Текст книги "Возвращение не гарантируется"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Глава 2
Очень тяжелый день

На Щелковском шоссе царило оживление, которое пытались упорядочить размахивающие светящимися жезлами гаишники, направлявшие посторонние машины объезжать ограждение из желто-белой ленты по встречной полосе. За ограждением, вокруг стоящего наискось поперек дороги «Гелендвагена», скопились бело-синие автомобили полиции с мигающими «маячками», несколько карет скорой помощи, с десяток авто без опознавательных знаков, но с синими номерами, выдающими их ведомственную принадлежность, а также просто гражданские машины, на которых приехали опера, следователи и братва. Последних было больше, чем всех остальных, и тачки у них были покруче, и на инспекторов с жезлами они обращали еще меньше внимания, чем сотрудники правоохраны, которые не только показывали удостоверения, но и доказывали еще, что именно им положено находиться на месте происшествия. Доказать это удавалось не всегда, и тогда машину приходилось оставлять на темной обочине, за пятьдесят метров до синих всполохов «маячков», ярких софитов, освещающих картину происшедшего, и ослепительных белых фотовспышек, производимых то ли репортерами, которым путь на оцепленную территорию был строго-настрого запрещен, то ли братве, которой удивительным образом было разрешено почти все, даже проезд в охраняемую зону без всяких удостоверений и споров с держателями световых жезлов, которые верили им на слово, даже если оно не произносилось вслух. Наверное, выражение лиц и манеры не оставляли места сомнениям даже без предъявления строгих государственных ксив с голограммами и гербовыми печатями.

Следственно-оперативная группа работала с трупами. Эксперт-криминалист фиксировал обстановку, фотографировал и для следователя говорил, что видит: щелк, щелк – общий вид; щелк, щелк, щелк – узловые снимки; щелк, щелк – детальные. Табличка с номером «1» – здоровяк в черном костюме с гарнитурой связи в ухе и у щеки, скорчившись, лежит на боку, лицо и одежда без повреждений… Табличка с номером «2» – здоровяк в черном костюме, похожий на первого, как брат-близнец, только таблетка телефона выпала из уха и висит на шее. Лежит на спине, лицо и одежда без повреждений… Правая рука засунута за борт пиджака… Табличка с номером «3»… в правой руке предмет, похожий на пистолет Макарова…

Судмедэксперт ворочал трупы, заглядывал под одежду, осматривал карманы и тоже говорил вслух то, что видит:

– Под пиджаком и под рубашкой на видимых частях тела телесных повреждений не обнаружено. – Он на миг отрывается от своего занятия. – Слышь, Николай, у этого под мышкой тоже пистолет! И у этого!

– Сейчас сфоткаю, – меланхолично произносит криминалист. – И кстати… Павел Егорович, вы пистолеты в протокол подробно запишите: номера, пахнут ли порохом, сколько в каждом патронов… Да держите их при себе, а то и сп…ить могут, тогда большие проблемы будут…

– Да понял я, понял, – затравленно отвечает Павел Егорович – молодой худенький парнишка в синем мундире с двумя звездочками на погонах. Невооруженным взглядом видно, что опыта у него мало и совсем недавно его звали просто Пашкой, да и сейчас чаще так окликают. Но пока все шло хорошо: он добросовестно записывал в протокол то, что диктовали судмедэксперт и криминалист, и если бы это было рядовое дело, то и прокатило бы, как обычно, но оно не рядовое, и не дело, а делище! С одними пистолетами можно так влететь, что со службы выгонят, а то и посадят! А с другой стороны – вон сколько бандитов понаехало, а у них порядки другие – и застрелить запросто могут…

Вокруг толпятся человек пятнадцать полицейских, следственных и прокурорских начальников, снуют туда-сюда шустрые опера, да и бандиты расхаживают уверенно и вальяжно, как у себя дома. А ведь никого здесь быть не должно, иначе все следы затопчут! И старший на месте происшествия именно он – следователь СК Павел Егорович Колтунов, – это он должен убрать лишних людей и принять меры к сохранению следов и вещественных доказательств… Но как зеленый щегол может удалить своего прямого начальника полковника Королева, главного «убойщика» Гамаева, прокурора района Крячко и заместителя прокурора Москвы Заколбина, которые озабоченно расхаживают вокруг трупов? Или оперативников, на которых, по большому счету, и лежит раскрытие этого преступления? Или бандитов, которых никто не трогает и которые внушают страх одним своим видом?

В конце концов он принял решение, правда, не процессуальное, а логическое и философское: не надо проявлять излишнюю активность! В конце концов, начальники все следы не затопчут – не первый раз на осмотр выехали. А его дело – протокол составить, что он и делает! Плохой или хороший протокол получится, сказать трудно. Только какой с него, Колтунова, спрос, если он работает без году неделя? Хотели хороший протокол – надо было кого-то из важняков поднимать… Короче, за упущения с него строго не спросят, а если начнет полковникам указания давать, то растопчут, как букашку никчемную…

Изображая полную компетентность, Павел Егорович подошел поближе к трупам, нагнулся, посмотрел вроде со знанием дела, чтобы поглядывающие издали начальники оценили его старательность и профессионализм.

– Ну, что тут у вас, товарищи эксперты? – спросил твердым голосом. – Картина проясняется?

– Не особо, – пробурчал худой, как жердь, судебный медик Тонков, со щелчком снимая резиновые перчатки. – Странные трупы. Признаков насильственной смерти нет. Я бы подумал, что их отравили, но отравленные в таких позах обычно не лежат…

– Да, много непонятного, – согласился пожилой дядя с жидкой седой бородкой – криминалист Илизаров, который дорабатывал последние месяцы перед пенсией. – Вот у этого типа в руке пистолет, из него пахнет порохом. Значит, недавно стрелял. Судя по следам и обстановке, с близкого расстояния – в единственного противника. А почему не попал? Выстрел только один, я заглянул в магазин. Почему же еще не пальнул? И гильзу не нашли. Где пуля – неизвестно, где гильза – тоже… И как этот единственный противник справился с тремя здоровенными, да еще вооруженными «быками»?

– Ничего, – сказал Тонков с кислой гримасой. Впрочем, может быть, это его обычное выражение лица, как у многих лиц такой профессии. – Вскрытие покажет!

– Не только у тебя вскрытие все показывает, – криминалист зевнул. – Я тоже вскрою пушку и разберусь. А сейчас пора по домам!

– Это верно, – кивнул Колтунов, составляя в уме нехитрый план. Подойти к руководству, пересказать то, что услышал от экспертов, – все-таки фактура интересная… Задокументировать пистолеты – и можно уезжать…

Но не все в жизни так просто. К нему неожиданно подошел один из многочисленных оперативников – важняк из убойного отдела. Звали его Громобой – то ли за громкий командный голос и напористое поведение, а может, за что-то еще… Невысокого роста, плотный, небрежно одетый, с одутловатым лицом и большими, навыкате глазами, он знал всех, и его все знали, во всяком случае, он запросто здоровался за руку и с прокурорами, и с бандитами. Колтунова он тоже знал, а Павел Егорович знал его, потому что самым первым заданием молодого следователя была проверка материала о превышении полномочий майором полиции Сергеем Сергеевичем Николаевым, который и носил прозвище Громобой.

Суть дела была проста, как хрустальная пепельница: опрашивая подозреваемого в квартирной краже несовершеннолетнего Ковырина, Сергей Сергеевич, со слов подростка, ударил его завернутой в полотенце хрустальной пепельницей в ухо, после чего из уха пошла кровь. Перфорация барабанной перепонки у подозреваемого действительно имелась, увесистая пепельница стояла у оперативника на столе, и полотенце висело на вешалке в углу кабинета, поэтому Павел Егорович, как его и учили в вузе, предложил майору Николаеву дать явку с повинной и активно способствовать расследованию преступления, что позволит смягчить наказание. В подтверждение своих слов он открыл Уголовный кодекс и показал Николаеву шестьдесят первую статью, которая и обещала такую преференцию. Но Николаев не заинтересовался предоставляемой ему замечательной возможностью и пояснил, что бить подозреваемых строго запрещено законом, а тем более несовершеннолетних, и уж тем более пепельницей, поэтому он никак не мог совершить такого беззакония! А если бы он все-таки ударил этого подлеца пепельницей в ухо, то тот прямо на месте отбросил бы копыта и не смог его оговаривать! Но такого произойти никак не могло, потому что у него рука бы не поднялась даже на такого негодяя, как состоящий на учете в полиции Ковырин!

Колтунову это объяснение показалось малоубедительным, но все остальные, включая начальников как в полиции, так и в СК, в него поверили, тем более что вина Ковырина в краже подтверждалась достаточными доказательствами. Дело кончилось отказным материалом, а Громобой на всех углах со смехом рассказывал, как зеленый следак «колол» его на явку с повинной. Особенно веселило рассказчика и слушателей, что Паша показывал шестьдесят первую статью УК, которую сам Николаев использовал чаще, чем новичок успел сходить в туалет за время пребывания в должности следователя.

И вот сейчас Громобой подошел к молодому следователю на месте серьезного преступления. Обычно он всегда держал во рту или в руке зажженную сигарету, а одежда постоянно была осыпана пеплом. Но не сейчас.

– Привет, молодой! – небрежно поздоровался он. – Дай сигарету!

По закону следователь – главное лицо на месте происшествия, все остальные участники осмотра, в том числе и опера, должны ему подчиняться и, соответственно, выражать уважение или, как минимум, соблюдать субординацию. Поэтому Павел Егорович хотел было пресечь такое хамское поведение, такое откровенное панибратство, но не знал, как лучше это сделать. И надо ли делать вообще. Потому что закон – это одно, а практика – совсем другое. И Колтунов уже понял, что эти категории не только не сливаются и даже не идут параллельно, а расходятся, как железнодорожные пути на стрелочном переводе. Именно поэтому Громобой даже не потрудился спрятать злополучные пепельницу и полотенце, именно поэтому он смеялся над его попытками по закону провести проверку… И потом – он же действительно молодой!

– Не курю! – резко ответил он, решив, что теперь они квиты. Но Громобой не спешил отходить. Глянул с любопытством на ершистого следака, отряхнул по привычке куртку на округлом животе.

– Я же не спрашиваю, куришь ты или нет, – я просто попросил сигарету! А иметь курево должен и некурящий, и непьющий, и девственник, если он следак или опер! Потому что через сигаретку легче контакт с людьми устанавливать. Особенно с теми, кто под стражей. Когда человечек уже опух, он тебе за две затяжки такого расскажет, на что по воле за миллион не подпишется!

– Ну, ты же не под стражей… – Колтунов сдержался и в последний миг не выпустил вертящееся на языке слово «пока»…

Но Громобой его понял, посмотрел с интересом и усмехнулся.

– Знаю, о чем ты подумал! Тьфу-тьфу-тьфу! – Он постучал себя костяшками пальцев по лбу. И на удивление доброжелательным тоном продолжил: – А что это тебя на такое дело подписали? Надо было Васильева или Кружилина…

Павел Егорович показал пальцем в сторону собравшихся в кружок руководителей правоохранительных ведомств.

– Откуда я знаю? Спроси вон у тех дяденек…

– Тоже верно, – кивнул опер. – А знаешь, кто там валяется?

Он кивнул в сторону трупов, не уточняя, кого именно имеет в виду. Впрочем, ясно было, что не охранников.

– Не знаю, – пожал плечами молодой человек. – Откуда я могу знать?

– Это сам Рыбак, – сказал Громобой. – Слышал?

– Слышал. – Следак озабоченно почесал затылок.

– Так что паши, как тягловая лошадь. А то получится, что все в стороне, а ты – в бороне!

Колтунов еще не знал, что это его любимая поговорка. Но смысл ее был понятен, и он озаботился.

– Так ночь же! Я почти сутки на ногах! И у экспертов проблемы, им тоже время нужно!

Опер усмехнулся.

– Вот и пожалуйся своему начальнику, может, он за тебя впряжется, а тебя отдыхать отпустит! Короче, поспать тебе никто не даст! Завтра будешь отчитываться по делу вместе с нами. А проблемы есть всегда. Было бы проще, если бы эти трое успели и завалили своего противника. Нарисовали бы отказник: «в связи со смертью сторон» – и все!

– Проще, говоришь? А было бы это справедливей? – спросил Колтунов и понял, что задал дурацкий вопрос.

Громобой схватился за голову:

– Какая, на фиг, справедливость? Ты еще про законность вспомни… Наверное, в институте отличником был?

Колтунов не ответил. Он действительно был отличником. Но сейчас хвастать этим не хотелось. Да и повода не было. Впрочем, Громобой и не ждал ответа. Он вынул из кармана «Мальборо», сунул сигарету в рот, протянул пачку.

– Закуришь?

– Я же сказал – не курю…

– Ну, возьми пачку, пригодится.

Следак отвел протянутую руку.

– Спасибо, не надо.

– Ну, как знаешь. Будь!

Закуривая на ходу, Громобой подошел к экспертам, перекинулся с ними несколькими словами и направился прочь. Попрощался за руку с начальниками, которые тоже собирались разъезжаться. Поговорил и так же обменялся рукопожатиями с братвой, потом сел в стоящую впритирку к «Гелендвагену» «Ауди-шестерку» и уехал. Следак смотрел ему вслед. Несмотря на молодость, он уже знал «оперские штучки» – Громобой просто «пробивал» его: чем дышит, какой по характеру, можно ли при случае подкатиться к нему с каким-то вопросом…

Машины разъехались: и руководство правоохранительных органов, и не имеющие отношения к осмотру, дернутые «на всякий случай» сотрудники покидали место происшествия. К удивлению молодого следователя, и братва уехала, не попытавшись выведать собранных специалистами тайн тройного убийства. Правоохранителям предстоял законный отдых, а ведущим ночной образ жизни браткам – расслабляющая пьянка и обычные увеселения: азартные игры в казино, любовь девушек разных ценовых категорий, развлекательные мордобития… Правда, справедливости ради надо сказать, что некоторым предстояла нелегкая и нудная работа: поджоги ларьков неаккуратных плательщиков, подрывы автомобилей злостных должников, налеты на квартиры и загородные дома «жирных карасей», ну и тому подобное.

Колтунов немного завидовал и тем, и другим, и третьим, хотя трудно было сказать – кому больше. У него самого никакого просвета впереди не было, поэтому он «наехал» на участников осмотра и резко активизировал их деятельность. Судмедэксперт заново осматривал трупы, пытаясь все же определить причины смерти, криминалист приступил к дактилоскопированию жертв, хотя собирался перенести это на завтра, а дежурный опер, такой же молодой, как и сам грозный Павел Егорович, ходил по обочине, подсвечивая себе фонарем: то ли искал злосчастную гильзу, то ли свидетелей среди зайцев, ежей и прочей лесной мелочи.

Сам Павел Егорович стал заносить в протокол найденное оружие. Следственно-оперативная группа продолжала ночную работу.

* * *

По молодости и небольшому опыту, Паша Колтунов был не прав, думая, что разъехавшиеся с места происшествия бандюки пустили дело на самотек и, забыв о происшествии на шоссе, отправились пить, гулять и предаваться всевозможным порокам. На самом деле дисциплина у братков железная, а если сравнивать с теми, кто противостоит им по другую сторону баррикад, то стальная. Ведь если нерадивых полицейских могут наказать выговором, лишением копеечной премии или даже увольнением, то у этой публики система взысканий другая: от отъема имущества и избиения разной степени жестокости – до пули в затылок. И убийство себе подобных они воспринимают не просто как рядовой факт криминальной хроники, которым в огромном мегаполисе никого не удивишь, не досадную «палку» в статистике, портящую благополучную картину месячной и квартальной отчетности, а как чрезвычайное происшествие, затрагивающее каждого из них лично. Ведь сегодня Рыбака с двумя парнями завалили, а завтра тебя и твоих друганов точно так же в землю положат!

Поэтому, когда Колтунов еще дописывал протокол осмотра, а разъехавшиеся по домам руководители правоохраны готовились ко сну, напряженно обдумывая, как бы завтра получше и повыгоднее преподнести произошедшее своему шефу – ведь у каждого начальника, как бы велик, могуществен и непогрешим он ни был, есть свой начальник – еще более великий, могущественный и непогрешимый!

В итало-американской «Коза ностре» для обозначения дона самой могущественной мафиозной «семьи» существует даже титул: capo di tutti capi – босс всех боссов. Правда, он скорее подразумевается, чем произносится вслух, поскольку может задеть тонкие чувства гордости того, кто по умолчанию стоит чуть ниже, хотя сам этого не признаёт, а когда в душе «неглавного босса» затлел бикфордов шнур обиды, тогда в ход идут автоматы и динамит, которые являются не менее действенными инструментами исправления положения, чем тайное голосование, хотя, быть может, не столь демократичными, но на такие мелочи мафиози, да и не только они, внимания не обращают.

К счастью, мы не в Америке живем, у нас в официальных структурах до такой дикости, как стрельба и взрывы, обычно не доходит, и кадровые вопросы решаются цивилизованно – простым росчерком пера. Но все равно: при докладе вышестоящему руководителю о том, что кто-то потоптался на охраняемой тобой грядке, надо показать, что твоей вины здесь ни капельки нет: может, недоглядел мерзавец-сторож, многократно проверенный, тщательно проинструктированный и оснащенный всеми необходимыми средствами наблюдения и защиты; а может, это дело рук, точнее, ног специально засланных врагами профессионально подготовленных злодеев, против которых самый добросовестный сторож ничего не сумел бы сделать; а может, никто эту никчемную грядку и не топтал – она сама себя вытоптала, в смысле, засохла…

Хотя, конечно, три трупа, в том числе известного в городе бизнесмена и мецената, трудно списать на их собственные действия… Но «трудно» – не значит «невозможно»: вполне реально спустить неминуемый разнос на тормозах, например преподнести себя в наиболее выгодном свете как сделавшего все возможное и невозможное и клятвенно пообещать скорое раскрытие и задержание виновных… Кроме смягчения собственных просчетов в версии для начальства, следует придумать и вариант происшествия для широкой общественности, чтобы слишком не будоражить население и не создавать предвзятого впечатления о разгуле криминала в городе.

Алгоритм успокоения граждан достаточно отработан: с одной стороны – дозированная выдача информации о тяжести наступивших последствий, «через час по чайной ложке»; с другой – быстрые оптимистичные сообщения о задержании злодеев, которые постепенно затуманиваются и рассасываются, ибо виновность негодяев оказывается недоказанной, а сами они при ближайшем рассмотрении предстают вовсе не злодеями, а вполне приличными гражданами. Но как стихнувший шторм не разыгрывается вновь, так и успокоенное общественное мнение уже не начинает повторно кипеть и бурлить…

С такими роями беспокойных мыслей в головах заснуть трудно, и полковники укладывались в постели, приняв для успокоения таблетку снотворного или сто граммов двенадцатилетнего «Чивас Ригал», после чего профессионально быстро забывались чутким и беспокойным сном…

Но спали далеко не все. В то же самое время уже проходило первое совещание по этому громкому или, как принято говорить в последнее время, «резонансному» делу, которое еще не прогремело и не срезонировало, но непременно обещало это сделать с самого утра, когда город начнет просыпаться. И наиболее ответственные, а может, просто более заинтересованные люди понимали, что время не ждет и сном в эту тревожную ночь не только можно, но и нужно пожертвовать.

Первые результаты расследования сообщал вездесущий Громобой, который недаром был на хорошем счету у начальства за хваткость и умение любой ценой «давать раскрытия». Правда, сейчас он докладывал не своему начальству, а членам совета директоров концерна «Комплекс» – крупного торгово-промышленного объединения, включающего в себя строительное управление, несколько универмагов, рестораны, ночные клубы, частное охранное предприятие, небольшой пивзавод, автосервис, гостиницы и многое другое. А также подпольные казино, «черные» риелторские и коллекторские конторы, рынки с ежедневными миллионными оборотами «налички», контрабандные тропы из ближнего и дальнего зарубежья и т. д., и т. п. Председателем совета и главным акционером концерна как раз являлся покойный Сергей Григорьевич Рыбаченко, которого итало-американские коллеги, вникнув в ситуацию, возможно, назвали бы боссом всех боссов.

Но это не значит, что «Комплекс» впору называть мафией. «Мафия» – это как бы имя собственное, обосновавшееся на Сицилии; называть так неаполитанскую каморру, калабрийскую ндрангету, японскую якудза или сингапурскую «триаду» неправильно и глупо: все равно что именовать любой револьвер «наганом», а любой автомобиль – «мерседесом». Поэтому «Комплекс» в подразделениях по борьбе с организованной преступностью обозначался коротко и скромно: «ОПГ», но это наименование было скрытым от широких слоев общественности и даже от многих сотрудников концерна. Упитанные тетки в «белых» бухгалтериях, кадровики, менеджеры, слесари автосервиса и прочая, далекая от теневой деятельности обслуга была уверена, что работает во вполне легальных, хорошо известных в городе предприятиях и фирмах.

Этого, конечно, нельзя было сказать о «силовом блоке»: разборных бригадах, службе внутренней безопасности, контрразведке, рыночных сборщиках и контролерах, обо всем низшем звене Организации – «бойцах», «солдатах», «быках», которых руководители за глаза презрительно называли «мясом». Эти, конечно, знали, чем они занимаются и чем рискуют. Хотя в подробности не вникали, о структуре концерна осведомлены не были и знали зачастую только своих бригадиров, а о роли уважаемого Сергея Григорьевича Рыбаченко и вовсе не догадывались, так же, как о присутствующих на экстренном совещании членах Совета директоров.

Несмотря на неурочное время, директора, они же совладельцы концерна, собрались в уютном небольшом бизнес-зале модного и дорогого отеля «Мечта». Здесь имелись кожаные диваны, кресла, овальный полированный стол из темного дерева, который ярко освещало ожерелье криптоновых ламп, зато углы комнаты тонули в полумраке. Этот зал постоянно был закреплен за ними – так же, как номера люкс, отдельный кабинет в ресторане, места в суши-баре, фитнес-центре и других точках, которые могут представлять интерес для солидных людей. Собравшихся было пятеро, не считая Громобоя, причем это «не считая» являлось не просто малоуважительной фигурой речи, отражающей отношение к нему: этот оборот применялся в самом прямом смысле, как будто он был невидимкой или, точнее, пустым местом.

Надо сказать, сам «важняк»-убойщик это чувствовал и вел себя здесь гораздо скромнее и благопристойнее, чем обычно. Четыре человека, сидящие перед ним, несмотря на поздний час и то, что двое из них, как и подобает приличным семьянинам, уже спали и их выдернули из супружеской постели, были одеты в строгие костюмы с сорочками и галстуками, что выдавало привыкших постоянно носить эту форму высокопоставленных чиновников, а не простых смертных, надевающих официальный наряд только по торжественным случаям.

Громобой был в том же виде, что и всегда, только сейчас его грудь и живот сильнее засыпаны пеплом от сигареты, которую, перед тем как войти в бизнес-зал, он аккуратно затушил о каблук и столь же аккуратно выбросил в никелированную пепельницу на длинной никелированной ножке. Он стоял в нескольких метрах от полированного стола, как будто на заслушивании у высокого начальства, и вроде даже обозначал стойку «смирно», хотя в силу слабой строевой подготовки делал это не особенно успешно. Нельзя исключать и то, что он просто имитировал покорность и уважение, не пытаясь выразить их на самом деле. Именно так и думал пятый из считаемых мужчин, который тоже стоял в тени у двери и, судя по этому и некоторым другим признакам, не участвовал в ночном совещании, а присутствовал на нем, но отнюдь не в качестве пустого места. Это был начальник службы безопасности концерна Валерий Карнаухов, который отличался от своих непосредственных руководителей большим объемом мышц, отсутствием жировых отложений, более высоким ростом и совершенно другим лицом – невозмутимым и неподвижным, как у статуи: он не отдавал приказы, а исполнял их, сколь бы безнравственными, дурацкими и противозаконными они ни были. За глаза его обзывали Карнаухом или еще хлеще – Карнаухим, однако смельчака, который бы назвал его так, стоя лицом к лицу, не находилось. Сейчас он смотрел на выступающего оперативника, и тот, кто различал оттенки невозмутимости его лица, мог бы сказать, что смотрел с презрением. Ибо перед ним стоял предатель, который за мизерные суммы по сравнению с зарплатой самого Карнаухова нарушал присягу, а главное – продавал и подставлял своих товарищей.

– История странная, – озабоченно сообщал Громобой. – Медэксперт не может понять, как их убили… Криминалист не в состоянии объяснить, почему Рыбак… извините Сергей Григорьевич промахнулся с одного метра…

– Что ты тут трешь?! – перебил его старший из совладельцев – Виль Вильевич Хорольский – пухленький, с лысой головой и излишне красным лицом, выдающим или недавно принятую изрядную дозу спиртного, или гипертонию. В данном случае обе причины переплетались. – Зачем ты засираешь нам мозги?! Один не может понять, второй не может объяснить… Кому это интересно?! Давай по существу! Кто на них напал? Сколько их было? Какие следы оставлены?

Громобой понял, что начал неудачно, и на ходу изменил тактику. Откашлялся, стряхнул пепел с рубашки, приосанился и принял вид всезнающего человека. Именно за это ему платили деньги в тех кругах, в которых он вращался помимо своей основной работы. Впрочем, он и сам не смог бы объяснить, какая работа у него основная, а какая дополнительная.

– Гм… Извините… Но не похоже, что на них напали. Скорее, они напали на кого-то, который был один. А этот кто-то их взял и завалил!

– Что за чушь?! Рыбак с парнями на кого-то напал?! А тот их грохнул?!

Совладельцы переглянулись. Это было не похоже ни на Рыбака, ни на его охрану, да и вообще на то поведение, которое в их кругах доминировало.

– Больше того, – продолжил Громобой, – причина смерти неизвестна. Ни выстрелов, ни ножевых ран, ни синяков.

– А от чего ж они умерли?

– Судмедэксперт определит на вскрытии. А первым, кому он скажет, буду я.

– А кто следак? – спросил второй совладелец – помоложе, но тоже с избыточным весом и нездоровым цветом лица. Только, в отличие от первого, у его кожи преобладала не излишняя краснота, а мертвенная бледность.

– Кто-то из новых, молодой, – ответил Громобой.

– Ну, ты нашел с ним общий язык?

Громобой небрежно махнул рукой, как будто смахивал крошки со стола:

– Да он ничего не решает, зачем он нам нужен?

– Еще что? – спросил третий совладелец. Он ничем не выделялся: обычное лицо, обычная фигура, обычный костюм. Усредненный тип, которому легко затеряться в толпе.

– Еще Рыбак выстрелил почти в упор, но, судя по всему, промахнулся.

Совладельцы снова переглянулись.

– Может, они обкуренные были?

– Ну, охрана-то вряд ли, – сказал лысый.

– Да, это верно, Рыбак их строго держал, – кивнул бледнолицый и, презрительно отквасив нижнюю губу, обратился к Громобою: – Короче, ничего толкового ты нам не сказал, хотя намолол с три короба! Иди, работай, все новости передавай Валере!

Опер послушно встал и, не прощаясь, вышел, плотно закрыв за собой дверь, как будто его здесь и не было. Собственно, исчезновение пустого места заметить невозможно, но все же обстановка изменилась. Валерий Карнаухов выглянул на всякий случай в коридор, щелкнул замком и, расставив ноги, стал монументальной глыбой в дверном проеме, надежно отгородив бизнес-зал от остального мира. Четверо директоров, свободней развалившись в креслах, переглянулись и заговорили уже так, как говорят между собой люди, которым нечего скрывать друг от друга. И говорили они на особом языке, который можно понять, только если знаешь скрытую жизнь «Комплекса» и все пронизывающие ее тайные нити, а также те невидимые рычаги, которые приводят ее в движение.

– И кто это может быть? Федун? – спросил лысый с лицом потенциальной жертвы апоплексического удара.

– Нет. У него кишка тонка. Да он ничего и не выигрывает, – наконец нарушил молчание четвертый директор: маленький, сухощавый брюнет со жгуче-черными усиками-стрелочками, за которые его называли Ашотом.

– Тогда кто?

– Не знаю. Может, случайная непонятка на дороге. Кто-то кого-то подрезал или не уступил ряд…

– Вряд ли. Во всех случайностях у Рыбака к тузу выпадала десятка! Похоже, это хорошо подготовленная акция…

Монументальная статуя отделилась от двери и на миг вошла в круг света.

– Если бы подготовленная, застрелили бы в подъезде, или когда садился в машину, или заряд заложили. И все дела!

Высказавшись, статуя шагнула назад, снова блокируя дверь. И хотя Карнаухов не участвовал в совещании, а только присутствовал на нем, возражать никто не стал: он знал, что говорит, и неоднократно это доказывал.

– А кто от этого выиграл? – вытерев платком вспотевшую лысину, спросил самый старший по возрасту директор.

– Да, кто? Может, Финансист? – высказался бледнолицый.

Финансистом прозвали владельца ночного клуба «Сапфир» Санина – того самого Петра Николаевича, за помощью к которому собиралась обратиться стриптизерша Виолетта и на которого она так надеялась.

– А что он выиграл? Доски на гроб? – спросил третий директор – безликий, которому легко затеряться в толпе.

– Да то, что у Рыбака была доля в «Сапфире». Доля небольшая – двадцать процентов. Но продать он ее мог только Финансисту, – сказал бледнолицый, который неожиданно оказался хорошо осведомленным.

– Да, это называется – право преимущественной покупки! – сказал Ашот. У него имелся диплом юриста, и при удобном случае он старался демонстрировать знание правовых вопросов. Иногда это получалось.

– Значит, если Рыбак мертв, то доля автоматически отойдет к нему. Причем с минимальной компенсацией наследникам.

– Что-то такое я слышал, – кивнул краснолицый. – Финансист мечтал освободиться от совладельца, но Рыбак продавать долю не собирался. Наоборот – он сам хотел выкупить Петькин пакет.

– Вот и вырисовался интересант! – проговорил краснолицый, запивая таблетку стаканом холодного боржоми. – Только Финансист на это не пойдет. За два зеленых лимона? Смешно…

– Кто знает, на что человек пойдет или не пойдет? – равнодушно произнес бледнолицый. – Давайте лучше специалиста спросим. Скажи, Валера, как думаешь?