Текст книги "В оковах страсти"
Автор книги: Дагмар Тродлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)
– А что рассказывают христиане? Их мир начался с любопытной женщины, виновной в том, что муж ее выи вынужден был покинуть рай.
Я не нашлась, что ответить на это.
По прошествии долгого времени я наконец-то вытянула ноги. Сколько мы уже сидим здесь?
– Ты еще веришь в то, что нас кто-то найдет? – спросила я.
Эрик опять закашлялся.
Я уставилась в темноту. Чернота, чернота, чернота. Она представлялась мне злым зверем со многими тысячами когтей, готовая вот-вот наброситься на нас и поглотить. Да, она поглотила бы нас, не оставив и следа, и никто никогда бы так и не узнал, что мы здесь сидели…
– Пресвятая Дева Мария! – возопила я и протерла глаза.
А может, я ослепла? Вокруг кромешная тьма, никакого, даже малейшего, просвета. Слепота. У меня застучали зубы. Слепая и приговоренная к смерти…
Что-то легло мне на плечи. Рубаха.
– Pik kell. [46]46
Вы замерзли (др. сканд.).
[Закрыть]Возьмите это, графиня. Согреетесь хоть немного.
– А как же ты? – Пролепетала я.
Рубаха была влажной и нестерпимо пахла дымом и другими дурными запахами. Я чувствовала и отвращение, и благодарность. Но потом все же плотнее натянула ее на себя, сразу же ощутив тепло того, кто носил ее.
– Attu engan stad vid atkalt komi a pik. Мне не даст замерзнуть лихорадка, не волнуйтесь. Потерпите еще немного, нас найдут.
– Здесь… здесь так темно…
Я почувствовала, как он придвинулся ближе.
– И вы подумали, уж не ослепли ли мы, верно? – Его рука крепко схватила мою. – Мы не ослепли, Элеонора. Поверьте, когда увидим свет, на короткое время мы действительно будто ослепнем, а потом опять будем все видеть. Я… Рассказать вам еще одну историю?
Не произнеся ни слова, я кивнула. Да, отвлеки меня, пожалуйста, отвлеки меня…
– Когда я был мальчиком, то однажды со своей младшей сестрой попал в медвежью берлогу. Мы там спрятались и очень гордились тем, что товарищи по игре не нашли нас. В этой берлоге было так же мрачно, как и здесь, и стоял невыносимый запах, но почему – мы об этом не задумывались. Зигрун, моя сестра, страшно испугалась. Я рассказал ей о кладе, который мы обязательно найдем при выходе, – и тут прямо перед нами появился медведь. Он был едва виден, номы почувствовали его по запаху, мы просто вычислили его… О Один, от страха я чуть было не наложил в штаны!
Он издал булькающий звук. Я сжала его горячую руку. Она была единственной реальностью в этом мраке.
– Зигрун принялась кричать, ее детский голосок был высоким и пронзительным, и наверное, от него у медведя заложило уши, во всяком случае, он испугался, а мы смогли убежать. Никогда до тех пор я так не мчался… Мой отец расправился с медведем своим боевым топором в тот же день. Я потом много лет спал на шкуре этого медведя, – закончил он свое повествование, задумчиво потирая мои пальцы. – Все это до сих пор стоит передо мной – медведь-великан, на две головы выше человека… и топор, которым его убили…
– Топор? У вас еще охотятся с топорами?
– То был боевой топор. Боевое оружие. Им убивают людей.
– Топорами?..
– Быстрая смерть, если им умело пользоваться. Мой отец…
– Варвар!
Я вырвала свою руку и скорчилась у стены. Он ничего не ответил, проглотив мое замечание. Надолго воцарилась тишина. Топоры. Я видела топоры, которые наши батраки использовали для рубки древесины, и представила топор в голове человека. Длинное блестящее лезвие…
– Пресвятая Дева Мария, – пробормотала я.
Я точно наяву увидела, как кровь фонтаном брызнула из головы – и тут передо мной опять возникла сцена, которую вчера, в тишине гостиницы, накликал аббат! Кровь и люди, висящие на деревьях, принесенные в жертву бескровным грозным богам…
– Эрик!
Он не ответил. Решись, спроси его сейчас. Сейчас или никогда, сделай это!
– Эрик… ты… ты должен мне кое-что сказать.
– Что? – отозвался он.
– Эрик, ты когда-нибудь в своей жизни убивал человека?
Он недобро рассмеялся.
– Конечно. И довольно много раз. В конце концов, я дикарь, который только этим и занимается…
– Нет, я не то имею в виду… ну, как палач!
Я отвернулась к стене в надежде на то, что мы когда-нибудь поймем друг друга.
– Могу сказать вам, когда я лишил жизни последнего. Это произошло в пещере, с вашей помощью, графиня. Не свершив этого, я вряд ли остался бы в живых. – Горький сарказм исчез, и звук его голоса успокоил мою душу. – Зачем вам это знать?
Холодная стена нестерпимо пахла плесенью, я почувствовала это, приложившись к ней лбом.
– И… ты перерезал кому-то глотку, чтобы… пить стекающую кровь?
Он услышал мой шепот у стены и буквально вонзил палец в мою руку
– Кто вам нарассказывал такое? Что вам вообще известно о кровавых жертвах, графиня? Кто говорит об этом? – Он начал трясти меня, потом внезапно отпустил. – Это рассказал вам аббат. Так ведь? Он?
В воздухе повисла напряженная тишина. Потом я услышала его тяжелое дыхание.
– Позвольте мне сказать, Элеонора, – хрипло произнес он наконец. – В моей стране существуют обычаи, о которых девушке-христианке лучше не знать. Забудьте о том, что слышали.
– Вы закалывали, резали людей, – прошептала я. – Ты тоже…
– Я был еще ребенком и никогда не принимал в этом участия, – прервал он меня.
– Вы убивали, резали людей насмерть, Эрик, – зашептала я. – Вы убивали их и…
Меня трясло от отвращения, и я буквально прилипла к грязной стене.
– Люди Севера… – снова заговорил он, – люди Севера не веруют, как христиане, лишь в одного Бога. В Асгарде живет много почитаемых богов, которым поклоняются, и ни один не похож на другого. Вот, например, бог войны – Тор. В его руках молот, который отобрали у меня и который теперь вы носите на своей цепочке. Мьеньлир – громовержец и метатель молний, могущественнее креста Белого Христа…
– Что?..
– Дайте же мне договорить. Ведь вы задали мне вопрос, так выслушайте и ответ, – гневно прервал он меня. – Кроме Тора есть еще и хитрый, лукавый Один Одноглазый, подаривший нам руны. И бог плодородия по имени Фрейр. Они главные боги, самые властные и всесильные в Асгарде, месте их проживания. Люди верят, что кровь сделает богов более сильными и выносливыми. Когда у бога что-нибудь просят, то преподносят ему дар. Каждые девять лет люди страны Свеа встречаются с другими коренными народами Швеции на грандиозном празднике богов, где воздают молитвы торжеству победы и плодородию. – Я услышала, как, вздохнув, он провел рукой по своим волосам. – В моем родном городе Уппсала стоит храм, где встречаются через девять лет, дабы принести жертву богам.
– И людей тоже…
– Забудьте об этом, Элеонора…
– Кто их убивает?
Странно, но чем больше пугала меня темнота, тем меньше я боялась задавать Эрику такие вопросы. Я была уверена, что прежде никогда бы не добилась у него ответа. Но в темноте мы не видели лиц друг друга, она скрывала слезы, отвращение и ужас… И сильнее становилось мое возмутительное любопытство как можно больше узнать о суровых ритуалах северных народов, о людях, которых я представляла себе дикарями…
– В жертву приносятся животные. Лошади, коровы, овцы, собаки – все то, что дорого людям, предлагается и богам.
– Но люди, приносимые в жертву… – зашептала я.
Эрик глубоко вздохнул.
– Если страна испытывает страшные бедствия, если голод, война или эпидемии угрожают ее народу, то кровь одного человека, принесенного в жертву, возможно, смягчит гнев богов…
– А кто это совершает, Эрик?
– Король. Король совершает этот обряд.
Король.
– Каждый король?
– Каждый.
– Но ведь и ты сын короля…
– Но не король! Кроме того, моя мать христианка. Она была благочестивая женщина.
Я слышала, как он прополз немного и был теперь возле стены, совсем рядом.
– Графиня, забудьте все, что слышали. От вас все это слишком далеко, и… и вы слишком мало знаете. Вы совсем ничего не знаете.
Я хранила молчание. Обхватив колени, я пыталась согреться. Сквозь мокрое платье холод проникал в тело, и не в силах предпринять что-либо, чтобы не замерзнуть, я лишь стучала зубами. Забудьте, что вы слышали. Забыть. Какой тонкий смысл заключался в этом слове… Я бы забыла, если бы была дома, забыла бы все, что довелось мне пережить, все, что связывало меня с ним, все!
Тишина зловеще оглушала. Никто не появлялся, чтобы осветить тьму. Я опять протерла глаза. Чернота, чернота, чернота. А может, это и была сама смерть? Просто остыть, стать совсем холодной, перестать чувствовать себя и все, что происходит вокруг, пока душа прокладывает себе путь в мир иной? Смерть затаилась в этих стенах, я чувствовала, что она угрожает мне своим холодом и омерзительною сыростью, которая даже рубаху Эрика на моих плечах сделала тяжелой… Внезапно мне до потери сознания захотелось сидеть рядом с ним, близко ощущать его дыхание, его тепло, которого хватило бы и для меня… Но я умру, прежде чем меня вызволят из моего угла. Я уставилась в темноту, туда, где мог бы сидеть он. Он спал? Было страшно, невыносимо тихо. О всемогущий Боже. Мурашки побежали по моей спине.
– Эрик?..
– Я здесь, Элеонора.
Голос прозвучал совсем близко. Его рука коснулась моей. Все это время он сидел почти вплотную, рядом.
Глава 10.
Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной;
Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.
(Псалтирь 22,4)
Заскрежетала дверь. Сердце мое учащенно забилось. Легкими шагами кто-то спускался по лестнице вниз, в темноту. Отчетливо было слышно чье-то дыхание. Я осмотрелась вокруг.
– Lata hljott um pik – тихо!
– Но здесь кто-то есть!
Какое-то мгновение мы оба, не дыша, прислушивались. Пришелец вновь втянул носом воздух и сплюнул на пол.
– Герман, – прошептал Эрик. – Это Герман!
Я медленно потянулась к решетке. Шаги приближались, вот они уже за углом, я заметила отблеск света от лампы.
– Герман! – закричала я туда, откуда показался свет, в надежде на то, что это был именно он. Свет исчез. Я вдыхала запах масла в лампе, оно отдавало благовониями. Даже на краю света я узнала бы этот запах.
– Госпожа?..
Слабый свет, мерцая в темноте, вновь медленно приближался к нам.
– Герман? Герман, мы здесь, скорей же! – Я принялась неистово трясти прутья решетки. – Решетка заперта, у меня нет ключа, Герман, пожалуйста, вытащи меня отсюда…
– О милостивая Матерь Божья, это действительно вы! Душа моя, вас уже считали погибшей…
При теплом свете масляной лампы я видела его растерянное лицо. Он осторожно дотронулся до моей руки, державшейся за решетку потрогал пальцы, будто боясь, что я всего-навсего призрак и могу вот-вот исчезнуть. В отчаянии я пыталась дотронуться до него, схватила его за руку и вновь начала трясти решетку, не в силах понять, почему он не открывает, я не могла ни секунды более переносить это…
– Ключ у мастера, я сейчас схожу за пим, госпожа, – взволнованно пробормотал он, – потерпите еще немного, я… быстро…
– Он должен прийти сам, Герман, у меня Ганс, ему нужна помощь, пожалуйста, скажи ему это! О Господи, выведи меня отсюда, я больше не могу…
Я вцепилась в прутья решетки, будто они были моим последним спасением.
Герман помчался за угол. Шаги его стихли, и опять нас окружила темнота. Темнота! Он забрал с собой лампу… Не двигаясь, я повисла на решетке; пальцы мои ломило от напряжения. Холодный воздух обдал мое лицо – это подуло сверху: наверно, Герман отворил главные ворота замка и снова закрыл их. Сверху, где были свет и тепло, где была жизнь, люди ждали меня… У меня вырвалось глухое рыдание. Темнота была больше непереносима. Затхлый воздух подземелья схватил меня истлевшими пальцами, не давая дышать, а сырые стены, которые я могла лишь вообразить себе, надвигались на меня, обступая со всех сторон, жадно заключая меня в плен.
– Высвободите меня отсюда!
В темнице наступила гробовая тишина; глубокая могила, поглотившая меня заживо, черное ничто, безжизненное, безразличное.
– Выпустите меня отсюда, пожалуйста…
Рыдая, я прислонила голову к решетке и закрыла глаза. Чернота, чернота, непроглядная чернота, и так тихо…
И тут я почувствовала его рядом. Эрик молча разогнул мои скрюченные пальцы и оторвал их от прутьев решетки.
– Пошли, – произнес он. – Подождем вместе.
Он потянул меня вниз, на ступень, где сидел он сам.
– Оставь меня, – я яростно сопротивлялась, – оставь меня, я хочу прочь отсюда! Почему они не приходят за нами, черт побери?..
Когда я хотела его ударить – его и все привидения темноты, которые с гиканьем обступали меня со всех сторон, издеваясь, – он поймал мои руки с удивительной силой и заставил сесть на ступень ниже, между его колен. В полном отчаянии, рыдая, я попыталась высвободиться, но его руки держали меня железной хваткой.
– Отпусти меня… иначе я сойду здесь с ума, я хочу прочь… прочь… прочь отсюда… Почему они не приходят?.. Помогите же мне… Хоть кто-нибудь…
– Ччч… Сиди спокойно. Hljodr [47]47
Тихий (др. сканд.).
[Закрыть]– доносился до меня его шепчущий голос. – Твой крик ничего не изменит. Ничего. Никогда крик не сможет изменить что-нибудь, этому я уже научился здесь. И я знаю привидения, которые ты видишь, я знаю их всех, kærra. – Оп попытался отпустить мою правую руку. – Привидения, появляющиеся из темноты, как волчья стая…
Я прислушалась, не дыша, его голос становился все тише и необычно дрожал.
– Привидения, которые, смеясь, пляшут вокруг и загоняют вас в ловушки. Они окатывают вас водой и отбирают горбушку хлеба, из-за которой ты потом в кровь разбиваешь о стену голову; привидения, которые заставляют тебя кричать от одиночества, чтобы хоть кто-то мог услышать, и ты начинаешь кричать до тех пор, пока не лишаешься голоса… И вот тогда, когда ты уже не выдерживаешь, не можешь, когда думаешь, что конец уже близок, они обдают тебя ледяной водой и тащат туда, где тебя ожидает огонь и всякая утварь, и с каждым днем ты становишься спокойнее: страдание учит тебя летать, и постепенно забываешь, кто ты и откуда… И начинаешь любить полет, чувство, когда перестаешь чувствовать собственное тело, ждешь свои оковы и пыточные устройства, как невеста ждет жениха в брачную ночь, дрожа от страха и одновременно полная любопытства. Ты будешь приветствовать их, как старых знакомых, – плетки, ножи, блестящие зажимы и деревянную скамью. Ты становишься одержимым, ты стремишься увидеть все это, но как с каждым днем ослабевает их власть над тобой… И всякий раз, едва ты очнешься от обморока, крылья твои ломаются, ты падаешь на твердую почву, долину боли, они вновь тут как тут, призраки темноты, охотятся за тобой…
Голос его прервался.
Я точно окаменела. Ни одной мысли в голове. Только спустя какое-то время я осознала, что все ощущения, о которых он говорил, были его ощущениями в этой темнице, совсем как в той тюремной камере, мрачной, сырой, кишащей крысами, с невыносимым, жутким запахом. Воспоминания об этом настолько захватили его, что он едва понимал, кому он все это говорил. Он сидел, прижавшись ко мне, лихорадочно дрожа, и в отчаянии рвал на себе волосы, чтобы вырвать эти переживания из своей памяти. О Всемогущий Боже, чем был мой страх в сравнении с его страшными мучениями… Я коснулась его руки, лежавшей на моем плече, чтобы вернуть его из подземельных снов. А он схватил меня сзади и лицом прижался к моим свалявшимся волосам.
– Eindæmin eru verst. [48]48
Однако это хуже всего (др. сканд.).
[Закрыть]Когда ты не одинок, все можно вынести, все пережить, поверь мне. Все.
Мы тихо сидели на лестнице, прижавшись друг к другу, скрестив руки, я ощущала его дыхание, его горячее тело за моей спиной, чувствовала биение его сердца так, будто оно было моим… Непроглядная тьма сделала нас единым целым. Холод и страх, непреодолимые до сих пор, рассеялись. Я придвинулась к нему поближе, осторожно, чтобы он этого не заметил. Я сосредоточила свое внимание на его дыхании и закрыла глаза.
Приближались торопливые шаги. Скрежета отпираемой двери мы не услышали. Я открыла глаза и вновь увидела пляшущее пламя масляной лампы. Сразу же за факелом разглядела озабоченное лицо мастера Нафтали. Эрик убрал руки, и я вскочила. Лекарь уже гремел ключом в замочной скважине, чтобы как можно скорее отжать ее. Замок щелкнул, и уже через мгновение, взвыв от облегчения, я бросилась на шею к маленькому лекарю.
– Элеонора, дитя мое, я так рад, что с тобой ничего не случилось!
Он с искренним чувством прижал меня к себе. За его спиной, как призрак из темноты, возникла еще одна фигура. То был Тассиа, немой слуга Нафтали. Он принес деревянные носилки.
– О, пожалуйста, побыстрее…
Вдвоем слуги дотащили Эрика до носилок. Лицо его в полутьме было пугающе бледным.
– Нам столько пришлось пережить, многое преодолеть…
– Слава Богу, что вы живы, все остальное неважно. Поспешим отсюда, чтобы нас никто не заметил. Ваш отец был вне себя от гнева, когда узнал, что этот человек, возможно, еще жив. Он при свидетелях поклялся на этот раз колесовать его как простого вора…
Произнеся это, лекарь достал из своей кофты еще один ключ и открыл дверь своей тайной лаборатории. Я затаила дыхание. Сколько раз стояла я под этой дверью, приходя сюда за лекарствами для Эмилии, вдыхала аромат масел, целебных трав и едкие запахи жидкостей, слышала, как хлопочут его слуги, но никогда не могла ничего увидеть.
– Здесь нас никто не найдет, ключ только у меня. Входите.
Когда в дверь вносили носилки, в нос мне ударил резкий запах лекарств и пряностей. Как в рассказах мастера Нафтали о Востоке. На большом столе беспорядочно громоздились приборы, прозрачные колбы отливали красным и голубым цветом жидкости. Я знала, что материал, из которого изготавливались колбы, назывался стеклом, он был очень дорогим и попадал к нам в замок непростым путем. Небольшой огонь горел, подогревая емкость, напоминающую чашу, за которой Тассиа, казалось, не придававший никакого значения осаде, вел наблюдения; рядом на бархатном платке лежали аккуратно разложенные разноцветные камни, золотая и медная крошка. Высокая полка на стене была заставлена пузырьками, глиняными амфорами, керамическими тигелями, мешочками с травами и восточными лекарственными средствами, свитками пергамента. От дурманящего аромата у меня закружилась голова. Я прислонилась к стене. Рядом с полкой в открытом ларце стопками были сложены книги и фолианты, впечатляющий арсенал знаний. В углу находилась кафедра, на которой лежал раскрытый фолиант. В самом конце помещения я увидела камин. Дымоход должен был быть каким-то образом соединен с кухней… какой громадный костер можно было бы здесь разжечь!
Лекарь быстро затеплил несколько масляных ламп и открыл в противоположной стене дверь, скрытую в скале. Я увидела, как слуги укладывали Эрика на мат. Пораженная тайной внутренней жизнью замка, в котором, как мне представлялось, знала каждый уголок, я последовала за ними. На ходу Нафтали позаботился о том, чтобы света было больше, и тихо отдал распоряжения. Герман и Тассиа скрылись в лаборатории, чтобы там что-то быстро найти. Не обращая никакого внимания на мое присутствие, лекарь начал раздевать Эрика. Потом снял повязку Ансельма и принялся изучать рану. Наконец поднял голову.
– Чудо, что вам удалось попасть сюда. Не знаю, смогу ли я толком помочь. Похоже, что рана очень глубокая, возможно, началась гангрена. Этот запах… – Он подцепил на палец немного гноя и поднес его к носу. – Хм. Pues. [49]49
Гной (др. сканд.).
[Закрыть]И, может быть, задеты кишки…
Он задумчиво покачал головой. Эрик молча смотрел на него. Его взгляд скользнул по мне, а потом почти безразлично он уставился в пустоту. «Ему уже все равно, – пронеслось в моем мозгу, – он доставил меня домой, и ему безразлично, что будет дальше!»
– Я… я прижигала рану… – пробормотала я. – Кинжалом.
– К сожалению, это рецидив, так бывает в большинстве случаев… И эта повязка наверняка сделана толстым монастырским брадобреем. Его зовут Ансельм, не так ли? – Качая головой, он сдвинул в сторону грязное тряпье. – Христиане никогда не научатся искусству настоящего исцеления, и пока они убедятся в необходимости применения скальпеля, от их рук и дальние будут умирать люди. – Он обратился к Эрику: – Я должен буду сделать операцию, но ничего не смогу пообещать тебе. Ты согласен?
Эрик кивнул.
Я опустилась на пол возле носилок. Мы проделали такой нелегкий путь, и все напрасно? Я не хотела в это верить. Бог не может – не должен! – быть столь немилосердным. Влажным платком я обтерла лоб Эрика, покрытый каплями пота. Мне вновь вспомнилась ночь в гостинице, когда он находился на краю смерти. Вспомнились его слова о тьме и смерти. Я взяла его руку. Может, Бог будет милосерден к нему.
– И… и если я пойду долиною смертною тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной… Он поможет тебе, Эрик.
Эрик повернулся в мою сторону. Он протянул мне руку и, не говоря ни слова, закрыл глаза. Я сдерживала слезы. Он покорился судьбе, как недавно говорил об этом сам, и был готов умереть, если смерть уже предопределена свыше. Но нет уж, так просто я не сдамся! И в мыслях обратилась к пресвятой Деве Марии, всемилостивой, дающей поддержку всем страждущим: «Аvе Магiа, grasia рlеnа…» Пусть он думает обо мне все что угодно. «Domonius tecum…» Мне с трудом удавалось вспомнить латинский текст молитвы.
Герман принес полотенца и несколько мисок с горячей водой. Нафтали тщательно вымыл руки и аккуратно вытер их. «Dоminius tecum, benedicta tu in mulieribus et benedictus – benedictus frucdicta tu…» [50]50
Богородице дево, радуйся Благодатная… (лат.).
[Закрыть]От внутреннего перенапряжения мне стало плохо. На ране виднелся гонной темно-серого цвета, от него-то и исходил столь отвратительный запах.
Проверив консистенцию гноя, старый лекарь сказал:
– Несмотря на долгие годы врачевания, я все меньше верю в то, что наличие гноя является хорошим признаком, и вообще в то, правильно ли трактуется учение Галена о соках. Ну, сейчас начнем резать. Тем более что луна полная. – Он хитро улыбнулся. – В хирургии я придерживаюсь методов досточтимого Аббаса аль Магузи, который никогда не полагался на расположение звезд на небе, что, однако, не помешало ему быть выдающимся хакимом.
Из своего медицинского ящика он достал маленькую губку и окунул ее в горячую воду. Тассия протянул ему две колбы, из которых он накапал на влажную губку несколько капель темной жидкости.
– Этого должно быть достаточно. Ты не почувствуешь никакой боли, мальчик мой. Обещаю тебе. – Тассиа поднес губку ко рту Эрика. – Вдохни глубоко и спокойно, потом заснешь, – услышала я голос Нафтали.
После нескольких вздохов Эрик вытаращил глаза.
– Мое сердце læknari, [51]51
Врач (др. сканд.).
[Закрыть]– пролепетал он, – мое сердце так бешено стучит… – Его ноги беспокойно заерзали по мату, он стал искать опору, чтобы подняться. Схватив мою руку, он притянул меня к себе, и я взглянула в его широко открытые, полные страха глаза. – Разрывается на части! Помоги мне…
– Спокойно, юноша. Сейчас ты будешь спать.
Нафтали успокаивающе положил ему руку на лоб. Он попытался схватить Нафтали, но рука его обмякла и повисла, и он не смог больше вымолвить ни слова.
– Что вы сделали? – ничего не понимая, прошептала я. – Господи Боже, что вы…
Эрик окончательно затих.
– Сейчас он спит. Может быть, я накапал слишком много дурманящего вещества, раз он так сильно испугался. Но он уснул глубоким сном. Ну, давайте приступим к операции, у нас не так много времени.
Звякнули инструменты, послышался плеск воды. Я уступила свое место Герману и присела на корточки в изголовье Эрика. Змея на его руке, обычно такая оживленная при движении сухожилий, лежала неподвижно.
– А он очнется, мастер? – с опасением спросила я.
– Когда все будет сделано, я использую способ, как его вывести из состояния сна, Элеонора. А теперь позволь приступить к работе. – Он наморщил лоб и еще раз аккуратно разложил свои инструменты. – О Всемогущий Боже. Изъяви свою волю на успокоение тех, кто боится тебя на земле. – Его изборожденные морщинами руки на секунду судорожно сжались в молитве. – Atah Gibor le-Olam̉. [52]52
Ты всемогущ во веки веков (др. евр.).
[Закрыть]
Герман и Тассиа подложили под спину Эрика узкую подушку, и та часть тела, на которой была рана, оказалась на возвышении. Сверху и снизу Нафтали соединил края раны. Гной струился по животу. Чистыми, аккуратно скрученными тампонами, которые протянул ему Тассиа, Нафтали обтер рану снаружи и изнутри. Герман бросил испачканные тампоны в огонь. С помощью узкого серебряного зонда лекарь определил глубину раны. Я видела, как он погрузил туда кривой нож и сделал большой внутренний разрез. Кивая, он что-то бурчал себе под нос, будто подтверждая какое-то подозрение. Одну из мисок с водой Тассиа придвинул ближе. Лекарь погрузил руки в жидкость с запахом меда и погрузил три пальца глубоко в рану.
Меня затошнило. Я отвернулась, пытаясь удобнее разместить голову Эрика и отчаянно борясь с приступами рвоты. Пальцами Нафтали держал часть кишок. Он осторожно вытянул их из раны, блестящие, розового цвета, круглые, гладкие, влажные. Я знала: то, что совершает здесь врач, грешно. Он прикасался к одной из самых сокровенных тайн человека, и мой духовник навечно проклял бы меня за это. Но, несмотря на это, затаив дыхание, я отважилась взглянуть на происходящее еще раз.
Нафтали ловко воткнул палец и держал кишки, как петлю. И я увидела то, что он искал, – место, куда проникло копье.
– Была проткнута брюшина, и вот именно здесь повреждена кишка. Отсюда мог исходить запах, – коротко пояснил он.
Волна тошноты снова охватила меня, когда я увидела, как лекарь орудовал искривленным ножом. Полилась кровь, потом нестерпимо запахло обожженной плотью, а Тассиа продолжал очищать влажным тампоном пораженный участок кишки между пальцами Нафтали.
Герман тем временем достал острую иглу из жаровни и подыскивал подходящую нить. Звякнув, на пол упал ланцет. Нафтали взглянул вверх. На лбу лекаря блестели капли пота.
– Не нужно никакой нити. Принеси мне стеклянный сосуд, скорее. Тот, что прислал мне хаким из университета Аль-Азхара, из Каира.
Не прошло и минуты, как Герман возвратился, держа в руках закрытую стеклянную банку, в которой я с ужасом заметила некоторое движение: что-то кишело и проворно двигалось там – туда-сюда, туда-сюда, – наползая и отталкиваясь друг от друга.
– Что вы собираетесь делать?! – воскликнула я.
– Они помогут мне зашить кишку – Нафтали посмотрел стекло на свет. – Это муравьи из Египта, которых применял на практике известный хаким Абу аль Квазим. Посмотри на это сейчас, если сможешь, девочка. Второго такого случая в жизни тебе не представится.
Тассиа принял у Нафтали пораженный участок кишки, а Герман в это время открыл стеклянный сосуд. Лекарь достал пинцетом одного муравья, сжав обработанные края раны. Я увидела, как муравей стал вгрызаться в плоть, сверкнул скальпель, и Нафтали уже держал обезглавленное тельце муравья на своем инструменте.
– Слава Богу, ваша рука не теряет твердости, мастер, – пробормотал Герман и достал еще одного муравья.
С отвращением и любопытством одновременно я наблюдала за тем, как вдоль всей раны образовался целый ряд из муравьиных головок, точно цепочка из жемчужин…
Лекарь проверил то, как располагалась каждая муравьиная головка, прежде чем вновь намочил в воде с растворенным медом участок кишки и вложил его обратно в отверстие. Герман подготовил иглы и нити, и Нафтали тонкими стежками сшил брюшину в двух местах.
– Мы хотим дать ране немного времени для очищения, прежде чем зашить ее совсем, – объяснил он.
Тассиа протянул ему небольшую амфору, из которой на руку Нафтали выкатились кристаллы фиолетового цвета. Он высыпал их в миску с разведенным в воде медом. Раздалось тихое шипение, и вода окрасилась в насыщенный красный цвет.
– Дьявольская штука, – в испуге прошептала я.
– Чудо-кристалл, – улыбнулся Нафтали и закрыл амфору пробкой. Он осторожно налил в отверстие жидкость, удалил ее излишки и промывал рану до тех пор, пока чаша не опустела. Между тем Тассиа выставил перед собой в ряд кружки. Из каждой он извлекал листья и семена и размельчал их в ступке. Не говоря друг другу ни слова, они работали рука об руку, из масла и воска приготовив мазь. Казалось, безмолвный темнокожий человек мог читать мысли своего мастера на расстоянии, отгадывать, какую следует использовать траву, с легкостью выполнял любое задание. И сколько же, работая вот так, понимая друг друга без слов, они спасли жизней? С благоговением смотрела я, как Тассиа наносил на тампоны мазь, после чего Нафтали погружал их в рану. Чистое льняное полотно было пропитано настоем из ярутки полевой, окопника и арники и в качестве компресса положено на отверстие.
Рука Эрика начала подергиваться. Он задвигал ногами, издавая тихий стон. Герман убрал с его рта губку и заменил ее на другую, смоченную в уксусе, которая должна была вывести его из состояния наркоза. А Нафтали дезинфицировал повреждения, полученные Эриком во время схватки в пещере, обрабатывал их мазями и пастами, пускал больному кровь. Мавр же темно-красной краской рисовал на животе Эрика пентаграмму. Мне было знакомо это обозначение, я много раз видела его на груди Эмилии, когда еврей лечил ее от удушья. Пентаграмма, или магический знак, должна была отпугивать демонов, и Майя всякий раз поспешно стирала ее, бормоча при этом себе под нос: «Языческая чушь».
Тассиа помог мастеру встать на ноги.
– Я сделал все, что было в моих силах, – сказал Нафтали. – Скоро поднимется температура, если понадобится, оберните его влажными тряпками. – Кивком головы он подозвал меня. – Я хотел бы, чтобы ты подежурила около него и во всем слушалась Тассиа.
– Он… он выздоровеет?
Ного мои подкашивались. Нафтали приподнял брови и положил руку мне на плечо.
– Даже если к шее человека приставлен острый меч, он не должен сомневаться в милосердии и сострадании, говорится в торе, лишь Бог властен над жизнью, и остается полагаться на Божье решение. – Он с любовью погладил меня по спутанным волосам. – Будь моей гостьей, Элеонора. У меня ты в полной безопасности. В замке еще не прекратились бои. Попытайся обрести у меня в гостях душевное равновесие. Сегодня ночью ты расскажешь мне о том, что пришлось тебе пережить. – Он повернул к свету мое обезображенное лицо. – Я еще посмотрю на это, прежде чем уйду. И покажи-ка мне другие свои раны… Постараемся помочь тебе, девочка, – промолвил он наконец, осмотрев мое лицо. – Тассиа приготовит мазь. – Вполголоса он сказал что-то своему слуге, тот понимающе кивнул. – Такие рубцы не должны увечить лицо дочери графа. Масла лилии и льняное помогут разгладить твою кожу. Ну а теперь мне нужно идти в замок, и там для меня есть работа. – Он перевесил на другое плечо свою медицинскую сумку и взял колпак. – Герман и Тассиа должны исполнять любое твое желание. Мужайся, дитя мое, думаю, что твой слуга выживет. Знаешь, страна, в которой он родился, находится на далеком Севере. Суровая, холодная земля, с долгими морозными зимами, голодными и полными лишений. Люди, которые ее населяют, стойкие и выносливые. – Он убрал с моего лица локон. – У него хорошая физическая форма и, кроме того, желание жить больше, чем у всех у нас вместе. Так быстро викинг не умирает.
