Текст книги "В оковах страсти"
Автор книги: Дагмар Тродлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 33 страниц)
Отец, вскочив с места, выхватил свой меч. Люди архиепископа попытались успокоить его, а приговоренный выпрямился и воздел руки к небу. На площади стало совсем тихо.
– Будь проклят, Альберт, когда стоишь ты и когда сидишь, когда лежишь и когда ходишь, во сне и во время бодрствования, во время еды и питья – будь проклят в своем замке, в лесах и на водных просторах, пусть будут прокляты и твоя жена, и все твои приспешники! Будь проклят весь твой род, пусть засохнет, как дерево без воды, а ты будешь предан земле, не оставив наследников, и некому будет оплакать тебя…
Он умолк только тогда, когда палач, уловив жест архиепископа, ударил его в лицо. Старика привязали к столбу, на котором уже безучастно висел Тассиа. Граф, отбросив прислужников в сторону, уже нацелил свой меч на еврея, но тут Аделаида бросилась к нему и сумела увести его обратно.
– Пропади пропадом, бездушный изверг, твой Бог найдет тебя, – вновь прохрипел Нафтали, повернув голову в том направлении, где у стены дома стояли мы. На губах я почувствовала привкус крови. Его ослепленные глаза, окруженные темной кромкой, были обращены к нам. Мне показалось, что он хотел подбодрить нас, как бы говоря: «Не печальтесь и не скорбите по мне, я ухожу к тому, кто любит меня. Не бойтесь».
Эрик так крепко обнял меня сзади, что я едва могла дышать, но была благодарна ему за это, ибо у меня подгибались колени. Помощники палача в последний раз проверили, крепко ли привязаны к столбу приговоренные. Нафтали пытался что-то произнести, подняв голову; он втянул в себя теплый летний воздух, и я заметила, как левой рукой он потянулся к руке Тассиа, руки их встретились, крепко сцепившись, и оба они попытались выпрямиться. Палач поправил свой колпак, через который были видны лишь глаза, и надвинул старику на лоб еврейскую шапочку, белую, как пергамент, которая вспыхнула бы сразу. Люди захлопали. Все перед нами пришло в движение. Какой-то человек пробивал себе дорогу к воротам сквозь ряды присутствующих. Он остановился подле нас и еще раз обернулся на место казни. Вспыхнул факел, закачался в воздухе, и палач с силой ударил им по штабелям дров. Люди вокруг закричали. Долгое ожидание и жара были забыты – костер запылал!
Ноги перестали держать меня. Я чувствовала, как Эрик взглянул на человека, стоявшего рядом, ощущала, как глухими сильными толчками билось его сердце, как напряглись мускулы. Он крепко держал меня, чтобы не поддаться искушению взяться за оружие.
– Не могу произнести ни слова от ужаса увиденного, – со слезами в голосе прошептал человек, стоявший рядом, и спрятал свою бархатную шапочку под капюшоном. – Сердце мое разрывается на части… Не смей меня больше разыскивать, Юнглинг. Я больше не хочу вас видеть. – И Леви Ауреус – то был он – растворился в толпе.
Языки пламени заплясали по дереву и уже подбирались к ногам приговоренных; они с жадностью пожирали фолианты, взметнулись вверх, светлые и горячие, потом за ними ничего не стало видно. Молящийся голос, пробивающийся сквозь огненную завесу, стал громче, нам слышались с той стороны отдельные слова-послания.
– Слушай, Израэль, ты бессмертный наш Боже, бессмертный наш!
И откуда-то пришел ответ:
– Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всей душою твоей, и всем разумением твоим.
И тут же – многоголосое пение:
– И отдай ему одного из сыновей своих и говори о них, когда ты дома и когда в пути.
Пение, казалось, парило в воздухе.
– В беде и радости.
Спрятавшись где-то, еврейские братья воздавали вместе с ним, Нафтали, последнюю хвалу Богу. Словно слезы, слова капали с неба и охлаждали душу сгорающего…
И тут нечеловеческий крик прорвался сквозь огонь, хриплый и загадочный, – это немой Тассиа, умирая, вдруг обрел голос, и крик его черной птицей метнулся прямо в небо, зависнув там бесконечно долго, пока, измучившись, не пропал в клубах пламени. Потрескивание и пощелкивание костра перекрывало все другие шумы, стон, рев, клокотание, а всепожирающий огонь подогревал зрителей, словно плавя песок у их ног.
Над площадью, словно червь, распространился запах, поднимаясь с земли вверх. Отвратительный, сладкий и резкий одновременно, запах сожженного человеческого мяса. Он ловко пробивал себе дорогу между домами, проникая в каждый угол, поднимался, залезал под накидку, забивал нос и голову и, смешиваясь с жарой, камнем ложился на грудь; казалось, он обволакивал все тело, оставаясь в памяти навсегда, навсегда…
Эрик подхватил меня под руки, когда я потеряла сознание от невыносимого смрада. Народ аплодировал палачу за мастерски проведенную казнь, и никому и дела не было до чужестранца с женщиной на руках, пробивавшегося сквозь ряды.
***
Кошмары мучили меня или это было действительностью? Омерзительно теплое животное, влажное, с отвратительным запахом, цепко держало меня в своих лапах, обдавая зловонным дыханием, и волосы у меня на голове вставали дыбом. Потом оно исчезло, и я пошла вдоль стены из холодной чистой воды. Снежинки падали вниз и холодили мне кожу и я хотела уже было вздохнуть полной грудью, но холод стал кусаться, царапать, как сосулька, хотел пробраться в мое сердце и остановить его – холодное как лед, холодное как смерть, как рука Эмилии на третий день – я дрожала, зубы мои стучали. Кто-то накинул на меня теплое одеяло.
– Ты уверен, что нас никто не видел?
– Я постою на страже, если это успокоит вас, господин. Слишком большим был переполох, чтобы кто-то заметил вас. А граф после проклятия даже не шевельнулся, вы сами видели.
Голос смолк. Может, у них есть еще одно одеяло?
– Принеси мне немного горячей каши. И придумай для хозяйки какую-нибудь байку, пока она не прислала своих служанок или не пришла сама, давай, иди!
Я чувствовала, как Эрик тер мне руки, накинул на меня второе одеяло. Холод постепенно отступил. Лицо мое оттаяло, и мне удалось открыть отяжелевшие веки.
– Моя воительница, ты напугала меня.
Эрик сидел напротив на соломенном матрасе, руками убирая влажные волосы со лба. Руки его дрожали. Все было как в тумане. Я напряглась, ища у него ответа, но, не найдя его, отвернулась.
Много позже я проснулась от громкого женского голоса:
– Она благородная дама, ей нужен хороший уход и лекарь, господин….
– Но, кума, наш слуга разбирается в вопросах медицины. У моей жены от жары случился приступ слабости, скоро она поправится, поверьте мне. Принесите-ка нам еще кружку молока, если уж оказываете нам столь большое внимание.
– Молока? Господи, да вы и представления не имеете, как ухаживать за больными! Для восстановления сил ей следует дать вина! Теплого вина и сделать кровопускание…
– Хорошо, тогда принесите, кума, вина. Но самого лучшего из тех, что вам предложат.
Что-то бормоча себе под нос, она спустилась вниз по лестнице, ругая свою дочь. Кто-то прикрыл дверь изнутри.
– Нужно быстрее съезжать отсюда, пока старухе не пришло в голову сообщить об этом управляющему. – Рядом со мной раздался хруст пальцев. – Нет ли у тебя средства, которое могло бы быстрее привести ее в чувство?
– Потерпите немного, господин.
– Терпение! У нас нет времени на терпение, болван! Умеешь ты лечить или нет? Сделай же хоть что-нибудь, чтобы Элеонора проснулась!
Элеонора… Это была я. Я уже проснулась и слышала их разговоры. Когда в этот раз я открыла глаза, то сразу вспомнила обо всем. Небольшое помещение с сундуком, мерцающая масляная лампа, бледное лицо Германа и рядом со мной – утомленный бессонной ночью Эрик…
– Элеонора… о боги, ты пробудилась? Любимая, взгляни на меня. Как себя чувствуешь?
Я посмотрела на Эрика и, проморгавшись, ясно представила себе картину: человеческое тело в ярком, резком цвете, горящий факел…
– Нафтали, – хрипло прошептала я. – Нафтали.
– Это прошло, Элеонора, прошло.
Он взял меня на руки и стал поглаживать, а я, закрыв глаза, прижалась к нему, чтобы сцены прошедшей казни, как водопад проносящиеся в моей голове, совсем не лишили меня рассудка.
– Не бойся, дорогая, Герман принесет тебе бокал вина, и ты почувствуешь себя лучше.
Глаза тщедушного слуги замигали, когда он появился с бокалом в руке и протянул его мне.
– Пейте, госпожа, оно успокоит вашу голову.
Лекарства, которые Герман подмешал в вино, имели странный горьковатый привкус и подействовали сразу, дрожь прошла. Прижавшись к плечу Эрика, я почувствовала на спине его крепкие руки, и мне удалось расслабиться. Он положил меня на соломенный матрас и накрыл одеялом.
Я чувствовала в низу живота какое-то движение, которое пугало меня до тех пор, пока я не поняла, что это не боль, которую я испытывала раньше. Мягкое покалывание, похожее на подбрасывание рукой мяча в игре или на то, как кто-то поворачивался, чтобы лечь поудобнее…
– Почему ты ничего не сказала мне?
Я открыла глаза. Он смотрел мне прямо в сердце.
– Глупенькая… все же слышали, что сказал еврей. Весь Кёльн, все монахи и даже твой отец знают, что ты ждешь ребенка. Он прикусил губу. – Почему же я узнаю об этом последним?
Во рту у меня пересохло. Я слышала справедливые упреки, высказанные раздраженным, почти разгневанным голосом, но глаза его лучились от счастья, и он едва мог скрывать это.
– Я хотела сказать это тебе.
– Но когда?
– Я…
– Ты не доверяла себе самой. – Я беспомощно пожала плечами. – Поэтому ты и пошла со мной? Скажи, да? – тихо спросил он.
Я взглянула на него, покачала головой и сразу ощутила, что он все-все понял.
– Какую злую шутку сыграли с тобой, – прошептал он и крепко обнял меня. – Дорогая моя, никогда больше ты не будешь испытывать страха, обещаю тебе. Наш ребенок должен расти, как принц, я сделаю для этого все… – Подавив в себе захлестнувшие эмоции, он улыбнулся.
У меня внутри будто, расправив крылья, вспорхнула птица – облегчение, радость, счастье, – я обняла его, чтобы скрыть слезы.
– Я люблю тебя, Эрик.
Шум на лестнице напугал нас. Тяжелые шаги рыцарских сапог прогремели перед дверью.
– Но, господин, господин… – услышала я испуганный голос Германа.
Эрик вскочил, двумя руками он схватил меч, лежащий у моей кровати, и вынул клинок из ножен.
Дверь распахнулась, и я увидела, как Герман пытался препятствовать кому-то войти в помещение. Эрик стоял с вынутым из ножен мечом у моей постели. Я, укутавшись в одеяло, переползла подальше.
– Я хочу увидеть ее, черт возьми, и ты не посмеешь препятствовать мне в этом! – прорычал вошедший.
– Здесь никого нет, лучше бы вам уйти, – сказал Эрик спокойно и сжал в руке рукоять меча. Я осторожно взглянула на вошедшего… и узнала в нем Рихарда де Монтгомери!
– Дядя Рихард?
Эрик обернулся.
– Не двигайся, Элеонора.
– Дядя Рихард, что ты здесь делаешь? И Габриэль… Габриэль! – не выдержала я.
Друг моего детства, мой старый товарищ вышел из-за двери, смущенно улыбаясь. Рихард вздохнул с облегчением, увидев меня сидящей на кровати, но в тот самый момент, когда он вознамерился подойти ко мне, Эрик поднял свой меч.
– Уйдите, если вам дорога собственная жизнь, дружище, – твердо проговорил он.
Рихард поднял руки, показывая, что он без оружия.
– Элеонора, дитя мое, я так рад видеть тебя. Скажи своему другу, что я хочу поговорить с тобой. Только поговорить.
Он осторожно сделал шаг вперед. Эрик посмотрел на меня, прежде чем пропустить его, но меч в ножны не убрал, а занял позицию в изголовье моей кровати, готовый в любой момент, как лев, броситься на мою защиту.
– Как ты нашел меня, дядя Рихард? – Я приподнялась на локтях, чтобы лучше его разглядеть. Герман придвинул скамейки на которую Монтгомери и сел.
– Габриэль увидел Германа на площади, где проходила казнь. – Слуга Нафтали, сознавая свою вину опустил голову и стал, кажется, еще меньше ростом. – А потом он узнал твоего защитника.
– И выдал нас, – взревел Эрик. – Сколько тебе заплатили за это? Это все еще стоит тридцать сребреников?
Я зарылась в подушку
– Замолчи, Эрик! Как ты можешь!
– Я никому кроме вашего дяди, не рассказывал о том, что видел. – Габриэль, словно не замечая Эрика, подошел ближе. – Ты ведь знаешь, Элеонора, что на меня можно положиться.
– Еврей тоже знал, где вы находились, – сказал Рихард, задумчиво почесывая бороду. – Как все это странно и страшно… Они его и ослепили…
– Что вам здесь нужно, граф? – Эрик наклонился вперед, выразительно упершись острием меча в пол. – Вам недостаточно того, что вы получили в пещере?
– Я не хочу ничем мешать вам, благородный господин, – холодно возразил Рихард.
Я взглянула Эрику в глаза.
– Прошу, оставь нас одних на некоторое время. Пожалуйста.
Нехотя он пошел от моей постели к двери.
Рихард откашлялся.
– Я… я хотел бы кое-что спросить у тебя. Каждый на площади слышал то, что сказал еврей. Элеонора, это правда? Правда, что ты ждешь ребенка?
Я кивнула.
– Он сказал правду дядя. У меня будет ребенок.
– Да простит Господь твои прегрешения. Я буду молиться за тебя. Каждый день. – Он задумчиво посмотрел на меня. – Ты счастлива, Элеонора?
Я вновь кивнула. Тогда он тихо улыбнулся, и я вспомнила, как сильно любил он маленького огненно-рыжего бастарда, прижитого им во грехе с одной из кухарок.
Рихард пригубил вина из бокала.
– Когда я уходил, твой отец плохо себя чувствовал. Ты знаешь, что он от тебя отрекся?
Я молча покачала головой.
Отрекся… Иначе он поступить и не мог. Но услышать об этом было тяжело. Отрекся…
– Еще в тот вечер, перед прибытием судейских приспешников из Кёльна, которые должны были схватить еврея. – Рихард серьезно посмотрел на меня. – Ты опозорила семью. Свадьба с Кухенгеймом имела бы большое значение для всей рейнской земли. – Он вздохнул. – Но что случилось, то случилось. Ты всегда делала лишь то, что хотела, точь-в-точь, как и твоя мать. Но, несмотря ни на что, мне хотелось бы передать ему, что у тебя все хорошо, понимаешь? Когда-нибудь он все же спросит меня об этом… может, и на смертном одре… и тогда я скажу ему все.
– Скажи ему, что у меня есть все, что я хочу. Благородный господин фон Кухенгейм не был бы счастлив со мной.
Рихард усмехнулся.
– Благородный господин с тех пор так и не появлялся. Да не о чем и жалеть, не велика потеря. – Он осторожно посмотрел на дверь, возле которой, словно тень, стоял Эрик. Потом встал и накинул на плечи свою мантию.
– Что теперь делает отец? – вырвалось у меня.
Рихард бросил на меня внимательный взгляд.
– Он… ну, он уже носит власяницу и постится. На следующей неделе он отправляется в паломничество в Святой город, чтобы отвести от себя проклятие еврея. Госпожа Аделаида будет сопровождать его. А я останусь управлять замком до их возвращения. – Он теребил свою бороду. – Мы все были потрясены до глубины души…
– Дядя Рихард, то, что произошло, ужасно. Зачем они мучили чужестранца? Ведь он ничего не совершил!
– Элеонора! Этот человек – язычник. Когда-нибудь Бог покарает тебя за связь с ним… – В этот момент сзади к нему подошел Эрик и положил на плечо ему свою тяжелую руку
– Ваша забота о племяннице делает вам честь, и я отдаю вам должное за то, что вы не вычеркнули ее из своего сердца. Но все остальное, поверьте, не ваша забота.
Дядя окинул его долгим взглядом и наконец вздохнул.
– Ты сама, Элеонора, знаешь, что делаешь. Я постараюсь рассказать твоему отцу о встрече с тобой перед самым его отъездом. Может, душа его хоть немного успокоится.
– Вы решили выдать нас, граф? – Острие меча Эрика заблестело в свете масляной лампы. Голос его прозвучал так, что по моей спине пробежал холодок
– Клянусь честью, у меня нет причин вредить своей племяннице.
– Тогда, возможно, и мне? – зло произнес Эрик.
Боже милостивый, как глубоки были раны, нанесенные его душе отравленными ножами, боль длиною в целую жизнь…
– Я желаю только одного – чтобы Элеонора была счастлива. В глазах окружающих она совершила страшный грех, но, как и ее мать, она не придает значения мнению других. Не переносите свой гнев на нее, если сможете. Она не заслужила его.
Рихард потрепал меня по голове и повернулся, чтобы уйти. В глазах его были слезы.
– Господь с тобой, дядя Рихард.
– Мы… мы хотели бы кое-что подарить тебе, Элеонора. Может, это когда-нибудь пригодится тебе там, в стране варваров. – Габриэль вышел из тени и положил на мою кровать свой лук и цветной колчан со стрелами, которые он так хорошо умел вырезать.
– Спасибо, – тихо произнесла я. – Я никогда не забуду того, что вы сделали для меня.
Они поклонились мне в последний раз и пошли к двери. Эрик, не произнеся ни слова, пропустил обоих.
Я проглотила слезы. Рука моя с нежностью скользнула по поверхности лука. Мой друг детства подарил мне самое ценное, что у него было. Только теперь я осознала смысл своего поступка. Я больше не была членом семьи, в которой появилась на свет и воспитывалась. Я навсегда рассталась с привычным окружением родных, близких мне людей, стала человеком вне закона, который может рассчитывать только на себя самого. Для тех, с кем я рассталась, я умерла навсегда, как тот Гизли, о котором когда-то рассказывал Эрик. Я отказалась от всего…
Я уставилась на одеяло, пытаясь заглушить чувства, грозившие вот-вот захлестнуть, переполнить меня. И тут услышала за спиною легкое позвякивание: Эрик положил на пол свой меч. Он опустился перед матрасом на колени и посмотрел на меня. Потом он взял мою руку и прижал к сердцу. Через ткань я ощущала взволнованное биение его сердца.
– Навеки, Элеонора, – произнес он, глубоко вздохнув. Клянусь честью своего отца – я отдам за тебя жизнь и буду верно служить тебе.
Я положила голову ему на плечо.
Раздался тихий стук. Эрик, неохотно оставив меня, открыл дверь. То был Герман.
– Они ушли? – спросил его Эрик. Слуга Нафтали кивнул. – Кто-нибудь видел их? – Я насторожилась.
– Кажется, нет, господин. Но точно не знаю.
Он опустился на скамейку и смотрел на Эрика. Тот молчал. Наконец сказал тихо:
– Тебе нужно седлать лошадей.
Герман кивнул в ответ.
– Они не выдадут нас, – отозвалась я. – Мой дядя дал слово чести!
– Мы ничему не верим, госпожа. – Голос Германа прозвучал твердо и успокаивающе.
– Ты сможешь ехать верхом? – спросил меня Эрик.
– Но… – В замешательстве я поднялась с кровати.
– Твой дядя – благородный человек, я знаю это. Но я не хочу подвергать наши жизни опасности, понимаешь?
С этими словами он натянул кожаную тужурку и крепко зашнуровал ее. Герман разобрал поклажу и погрузил ее на спину. В каждом его движении чувствовалась поспешность, которую он пытался от меня скрыть. Я заволновалась. Что происходило? Работая четко и споро, решительно, как перед боем, Эрик и Герман в мгновение ока сложили наши пожитки в мешок. Эрик сделал короткое замечание, на что Герман ответил кратко:
– Я найду кого-нибудь, господин. – Потом взвалил мешок на плечи и поспешно покинул помещение.
– Ты должна одеться потеплей, Элеонора. – Эрик протянул мне рубаху, куртку и штаны – всю эту одежду сшил для меня портной.
От напряжения, царившего теперь в комнате, по спине у меня пробежал холодок и стал сводить ноги. «Успокойся, – сказала я своему ребенку, который вновь зашевелился, заворочался во мне. – Успокойся…»
Я вновь взглянула на Эрика. Прикрыв глаза, он стоял посреди комнаты, вслушиваясь в тишину. Я быстро оделась. Он накинул мне на плечи мантию.
На лестнице послышались шаги.
– Это Герман с лошадьми, – успокоил меня Эрик. А сам между тем рванулся вперед.
В два прыжка он оказался у двери, распахнул ее в ожидании, едва не заплатив за это жизнью! Холодная сталь блеснула ему навстречу, нацелившись прямо в грудь.
– Я знал, что Бог когда-нибудь укажет мне путь к тебе. Но что это произойдет так быстро, я и не предполагал, язычник.
Непрошеный гость втолкнул Эрика в комнату и откинул капюшон. Это был аббат Фулко.
– Тебе недостаточно тех страданий и бед, которые ты натворил, монах? – проговорил Эрик.
Он осторожно попробовал отвести от себя оружие, но Фулко вынудил его, к моему ужасу отойти к стене.
– Напротив. – Голос аббата прозвучал спокойно. – Когда наступит день, со всеми бедами будет покончено, потому что ты… – Эрик застонал под неожиданно сильным давлением тяжелого острия. – Ты наконец-то станешь кормом для воронья.
– Однажды ты уже пытался убить меня.
Руки Эрика постепенно обхватывали клинок. Он весь собрался, напрягся внутренне.
– Скажи мне одно, монах, как можешь ты, служитель церкви, быть мстителем?
В голосе Эрика послышался сарказм. Я не осмеливалась даже шелохнуться. Глаза его сверкали, и я видела, как его пальцы подбираются к груди монаха.
– Отойди, чужеземец, – прошептал аббат.
От повторного нажатия острия облачение окрасилось в красный цвет. Эрик вскинул голову, глядя на Фулко.
– Сказать тебе, кто я? – медленно произнес он.
– Я знаю, кто ты, принц, и этого достаточно. И знаю все про твоего отца, убийцу христиан!
– Не смей так говорить о моем отце. Он не был убийцей христиан, и ты это знаешь. – Эрик с трудом сдерживал себя.
Аббат внимательно всматривался в лицо своего соперника, подыскивая слова. Я заметила, как давление острия на мгновение ослабло, Эрик схватил клинок и в мгновение ока отвел его в сторону, так что удар пришелся на стену рядом с его головой и Фулко чуть не потерял равновесие.
– Да, ты знаешь, кто я, монах. – В его руках блеснул короткий кинжал, который он выхватил из-за пояса. – А значит, тебе известно, что я никогда не выпускаю из вида своих врагов, независимо от того, что говорю. А теперь поведай нам, откуда ты пришел сюда. Иначе тебе не будет покоя. Начинай же, бритоголовый!
Фулко вынул из-за пояса еще один нож.
– Это случится не ранее того, как ты убитым будешь валяться у моих ног! – С этими словами аббат бросился на Эрика, но тот сумел ответить на этот выпад, ударом своего клинка отбив его.
Неожиданно аббат вывернулся, опустил клинок и, широко расставив ноги, встал перед открытой дверью.
– Ты не заслуживаешь того, чтобы умереть от моего клинка, язычник. Сейчас здесь появится стража, и я испытаю истинное удовольствие вновь увидеть тебя в темницах его высокопреосвященства. На этот раз мы сделаем из тебя жертву сражения, язычник.
И угрожающе поднял нож, готовый на все.
– Фулко, вы сошли с ума! Отпустите нас! Дайте нам уйти! – кричала я.
Я сделала шаг в сторону аббата…
– И тебя, женщина, ждет сатана, – прошипел он, схватив меня левой рукой, а правой отбивал нападения Эрика; он прикрыл мною себя. – Умри от руки своего быка!
Эрик сумел придержать удар своего клинка, который бы точно поразил монаха в грудь. Я с ужасом посмотрела в его глаза и бросилась на Фулко, пытаясь оттеснить его. Медленно, почти с наслаждением, он приставил к моему горлу кинжал. В отчаянии я попыталась освободиться.
– Отпусти ее, – прохрипел Эрик. – Отпусти!
– Стража уже в пути, и вы умрете оба!
Эрик пытался еще раз броситься на него, направив нож в лицо Фулко, но тот закрылся мною, так щитом, и сильнее прижал кинжал к моему горлу.
И Эрик опустил руку
– У тебя нет выхода, язычник, – прогремел за моей спиной аббат. – Хочешь биться со мной – убей ее.
– Помоги мне! – беззвучно кричала я. – Помоги же, сделай что-нибудь!
Эрик не шелохнулся. Я молча молила о помощи, и нож Фулко все глубже впивался в кожу моего горла. Наступившая тишина в помещении казалась призрачной. Эрик не отрывал от меня взгляда; в свете масляной лампы лицо его было неестественно бледным. Я увидела, как он выпрямился и как напряглись его мускулы, а глаза стали больше, проникали в меня, в самую мою душу, ища мои мысли в лабиринте смертельного страха…
Соберись с силами. Сейчас. У тебя есть силы.
И сердце мое забилось спокойнее, удар за ударом… Он стоял не двигаясь, повелитель моих мыслей. Я без слов понимала, что должна сделать. Я вновь вцепилась в руки аббата, наклонившись вперед и обмякнув, будто от приступа слабости. Удивленный, он подался вперед вместе со мной, и как только оказался надо мной, я резко выпрямилась, с силой ударила головой по его голове и с размаху прижала его спиной к лестнице. Фулко споткнулся, потерял равновесие… Я прижимала его все сильнее, он споткнулся опять, и я, ухватившись за дверную раму, напряглась, словно кошка перед прыжком. Фулко лишь на короткое время пришел в смятение, и уже в следующий миг я ощутила, как его кинжал царапает мой подбородок, как на мою шею стекает кровь, а его рука скользит по моей спине. Ища помощи, я протянула руку Эрику, и в тот же миг он схватился за нее. Фулко, пытаясь сорвать с моих плеч накидку, не удержался и упал с лестницы, увлекая меня за собой. Я тоже упала, но Эрик крепко держал мою руку и помог подняться.
Когда он притянул меня к себе и молча обхватил руками, я почувствовала, что он дрожит всем телом.
– Господин, я кого-то… о небо… – Голос Германа задрожал, когда он подошел к лестнице. – Здесь кто-то лежит… господин! – вскричал он.
Эрик поднял свой меч, все это время пролежавший рядом с кроватью, и помог мне спуститься вниз по лестнице.
Герман, все еще ничего не понимая, стоял перед скрючившимся существом.
– Пресвятая дева Мария, что это? – прошептал он.
Будто в ответ аббат застонал, рука его шевельнулась, протянувшись в сторону Германа.
– Он еще жив. – Эрик схватил меня за руку, когда я собралась уже склониться над лежащим Фулко. – Элеонора, стража с минуты на минуту будет здесь.
Я невольно покачала головой и опустилась перед аббатом на колени. Я стянула накидку, покрывавшую аббата, как саван, и попыталась повернуть его на спину. Он вновь громко застонал.
– Помоги мне, Герман. Поддержи его за руку – вот здесь. Я потащу его в другую сторону.
Аббат опять застонал. Внезапно он открыл глаза и взглянул на меня. И тотчас же на лице его появилась сатанинская улыбка.
– Всевышний проклял твой путь, женщина. Ты будешь беззащитна, куда бы ни шла… – Кашель сотряс его тщедушное тело. Я тяжело вздохнула. Герман взял меня за руку, качая головой.
– Вы умрете, благочестивый отец, – устало произнесла я. – Хочу помолиться с вами о Божьей милости.
– Не поминай имени Господа, женщина… – простонал он.
Взглянув друг на друга, мы с Германом опять взялись за него. Держа за плечи, мы перевернули его на спину и подтянули к моим коленям. Я держала его голову, обдумывая, как поудобнее положить его. И тут послышался тихий щелчок, будто ломаются кости, я почувствовала это пальцами, крепко обхватившими его шею.
Аббат умолк, так и не закончив своих проклятий. Взгляд его остановился.
– Он сломал себе шею. – Слова Эрика прозвучали в страшной, пронзительной тишине. – Око за око, зуб за зуб… Это твои слова, монах. Пути Господни неисповедимы. Но верны. Вот и все, Элеонора, – тихо произнес он, дотронувшись до моего лица руками. – Господь завершил его жизнь, а мне сделать этого не дал. И это справедливо.
Я рассеянно пыталась поймать его взгляд.
– Я… я… убила его, Эрик?
Он губами коснулся моего лба.
– Нет, любимая. Над ним свершил свой суд тот, кто ничего не забывает. Око за око, Элеонора. Вспомни о Нафтали.
Нафтали. Вновь передо мной предстало его безучастное лицо с ослепленными глазами. Отсеченная правая рука. Пламя, вздымающееся над книгами, вопящая толпа людей… Мои глаза наполнились слезами, они, словно кислота, щипали веки.
Эрик обнял меня.
– Время печалиться еще настанет для нас, Элеонора. И время смеяться. А пока нам нужно отправляться в путь.
Он поднял посмертное покрывало бенедиктинского монаха и набросил мне на плечи. Плотная ткань легла тяжелым грузом, но я была не в состоянии не только сбросить его, но даже поднять руки. Ужас объял меня. Я уставилась на труп.
– Так пойдем, Элеонора, – снова услышала я голос Эрика. Он протянул мне руки, чтобы удержать меня, не дать страху затащить меня в бездну душевных мук, и я схватилась за них с благодарностью.
***
Герман привязал лошадей возле дома. Их копыта были обмотаны тряпками, чтобы они не стучали по булыжной мостовой. Ночная стража следила за спокойствием на улицах города, и все благочестивые граждане давно уже спали глубоким сном. Какой-то человек стоял, прислонясь к городской стене, и смотрел перед собой в одну точку. Эрик перемолвился с ним и поспешно отдал мешочек с золотыми монетами. А после помог мне поудобнее сесть в седло.
– Этот стражник выпустит нас из городских ворот. Когда Кёльн будет позади, нам уже нечего будет бояться.
Я почувствовала под собой сильное животное, доверившееся мне, вытерла рукой пот со лба, выпрямилась в седле и потянула коня за поводья. Наш проводник бежал по улицам впереди нас. Как привидение, проносился он мимо домов, время от времени подавая нам рукой знак следовать за ним. И вот мы оказались перед полуразрушенными греческими воротами. Стражник на воротах храпел в своей будке. Наш проводник достал ключ и открыл ворота.
– Помогай вам Бог, чужестранцы, – прошептал он нам и кивнул на прощание.
Ключ со скрежетом повернулся в скважине, и стало тихо. Мы находились в Маврикии, за воротами Кёльна.
Меж хижинами бедняков бродили кошки. На горизонте красноватой полосой обозначился новый день.
Герман ехал на коне чуть в стороне и улыбался, ощутив наконец свободу.
– Никто уже не может схватить нас, – проговорил в тишине Эрик. – Наш ребенок родится на свободе. Мы…
Я взяла его за руку.
– Никогда не покидай меня. Никогда.
Он натянул поводья и остановил лошадь. И когда повернул ко мне голову, глаза его блестели в сумеречном свете наступающего утра.
– Фрея покарает меня, если я посмею сделать это, Элеонора.
Он прижал мои пальцы к губам. А когда я заглянула в его глаза, которые уже столько времени согревали меня надеждой, сердце мое бешено забилось… И я уже не могла оторвать от него взгляда.
Лишь немногим Господь дает вторую жизнь. Нам предстояло прожить ее с самого начала…
