Текст книги "В оковах страсти"
Автор книги: Дагмар Тродлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)
У ворот замка нас ожидали бенедиктинцы, чтобы следовать за нами до аббатства. В середине, в дорогом черном облачении, стоял Фулко.
Бенедиктинцы с большим железным крестом во главе шествия и аббат запели первый покаянный псалом.
– Domine, ne in furore tuo arguas me, neque in ira tua corripias me. [85]85
Бог! Не в ярости Твоей обличай меня и не в гневе Твоем наказывай меня (Псалм 6,2)(лат.).
[Закрыть]
Монотонное пение, смешиваясь со стенаниями и плачем людей, вызывало головную боль. Началось курение ладана из паникадила, и мне стало трудно дышать, я ринулась из толпы на воздух. Майя схватила меня за руки чтобы удержать. Мы медленно продвигались к аббатству мимо огородов, по сочным лугам, мимо леса. Воздух был полон тепла и добрых обещаний лета. На наших фруктовых деревьях было уже много небольших плодов, словно в утешение нам за то, что мы вынуждены нести к могиле тело ребенка.
– Misesere mei, Domine, quoniam infirmus sum, sana me, Domine, quoniam conturbata sunt ossa mea, et anima turbata est valde, Domine, usquequo! [86]86
Помилуй меня, Бог, ибо я немощен! Исцели меня, Бог, ибо кости мои содрогаются и душа моя потрясена чрезвычайно! А Ты, Бог, доколе? (Псалм 6,3–4) (лат.)
[Закрыть]
Створки ворот аббатства были широко распахнуты. Будто из тумана, возникли у меня тени воспоминаний о дожде, страхе, отчаянии. Похоронная процессия мучительно медленно стала пересекать монастырский двор. Монастырские служители и крестьянки стояли в дверях конюшен и хозяйственных построек разинув рты, многие неистово крестились.
Церковь исчезла с лица земли. На ее месте возвышалисъ два новых каменных ряда, где уже начали свою работу каменотесы, построив для нового храма фундамент. В стороне от него стояла маленькая деревянная церковь, на вершине которой красовался золотой флюгер в виде петуха, сделанный по распоряжению новой хозяйки замка. Мы обошли церковь и направились к кладбищу. Были выставлены заграждения, чтобы предотвратить давку в толпе. Много людей из деревни собралось на площади, на которой раз в месяц проводилась ярмарка. Дощатые ларьки были отнесены в сторону на время погребения. Два маленьких мальчика играли меж деревьев в догонялки. Женщины сморкались в рукава одежды и разглаживали убогие платья. Один крестьянин уставился в облака, уже думал наверняка о предстоящих поминках. Другой поспешно спрятал свои стрелы в карман и прикрыл их рабочей блузой, как только аббат появился на кладбище.
– Convertere. Domine, et eripe animam meam! Salvum me fac propter misericordiam tuam. Quoniam non est in morte memor sit tui, in inferno autem quis confitebitur tibi? Domine usquequo! [87]87
Обратись, Бог, избавь душу мою, спаси меня ради милосердия Твоего! Ибо в смерти нет памятования о Тебе, в могиле кто будет славить Тебя? (Псалм б,5-б)(лат.)
[Закрыть]
Мы стояли возле глубокой черной ямы, в которую должны были опустить тело. Эмилия, земля холодная и такая темная. Ты будешь там, внизу, совсем одна, моя маленькая сестренка. Я смотрела на носилки и не могла поверить, что она, обернутая в белые покрывала, лежащая на досках, сейчас навсегда исчезнет в этой яме. Немыслимо, невероятно. И лучше было бы для тебя лежать в саркофаге из стекла, Эмилия, чтобы солнце согревало твое ледяное тело, а по ночам ты могла считать звезды на небе…
– Laboravi in gemitu meo, lavabo per singulas noctes meum, lacrymis meis statum meum rigabo. Domine usquequo! [88]88
Утомлен я в стенании своем: каждую ночь ложе мое омываю я, влажной становится постель моя от слез (Псалм б-7)(лат.).
[Закрыть]
Мне не хотелось допевать припев до конца. Из холмика земли у могилы выглядывало что-то, на поминающее кость. Пепел к пеплу, прах к праху. Почему я не желаю, как все остальные, находящиеся рядом, принимать смерть как естественный процесс? Почему мне это не удается? Мое испуганное лицо было словно покрыто плотной завесой, когда носильщики подвинули носилки к могиле.
Заскрипели деревянные доски. Я вцепилась пальцами в обе планки носилок. Двое из них опустились в могилу. Мой взгляд проскользнул по мрачно одетым фигурам, остановившись на голубизне полуденного неба. Что-то загремело, когда тело сняли с носилок. У кого-то вырвался громкий стон, превратившийся в сдавленное рыдание, мучительно сотрясающее воздух. Две руки поддержали меня, не дав упасть, и только тогда я поняла, что и была той самой женщиной, которая так плакала.
– Turbatus est a furore oculus meus, inveteravi inter omnes inimicos meos. Domine usquequo! [89]89
Потускнели от печали глаза мои, состарились от всех бедствий моих (Псалм 6,8) лат.).
[Закрыть]
Лопата со скрежетом погрузилась в землю. Я повернула голову, смотря ввысь и крепко держась за ветви грушевого дерева. Чьи-то руки обхватили мои плечи, и мужская фигура плотно прижалась ко мне.
– Держитесь, фройляйн. Скоро вы переживете это, – прошептал Гуго фон Кухенгейм.
Земля с шумом упала в глубину ямы. Так темно… Темная земля, холодная и сырая. Моя правая рука застыла в судороге. Следующая лопата.
– Domine usquequo!
Грохот. Дождь из земли. Грушевое дерево было моей опорой – зеленые листья, черные ветви, черная кора, черная…
Из-за дерева возникла черная шапка. Стала светлой на солнце раковина. К дереву прислонился посох паломника, без которого, казалось, фигура едва могла держаться на ногах. Длинный, изнурительный путь от гроба апостола сюда, в горы Эйфеля, путь, полный опасности, – дикие звери, разбойники и болезни, – полный одиночества и отчаяния в безвыходных ситуациях. Некоторым из паломников мы давали временное пристанище, они очаровывали нас своими рассказами. Сантьяго де Компостела! Город, в котором наша мать просила у Бога благословения на свой брак…
Должно быть, отец и этому паломнику дал кров. Напряжение чуть спало, я прислонилась к дереву. Мой взгляд с любопытством скользил по пыльной одежде, опущенным плечам и усталой спине – интересно, сколько ему могло быть лет?
Будто догадавшись о моем вопросе, он вскинул голову. Камень с глухим звуком упал на гроб – я, поперхнувшись, схватила себя за шею, зашаталась…
– Domine usquequo!
Тот, о чертах которого я больше не могла вспоминать, имя которого, казалось, было вычеркнуто из памяти, мучавший меня днем и ночью своими голубыми глазами, спокойно и печально смотрел мне в лицо, с трудом узнаваемое под покрывалом. «Любимая, подожди еще немного», – говорили его глаза.
Кухенгейм сильнее сжал мою руку, золотая пряжка его мантии впилась мне в спину, я сжалась, Кухенгейм склонился надо мной, в глазах его промелькнуло сострадание.
– Сейчас принесут паланкин, моя фройляйн.
Голос, хоть и ненавистный, помог мне; то, что он был рядом, доказывало, что я в сознании.
Паломник обернулся. Опершись на посох, он побрел к воротам монастыря, так понурив спину, будто взвалил на свои плечи все страдания мира.
– Miserere mei, Deus, secundum magnam misericordiam tuam, et secundum multitudinem meserationum tuarum dele inquitatem meam! [90]90
Помилуй меня, Всесильный, по милосердию Твоему, по множеству милости Твоей сотри преступления мои (Псалм 51,3).(лат.).
[Закрыть]
Miserere mei!
Amplius lava, me ab inquitate mea, et a peccato meo munda me! [91]91
Многократно омой меня от греха моего, от прегрешения моего очисть меня! (Псалм 51,4)
[Закрыть]
Miserere mei
Антифонное пение прерывалось кашлем и шепотом. Побрякивало паникадило. Фулко благословил могилу и все присутствующее скорбящее общество. Монахи затянули посмертную литию, к ним присоединялось множество голосов.
– Ab omnio malo! Libera eum Domine! [92]92
От всякого зла избавь его, Господи!
[Закрыть]
Какая-то женщина в религиозном экстазе опустилась на колени на сырую землю.
– A periculo mortis! – Libera eum Domine! [93]93
От смертельной опасности избавь его, Господи!
[Закрыть]
Кое-кто устремился к выходу чтобы занять место в зале.
– Ab insidiis diaboli! Libera eum Domine! [94]94
Избавь его от лукавого, Господи!
[Закрыть]
Мимо пронесли паланкин, лошадь невольно заржала, когда два парня схватили ее за хвост.
– A Gladio maligno! Libera eum Domine! [95]95
От злого меча избавь его, Господи!
[Закрыть]
Одетые во все черное построились в два ряда, продолжал песнопение, и покинули кладбище.
Девушки из свиты Аделаиды вновь принялись за болтовню и споры, кто и с кем займет место в паланкине. Хозяйка замка, не произнеся ни слова, потянула меня за рукав от моего защитника и указала на место рядом с собой. В голове моей зашумело, духи на кладбище захихикали, перекрывая голоса, звучащие вокруг. Аделаида задернула занавеску паланкина и схватила мою руку. Твердая, как камень, рука моя все еще сжимала деревянную розу, которую я хотела положить в гроб Эмилии, чтобы наконец стать свободной.
Двор замка был полон народа, запахи съестного стояли в воздухе, ударяя мне в нос, когда мне помогали выбираться из паланкина. Дамы поправляли свои шлейфы, чепцы и платья, украдкой посмеиваясь, как делали это без стеснения уже по пути домой. Мой отец взял за руку Аделаиду и направился ко входу в зал, чтобы открыть поминальную трапезу. Народ пошел за хозяином замка. Никто не осмеливался заговорить со мной, когда я, все еще закутанная в накидку, вошла в часовню.
Часовня была пуста. Дрожа, я опустилась на колени на свою скамью и уткнулась лицом в руки. В тишине послышался шорох – демоны преследовали меня. Эмилия… Глубокая яма. Я только хотела… Эмилия… что я должна была увидеть вместе с тобой, что?
Затрещала сухая древесина молельной скамьи. Я вскинулась от страха. Черный рукав, разодранный, пыльный. Паломник встал на колени позади меня. Голос мой прерывался рыданиями, я соскользнула с края скамьи, потеряв равновесие, – чьи-то пальцы, словно когти, впились в мои плечи.
– Тихо… патер идет за тобой. Сиди тихо…
Я едва осмеливалась дышать. Шаги приблизились. На полу, который долго никто не выметал, скрипнул камешек. Из-за колонны вышел патер Арнольд и перекрестился.
– Господь видит вашу готовность покаяться и благосклонен к вам, фройляйн. Но не следует ли вам окрепнуть, поправить здоровье, прежде чем вновь обратиться с молитвой к Господу? Ваша горничная…
– Не беспокойтесь, патер. Позвольте мне еще хоть немного побыть здесь. Этот пожилой мужчина идет от гроба апостола. Я хочу помолиться вместе с ним, а потом пусть отец даст паломнику приют. Скажите ему…
Сдержанное покашливание чужака прервало мою речь. Патер попытался заглянуть под поля шляпы, но человек в черном смиренно склонил свою голову и пробормотал что-то, похоже, по-французски.
– От гроба апостола. – Мой духовный отец медлил. – Господь охранял ваш путь домой. Пусть наш дом на сегодняшнюю ночь станет вашим.
– Deus vos bensigna, [96]96
Да хранит вас Господь.
[Закрыть]– хрипло прошептал паломник, отвешивая поклон.
Арнольд удивленно поднял брови. Потом осенил меня крестом и пошел прочь. И лишь после того как две часовни захлопнулась, паломник вновь обернулся. Он потянулся ко мне через скамью, уже хотел заключить в свои объятия, но я отстранилась, отодвинувшись от него на своей молельной скамье, и он ухватил лишь накидку, ударившись грудью о дерево.
– Эрик инн Гамлессон, – чужие, уже забытые слова произнес мой язык.
Так давно?
– Ты сохранила в памяти мое имя. – Голос его дрожал. – Знаешь ли ты, кто я?
Он развернулся к скамье и протянул ко мне руки. «Я не вынесу этого, – подумала я, – не прикасайся ко мне…» И вновь отстранилась от него. Руки опустились.
– Мне уйти? – спросил он.
Я мяла в руках под накидкой мешочек для раздачи милостыни, нащупав куклу Эмилии и края деревянной розы.
– Что тебе здесь нужно?
Он коротко и горько рассмеялся.
– Что мне здесь нужно? И это спрашиваешь ты?
Рывком он сорвал с головы шапку паломника. Растрепавшиеся волосы заблестели в свете свечей. – Маленькая девочка умерла.
– Откуда тебе известно, что она мертва?
Он взглянул, пытаясь проникнуть взглядом сквозь плотную накидку, гнев заблестел в его глазах. Не получилось той встречи, на которую он рассчитывал.
– Один путешественник рассказал мне об этом. – Он наклонился вперед. – Почему ты отстраняешься от меня, Элеонора?
Я сидела, не отвечая. И тут по моей щеке потекла слеза, я не осмелилась стереть ее. Он не должен видеть этого, не должен видеть моих страданий.
– Почему ты пришел?
– Из-за Эмилии.
Из-за Эмилии… Я почувствовала себя в глупом положении, нелепая ревность охватила меня. Ради нее он прервал свой путь домой…
– Я хотел… ах, божество Тор, не задавай таких дурацких вопросов, почему я здесь! – Удар его кулака по молельной скамье заставил меня вздрогнуть. – Ты не даешь мне покоя, ты моя головная боль, женщина! С тех самых пор, как я покинул этот проклятый замок, у меня больше не было ни одной спокойной ночи.
– Думаешь, это из-за меня? – пробормотала я, прикусив губу.
Он зажмурил глаза.
– Из-за тебя… Я все время следил за тобой.
Сквозь накидку я видела черную одежду паломника и его грязные руки, обхватившие дерево молельной скамьи. На нем был старый кожаный ремень, старые лошадиные путы, намотанные на запястье.
– Она много рассказывала про тебя…
У меня пропал голос. На некоторое время стало совсем тихо. Наконец я поднялась и уже хотела уйти, пока меня совсем не покинули силы.
– Останься! – Взяв меня за рукав, он заставил меня опуститься на скамью. – Останься, мне нужно поговорить с тобой.
Невольно содрогнувшись, я напряглась. Его ботинки шаркали по полу, выдавая его нетерпение и страх.
– Что это за головоломка такая, которую ты загадываешь мне? Спрятавшись за накидкой, делаешь вид, что не знаешь меня. Взгляни на меня! Хочу видеть твои глаза, когда говорю с тобой! – С этими словами он подсел ко мне и приподнял накидку. – А теперь скажи мне, о боги, почему ты так выглядишь?
На лице его отразилось отвращение. Я вырвала из его рук край накидки и, вскочив с молельной скамьи, заспешила к статуе мадонны.
– Подожди, Элеонора!
Эрик хотел последовать за мной.
– Отпусти меня с миром! – С меня соскользнула накидка, упав напротив колонны.
– Ты больна!
– Дай мне уйти…
За моей спиной закачалась подставка для свечей, и я дошла наконец до статуи. Он медленно приблизился ко мне.
– Ты больна, девочка, это видно даже слепому…
– Уходи, прошу. – Руками я нащупала цоколь статуи, будто могла найти за ней защиту. – Ступай…
Стало так тихо, что слышно было, как капли воды падали в лужу.
– Ну, если ты так хочешь…
Капли стекали равномерно, изменяя звук при падении; казалось, плеск заполнял собой всю часовню.
– Уходи, пожалуйста, – прошептала я.
– Нет, черт возьми! – воскликнул он и стал, словно кошка, бормоча что-то, ходить вокруг колонны. – Призрак, скрывающийся под накидкой, бледный и бессловесный… – Элеонора, ты больна! И врешь! – Он остановился. – Почему ты никогда не говоришь мне правды, девочка?
Моя рука безвольно опустилась. Я закрыла глаза. Попыталась стянуть с руки повязку, нащупала узлы, державшие ее…
Я услышала его дыхание. Он стоял передо мной. Положил руку на мое лицо, будто понял что-то.
– Что ты от меня хочешь? – снова спросила я и отступила за колонну еще на один шаг. Он остался стоять на месте, словно не осмеливаясь нарушить то святое, что я воздвигла между нами.
– Я здесь для того, чтобы спросить, хочешь ли ты пойти со мной? – глухо прозвучал его голос. Светильник закачался со скрипом, рука Эрика тяжело легла на поперечную подпорку
– Через три недели я стану женой Кухенгейма, – произнесла я, подняв голову. – Ты забыл об этом?
– Я ничего не забыл, Элеонора. – Он ухватился за светильник. Одна из свечей упала на пол. Из горячего воска образовалась лужица и, остыв, стала белой. – Ничего. Я люблю тебя. Отсеченная рука и то не приносит столько боли и страданий, как эта жизнь без тебя…
Как четки, перебирала я прочные узлы между пальцами.
– Чего ты от меня хочешь? Ты пришел слишком поздно. Я…
У меня закружилась голова. Руками я пыталась ухватиться за статую, найти в ней опору, чтобы не упасть, но Мадонна не могла мне ее дать.
И тогда он преодолел последний шаг, разделявший нас, взял мою руку и повел меня к почетной скамье аббата, которая стояла впереди, в апсиде.
– Чего я от тебя хочу? – Качая головой, он остановился передо мною. – Как мог я хоть мгновение надеяться…
С этими словами он повернулся, на несколько шагов приблизился к алтарю. Единственная горевшая свеча золотом осветила его волосы, когда он оперся о край алтаря.
– Прости меня, любимая. Прости, если сможешь.
Он снова подошел ко мне, задержал свою руку на моем превратившемся в камень кулаке, все еще сжимавшем розу. Я взглянула на светлые пряди, выделявшиеся на фоне моей траурной накидки.
– Ты… ты недалеко ушел в своем путешествии, – наконец пробормотала я и подавила в себе желание дотронуться до него.
– Не очень далеко, нет. Если быть точным, я добрался до Кёльна. Два корабля ушли на север без меня. А третий… – Он поднял голову. – У меня разрывалось сердце, а сейчас я смотрю на тебя, и до меня доходит наконец смысл слов, которые я нацарапал тебе уже так давно, из той еврейской песни романтического толка, чтобы занять руки, не привыкшие сидеть без дела.
– Слова… – прохрипела я. – Роза в моей руке начала пульсировать. – Я не смогла прочесть твои слова.
– Ты это не читала?
Он медленно сел рядом. Широко открытыми глазами через накидку он смотрел на меня. Меня словно пронзило стрелой, после которой остался горячий след.
– Я не знаю твоего языка.
Когда я опять посмотрела вверх, то его глаза смеялись. Сердце мое пронзила еще одна стрела.
– Ты не вращала предмет? Я хорошо замаскировал слова, потому что боялся постоянной слежки за тобой… О благочестивая Фрея, да ты просто должна была проклясть меня!
Я ответила робким кивком головы. Его рука обхватила мое запястье.
– Тогда прочти это сейчас, любовь моя. Каждое слово истинно, как моя жизнь. – Звуки падающих капель нарушили тишину. Читай, читай, читай.
Я была не в состоянии даже пошевельнуться и лишь водила большим пальцем по деревянной розе, будто во сне…
– Ты устала, – тихо произнес он.
– На больничной койке нет сна. – Глухо прозвучал мой голос. Болезнь, недели, проведенные в одиночестве, проносились в моих воспоминаниях, словно подхваченные ветром листья. Он тихо сидел рядом, давая мне время прийти в себя, несмотря на опасность, угрожающую ему. Тепло его присутствия успокоило меня, помогло взять себя в руки. Крик демонов прекратился. И остались лишь простые и ясные мысли: Эмилии больше нет в живых. Эрик рядом со мной. Эрик здесь. Здесь.
– Мне хотелось бы, я… – Он умолк, насторожившись. Во дворе заржала лошадь, служанки болтали друг с другом. Наверняка они направлялись за ворота замка, чтобы, как это случалось довольно часто, отлынивать от работы. – Когда… когда должна состояться свадьба?
Я сидела выпрямившись. Мечта о близости исчезла, сон прошел. Настоящее приветствовало меня тяжелым ударом руки.
– Через три недели. Если не изменят назначенный срок. Я не хотела бы ни дня более оставаться здесь. Все уже готово. – Я грубо рассмеялась. – Они даже обучили меня ведению домашнего хозяйства.
– Неужели?
Его сарказм обидел меня.
– Наверняка у Кухенгейма есть опытный камердинер, который следит за хозяйством. – Я вздохнула. – Они следят за мной со дня суда Божьего. Есть люди, которые верят… ах, это просто смешно. Рыцарь хорошо вписывается в планы отца с Юлихом. А я должна радоваться тому, что он молод и богат.
– Ты… ты… – Он поперхнулся от волнения. – И ты со всем этим смирилась, счастье мое, графиня?
Он вскочил с места и вновь устремился к алтарю.
– Мне не оставлено выбора.
Он остановился.
– Ты ведь сказал, что жизнь надо прожить достойно, только тогда она будет настоящей жизнью. А сейчас ты появляешься и возмущаешься, слыша, что я именно так и хочу сделать. – Мне стало не хватать воздуха. – Это моя жизнь, и сделка с Кухенгеймом спасет меня!
– На меня обрушилась беда, – услышала я его бормотание и увидела, как он обхватил голову руками. – Должен ли я покориться судьбе или…
– Давай попрощаемся, Эрик. – Его имя, произнесенное мною за долгое время в первый раз, больно укололо меня. – Дай свою руку…
– Я пойду к графу. Твой отец должен знать…
– Он убьет тебя, – прервала я его.
– Значит, так тому и быть, пусть это станет моей смертью.
– А также и моей, и еврея, – вновь оборвала его я. – Эрик, прислушайся к разуму.
– Ты моя жизнь… – Он подошел ближе, и я увидела, как по его лицу струятся слезы отчаяния. – Я не хочу… Ты призрак, разрушающий мои ночи, опустошающий мои сны, ты охотишься, гонишься за мной и вконец запутываешь мою жизнь. Я не могу без тебя жить, я не могу, не могу. – Он встал передо мной. – Дай мне взглянуть тебе в лицо. Лишь один раз. Позволь взглянуть в глаза, которые воруют мой сон, взгляни на меня, Элеонора. И скажи мне, что ты хочешь стать его, – скажи мне это, откинув накидку за которой прячешься…
Преодолев себя, я откинула накидку.
Голодные глаза, с темными кругами вокруг, застыли в ожидании первых слов, страхом были пронизаны черты его лица. Впервые по прошествии долгого времени я вновь так близко увидела перед собой это лицо, его глаза, почувствовав, как его буквально сжигают тоска и боль сродни моей, – тысячи невысказанных слов, содержащих один-единственный вопрос, от которого решалась жизнь, – его, моя и нашего ребенка, о существовании которого он даже не подозревал.
– Я…
Он задержал дыхание. Я обернулась и провела рукой по лицу. Боже праведный, что со мною стало? Может, заблуждение, охватившее меня, или любовь, слепая и бескомпромиссная?
– Я…
Он стоял предо мной, не шелохнувшись, готовый принять мои слова как приговор, перед которым он склонился, как жертва перед топором палача.
– Я…
Как сможем мы прожить друг без друга?
– Я не хочу его.
Глаза его оживились.
– Ты… ты его не хочешь? Но ведь у него есть замок и золото.
– Мне не нужен замок.
– Тебе не нужен его замок?
– Нет. На самом деле нет.
– А его золото?
– Для меня этого золота слишком мало. И никогда не хватит…
Глаза его заблестели.
– Ты не хочешь его?
– Нет, Эрик.
Солнечное чувство разлилось по мне, оно выплескивалось из моей груди, проходило через все тело так, что я улыбнулась и внезапно стала радоваться этому, как малое дитя.
– У меня ничего нет, даже постели, чтобы переночевать.
От голубизны его глаз у меня закружилась голова.
– Мое сердце с тобой, Эрик. Без тебя я не смогу жить.
Он положил руки на мое лицо.
– Элеонора, возможно, тебе придется спать на сырой земле.
– Мне все равно.
– У меня только лошадь и даже нет слуги.
– Ну так что же?
Он поцеловал меня так, что я задохнулась. Подлокотники скамьи, на которую мы опустились, заскрипели.
– Ты сломал скамью Фулко, – не дыша, прошептала я и крепко прижалась к нему.
Ногой он оттолкнул отломанный подлокотник в сторону.
– Элеонора, я сделаю все, чтобы ты была счастливой, слышишь? Все! – Эрик подвел меня к алтарю, к месту, где располагалось распятие. – Вот здесь, перед ним, перед Белым Христом, я хочу пообещать тебе это, и однажды какой-нибудь священник благословит это обещание. Я люблю тебя.
Дверь церкви заскрипела. Эрик выпустил меня из своих объятий, прислушался. По каменному полу раздались шаги.
– Твой духовный отец, – прошептал он мне. – Я буду ждать тебя у еврея…
Прокравшись за колонну к скамьям, он исчез в темноте. Шаги приближались, послышался шорох одежды. С бьющимся сердцем я вновь подошла к своей молельной скамье. Накидка опять покрывала мое лицо.
Вскоре патер Арнольд вновь появился передо мной.
– Мне показалось, будто я слышал какой-то шум. – Он с любопытством взглянул на меня. – Паломник ушел?
Я кивнула в надежде на то, что он не заметит разломанного подлокотника в алтарном помещении.
– Я не видел, как он уходил.
– Он ушел довольно быстро.
– На улице уже темнеет, и о вас спрашивают. Ваш отец заботится о вашем благополучии, равно как и ваш жених. Не хотите ли пойти со мной, фройляйн?
– Я не хочу появляться на людях. Позвольте мне помолиться еще, патер.
– Ну что же…
Дверь за ним закрылась. Я поспешила к алтарю и подняла подлокотник О Господи, что мы наделали… Губы мои были горячими и распухли, и я уже почти ждала того, что кулак Господень опустится на меня здесь, перед алтарем. Распятый Христос взирал на меня с креста. Мои щеки, моя шея, руки, грудь – все части тела, к которым прикасался Эрик, горели под его взглядом. Я спрятала подлокотник под скамью. Единственное, чего мне хотелось, – чтобы патер нашел его не сразу.
И тут я вспомнила о розе. Я сбросила накидку через голову. Трясущимися нервной дрожью пальцами я вытащила розу из мешочка для подаяний и вновь присела на скамью. «Я хорошо скрыл слова». Круглая и гладкая, она лежала в моей руке, и языческие нацарапанные человечки плясали перед моими глазами. Хорошо скрыл. Когда я повернула ее, то увидела то, что для меня было скрыто долгие недели, – безобидная роза была шкатулкой для хранения драгоценностей с украшенным отверстием из полированной глины! С нетерпением я нащупала запор. Потом, использовав шпильку из крепления накидки, я тщательно прощупала отверстие, пока из нее не выпала пробка! За ней был спрятан маленький кусок пергамента, точно такого, какой использовал мастер Нафтали, когда описывал свои исследования! Я выудила его из укрытия и тщательно расправила ногтем. Взяв свечу – эта единственная горевшая в часовне свеча почти уже прогорела, – я принялась разгадывать буквы на пергаменте:
Pone me ut signaculum super cor tuum, ut signaculum super brachium tuum. Quia fortis est ut mors dilecto.
«Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь».
Я закрыла глаза. Окончание Песни песней Соломона, слова которой я знала наизусть. Сердце мое замерло.
– Aquae mutae non poterunt extquere charitatem, [97]97
Я– стена, и сосцы у меня, как башни; потому я буду в глазах его, как достигшая полноты (Книга песни песней 8,10). (лат.).
[Закрыть]– прошептала я про себя.
Мастер Нафтали часто пел нам эту еврейскую песню. «Ego murus, et ubera mea sicut turris, ex quo facta sum coram eo quasi pacem reperiens». [98]98
Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. (Книга Песни Песней 8,7) (лат.).
[Закрыть]Я задумчиво улыбнулась. «Я как та, что ищет мира». Патер Арнольд часто наказывал нас, когда мы произносили эти стихи. Эмилия, наша песня стала явью. Мой возлюбленный пришел, чтобы забрать меня с собой, он действительно пришел.
«Как смерть, сильна любовь». Жирная капля воска пролилась на пергамент и на все времена поставила печать на его послание.
Ночь в часовне отца была слишком короткой, чтобы в течение ее можно было поразмышлять о жизни. Но у меня оставалось совсем мало времени. Аделаида и Майя пришли с озабоченными лицами, чтобы взглянуть на меня. Они принесли с собой воды и отправились обратно лишь после того, как я заверила их, что нахождение мое рядом с Богом благотворно влияет на меня.
Могу ли я полагаться на то, что Господь считает правильным мой выбор между мужчиной, которому принадлежу, и тем, другим, который завладел моим сердцем?
С той ночи, в которую я по доброй воле разделила ложе с варваром, я стала неприкасаемой, оскверненной и обесчещенной, – но этого никто не знал. Когда бы все же выяснилось, что я вынашиваю ребенка язычника, то стыд и позор уничтожили бы мою семью. Не пощадили бы даже отца за то, что он позволил находиться язычнику в замке и так и не заставил его принять христианство, хотя ему много раз советовали сделать это в принудительном порядке. Но вместо этого, наперекор ожиданиям священника, подарил раба своей дочери. Церковь не допустила бы по отношению к отцу никакого снисхождения.
Мой взгляд скользнула по распятому Христу, перед образом которого я так часто находила утешение. Он висел на кресте с поднятой головой, и взор его был направлен в глубину часовни. Помог бы он мне, если бы я осталась здесь? Если бы я последовала за Кухенгеймом в его крепость, покорившись? Но разве грешно взять судьбу в свои руки?
Я видела перед собой лицо мужчины, которого они считали сатаной. Пути наши пересеклись, вместе нам суждено преодолеть все препятствия, бороться со злом. Сегодня я поняла, насколько нас сплотила судьба, даже если миры разделяли нас. Я пойду за ним, даже если это окажется вечным проклятием.
В состоянии полной погруженности в себя я поигрывала деревянной розой. Вот было бы замечательно добиться согласия отца, получить его благословение… но жизнь моя была уже полна таинственности. Похищение, ребенок, который родится там, где меня никто не знает… другого выбора у меня не было.
– Не бойся, Элеонора. – Распятый на кресте на мгновение взглянул на меня. – Делай, что подсказывает тебе твое сердце! – Казалось, что его губы вытянулись в улыбке. – Я с тобой до самых последних дней твоей жизни. А теперь ступай к нему и не забывай обо мне.
Сердце мое забилось, я с трудом перевела дыхание. Глаза его вновь безучастно смотрели в пустоту. Может быть, мне это снилось? Я с тобой. О небо, я слышала это совершенно отчетливо. Господь был здесь – я чувствовала его присутствие, он был здесь, в часовне! Я поспешно оглянулась вокруг. Никого не было видно. И все же что-то находилось рядом, что-то, что ощущала легкое, как дуновение воздуха. Я откинула с головы покрывало, глубоко вздохнув, и почувствовала, как невидимая рука, крепко схватив, держала меня за руку. Я посмотрела на фигуру на кресте и медленно встала.
И неожиданно пришло осознание того, что кто-то на короткое время сдержал движение мира, на мгновение колесо жизни прекратило свое вращение. Меня охватило благостное спокойствие. Моя неутолимая душа молчала. Все вокруг застыло, казалось, сама природа затаила дыхание, и я подумала, что должна почувствовать в себе огромную силу, пока все вокруг не вернется на круги своя. Я вглядывалась в глаза Господа, видела, как борются люди друг с другом, видела их страдания и несчастья, которые они причиняют себе сами. Разве не пришло время хоть что-нибудь изменить? Иногда счастье само протягивает нам руку и нужно лишь уцепиться за нее.
Мне вспомнились слова Майи о «бреде» моей матери. Любовь – это тяжелое заболевание, от которого не в состоянии излечиться даже священник. Заболевание? Нет, сейчас мне лучше известно об этом. Я не была ни умалишенной, ни больной. Еще никогда в своей жизни я не чувствовала себя такой сильной и готовой ко всему, как теперь, потому что знала: кто-то заботится о моем благополучии и с тревогой в сердце ждет меня… как это можно назвать болезнью? За спиной моей вырастало нечто громадное, когда я начинала думать о маленьком существе во мне, принадлежащем нам обоим, о котором он еще даже и не знал. За это дитя стоит пойти на любой риск
И вдруг у меня пропал всякий страх. Перед отцом, перед позором и грозящим мне проклятием, и даже перед дорогой, темной и каменистой, которою нам придется пройти. Я вышла из часовни, меня осветило своими лучами солнце. Оно было яркое-яркое, оно жгло через накидку. Вздохнув полной грудью, я сбросила накидку с плеч. Будто скинув со своей груди огромный камень, освободившись от всего, что угнетало меня, я пошла к залу.
