Текст книги "Оседлавший Бурю"
Автор книги: Дэвид Геммел
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
– Кого, милорд? – спросил Марл Коупер.
– Отца Макона, Мойдарта. Когда-то я надеялся вовлечь его в наши ряды. Он воплощение всего, к чему мы стремимся: отваги, целеустремленности и отвращения к слабости и состраданию. Однако когда его сын погибнет, эти же качества сделают из него нашего непримиримого врага. Поэтому с Мойдартом необходимо разобраться прежде, чем с Маконом. Марл, возьмите с собой трех человек и отправляйтесь на север с письмами к Мойдарту, а когда проникнете в его замок, пусть он погибнет от рук неизвестных убийц. Это будет далеко не первое покушение на его жизнь. Затем мы покончим с его сыном.
Марл Коупер не ответил, и Ледяной Кай понял, о чем тот думает. Репутация Мойдарта говорила сама за себя. Обычно его называли жестоким и беспощадным, но эти слова были далеки от того, чтобы воздать ему должное.
– Он уже постарел, – ободрил Марла Кай. – Его тело покрыто незаживающими ожогами, а рана в паху не перестает гноиться. Он всего лишь человек, Марл.
– Да, милорд. Но вы сами признаете его достоинства. Покушений было очень много, но все неудачные. Он очень умен, и его защищает Жнец.
– Жнец – обыкновенный престарелый фермер, с любовью к театральным эффектам. Я видел его однажды. Он действительно силен. Однако если бы не его боевой серп, он стал бы простым наемным убийцей. Это еще один дар Мойдарта: заставлять людей верить, верить в сверхъестественную силу, которой обладает он и даже Жнец. Но это не так. Мойдарт прекрасно понимает, что страх необходим для успешного правления, и питает этот страх окольными путями. Разумеется, их обоих нельзя недооценивать. Тем не менее они просто люди. Убейте Мойдарта, а если Жнец вмешается, то и его.
– Да свершится воля державы, – прошептал Марл.
– Да будет так, – согласился Кай. – Когда Мойдарт будет мертв, отправляйтесь к Пинансу и прикажите вести армию на север. Эльдакр должен быть захвачен.
– Можете положиться на меня, милорд.
– Знаю, Марл, хотя я и недоволен тем, что вам не удалось уничтожить дьявольское отродье. Разве я не велел выбирать убийц с умом?
– Велели, милорд. Моя информация показывала, что Кохланды идеально подходят. Я прошу прощения за свою неудачу.
– Вы поступили необдуманно. Следовало сразу отправиться к Тостигу. Не стоило полагаться на Дрейга Кохланда только потому, что он однажды повздорил с Кэлином Рингом.
– Да, милорд. Я допустил ошибку.
– Одну ошибку можно и простить, Марл. Ошибки многому учат. Именно поэтому это новое задание досталось вам. Выполните его хорошо, и снова окажетесь у меня в милости.
Оставшись один, Винтерборн молча смотрел на труп Ферсона. Его трусость не была секретом, поэтому Ледяной Кай не принял его в Искупители. Те, кто изменит мир, должны быть сильными. Однако Ферсон оказался полезным. Кай не был обласкан королевской симпатией, и, чтобы попасть в кружок избранных, ему пришлось воспользоваться дружбой богатого и влиятельного бездельника.
Теперь, когда Кай распоряжался королевской армией, его власть стала почти абсолютной.
Да свершится воля державы!
Слова Марла Коупера все не шли из головы.
Даже теперь, после стольких лет, фраза вселяла в Кая смутное беспокойство. Он сочинил ее шесть лет назад в этом же зале, чтобы вселить в Искупителей благоговение перед державой. Тогда ему и в голову не приходило, что слова эти могут нести в себе хоть крупицу истины. Формула была не истиной, а лишь средством подчинить людей. Теперь, спустя годы, его все чаще охватывали сомнение и тревога.
Череп таит в себе невероятную силу, но разве может он обладать разумом? Нет! – пытался убедить себя Ледяной Кай.
И все же, когда держава лежала в его руках, ум Кая становился более сосредоточенным, чем когда бы то ни было. Без нее его разум уподоблялся птице, запертой в клетке, повешенной к потолку крошечной комнаты в маленьком домике. С черепом в руках он превращался во всевидящего орла, парящего высоко над землей. Именно тогда он принимал решения. Именно тогда он понимал всё.
Череп не обращался напрямую, он посылал цвета и формы, контуры и очертания, указывающие на успех или на опасность, как в детской игре, которую когда-то устраивал для них с Гайаном отец. Он прятал в огромном парке подсказки, дети находили их и прибегали к нему за вознаграждением. Сейчас происходило то же самое. С черепом в руках Кай видел опасность едва ли не раньше, чем она возникала.
Так было с прошлой битвой. Армия Людена Макса должна была нанести королевским войскам небольшой ущерб, а потом, уничтожив лорда Бакмана и его стражников, потерпеть поражение от затаившихся в роще рыцарей Жертвы. Войска Макса, потерпев незначительные потери, были бы отброшены, а с гибелью Бакмана Ледяной Кай упрочил бы свое положение при короле. В общем, план был прост и пришел ему в голову, когда он держал в руках череп. Образы возникали перед ним, будто отлитые из сверкающей стали, возможные помехи выглядели ржавчиной на ее поверхности. Единственный недостаток плана заключался в том, что Бакман был хорошим солдатом и умелым полководцем. Он мог удержать позицию до прихода подкрепления.
Ледяной Кай продумал все. На правый фланг был послан Ферсон со строгим приказом избегать любых действий, если атака не будет направлена непосредственно на них. Всех прочих разместили так, чтобы они не успели подойти к Бакману в решающий момент.
План сработал бы безупречно, если бы не одна мелкая деталь. Гэз Макон.
Из-за него Бакман одержал частичную победу, и Ледяному Каю пришлось отравить старика, что делать совершенно не хотелось. Старый солдат заслуживал погибнуть на поле боя.
Теперь, глядя на распятое тело Ферсона, Кай чувствовал, как его переполняет ярость. Впервые увидев Гэза Макона вблизи, посмотрев в его разноцветные глаза, он вспомнил проклятие старого священника из Шелсана:
Я уйду с радостью, Ледяной Кай. Тебе будет много хуже, когда ты повстречаешь человека с золотым глазом.
Если бы не Мойдарт, он убил бы его еще тогда, при первой встрече.
Север скрывал источник беспредельной власти. Ледяной Кай понимал это, хотя и не знал, откуда взялось это понимание. Это чувство приходило, когда, приняв все необходимые решения, он выпускал державу из рук и погружался в странные сны, пробудившись от которых, чувствовал себя уставшим еще больше, чем прежде, и не мог вспомнить, что ему снилось. Все чаще он ловил себя на том, что мысленным взором рисует горы, которых никогда прежде не видел. В такие моменты его переполняла необъяснимая тоска.
Весь последний год он пытался добиться встречи с Мойдартом, посылая ему одно приглашение за другим и каждый раз получая учтивый отказ. Кай планировал взять с собой державу, весной самому нанести визит старику, исцелить его раны и вовлечь в братство.
Мойдарт стал бы бесценным союзником.
Как жаль, что столь достойный человек проклят таким сыном, как Гэз Макон!
8
Аптекаря Рамуса всегда удивляла ирония судьбы. Он был невысок, лысоват, близорук и за все пятьдесят лет жизни ни одной живой душе не пожелал ничего дурного. Его жизнь состояла в служении другим, сборе лекарственных трав, облегчении чужих страданий и исцелении болезней. Он очень удивился бы, если бы узнал, насколько любим жителями Старых Холмов.
Проще говоря, если бы о нем спросили тех, кто был с ним знаком, они бы ответили: «Рамус хороший, добрый человек». Те, что наблюдательнее, вроде школьного учителя, Алтерита Шаддлера, добавили бы: «Застенчивый человек, не понимающий природы зла». И никто не знал его достаточно хорошо, чтобы сказать еще что-то. До недавних пор у него не было друзей. Он нечасто приглашал к себе гостей, не слушал и не распространял сплетни. Рамус был неизменно вежлив со всеми знакомыми, снимал серую шляпу перед женщинами и раскланивался с мужчинами. Его застенчивость даровала ему ту беспристрастность, благодаря которой пациенты могли не смущаясь описать самые интимные подробности своей болезни. Рамус тихо их выслушивал и прописывал лучшие из возможных лекарств.
Если бы кому-нибудь пришло в голову, что Рамус завяжет с кем-то дружбу, то он склонился бы к кандидатуре Алтерита Шаддлера, столь же застенчивого местного учителя. Однако на самом деле они редко разговаривали друг с другом.
Нет, внезапно возникшая на склоне лет дружба не имела никакого отношения к Алтериту Шаддлеру. Вот уже четыре года аптекарь питал симпатию к человеку, известному своей жестокостью, пренебрежением к человеческой жизни и бессердечным обращением с теми, кого он считал врагами.
Часто в бессонные ночи Рамус размышлял о том, как могла произойти такая нелепица. Эти мысли не покидали его и тогда, когда он сидел под картинами в галерее зимней резиденции Мойдарта и ждал, когда тот его примет.
Все началось четыре года назад. Мойдарт в очередной раз призвал его, чтобы пополнить запас мазей и бальзамов для незаживающих ожогов на спине и руках, и показал ему великолепный горный пейзаж с озером. Никогда прежде Рамус не видел ничего подобного. Обычные картины были вычурными и двухмерными. Эта же привлекала яркостью и лаконичностью. Снег на горы был нанесен шпателем, неразбавленной краской. Деревья, казалось, трепетали в морозном воздухе, на мгновение Рамусу послышалось птичье пение. Он посмотрел Мойдарту в темные, безжизненные глаза, на его жесткие ястребиные черты лица, затем снова на захватывающий дух пейзаж и застыл в недоумении. Как мог такой человек создать эту красоту?
Даже теперь Рамус не забыл ни слова из их разговора.
– Самым трудным было написать воду и добиться отражения в ней деревьев и гор. До всего пришлось доходить самому, учась на собственных ошибках. Хотите ее? – внезапно спросил Мойдарт, прерывая объяснения.
– Это шедевр, сир. Боюсь, я не могу позволить себе такой… – изумленно начал Рамус.
– Я не какой-нибудь крестьянин, которому приходится продавать плоды своего труда. Картина закончена. Мне она уже ни к чему.
– Благодарю вас, господин. Не знаю, что и сказать…
– Вам пора идти, мастер Рамус. У меня еще много дел. А картину вам принесут.
С тех пор она висела у Рамуса в маленькой гостиной, и именно из-за нее произошли те события, благодаря которым сейчас Рамус сидел, дожидаясь Мойдарта.
Год спустя вечный противник Мойдарта, граф Пинанс, чьи земли граничили с ним на юго-западе, тайно посетил Рамуса с так называемой «общественной жалобой». Пинанс, коренастый мужчина с крашенными в черный цвет волосами, прибыл поздно ночью в сопровождении двух верных вассалов. Рамус вежливо поприветствовал его, отвел в отдельную комнату и осмотрел. Пинанс был известен своими бурными любовными похождениями, слишком тесное общение с куртизанками привело его в плачевное, а на взгляд Рамуса – омерзительное состояние. Аптекарь нанес мазь и прописал обычный курс лечения. Пока Рамус отвешивал травы и выписывал рецепт, Пинанс смотрел на картину.
– Мне нравится эта безделица, – сказал он. – Продайте ее мне, аптекарь.
– Я не могу, милорд. Мне ее подарили.
– Я заплачу пятьдесят фунтов.
Рамус онемел от удивления. Такую сумму ему не заработать и за несколько лет.
– Я… Извините, милорд. Цена не имеет значения.
– Тогда познакомьте меня с художником, – улыбнулся Пинанс. – Он будет работать при моем дворе.
– Он очень замкнутый человек, милорд, но я могу связаться с ним от вашего имени.
Пинанс немного поразмыслил.
– Если он напишет что-нибудь похожее, то цена остается в силе. Богатых художников я еще не встречал, так что пусть поторопится с картиной до осени. И чтобы были горы, я люблю смотреть на горы.
– Хорошо, милорд, – печально ответил Рамус.
Когда Пинанс ушел, Рамус сел у камина и задумался. Как выкрутиться из столь незавидной ситуации? Пинанс не из тех, кому можно отказать, а Мойдарт вряд ли напишет картину для человека, которого ненавидит всей душой.
Все же Рамус пошел в замок и попросил аудиенции. Его провели в кабинет, и он встал у письменного стола, пытаясь взять себя в руки. Прежде его всегда призывали, и теперь он нервничал оттого, что пришел без приглашения.
– Говорите быстро, аптекарь, у меня много дел.
– Да, милорд. Я… Я столкнулся с неразрешимой проблемой.
– Меня не касаются ваши проблемы.
– Конечно, милорд. Два дня назад ко мне приходил пациент…
– Имя?
Этого Рамус и боялся. Он набрался храбрости и произнес:
– Пинанс.
– Я знаю. С ним были два вассала. В чем же проблема?
– Он хотел купить вашу картину и предложил за нее пятьдесят фунтов. Я отказался.
– И поступили очень глупо.
– Возможно и так, милорд, но я не расстанусь с ней ни за какие деньги.
Спокойная откровенность этого заявления застала Мойдарта врасплох. Некоторое время его лицо отражало только потрясение, но затем он встал и сказал:
– В таком случае проблема решена.
– Нет, милорд. Пинанс приказал мне связаться с художником и заказать для него картину.
Прежде Рамус не видел, чтобы Мойдарт хоть раз улыбнулся. Но сейчас он разразился хохотом.
– Пинанс хочет повесить мою картину в своем замке! Не слышал ничего смешнее! – Он подошел к высокому окну, постоял, успокаиваясь, глядя на северные холмы, и обернулся. – Немедленно напишите ему, что художник пишет большое полотно и просит за него семьдесят пять фунтов.
– Семьдесят пять?
– Именно так. Скажите, что он получит картину через два месяца.
– Вы… действительно напишете для него картину? – переспросил ошеломленный Рамус. – Я слышал, что вы… недолюбливаете Пинанса.
– Вы выразились слишком мягко. Однако то, что он, сам того не зная, повесит в своем замке мою картину, принесет мне несказанное удовольствие. Однажды, в должное время, он узнает имя художника. – Мойдарт снова рассмеялся. – Вы можете идти.
Два месяца спустя Рамус протянул Мойдарту тяжелый кошель с семьюдесятью пятью золотыми монетами. На этот раз Мойдарт не смеялся. Он высыпал деньги на стол и сел, не сводя с них задумчивого взгляда.
– Что-то не так, милорд? – спросил Рамус.
– Ему понравилась картина?
– Он был в восхищении, как и я, сир. Она великолепна. – На этот раз Мойдарт изобразил шторм в скалистой бухте. Волны разбивались об угольно-черные камни, в хмуром небе тревожно реяли чайки. – Пинанс не мог отвести от нее глаз, сир. Все его родственники и вассалы тоже пришли в восторг. Все были потрясены.
Мойдарт вздохнул:
– Это первые деньги, которые я заработал собственными руками. Необычное чувство. На сегодня все, Рамус.
Но это было не все. Пинанс часто принимал гостей, те поражались картиной и обращались к Рамусу. Слава загадочного неизвестного художника прогремела по всем южным землям. Аптекаря засыпали заказами и он, не желая досаждать Мойдарту визитами, передавал их ему письменно.
В следующий раз Рамуса призвали в летнюю резиденцию в замке Эльдакр и препроводили в личные покои правителя. Их убранство оказалось на удивление скромным, лишенным каких-либо украшений. Мебель была удобной, но далеко не новой, ковры потертыми. Одно из окон без штор было приоткрыто, через него внутрь залетали капли дождя, не прекращавшегося снаружи. Разожженный камин не спасал комнату от холода и сквозняка. Рамусу показалось странным, что столь состоятельный человек довольствуется такими скудными условиями. С другой стороны, Мойдарт, хладнокровный убийца и гениальный художник, весь состоял из противоречий.
Лорд предложил сесть, и, не без внутреннего трепета, Рамус впервые опустился в его присутствии на стул.
– Я решил взять новый заказ, – сказал Мойдарт и протянул Рамусу одно из писем, лежавших на его столе. – Вы обо всем договоритесь.
– Разумеется, милорд.
– Два процента можете взять как комиссионные.
– В этом нет необходимости.
– Я сам буду решать, в чем есть необходимость.
– Да, милорд.
Мойдарт потянулся к ночному столику, на котором стояли графин с водой и один кубок, налил себе воды и замолчал. Рамус, которому не разрешили удалиться, продолжал сидеть как на иголках, ожидая слов Мойдарта. Наконец тот заговорил, не глядя на Рамуса:
– Меня учили, что зарабатывать деньги собственным трудом недостойно знати. Я думал, что деньги Пинанса принесли мне такое удовлетворение, потому что я обманул его, но это оказалось неправдой. Я снова начну писать. Никто и никогда не должен знать имя художника. – Он пристально посмотрел на Рамуса. – Обычно мои инстинкты не позволяют мне доверять людям, но вам, видимо, придется.
– Я не подведу вас.
За следующие пару лет Мойдарт заработал живописью более двух с половиной тысяч фунтов. Его картины висели в лучших домах всего Варлиана.
Теперь они встречались каждый месяц. Их разговоры нельзя было назвать легкими, но все же Рамус привык к ним и ждал нового приглашения с нетерпением. Удивительно, но Мойдарт начал нравиться аптекарю. Рамус затруднился бы назвать причину столь необычной симпатии.
Сейчас он сидел в галерее и любовался на портрет прабабки Гэза Макона. Он еще застал ее, видел четырнадцать лет назад, незадолго до смерти. Тогда она была согбенной старухой девяноста лет.
Даже в то время ее глаза притягивали к себе внимание: один был зеленым, другой золотисто-карим, как у ее правнука. Гэз Макон всегда нравился Рамусу, и его поражало, как Мойдарт, чудовище, мог стать отцом такого обаятельного юноши. Теперь, казалось, он нашел ответ. Когда дело доходило до картин, Мойдарт становился человечнее, холод покидал его голос, и он с жаром рассказывал о свете, тени, форме, цвете, перспективе и композиции. Поначалу Рамус больше помалкивал, в страхе задеть повелителя неосторожным словом. Но однажды вечером, когда привычную осторожность притупила головная боль, аптекарь рискнул высказать критическое замечание.
– Кажется, здесь многовато деталей, – произнес он, и тут же ощутил, как по спине побежали мурашки.
– Вы правы. – Мойдарт ответил не сразу, внимательно посмотрев на картину. – Здесь их слишком много. Тем лучше, я ее переделаю.
С тех пор Рамус не боялся говорить о живописи откровенно, однако разумно старался избегать других тем.
Из кабинета Мойдарта вышел капитан гарнизона, Галлиот Приграничник – привлекательный широкоплечий мужчина средних лет, – и поздоровался с Рамусом:
– Добрый день, аптекарь. Надеюсь, вы в добром здравии.
– Да, сир, благодарю, что поинтересовались.
– Лорд ждет вас.
Рамус поклонился и вошел в кабинет.
Мойдарт, по обыкновению одетый в черное, стоял у окна. Его длинные, черные с сединой волосы были собраны в хвост. Он резко обернулся, кивнул и, как всегда, начал разговор с неприятной темы:
– До вас доходят новости с войны, аптекарь?
– Иногда, милорд.
– Слышали что-нибудь о моем сыне?
– Да, конечно. Его тактические маневры хвалят многие.
– Вы не знаете, есть ли у него враги?
– Нет, милорд, не знаю.
– Ну хорошо, это не важно. Идемте, я покажу вам новую картину. Признаться, я ей доволен.
Тяжелые облака увенчали грозную вершину величественного Кэр-Друаха. В сверкающей снежной буре виднелась человеческая фигурка, склонившая голову в борьбе с яростным ветром. Невероятно маленькая пред лицом природы, все же она источала решимость выжить и преодолеть все трудности, которые встретятся на ее пути. Мойдарт начал рассказывать об игре цветом, о том, как темно-синей краской оттенил сверкающую белизну снега. Но Рамус больше заинтересовался нарисованным человечком. Каждая линия, каждый штрих в ней привлекал его внимание. Прежде Мойдарт никогда не изображал людей.
Рамус подошел к картине поближе и посмотрел повнимательнее. Фигурка была смутно знакомой. Он отошел и посмотрел с другого ракурса. Легкий серый штрих – больше намек, чем мазок, указывал на бороду. Все встало на свои места.
– Это Хансекер, – сказал Рамус. Мойдарт удивленно посмотрел на картину.
– Возможно, – признал он, – хотя я об этом не думал. Человек появился в последний момент, без него пейзаж терял цельность.
Рамусу стало неуютно. Хансекер напомнил о другом Мойдарте, об обратной стороне его жизни. По всему северу гремела горькая слава Жнеца Хансекера. Он убивал невероятно острым серпом, и ни один враг Мойдарта не мог от него скрыться.
Аптекарь поежился. Мойдарт заметил его отвращение и промолчал. Рамус принадлежал к редчайшей породе людей, мягкосердечных до крайности. В его душе не таилось ни крупицы зла, не было там и умения понимать его.
Конечно, его мир не знал опасности и предательства. Его не поджидали за каждым углом коварные и безжалостные враги, готовые в любой момент ударить в спину.
Мойдарт снова посмотрел на картину. Да, на ней был именно Хансекер, никаких сомнений. Кому еще под силу пережить такую бурю?
Хансекер остановился на вершине холма и посмотрел на жалкие домики, сгрудившиеся на пристани. Прямо под домами на приколе стояли большие плоскодонки, покрашенные одна другой ярче. Хансекер никогда не понимал, как можно жить на воде. Ноги человека созданы ступать по твердой земле, а его дом должен быть из камня и дерева.
Высокая полная луна игриво посылала лучи, в которых сверкали кристаллики льда на его заиндевевшей раздвоенной бороде и лохматой медвежьей шкуре. Хансекер оперся на посох и оглядел берег реки. У него горело несколько костров, вокруг них собрались веселиться речные жители. Судя по доносившемуся до Хансекера смеху, они потребили уже немало спиртного. На реке играли местные детишки – катали по льду большие камни.
Жнец от всей души понадеялся, что среди собравшихся у костров не окажется искателей сомнительных приключений. Он устал, хотя не признался бы в этом даже себе. Изнутри по вискам давно уже барабанила головная боль.
Хансекер медленно спускался, сразу взяв направление на жилище Арана Подермила. Его дом стоял немного в стороне, из нижних окошек струился мягкий желтый свет.
Жнец спустился и попытался обойти гуляк. Их было примерно тридцать человек, многие щеголяли шрамами на лицах. Двое заметили его и предложили присоединиться. Хансекер не ответил и не остановился, но обернулся, когда услышал, что они устремились за ним.
– Обычай гласит, что пришлый человек должен разделить с нами трапезу, – сказал один, вызывающе ухмыльнувшись.
Этот здоровяк был высок, широк в плечах и лет на двадцать моложе Хансекера. Голову он обмотал красным шарфом, на плечи накинул полинялый малиновый плащ. Второй, с черной бородой, выглядел не таким могучим, зато тоже с красным шарфом. Он встал немного справа от Хансекера и положил руку на рукоять кинжала. Некоторые вещи никогда не меняются, устало подумал Жнец. Его пригласят разделить трапезу, накачают вином, а потом потребуют плату за угощение и, странное дело, но названная сумма будет равняться точному количеству монет в его кошельке.
– Пришелец здесь не я, а вы, – бесстрастно ответил Хансекер. – Так что возвращайтесь к своему вину и женщинам, а меня оставьте в покое.
– Ты мог бы быть и повежливее, – выпалил второй.
– Думаешь, меня волнуют чувства крысиных объедков, вроде вас? – поинтересовался Хансекер.
– Ну что ж, – с лица главаря исчезла улыбка, – похоже, кое-кто считает себя слишком сильным. Я правильно тебя понял, толстячок? – спросил он, сделав шаг вперед.
Хансекер улыбнулся и спокойно оправил раздвоенную бороду. Затем его левый кулак рванулся вперед, прямо в лицо противнику. Посох полетел на землю, а за ним и здоровяк, не ожидавший, что противник окажется быстрее него. Встать он не попытался. Хансекер лениво обернулся на второго разбойника, оторопело глядевшего на поверженного товарища, неуверенно тянувшегося за ножом и оглядывавшегося на своих товарищей у костра.
– Не будь идиотом, – посоветовал Хансекер достаточно тихо, чтобы собравшиеся у костра его не услышали. – У тебя же поджилки трясутся. Сам знаешь, если вытащишь нож, я тебя убью. Так что бери лучше своего приятеля и веди обратно к костру. Там можешь спросить, кто его так отделал. Когда услышишь мое имя, постарайся ненароком не обделаться.
Разбойник сглотнул слюну и убрал руку с рукояти кинжала. Хансекер подобрал посох и, злой на весь мир, направился к дому Подермила. В былые времена хороший удар помог бы ему расслабиться. А теперь свело шею. Что ж, зато головная боль прошла.
Он подошел к двери и постучал.
– Кто там? – проговорил тонкий, дребезжащий голос.
– Настоящий колдун не стал бы спрашивать, – ответил Хансекер. – Но что с тебя взять? Ты всего лишь жалкий мошенник.
Дверь приоткрылась, и из-за нее выглянул сухонький человечек с редеющими седыми волосами и глазами-пуговками. Увидев пришедшего, он радостно улыбнулся, сверкнув парой золотых зубов.
– Я не пользуюсь даром по пустякам, Хансекер.
– Ты хотел сказать, бесплатно. Дай мне войти, я весь продрог.
Аран Подермил освободил проход. Хансекер вошел, снял медвежью шубу и занял единственный стул у огня.
– Чувствуй себя как дома, – произнес старичок. Хансекер огляделся. Книги и свитки заполнили все полки, а оставшиеся огромной кучей лежали на столе. Подермил принес второй стул и тоже сел у огня.
– Ты выглядишь старым и усталым, – заметил он.
– Так и есть, – согласился Хансекер. – Так что перейдем сразу к делу.
– Мойдарт встревожен, – заявил Подермил, не дав своему гостю произнести ни слова. – Над его сыном нависла угроза, и он хочет знать, что за ней скрывается.
– Мне никогда этого не понять, – сказал Хансекер. – Что думает человек за тридцать миль отсюда, ты знаешь, а кто стоит у тебя за дверью – нет!
– Жизнь – загадочная штука. – Подермил весело блеснул золотыми зубами.
– Да, с этим не поспоришь, – согласился Хансекер.
– Я слышал, твоя ферма процветает. Армиям на юге нужно много скота, чтобы прокормиться. Ты, наверное, почти разбогател.
– Мойдарт хочет…
– Чтобы я пошел с тобой в Эльдакр. Ни за что.
– Глупое решение, Подермил. Мойдарт не из тех, кого стоит разочаровывать.
– Ты меня не понял. Я пойду в одиночку. За Мойдартом следят, но не постоянно. Ваш с ним разговор они пропустили, что хорошо, иначе я бы не согласился ни на какие условия.
– За Мойдартом никто не следит. Я бы заметил.
– Нет, – энергично покачал головой Подермил, – этих ты бы не заметил. Они витают в воздухе и невидимы для человеческого глаза. Их сила очень велика.
– Я тебе не деревенский простофиля, – улыбнулся Хансекер. – Избавь меня от этой чуши.
Старичок развел руками:
– Вы с Мойдартом говорили в самом верхнем покое его зимней резиденции. Стоя у окна на юго-запад, он спросил, не знаешь ли ты кого-нибудь, обладающего силой, – провидца или волшебника. Ты поразмыслил и назвал меня.
Хансекер заерзал на стуле:
– Все, пора разоблачать фокус. Рассказывай, как ты это узнал.
– Фокусы тут ни при чем, Хансекер. Проще говоря, провидец всегда слышит, когда упоминают его имя. Насколько мне известно, сейчас Мойдарт под наблюдением круглый день, но когда он отправляется спать, за ним не следят. Когда вернешься в Эльдакр, иди к нему после полуночи и скажи, что я приду, но он заплатит мне десять фунтов.
– Ты сошел с ума, Аран? Это больше, чем стоит твой дом! Да он тебе за такую наглость глаза выколет!
– Без меня ему не пережить эту зиму. Кстати, как и тебе, за тобой тоже иногда приглядывают. Они тебя не забудут, будь уверен. Десять фунтов – сумма, в которую я готов оценить свою жизнь.
– Кто это – они?
– Ты что, не слушал меня? – покачал головой Аран. – Ни я, ни ты, ни Мойдарт – мы не должны называть их имен. Лучше говорить «враги». Назови ему мою цену. Я приду завтра, после полуночи.
– Больше ничего не скажешь?
– Нет, скажу, – ухмыльнулся Аран Подермил. – Человек, которого ты побил, бродит снаружи и хочет с тобой поквитаться.
– Хоть какая-то польза от твоего колдовства!
– Я заметил, как он заглянул в окно.
– Ну что ж, – расхохотался Хансекер, – с удовольствием полюбуюсь, как ты торгуешься с Мойдартом. Завтра увидимся.
– Если на то будет воля Истока, – ответил Аран без тени улыбки.
Хансекер встал и надел шубу.
– Можешь переночевать у меня, – предложил Подермил.
– У меня еще дела.
Хансекер взял посох, открыл дверь и вышел наружу. Из тени на него что-то бросилось, но он взмахнул посохом и обрушил его на голову нападающего. Тот рухнул в снег.
– В старые времена речной народ был посерьезнее, – сообщил Хансекер выглянувшему на улицу старичку.
– Старые времена всегда лучше, – улыбнулся в ответ Аран.
Как подобает почтительному сыну, Гэз Макон каждый месяц посылал домой письма, извещая отца о своих передвижениях, а также те новости, которые могли бы его заинтересовать. Говоря по правде, Гэз плохо представлял, что могло бы заинтересовать Мойдарта – до сих пор отец ему не отвечал. Гэз сел в гостиной, погладил улегшегося у его ног Солдата и снова перечитал письмо:
До меня вкратце дошел слух о твоей дуэли с Ферсоном. Опиши в подробностях, что к ней привело и что за ней последовало, не упусти ни одной детали. Не отпускай от себя Мулграва и избегай распланированных действий. При первой возможности сложи с себя полномочия и возвращайся в Эльдакр.
М.
