятные возможности. Это была одна из причин, по которой он решил пересечь этот участок при дневном свете, когда у них было больше шансов увидеть надвигающуюся беду.

Ушаков повернул голову, когда лейтенант Иван Анатольевич Колесников поднялся по лестнице моста, чтобы присоединиться к нему. Колесников был старшим командиром взвода в своей собственной роте; теперь он и Ушаков были единственными оставшимися в живых офицерами всего их инженерного батальона. Если уж на то пошло, насколько Ушаков знал, он, Колесников и сержант Федор Иванович Белов были единственными выжившими в батальоне – и точка.

– Что ж, это выглядит неприятно, – сказал Колесников, поворачиваясь, чтобы осмотреть пустошь к востоку от них. – И воняет тоже.

Ушаков кивнул. Он обнаружил, что у убитых городов был свой собственный запах склепа – тот, который сохранялся еще долго после того, как люди, которые в них жили, были убиты. Жара тоже не помогала. Он прикинул, что температура должна быть не менее пятидесяти градусов – он предполагал, что ему пришлось бы привыкнуть называть девяносто градусами, если бы он когда-нибудь принял предложение Алдокима и пошел работать туда, где используют систему Фаренгейта. Для Воронежа было чертовски жарко даже в это время года, а температура в сочетании с влажностью создавала ощущение сауны.

И усиливала зловоние.

– Я сам не пожалею, если вернусь на природу, – сказал сейчас Ушаков. – И не только из-за вони.

– Понимаю, что ты имеешь в виду. – Колесников поморщился. – Знаешь, если бы я жил здесь, я бы уже съехал. Кругом все эти сельхозугодья, можно подумать, что по крайней мере некоторые из этих людей рассматривают возможность стать фермерами, прежде чем умрут с голоду!

Ушаков снова кивнул. Сельхозугодья вокруг Воронежа были богатыми и плодородными даже по украинским меркам. И Колесников был прав – если бы люди, прячущиеся в руинах города, только захотели направить свои усилия на сельское хозяйство, они бы через несколько месяцев оказались в гораздо лучшем положении, когда сегодняшняя жара осталась бы лишь горьким воспоминанием.

Они умрут с голоду... если сначала не замерзнут до смерти, – подумал он, осматриваясь голубыми глазами, которые стали мертвыми вместе с его семьей. – Одному богу известно, какой будет зима, но я был бы удивлен, если бы до весны дожили двадцать пять процентов населения, жившего до вторжения. Предполагая, что гребаные шонгейри позволят кому-нибудь выжить.

Он был совершенно уверен, что в его собственном случае это будет спорным вопросом. И хотя он никогда никому не признавался в этом вслух – даже Колесникову, – ноющая пустота внутри него была рада, что так оно и будет. Он сохранит жизнь как можно большему числу своих людей, пока сможет, но когда придет время, боль наконец закончится. . . .