Текст книги "В оковах страсти"
Автор книги: Дагмар Тродлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)
Ну, а что касается старости… Я знала лишь несколько человек, доживших до глубокой старости. Еврейского врача, дедушку-кузнеца да повивальную бабку из нижней деревни. Они были настолько стары, что никто и не знал, какими они были в молодости. Я попыталась представить, как буду выглядеть в старости – седовласой, согнутой в три погибели от тяжелого труда, беззубой и высохшей, с усталым морщинистым лицом, с детьми, держащими меня за подол юбки. В кресле – ворчливый, вечно раздраженный, в дурном настроении супруг, какой-нибудь Ругтерт фон Хахтбург или астматик Штадтфогг фон Аахен… Пресвятая Матерь Божья. Мужчина… почему я не мужчина? Тогда я смогла бы путешествовать в далекие страны и обучаться астрологии или искусству исцеления, как мастер Нафтали. И люди спрашивали бы у меня совета и с глубоким уважением произносили бы мое имя.
– А теперь твою руку молодой человек.
Я очнулась от своих мыслей и улыбнулась Эрику. Болтовня Греты стала даже нравиться мне.
– Слушай внимательно, Эрик, наверняка она пообещает тебе богатую невесту и корону… – Мой голос осекся, когда я встретилась с его взглядом. Твердый, как сталь, казалось, он проходит через мою голову, прокладывая, будто нож, себе путь сквозь мои мысли…
Грета тут же взвизгнула и отбросила его руку от себя, словно ядовитое насекомое.
– Помилуй меня, Господи! – Широко распахнув глаза, она показала на него указательным пальцем, отскочив еще немного в сторону. – Руки твои по локоть в крови! Беда нависла над твоей головой – несчастьями усеян твой путь! – Она, задыхаясь, схватилась за горло. – Прочь из моего дома, уходи, пока беда не пала на мою голову, вон… Пусть он покинет мой дом, о Господи, заступись. Прости мне мои грехи и отведи от меня несчастье, сохрани и помилуй…
Она дрожала всем телом. Эрик, ничего не говоря, наблюдал за ней, и когда она начала кричать, закрыл глаза и глубоко вздохнул.
– Пошли, – испуганно попросила я, – давай уйдем.
Одной рукой он схватил узел, а другой уже тащил меня из пещеры к лошадям солдат, привязанных к дереву.
– Пошел вон! Сгиньте! Пошел-вон-сгиньте-пошел-вон-сгиньте… – гоготал сын травницы, высунув свою отвратительную голову из пещеры.
Мы уже сидели в седлах, когда Эрик еще раз бросил взгляд на лаз-вход в пещеру не в состоянии взять в толк, что произошло. И тут на выступе скалы появилась Грета. В диком обрамлении белых, как снег, волос, стоящих дыбом.
– Уходи, чужестранец, подальше от меня, не хочу иметь с тобой никаких дел… Смерть идет за тобой по пятам! – И, как оружие, будто защищаясь, она опустила свои растопыренные дрожащие пальцы над головой Эрика. – Ты будешь сеять кровь и слезы – и не найдешь успокоения, потому что Бог не знает жалости к язычникам! Скройся с глаз моих как можно быстрее.
– Исчезните! – Гортанный голос маленького рахитика донесся до нас, когда лошади галопом устремились в лес.
Эрик погонял своего коня, повинуясь желанию убежать от фурий. У меня совсем не было времени размышлять об этом, я изо всех сил старалась удержаться в седле и не потерять при этом из вида Эрика. Он гнал через густой подлесок, не щадя лошадей, все вперед и вперед. Только раз удалось мне взглянуть в его лицо, и я испугалась. Оно было бледным и искаженным, глаза буквально сверлили меня, как две пуговицы, бессознательно, растерянно, безмолвно. Пронзительный крик маленького человечка звучал в моих ушах снова и снова, а слова Греты крепко засели в моем сознании. «Смерть идет за тобой по пятам…» И я тоже вовсю припустила свою лошадь.
Глава 7.
Ясень я знаю по имени Иггдрасиль, древо, омытое влагою мутной.
Росы с него на долы нисходят над источником Урд, зеленеет он вечно.
(Старшая Эдда. Прорицание вельвы 19)
Мы скакали до самых сумерек. Наконец Эрик придержал свою лошадь и подъехал ко мне. Хлопья пены падали на землю.
– Сделаем привал. Это земля вашего отца.
В его голосе звучал холод, и он избегал моего взгляда. Между деревьями виднелась кривая хижина, а рядом на просеке лежали остатки угольной кучи. Пахло горелой древесиной.
За хижиной журчал ручей. Эрик спешился, лег на траву и опустил руки в воду. Вода! Мне вдруг очень захотелось пить. Я тоже спешилась и присела на корточки рядом с ним. Запах воды, свежий и прохладный, казалось, лишь разжег огонь в моем пересохшем горле. Дрожа, я опустилась на колени и попыталась, так же как и Эрик, зачерпнуть воду прямо руками, но это мне не удалось. Они были такими затекшими и бессильными, что не могли удержать воду, и она струями лилась сквозь пальцы на мою одежду Я пыталась набрать воды снова и снова, но казалось, что мой рот набит песком, а язык прилип к нёбу. Вода блестела и сверкала передо мной благородной влагой, я вдыхала ее запах…
– Пейте, Элеонора!
Он протянул мне пригоршню, и я все пила и пила из его ладоней, ощущая, как бесценная влага орошает мое горло… В какой-то миг я поперхнулась, а когда откашлялась, его уже не было. Но теперь я чувствовала себя намного лучше и поднялась с колен.
Эрик осматривал хижину угольщика. Она была заброшенной, и, когда он отворил дребезжащую дверь, крыша с грохотом провалилась. Он отбежал подальше, чтобы облако пыли не накрыло его.
– Придется нам спать в лесу, – произнес он, снимая с лошадей седла и поклажу.
Я взяла покрывала и стала искать между деревьями место, где можно было расположиться на ночлег. Мне было очень холодно, страх этого ужасного дня все еще не отпускал меня, он пронзал меня насквозь. Слова Греты, каждое в отдельности, казалось, врезались в мое сознание, я могла собрать их воедино, как мои опаленные волосы, до которых не осмеливалась дотронуться из-за боязни, что обнаружу на голове лишь жалкие прутики. Поеживаясь, я закуталась в одно из покрывал. Этой ночью, возможно, и не замерзнем. Но как мне победить холод у себя внутри, в моей душе, каким одеялом накрыть ее, чтобы она оттаяла?
Держа в руке связку хвороста, Эрик с грохотом и треском предстал передо мной. С искаженным от боли лицом он примостился на корне дерева.
– Ваш кремень.
Не понимая, я смотрела на него. Потом схватила узелок и молча принялась рыться в нем.
Потрескивал сухой хворост, дым и запах от огня щекотали мне ноздри. Невольно впав в состояние оцепенения, я затаила дыхание. Огонь…
И вдруг я получила сильный удар в щеку. Я испуганно вскрикнула и, защищаясь, прикрыла лицо руками, будто огонь запылал. Боже, как он полыхнул…
– Возьмите себя в руки, женщина! – Он с силой схватил мою руку и заставил взглянуть на него. Глаза его грозно сверкали. – Вы ведете себя как малое дитя. Этот огонь ничего вам не сделает, не глупите. Ложитесь сюда и спите!
Его слова вернули меня к жизни.
– Мои волосы… Запах… – рыдала я, содрогаясь всем телом. – Он сжег их, Бог мой, этот запах…
Вне себя от горя я обхватила голову руками.
– Почему вы не завязываете волосы в пучок, как другие женщины? Тогда бы такого не произошло, – недовольно пробурчал он. – Вы сами виноваты.
– Я потеряла в пещере свои ленты, – проскулила я.
Эрик спустился ко мне и осмотрел волосы.
– Черт подери… это можно лишь отрезать. Больше вы ничего не сможете сделать.
Суровый голос и грубая интонация вновь вызвали у меня слезы. Я всегда очень гордилась своими длинными волосами, хотя цвет их мне и не нравился. А теперь я буду выглядеть как остриженная наголо кающаяся, не говоря уже о моем лице… Почему он не оставлял меня в покое? Я хочу дать волю слезам – наплакаться всласть в одиночестве.
Он недолго слушал мои всхлипывания, при этом шевеля палочкой в костре так, что поднимались искры. Всякий раз я вздрагивала.
– Eigi medalfifla, [16]16
Дура (др. сканд.).
[Закрыть]– наконец огорченно пробурчал он и отбросил палку. – Я понимаю ваши проблемы! Но ведь мы почти что достигли цели, а вы печалитесь и стенаете о потере нескольких сгоревших волос! Прекратите сейчас же свой вой. Разденьтесь-ка лучше, чтобы я смог осмотреть вас.
С опущенной головой, как нашкодивший ребенок, я послушно задрала рукав в том месте, где была резаная рана. Он осторожно промыл ее водой и обмотал льняной тряпкой.
– А теперь показывайте спину. Вы должны снять все. Не смущайтесь же так, я не собираюсь на вас нападать… – приказал он.
– Отвернись, – попросила я робко. Покраснев от смущения, быстро сняла рубаху и прижала ее к груди. Любая дама благородных кровей скорее истечет кровью, чем разденется перед мужчиной, независимо от того, насколько серьезна рана. Значит, я не благородная дама.
Спина моя буквально горела, когда Эрик обтирал ее мокрым платком. Я терпела из последних сил.
– Теперь немного ближе, и тогда вы будете состоять из двух частей, – заметил он. – Вам невероятно повезло, вы знаете об этом?
Ладонью я вытерла с лица несколько слезинок, когда он обследовал ожоги на спине. Эрик разорвал мою старую рубаху на полосы и ловкими движениями стал проворно накладывать неплотную повязку на мои плечи и спину. Руки его были так же нежны и умелы, как у лекаря Нафтали… Я закрыла глаза и хотела забыть, где нахожусь.
– Одевайтесь, графиня. Не то вы замерзнете, – наконец произнес он.
Как можно быстрее я через голову напялила рубаху. Он накинул мне на плечи покрывало и сел возле огня. Он долго смотрел на пламя, не говоря ни слова. Я терла свое распухшее лицо. Великий Боже, как же я выглядела. «Ты отвратительна», – сказал даже сын ведьмы. Я огорченно вздохнула.
Эрик протянул мне платок.
– Охладитесь этим, – сказал он.
Я прижала мокрую тряпку к лицу, судорожно размышляя, что мне следует сказать. Я даже не осмеливалась спросить, надо ли мне осмотреть его рану.
– Эта gryla [17]17
Тролль-женщина (др. сканд.).
[Закрыть]нагнала страху верно? – совершенно неожиданно спросил он в тишине, не поднимая головы. Я с удивлением взглянула на него.
– О небо… конечно же! А на тебя разве нет?
Новой палочкой он опять пошуровал в костре.
– Гмм…
Разговор иссяк, даже не начавшись. Покорная судьбе, я схватила свой узелок и извлекла на свет ломоть хлеба, который возила с собой. У меня немилосердно бурчало в животе… Хлеб стал безвкусным и сырым, но теперь я не обращала на это внимание. Я разломила его надвое и протянула большую часть ему. Он молча взял и мой кусок и насадил хлеб на палочку, чтобы поджарить на огне.
– Эрик?
– Гмм.
Я глубоко вздохнула.
– Эрик, почему она подумала, что несчастьем усеян твой путь? Это всего лишь глупая болтовня или нет?
Он обернулся, взглянув на меня.
– Нет, это не так.
Я сделала большие глаза.
– А если она действительно ясновидящая, тогда она все знает. Ей известно даже, каким образом я умру.
Пальцами он провел по пропотевшим волосам и вздохнул.
– Эрик. – Я вцепилась в его рукав. – Эрик, мастер Нафтали сказал мне, что ты будешь жить.
Он поднял глаза.
– Он так сказал?
Я кивнула. Потеряв мысль, он играл своей серебряной подвеской.
– Вы его об этом спрашивали?
Я снова кивнула. И тут по его лицу скользнула улыбка, которая сразу исчезла, едва его пальцы коснулись серебряной пластины.
– Я родился под несчастливой звездой… – пробормотал он.
Наконец он спрятал подвеску под рубаху и подпер подбородок рукой.
Я не отваживалась спросить, что за украшение на нем, под рубахой на голом теле, которое он мне еще не показывал. В своих мыслях Эрик был далеко. Он мрачно смотрел в окно. Под несчастливой звездой. Как в сказке, маленькому принцу, сыну короля, прочитали судьбу по звездам и увидели в ней недобрые события… Я недоверчиво взглянула на него со стороны. Как протекала его жизнь до сих пор – была ли у него там печальная история? Кровь и жестокость – вот и все, что было мне известно о нормандцах! Сожженные сокровища церквей, ограбленные святыни, кровавые следы, тянувшиеся за ними от города к городу. Страшные, опустошительные набеги викингов на Рейнскую область в прошедшем столетии, о которых мне много рассказывали длинными зимними вечерами. Мы благодарили Господа за то, что эти тяжелые времена прошли.
Я ничего не знала о нем. А ведь он был одним из них. По моей спине пробежала дрожь. Лишь небольшое действие с его стороны вернуло меня в настоящее: когда хлеб был поджарен, он протянул мне свою долю.
– Ведь вы испытываете страх передо мной, не так ли?
Он не отрывал взгляда от пламени. Я неподвижно сидела рядом, и, казалось, он и не ждал от меня ответа. Хлеб был горячим, я вертела и крутила его, чтобы он хоть чуть-чуть остыл.
Страх. Конечно, я боялась его с самого начала. Его неистовость и дикость, его справедливая ненависть к моему отцу, который осмелился поднять руку на сына короля… И слова Греты. Ты будешь сеять кровь и слезы. Да, он родился под несчастливой звездой. Травница так была напугана им… даже ребенку известно, что несчастье может переходить от одного человека к другому. Не ощущая вкуса, я запихнула хлеб в рот. Кровь и слезы. Но при этом он не был даже христианином, который, читая молитву про себя, вымаливал милость Божью и возможное смягчение проклятия, когда уже ничего нельзя было изменить.
Что будет со мной? Не навредит ли проклятие и мне, ведь я сижу рядом с ним здесь, в лесу? Не накажет ли меня Господь? Женщине подобает молиться и подавать милостыню, а не мчаться в бешеном галопе вместе с язычником. Задумавшись, я стала грызть ногти. Следует ли вымаливать у Бога прощения для проклятого, если сам он сделать этого не может да и не хочет? От патера Арнольда я многое узнала о великом милосердии Господа. Распространяется ли это милосердие на Эрика? Мне вспомнился деревянный идол, который побывал в моих руках…
– О чем раздумываете?
Я поплотнее завернулась в одеяло. Мой желудок все еще недовольно урчал.
– Расскажи мне об этом Одине, – попросила я.
– Об Одине? – Он перестал есть и с удивлением посмотрел на меня. – А что вы хотите знать об Одине?
– Почему у него всего один глаз?
– И это вам известно?
Я кивнула.
– Он был таким… отвратительным.
Некоторое время Эрик всматривался в мое недоуменное лицо.
– Один – самый почитаемый и самый старший из всех богов. Он руководит всеми остальными богами, как отец своими детьми. Никто не был так мудр, как он, – начал он свой рассказ. – Однажды он пил воду из источника мудрости. Мимир-мудрец охранял этот источник, и за воду Один должен был поплатиться своим глазом. Эта вода из источника придала ему огромные силы, а его единственный глаз стал всеведущим. Каждый день Один посылает по свету двух воронов по имени Хуггин и Муннин, чтобы те приносили новости.
– Вороны – чертовы твари, – прошептала я, ужаснувшись.
– Вороны – самые умные птицы, – возразил он. – Они будто созданы для умнейшего из всех богов. Он обольстил великаншу Гуннледу и похитил у нее медовый напиток скальдов – древнескандинавских поэтов и певцов, – ведь тот, кто выпьет лишь один глоток этого напитка, навсегда будет наделен поэтическим даром. А повесился Один на ветвях Иггдрасиля.
– Что означает Игг… Иггдрасиль?
Эрик на мгновение задумался.
– Из-под ясеня Иггдрасиль в трех направлениях расходятся корни. Под одним корнем живет Хель, под другим Хримтхуррзены, а под третьим – люди. – Он закашлялся. – Так рассказывала мне моя кормилица. Смерть, боги и люди. Корни Иггдрасиля соединяют их и держат вместе.
Стараясь подавить урчание в животе, я наблюдала за его руками, которые он скрестил во время своего повествования, изображая корни, которые поддерживают мир.
– И ветви стелются по всему свету, они возвышаются над небом. Говорят, что Иггдрасиль – самое главное и лучшее из всех деревьев на земле. Оно полно жизни, на нем находится место и орлу и ястребу, и Нидхеггу – дракону смерти, который обгладывает корни Иггдрасиля. И белочка, Рататоск, мелькает меж ветвей и разносит их злые разговоры по близлежащим местам. Об оленях и о змеях я тоже слышал… И рядом с источником Мимира находится красивый зал, из которого появляются три девушки – их зовут Урд, Скульд и Верданди. – Он посмотрел мне в лицо. – Они называются норнами – богинями человеческой судьбы. Они определяют жизнь людей – некоторые думают, что они сидят за ткацким станком, держа в руках нити жизни. Они приходят к каждому ребенку, чтобы определить его жизнь. В этом зале много и других ткачих. Добрые норны благородного происхождения даруют хорошую судьбу. Но есть и недобрые, злые норны…
Я заметила, как он рукой схватил цепочку.
– Безбожные истории, – тихо сказала я и наморщила лоб.
– Ну, не совсем безбожные, meyja, если вы все-таки внимательно слушаете меня. – Он лукаво подмигнул мне. – Ваш духовник никогда не узнает об этом. Ему незачем знать о том, что норны окропляют дерево водой и глиной, чтобы оно не засохло. И то, что роса, ниспадающая с ветвей Иггдрасиля, называется медовой росой, так как ею питаются пчелы…
– Но где оно? Его можно увидеть?
Я изучающе осматривала деревья на просеке, где мы расположились, – не было ли среди них ясеня с незнакомым названием?
Эрик проследил за моим взглядом.
– Нет. Его нельзя увидеть.
– Тогда как можно на нем повеситься, если оно невидимо?
Он тихо рассмеялся.
– Вы задаете слишком много вопросов, графиня. Просто поверьте мне. Один повесился на ветвях Иггдрасиля и висел девять дней и девять ночей. А под конец он сам вонзил себе в тело нож…
– Он… он сам убил себя?
– Да. – Эрик, скрестив ноги, уселся поудобнее. – Да, он сделал это. Но Один не умер. Много больше дали ему за это руны, в том числе и магическую силу. Вы видите, мы многим обязаны ему: от Одина люди получили слово… и поэзию.
– Поэзию? – не веря, произнесла я. – У варваров есть поэзия?
Он улыбнулся.
– И даже очень хорошая.
Прекрасная поэзия варваров. Мною овладело странное чувство; ноги мои задрожали бы, если бы я ступила на запрещенную землю. Запрещенную землю…
– Знакомы ли вы с этой поэзией? – Глубоко задумавшись, он смотрел на меня. – Вы на самом деле хотите что-нибудь услышать?
Я кивнула. Он взял палочку и провел рукой по коре.
– Тогда вам следует послушать руническую песню Одина.
Знаю, висел я
в ветвях на ветру
девять долгих ночей,
пронзенный копьем,
посвященный Óдину,
в жертву себе же,
на дереве том,
чьи корни сокрыты
в недрах неведомых.
Никто не питал,
никто не поил меня,
взирал я на землю,
поднял я руны,
стеная их поднял —
и с дерева рухнул. [18]18
Из «Песни о рунах Óдина» в «Книге Песни Песней», «Божественные песни старшей Эдды» с.68, отрывок 138–139.
[Закрыть]
Голос его затих. По моей спине пробежали мурашки.
Был ли то его голос, который прозвучал сейчас? Бог, повешенный на дереве, как жертва, да-да, как Иисус Христос, распятый на кресте – нет, что за еретическая мысль!
Было слышно, как потрескивал огонь. В сумерках лес, окружавший нас, выглядел еще более призрачным, чем днем, вокруг все похрустывало и шумело, ломались маленькие веточки, шелестела листва… Таинственные ночные существа наблюдают за нами уже давно и с ужасом услышали истории, рассказанные Эриком. Чу – не блеснула ли за покосившейся избушкой пара глаз? И там – еще одна? Может быть, то был дух угольщика, возможно, он все это время наблюдал за нами, бедные голодные глаза, черные лица, лихорадочные голоса его детей, которые совсем недавно смогли сделать свой последний вздох? Тень проскользнула меж деревьями по просеке, коснулась свисающих ветвей косой, которая висела за ее плечами – человек со стены замка все еще преследовал нас. И кто же засел здесь в темноте и наблюдал за нами? Медведи, волки, чудища? Я мужественно пыталась поглубже загнать свой страх. Порыв ветра прошел по дереву за избушкой угольщика, и показалось, будто тело, вялое и черное, свисало с ветвей этого дерева и тихо качалось на ночном ветру. «Знаю, висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей». Поэзия! Как можно называть эту выдумку поэзией? И все же как спокойно его голос излагал эти строки…
– Ты и дальше знаешь?
Он удивленно обернулся.
– Вы хотите послушать еще?
Я поспешно кивнула. Он изменился в лице. Тени, которые гнездились возле глаз и в уголках губ, почти разгладились и исчезли без следа… Мне хотелось слушать подольше, тайком наблюдал за ним, и слышать его голос, который один мог изгнать лесных духов.
Заклинанья я знаю —
не знает никто их,
даже конунгов жены;
помощь – такое
первому имя —
помогает в печалях,
в заботах и горестях.
Знаю второе —
оно врачеванью
пользу приносит.
Знаю и третье, —
оно защитит
в битве с врагами,
клинки их туплю,
их мечи и дубины
в бою бесполезны.
Четвертое знаю, —
Коль свяжут мне члены
Оковами крепкими,
так я спою, что мигом спадут
узы с запястий и с ног кандалы.
Клубы дыма над огнем рисовали причудливые фигуры, беззвучно, как картинки из сна, исчезали в ночном небе. Эрик сидел неподвижно. Дрожа от холода, я обхватила руками колени.
– Последнюю песню ты не знаешь, правда? «Так я спою, что мигом спадут узы с запястий и с ног кандалы».
– Нет, – сказал он все так же тихо. – Я желал бы осуществить это.
И палочкой снова стал ворошить угли. Что-то сжалось в моем сердце, я инстинктивно протянула руку чтобы дотронуться до него. Но потом отдернула ее, тут же спрятав под покрывало, чтобы он не заметил. Мигом спадут узы с запястий и с ног кандалы! О Боже! Боже, даруй мне возможность когда-нибудь освободить его от оков. Помоги мне, прости меня, прости…
– Есть также истории о смелых мужчинах. – Он запнулся и взглянул на меня. – Хотите послушать одну?
Я вновь кивнула, радуясь, что могу отвлечься от мрачных мыслей.
– Эта история произошла на одном острове, далеко на Севере, где снег в горах лежит круглый год. Мы называем этот остров Исландией, страной льда. И еще рассказывают, что там на горизонте можно увидеть край земли. Когда я был ребенком, при дворе нас был скальд из Туле. И он рассказывал о Гизли Сурссоне, скальде из Западного Йордена. Он был смелым человеком и знал много песен. Летом он взял в жены Аудру, сестру Фестайнна, его лучшего друга. Они жили очень счастливо, но в одну из ночей Фестайнн был убит, и Гизли поклялся отомстить за друга. Он выяснил, что убийцей Фестайнна был муж его сестры, и тогда Гизли убил его. Сестра предала брата выдав его тем, кто хотел отомстить за смерть ее мужа, и Гизли на народном собрании объявили вне закона. А это значило, что каждый мог лишить его жизни. Гизли переехал со своей женой в Западный Йорд и жил там замкнуто, в опале и изгнании. Он скрывался в ямах и в кустарнике, и мстители не смогли обнаружить его, потому что существовали люди, которые охраняли и защищали его, подвергая опасности собственные жизни. Однажды он чуть не угодил в лапы преследователей, когда рыбачил на море с хозяином дома, в который был приглашен. Когда лодка с врагами подплыла ближе, Гизли прикинулся слабоумным сыном Ингьянда. По своему якобы недоумию Гизли чуть не перемахнул за борт лодки, и преследователи не заметили эту уловку. Сестре его Аудруе даже предложили деньги за то, чтобы она предала брата, но в столь сложной ситуации она была на его стороне. Таким образом он десять лет дурачил своих преследователей.
– Отвратительная, мерзкая история.
Я связала узлом концы покрывала, чтобы было теплее. Эрик наблюдал за мной.
– А мне всегда нравилась сага о Гизле Сурссоне. Посмотрите, человек бессилен перед своей судьбой, и в то же время насколько мужественным и справедливым он может быть. Если ему предначертано умереть молодым, то он должен пройти весь предопределенный для него жизненный путь так, как он хочет. Главное, как он пройдет этот путь, как проживет свою жизнь. Ведь она у него лишь одна, и другой уже не будет никогда…
– Неправда! – сурово прервала его я. – Патер Арнольд говорит, что истинная жизнь наступает только после смерти, и к этому надо себя подготавливать, молясь и каясь…
– Но ведь вы живете сейчас, Элеонора. Вы оплакиваете свои отрезанные локоны, тоскуете по нарядам и желаете горячей пищи – здесь и сейчас! Я еще вижу слезы в ваших глазах, так что не рассказывайте мне о вечной потусторонней жизни до тех пор, пока настоящая жизнь важнее! Голод, печаль, одиночество – все это постоянная борьба. И только от вас зависит, как вы с ней справитесь.
– Прекрати! – Я попыталась встать. – Перестань сейчас же говорить об этом – черт изъясняется сейчас твоими словами, несчастный!
Он замолчал прежде, чем я вскочила, и огонь разделил нас. Я нерешительно переступила с ноги на ногу.
– Простите меня, графиня, – сказал он. – Я забыл, с кем говорю…
Я вновь медленно опустилась на землю. Языки пламени плясали перед моими глазами, будто радуясь, что я больше не могу на него смотреть. Я следила за тем, как устремлялись в небо искры, бесследно исчезая там. Мои возмущение и негодование улетучивались вместе с ними.
– Кто научил тебя так думать? – Япросила я наконец.
– Жизнь, Элеонора. Жизнь научила меня бороться, поэтому я имею представление о том, в чем заключается истина. – Он опять поворошил палкой золу. Искры рассекли темноту ночи. – Быть может, и вам эта истина станет ближе, если вы подумаете… – Его голос был едва слышен из-за треска огня. – Извините, если я нарушил ваш душевный покой. Я просто хотел рассказать вам историю о мужестве и смелости. О верности и мире и о взаимоотношениях между людьми.
– Десять лет вне закона, в изгнании и опале… – с недоверием прошептала я.
– Трагедия. Самое страшное, что может случиться с человеком. Он потерял все, кроме собственной жизни. Но если при этом человек может общаться с другими людьми, то это уже много. Он долго смотрел на огонь. – Каждый из нас может испытать подобное.
Я отодвинулась подальше от огня, так, чтобы получше видеть его. В его глазах отражались языки пламени, и, когда он посмотрел мне в лицо, я смутно почувствовала, что он знал, о чем говорил. В смущении я кусала губы и смотрела мимо него. В темноте меня оставило чувство времени. Сколько мы сидели здесь? Наверно, прошел уже час вечерней молитвы. Мысль о Боге и молитвах породила во мне отклик на услышанное: другие имена дерзко оттесняли те, которые я знала раньше…
– Что такое руна?
– Руны. – Он сделал глубокий вздох. – Вы очень любознательны, графиня.
Он провел по земле рукой, разравнивая ее, и взял палочку, чтобы с ее помощью начать чертить. Я подсела поближе. На земле возникли зажатые двумя прямыми линиями странные знаки – черточки и точки, строгие и суровые, как воины, готовые к бою.
– Что это?
– Это мое имя. Эрикр инн Гамлессон. Er-rikr. Это я. Инн Гамлессон – сын старшего хозяина, Эмунда Гамле – Эмунд Старший – так величали моего отца. У нас каждый сын и каждая дочь носит имя отца. После смерти моего брата я стал наследником…
– У тебя был брат?
На какой-то миг я даже затаила дыхание – ведь его прошлое потихоньку стало выходить из мрака таинственности. Никогда до сих пор он даже не упоминал о своей семье. Я постаралась скрыть свое любопытство, не выдать его своим слишком заинтересованным взглядом.
Лицо его помрачнело.
– Он был отравлен в одном из военных походов.
И ни слова больше я не услышала от него. Он чертил письменные знаки своего имени с тупой настойчивостью, снова и снова, как формулу молитвы, нажимая настолько сильно, что сломалась палочка, и знаки уже различались с трудом. Эрикр Гамлессон. Брат отравленного, сын короля.
– А мое имя? Ты можешь изобразить его?
Кивнув, он опять нагнулся над своими знаками и стер их.
– Аli… Гмм. Алина? Или… или, мда, или Алика. Смотрите-ка, очень милое имя.
– Алика? Но ведь это не мое имя, – возразила я.
– Алика. Лика означает «нравиться». Likar mer vel viđ đik. [19]19
Я люблю тебя (др. сканд.).
[Закрыть]– Он насмешливо улыбнулся. – Но вам не дано знать этого.
Я вопросительно взглянула на Эрика, но его вниманием полностью завладела палочка, которой он чертил на земле.
– Нет, на Севере вас бы называли Алинурой – именно так, Алинура. Алинура.
Как бы в шутку он выговаривал это слово с рычанием на последних звуках. Да и начерченные человечки этого словесного творения выглядели не многим убедительнее. Уж не разыгрывал ли он меня? Невольно я покачала головой. И тут палочка вновь нацарапала что-то на земле, и опять возник знак.
– Каждая руна имеет свое собственное значение, если их не используют в качестве письменных знаков. Вот это, например, называется wynja, счастье. А вот эта – naudr, беда, нищета. Эта руна означает смерть, видите? Iss, смерть.
В свете огня палочка буквально скакала по земле, чтобы почетче нацарапать чужеземные знаки. Знаки были нарисованы четко, глядели на меня, глубоко врезаясь в сознание. Беда. Смерть.
– Некоторые… некоторые люди верят, что руны способствуют развитию волшебных сил, когда их используют в качестве заклинаний. – Он посмотрел на меня. – Верите ли вы в нечто подобное?
– Я… я не знаю, – промямлила я.
Глаза его заблестели.
– Каждый может сделать это. Каждый. Проклинать других, думаю я, – прошептал он. – Если я трижды начерчу apurs, то это принесет несчастье и позор… – медленно, почти с наслаждением двигалась по земле палочка, один, два раза… – тем, чьи имена я произношу.
– Нет, пожалуйста, Эрик… – От волнения я поперхнулась, закашлялась, захрипела. – Пожалуйста, не делай этого, пожалуйста.
Он накрыл моей ладонью свои пальцы. Палочка замерла где-то на середине третьей руны. Эрик взглянул на меня с иронической улыбкой.
– Снова боитесь, графиня? Но ведь я могу наколдовать для вас и счастье с помощью этой руны, fe. Трижды начертанная fе подарит вам…
Палочка вновь задвигалась под моей рукой, так легко и свободно, будто смеялась над моей попыткой препятствовать ее движению.
– Хорошо, оставь это, – прервала его я. – Пожалуйста.
Языческие знаки, казалось, скалили зубы и словно бросались мне в лицо, даже огонь беспокойно мерцал, хотя не было никакого ветра. Я пальцами ощупала узел покрывала. Эрик рассматривал палочку.
– Может быть, вам понравится вот эта руна. Она называется Eh и является знаком лошади Одина по кличке Слейпнир. У нее восемь ног, на ней Один может быстро добраться в любое место земли.
Злые знаки исчезли, а на их месте уже красовалась большая буква М. В огне палочка буквально сгорела дотла. Эрик держал свои ладони над языками пламени и молчал.
– Почему… почему вы не пишете так, как мы? – Спросила я, чтобы хоть что-нибудь спросить.
– А разве нам нужно писать именно так, как это делаете вы? – Возразил он, даже не шевельнувшись. – Мы получили руны в подарок, помните? Почему мы должны от них отказываться? Они ничем не хуже письма южан. И кроме того – божественного происхождения.
– Ты и на самом деле веришь в это? В этого… этого одноглазого?
– Конечно. А почему нет? – удивленно спросил он.
Я пожала плечами.
– Это звучит так неправдоподобно…
– Не более неправдоподобно, чем история о hinn kross̉ festi, Белом Христе, распятом врагами на кресте, ничего не предпринявшем и не оборонявшемся. И не получившем ничего за это.
Я пришла в бешенство.
– Он таким образом спас нас, язычник! Он взял на себя все наши грехи… как только можешь ты утверждать такое? Бог любит людей.
– Любовь… – Эрик презрительно рассмеялся, схватившись за свое кольцо-ошейник. – Мне никогда не понять вас, христиан. Человека приколачивают гвоздями к кресту так, что он умирает в страшных мучениях, а вы называете это любовью. И этой любви я обязан своей судьбой, да?
