Текст книги "В оковах страсти"
Автор книги: Дагмар Тродлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)
– Моя накидка! Она еще у тебя!
Быстрым движением он взял ее из моих рук и заботливо накинул мне на плечи.
– Она всегда была здесь, со мной, все время. Никто не хватился ее, и я использовал накидку как прекрасную подушку. – Он поискал пряжку, чтобы застегнуть ее, но пряжку в тот раз я унесла с собой. – Графиня, я не вор…
Его руки задержались на моих плечах чуть дольче, чем следовало, на что я удивленно повернула голову. И опять эти черные змеи, которые обвивали его мускулистые руки. В полутьме, казалось, они жили и были теплыми, как руки, на которых их нарисовали… Как зачарованная, я смотрела на них.
Руки его задвигались, и змеи тут же забились в нервном танце. Сердце мое билось учащенно. Я широко раскрыла глаза. Казалось, спертый воздух в конюшне накалился от возбуждения. Дрожь прошла по моему телу, как жемчужная теплая вода, от плеч до живота и спины, до самых подколенных ямок. Его руки жгли через ткань одежды, оставляя на коже клеймо в виде змеи.
Бог все видит, Элеонора! Я испуганно сжалась. Он тотчас же убрал руки с моих плеч.
– Здесь, как на улице, ужасно холодно. Вам нужно вернуться в свои покои.
Когда он отвернулся, голос его прозвучал более хрипло. Я медленно пошла к нему, страстно желая прервать молчание, в которое он опять окунулся. Боже правый, что со мною происходит?
– Сохрани ее. – Как мрачный траурный занавес, накидка упала между нами. – Возьми. Здесь действительно очень холодно. Я…
Он посмотрел на меня. Было тихо, слышно только, как бьется мое сердце. Наши взгляды встретились.
Ступай, Элеонора! Исчезни, быстро…
Я опрометью помчалась прочь из каморки. Возвратясь в женскую башню, даже не переводя дыхания, я начала искать в сундуке новую пару башмаков. Но мысли мои были об одном и том же. Ради всего святого, как ему удалось так все во мне перевернуть? Его глаза в полутьме и эти руки… Может, сам Господь Бог предостерег от греха, заставив меня быстро уйти? В смятении я прислонилась к холодной стене. Эти глаза не только смотрят, они умеют говорить, но их языка я не поняла. Господи, не оставь своею милостью, они внушают мне страх. Язычник из мира тьмы, почему именно он должен был стать моим слугой? Бог накажет нас за это, и не помогут все молитвы мира. Он умышленно дотрагивался до меня – о всемогущий Боже! Я чувствовала его руки на своем теле… Боже, будь милостив ко мне…
– Уйди из моих мыслей, – пробормотала я смущенно, – прочь от меня!
Замерзая, я потерла руки и перекрестилась несколько раз. Он похитил мой покой… Следует ли мне пойти в часовню и попытаться с помощью молитвы освободить свою душу из этой невидимой сети? Domine ad adiuvandum me festina – помоги мне, Всемогущий… Услышит ли меня Господь Бог? В моем сундуке лежала одна большая восковая свеча, которую я хотела пожертвовать Богу только на святую Пасху. Свеча стоила нескольких талеров и пахла сладко, как мед. Если я уже сегодня вечером отнесу ее в часовню, будет ли Господь милосерден ко мне и дарует ли душевный покой? Domine…
По двору, дурачась, бежали две служанки. Я глубоко вздохнула, быстро заплела волосы в косу и покрыла голову платком. По пути в зал я попыталась думать о том, какие представления о войне у варваров, а не о том, как он в последний раз смотрел на меня. Я сжала кулаки: Клеменс планировал нападение. Нападение на мой родной дом. Какая разница, как он посмотрел на меня и что произошло – опасениям Ганса следовало доверять. И я хотела приложить все усилия, чтобы убедить в этом моего подвыпившего отца.
И точно: отец, как почти каждый вечер, наслаждался пивом, жареньями и предавался удовольствиям. Большой зал был полон народа, и служанки проносили подносы с кушаньями. В воздухе стоял запах пищи. Циновки на полу, обновленные всего лишь несколько дней назад, вновь были покрыты мусором и отбросами; собаки дрались из-за костей и объедков и, скуля, отскакивали в сторону, если кто-то наступал им на лапы. Вообще-то в мои обязанности входило следить за порядком на кухне, так как случалось, что кухарка уже в самом начале вечера могла напиться и валяться под столом. Но даже и тогда, когда она лежала под столом, я ничего не могла изменить. Вот и теперь мне приходилось прокладывать себе путь через пахнущие потом тела наверх, к хорам, где сидел со своими гостями граф. Справа от него я увидела бенедиктинского аббата субтильного телосложения, рядом сидел один из наших вассалов, Хуго фон Кухенхайм, на другой стороне склонился над своей лепешкой дядя Рихард и довольно хихикал.
Слуга уже отчаялся навести на столе хотя бы мало-мальский порядок, при каждой удачной шутке кулаки гостей, выражая одобрение, с силой ударяли по столешнице, чаши с вином опрокидывались, недоеденная солонина падала с тарелок, капая соком, а овощи раскатывались по образовавшимся из вина лужам. На месте, где обычно сидела я, еда стояла нетронутой. Один слуга пробежал мимо с тазиком воды для мытья рук. Мыть перед едой руки было нововведением моей матери. Полотенце можно было назвать лишь относительно чистым – нужно будет серьезно поговорить с прачками, приказав заменить их другими. Помыв руки, я села, поприветствовав собравшееся за столом общество. Все уже были остаточно пьяны, и потому я решила не делать из своего намерения тайны. Чем больше свидетелей, тем меньше воли отец будет давать своему гневу.
– А вот и солнце нашего замка – скажи мне, где ты так долго была? – приветствовал меня отец, поднимая чашу с вином. – Говорю вам, друзья, нормандки – настоящие женщины, просто класс!
Все одобрительно зашумели, хотя я точно знала, что они придерживались другого мнения. Моя мать тоже не соответствовала расхожему мнению об идеале женской красоты, но стала графиней, а я была ее дочерью, для которой еще не нашли мужа. Один из претендентов на мое сердце, нерешительный, сидел рядом. Неотесанный, неуклюжий, но всегда безупречно одетый, Хуго фон Кухенхайм с давних пор посещал смотр невест и, учитывая материальное состояние моего отца, не считал мой высокий рост существенным недостатком. Он доверительно наклонился к моему подлокотнику, пытаясь заглянуть в вырез моего платья. Рука, густо покрытая волосами, легла на мое колено и стала продвигаться дальше. Его дыхание с примесью алкоголя и сопение, когда он нашел то, чего хотел, побудили меня без лишних церемоний налить вина туда, откуда распространялось его сладострастное желание. Ошарашенный, он смотрел на свои мокрые колени. Рихард и отец заорали от удовольствия.
– Альберт, эту маленькую ведьму ты никогда не выдашь замуж, она выцарапает глаза каждому, кто захочет лечь к ней в кровать, – захохотал дядя Рихард.
– О, вот такая маленькая колючка тоже имеет свою привлекательность, ее следует лишь приручить с умом, как молодую лошадку, прежде чем оседлать, – криво ухмыльнувшись, произнес рыцарь, наблюдавший эту сцену.
Отец окинул меня взглядом с головы до ног, будто увидел впервые. Его шишковатый бугорчатый нос принял голубоватый оттенок и торчал между щеками ярко-красного цвета.
– А верно, дочь, твой дядя прав. Где твои женские добродетели, которыми могла очаровывать твоя мать? Как мужчина может взять тебя в жены, если ты на каждом срываешь зло, прежде чем он пытается до тебя дотронуться?
Хохот сопроводил его слова. И в этом не было ничего нового: замужество старшей дочери являлось излюбленной темой моего отца.
– Отец, мне нужно с тобой поговорить, – попыталась я перекричать шум и гогот.
Аббат Фулко заинтересованно наклонил голову.
– Господа, дайте фройляйн сказать, – крикнул он. Его черные глаза заблестели.
Я еще раз убедилась, что терпеть не могу аббата. Его лесть и то, как он умел склонить отца на свою сторону, не нравилось еще моей матери и внушало мне всякого рода подозрения. Но ему нечего было предъявить в качестве обвинения, и он со знанием дела следовал своей цели. Для монаха, давшего клятву нестяжания, он жил на редкость роскошно. Любил изящную одежду, украшения, хорошую еду и окружил себя таким количеством слуг, какого не было даже у отца. Власть и богатство маленького аббатства заставляли считаться с аббатом, и его часто приглашали знатные люди. На человека с натурой вояки, каким был мой отец, производили впечатление интеллигентность и хитрость его двоюродного брата, поэтому совет Фулко, если он не касался землевладения, всегда охотно выслушивался.
– Ну хорошо, дочь, поведай нам, что у тебя на сердце, – приказал отец, и за столом установилась тишина.
Я стала рассказывать о том, где была сегодня, и что Ганс подслушал в трактире. И высказала свое предположение о том, что Клеменс, готовясь к войне, вооружался. Отец побледнел. Я догадалась, что в настоящее время в Хаймбахе у него не было шпиона. Услышав о готовящемся нападении, он был совершенно ошеломлен. Но, казалось, об этой небрежности никто из присутствующих понятия не имел, все они, как завороженные вслушивались в каждое мое слово. Война? В воздухе опять запахло войной, и это было им по вкусу. Ведь слишком затянувшееся мирное время могло и наскучить…
– Поистине, Альберт, твоя дочь храбра, как рыцарь, она скачет в логово врага с миссией лазутчика! – с воодушевлением крикнул Рихард и ударил кулаком по столу. Я хладнокровно удержала свой кубок с вином, чтобы тот не опрокинулся. Отец справился с первым страхом и вскочил со своего места.
– Где этот сукин сын, твой раб, я прикажу повесить его за кишки! – гневно взревел он.
– Нет, ты этого не сделаешь! Без него ты никогда бы ничего не узнал! – выкрикнула я. – Кроме того, он действовал так по твоему требованию!
– Ты подвергалась опасности, и ты моя дочь! Он не выполнил своей обязанности! Я знал, что когда-нибудь именно так и произойдет! – Отец с такой поспешностью сделал шаг назад, что опрокинул стул. – В конце концов, он еще соблазнит тебя где-нибудь в лесу, и я останусь с носом!
– Приди в себя, отец! Ганс хотел доставить меня домой, так как находиться там стало слишком опасно. Я же хотела скакать дальше и…
– Он был с тобой в лесу, уже одно это говорит о многом!
– Разве не ты подарил его, заставив быть моим конюхом? Это была простая прогулка, не более того, поверь же мне, наконец! А цель поездки была моей идеей!
Аббат Фулко перегнулся через стол.
– Господь с тобой, Альберт, я думаю, что у вашей дочери просто новая игрушка. Оставьте ее. Не отнимайте у нее эту игрушку – может быть, она еще пригодится…
Его голос мне не понравился. Но я больше не обращала на него внимания, оно всецело было переключено на отца. Он успокоился и был погружен в раздумья. Он сидел в своем кресле, как мокрый мешок, его жилет топорщился над переполненным животом, а рука расположилась там, где всегда, – обычно у него после возлияний всегда болел желчный пузырь. Он громко рыгал, уставившись в одну точку. Но причиной тому был не болевший желчный пузырь, который заставил его на время замолчать. Фулко невольно подсказал ему одну идею. Когда он вновь поднял глаза, я почувствовала опасность. Поднявшись с кресла, он отодвинул столовые приборы в сторону.
– Слушайте мое решение. Пусть старый Клеменс со своими тремя колченогими лучниками спокойно приходит. И на этот раз я расквашу ему нос у стен замка Зассенберг! С сегодняшнего дня мы начнем вооружаться для борьбы. И его осада, сколько бы дней она ни длилась, не должна волновать жителей Зассенберга. – Отец наклонился вперед, чтобы увидеть меня. – Так. А твой конюх, который хорошо ориентируется в Хаймбахе, и еще несколько человек поскачут туда снова и попытаются разведать еще какие-либо военные тайны.
– Но, отец, это же очень опасно! – В волнении я мяла в руках край скатерти. – Ведь они его обязательно узнают – ты не можешь так поступить!
Он медленно повернул голову и взглянул на меня. Глаза его превратились в узкие щелки.
– Моя дорогая, ты нашла занятие тому, кому мы дали приют под своей крышей. И ты же сама не стала придерживаться нашей договоренности.
– Я лишь попыталась, отец.
– В конце концов, раб принадлежит мне. Я могу сделать с ним все, что мне только заблагорассудится. И я больше не потерплю того, что он подвергает опасности жизнь моей дочери!
– Но ведь он…
Движением руки он сделал мне знак замолчать.
– Он заслужил того, чтобы его убили. Но, как оказалось, мы можем использовать его в своих целях еще раз. Я убежден, моя дорогая, что мужик должен теперь заслужить право на жизнь. Если он достойно выполнит поручение, может, я и сменю гнев на милость, а если не справится, тогда пусть его участью займется Всевышний. Все в его власти. Я нахожу это решение привлекательным. – Слуга пододвинул ему кресло. Отец с усмешкой триумфатора на лице медленно опустился в него. – Вот и посмотрим, действительно ли парень столь прилежен, как хочет убедить нас в этом моя дочь.
Я судорожно вцепилась в подлокотники моего стула, мою спину окатил холодный пот. В этих последних словах отец признался в своем предательстве. Он захотел наконец-то разделаться с чужеземцем. И возможность подвернулась – великолепная, так как неузнанным проскакать по Хаймбаху Гансу уж точно не удастся: слишком много людей его сегодня видели. Его поймают и в тот же день повесят как беглого раба.
То была злая игра с интригой в духе моего отца. Он хотел отобрать у меня моего слугу, преднамеренно послать его на верную смерть. Бог покарает его за этот поступок! Расстроенная, я пыталась отговорить отца от этой идеи, но он опять повернулся к своим гостям. По лицу аббата блуждала чуть заметная ухмылка, пропавшая сразу же, стоило ему заметить мой взгляд. Я почувствовала тревогу и напрочь забыла о еде.
Я сидела, отчаявшаяся и покорная судьбе, не в первый раз проклиная то, что родилась женщиной.
События развивались стремительно. Отец отдал распоряжение убрать зал, приказал привести к себе двух лучников и двух оруженосцев из охраны замка, а также конюха-язычника. Я лично знала каждого, знала, что они были молоды и ловки, способны незаметно, как тени, передвигаться в незнакомом городе. И лишь мой слуга со своим предательски высоким ростом мог сразу же быть замеченным.
Ганс, закутанный в одеяло, вошел в зал. Он даже не удостоил меня взглядом. Но по его выражению лица я ощутила все же его готовность к бою и неуемную энергию. То, что мне было известно о коварном плане моего отца, не давало мне покоя. По крайней мере, мне следовало сказать ему, чтобы он хотя бы иногда прислушивался к тому, что я говорю…
Граф громко возвестил о своем намерении. Одевшись попрошайками, все трое должны незаметно проникнуть в город, чтобы добыть как можно больше информации о предстоящем нападении.
Во дворе замка уже стояли оседланные лошади. В багаже всадников находились наспех собранные лохмотья, в которые им предстояло переодеться перед самым въездом в город. Мелкий моросящий дождь, начавшийся вечером, усилился, и моя шерстяная одежда промокла. Если мужчинам удастся справиться с заданием, без одежды они тоже будут выглядеть как бродяги, переправившиеся через болото…
Ганс с лошадью, которую ему выделили, дожидался возле стальной двери. Я воспользовалась моментом и, покашливая, попыталась обратить на себя внимание.
– Ганс, Ганс, послушай меня.
Он обернулся и наморщил лоб.
– Вы здесь? Тут не место женщинам, возвращайтесь в свою башню, фройляйн. – Он сильнее затянул ремень мундштука лошади.
– Ганс, я хочу… я только хочу предостеречь тебя. Будь осторожен…
Он объехал меня вокруг, глаза его неожиданно казались совсем рядом с моим лицом, они сверкали.
– Вы до сих пор считаете меня дураком, что ли? К черту, графиня! Eru sva bitar uppkommir i mer – я давно уже не ребенок! Dad er karla! Скройтесь с глаз моих, это мужское дело! Если бы я был вашим отцом, я знал бы, что с вами делать! – прошипел он.
Я отвернулась, чтобы он не мог видеть, как я разгневана.
– Да провались ты в тартарары! – бросила я ему лицо, уходя. – Дьявол с тобой!
– Но если я вашими молитвами найду там успокоение, то мне следует об этом подумать, графиня… – сказал он тихо, но так, чтобы мне было слышно.
Проклятый мужик! Энергично засунув руки в рукава одежды, я, охваченная безразличием, ушла со двора.
– Почему ты не в своей теплой башне, Элеонора? Ты же можешь простудиться.
Габриэль, один из лучников, которого я знала с детства, садился на лошадь рядом со мной. Я посмотрела, как Ганс, не торопясь, поправлял уздечку и потом оказался на вычищенной до блеска спине скакуна.
– Они же его сразу узнают, – бормотала я.
– Но разве это не в духе твоего отца? – тихо спросил Габриэль.
Я обреченно вздохнула.
– Не оставляй его. Я не хочу, чтобы он умер.
– Обещаю тебе, Элеонора. Он будет скакать рядом со мной… а мы все сделаем из него отличного попрошайку – успокаивая, накрыл мою руку Габриэль.
Раздался стук копыт, и подъемный мост вновь зарылся на ночное время. Оставшиеся разошлись. Усталая, я побрела к женской башне. Свет факела бросал искривленные тени на стену замка, на фигуры в женской одежде, на ребенка с длинным носом, какого-то мужчину. Он медленно шел вдоль стены, лицо было закрыто капюшоном, на плечах – узкая деревяшка с отогнутым концом. Коса… Я остановилась. Во дворе никого не было. Моя тень вздрогнула. Я повернулась и заметила, как факел на стене конюшни упал из держателя в лужу и погас. Стало темно. Зловеще свистел ветер и своими ледяными руками забирался мне под подол.
Человек на стене исчез.
Глава 4.
И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет.
(Псалтырь 1;3)
Жизнь женщин в замке мучительно однообразна. Об этом думала я, находясь в палате отца и рассматривая военный мундир. Мне предстояло штопать дырки и зашивать разорванные места украшенной вышивкой одежды. Еще надо было проверить, нет ли повреждений на кольчуге. После смерти матери я неустанно боролась с грязью, небрежностью и ленью слуг, но в основном – со скупостью и жадностью своего отца. Мать происходила из аристократического рода, и после свадьбы она постоянно пыталась внести в жизнь лотарингского вояки, в которого была влюблена, хоть немного культуры. Род моего отца из поколения в поколение возводил деревянные дома. Нормандские архитекторы воздвигли каменные строения, был укреплен и теперь непоколебимо стоял на скале донжон, и даже деревянная ограда была заменена на мощную насыпную стену с ходом по внутренней стороне. Не мудрено, что Клеменс положил глаз на такую жемчужину. Наш замок неприступной твердыней стоял на скале. Любовно созданный матерью интерьер замка у многих вызывал зависть. По стенам были развешаны дорогостоящие ковры. В женских покоях, где находился камин, коврами был застелен даже пол, и для нас, маленьких детей, не было большего удовольствия, чем погружать ноги в мягкий ворс. Одежда и ткани хранились в резных сундуках из такого дерева, которое весь год сохраняло запах трав и сандала. Мать считала, что нам было необходимо изучать и ее родной язык французский, а также уметь читать, писать и считать, тем самым вызывая косые взгляды людей свиты, большинство из которых не умели даже читать. Патер Арнольд учил нас, детей, разным наукам.
Мать родила десятерых детей: пять девочек и пятерых мальчиков. Но Всевышний не был милосерден к нашей семье. Мой самый старший брат погиб в девять лет, разбившись на скачках. Брат, родившийся вторым, умер, отравившись грибами. Одна сестра еще в детском возрасте была отдана на обучение в монастырь, но вскоре после ее переселения оттуда пришло известие о ее смерти: в силу своего детского возраста она была еще не готова к полной трудности и лишений монастырской жизни. Холод, слабость или плохое молоко кормилиц уносили жизни других моих сестер и братьев сразу же после рождения. Причиной смерти еще двух братьев стала эпидемия, от которой в графстве погибали многие. Ну а одиннадцатая беременность моей дорогой мамочки закончилась ее смертью и смертью рожденного ею младенца.
И в конце концов от большой нашей семьи из детей остались Эмилия, самая слабая из всех, и я. Это, по всей видимости, было самым плохим обстоятельством для отца после потери жены: он остался с одной хворой, день ото дня угасающей дочерью и другой, слишком похожей на него, чтобы он мог по-настоящему любить ее. И у меня, и у отца были причины жалеть об отсутствии матери, которая в течение многих лет своим женским чутьем всегда старалась сгладить наши отношения…
После ее смерти мне стало холодно и неуютно в нашем замке. Он казался мне склепом. Скупость моего отца проявлялась все больше и больше и стала для меня источником постоянного раздражения и досады. Отец охотнее вкладывал деньги в новое оружие и коневодство, вместо того чтобы оплачивать расходы на ремонт крыши женской башни. Когда в башне становилось совсем уж сыро и вода днем и ночью канала с потолка в расставленные повсюду тазы, я вынуждена была переносить кашляющую Эмилию в никем не занятые покои нашей матери.
Без постоянной дружеской и направляющей руки супруги зассенбергский орел правил в своей крепости жесткой рукой страха, нередко доходя до грубой брани. Прислуга втягивала голову в плечи, как охотничьи собаки, и каждый старался не попадаться господину на глаза. Я же, наоборот, пыталась, как и моя мать, поступать осторожно, осмотрительно. Приходилось следить за Радегундой, которая была мастерицей по при приготовлению подгоревшей выпечки и жесткого мяса. Я должна была приглядывать за прачками, не выпускать из поля зрения арендованные хутора, огороды и пошивочные мастерские. И даже разбираться в налоговых поступлениях и барщинных повинностях. Казначеи с готовностью позволяли мне заглядывать в свои книги, если я того требовала.
Старая тетя, которая после ухода из жизни матери хотела опекать нас, умерла следующей зимой, и после этого отец перестал проявлять какой бы то ни было интерес к женской башне. Много времени он проводил в свите юного кайзера, целыми неделями путешествовал с двором от одного императорского дворца к другому. И когда он все же бывал дома, то ограничивался лишь тем, что ворчал на мою расточительность. Раз в два месяца он приглашал какого-нибудь рыцаря – потенциального жениха, но ни один из них мне не нравился. Я не хотела оставлять Эмилию, а так как смотрины дочери-невесты, казалось, доставляли отцу истинное удовольствие, я могла отклонять все предложения. С его женитьбой, запланированной на лето, все бы кардинально изменилось. Я попыталась представить себе, как можно быть женой такого человека, как мой отец: сварливого, властного и великого спорщика, убежденного в том, что мир Божий моментально придет к гибели без мужчин с мечом в руке. И я вовсе не была уверена в том, что хочу его свадьбы…
За последние дни, казалось, активность в замке достигла наивысшего накала. Все жители принимали участие в подготовке к скорому нападению агрессора. Перво-наперво ремонтировали стены. Стук и удары молотков раздавались до глубокой ночи. Подготавливались продовольственные припасы, дрова и бочки со смолой и маслом размещались прямо во дворе, рядом – бадьи с конским навозом, опрокидывать которые со стен замка на противника так любил отец, это всегда сопровождалось яростным воем нападающих. Я распорядилась проконтролировать содержание цистерн и наполнять водой все имеющиеся емкости. Служанки старательно бегали в поисках мест для размещения людей из предместий: в случае осады они побегут к укрепленным стенам замка. Везде царило возбуждение, и каждый был уверен, что мы сможем отразить нападение. Бог был на нашей стороне, целый день слышалось пение псалмов и восхвалений Всевышнему, который не оставлял нас своею милостью.
В пятницу поздно вечером дозорные посты сообщили о приближающихся всадниках. Вот по двору процокали копытами лошади, потом до меня донеслись знакомые голоса со стороны зала.
Отец сидел в своем кресле прямо, как свеча, в позе юного витязя и слушал сообщение Габриэля. Мы поставили поднос на стол. Я посчитала по головам число присутствующих, чтобы разделить еду на порции – один, два, три – и увидела всего три головы.
Я посчитала еще раз – Габриэль, рядом с ним малорослый Отто, на скамейке сидел Арно, один из лучников.
Не было ни Ганса, ни оруженосца Бернардиса. Я вынуждена была сесть.
– …И там они подкараулили нас. Одному небу известно, кто нас предал, – устало говорил Габриэль. – Был неравный бой, они превосходили численно.
– Хм, – хмыкнул отец и почесал бороду.
Батрачка между тем уже расставила на столе еду, голодные мужчины приступили к трапезе.
У меня раскалывалась голова. Мне показалось, что в зале невыносимо жарко, я чуть не задохнулась и неверными шагами побрела прочь. Опустившись на скамью у колодца, я глубоко вздохнула.
Они были мертвы, Ганс и оруженосец. Мертвы. Отец убил сразу двух зайцев: получил разведданные сведения и освободился от ненавистного пленника, не запятнав свою репутацию убийством. Я, пытаясь успокоиться, стала всматриваться в темноту колодца.
Ганс был мертв. К моему удивлению, меня глубоко задело это, даже несмотря на то что мы поссорились. Я привыкла к нему. Были моменты, когда я даже могла сказать, что он мне нравится. Располагала его манера спокойно относиться ко всему, даже если приходилось смирять лошадь. Редкие улыбки освещали его лицо. Мне вспомнилось непонятное бурчание, когда его что-то не устраивало. И все те сумасшедшие истории, которые он рассказывал Эмилии… О пресвятая Дева Мария, дай мне силы!
Все кончено. Великан мертв. Моя свобода, путешествия по графству – всему этому в одночасье был положен конец. И нам уже никогда не узнать, кем он являлся на самом деле. Знатным благородным человеком, сыном графа, а может, занимал более высокое положение? Подающий надежды наследник, муж и отец кучи детей… Тайком я утерла слезы в уголках глаз. Конечно, о рабе не плачут, тем более о язычнике. Ветер выл по углам и играючи забирался под одежду. Будто остолбенев, я долго сидела у колодца.
– Это ты, Элеонора?! Я не узнал тебя.
Кто-то опустился рядом со мной на скамью. Габриэль, друг моего детства, которого я подозревала в том, что он тайно встречается с моей горничной Гизеллой. Много лет тому назад на деревенском озере он научил меня плавать, и когда мы оставались одни, то доверяли друг другу свои тайны. Он вытянул ноги и устало вздохнул.
– Расскажи, что произошло, – тихо попросила я. – Расскажи мне все…
Габриэль положил мне руку на плечо.
– Элеонора, твой слуга жив.
Не веря, я покрутила головой из стороны в сторону.
– Но…
– Твой отец приказал мне в случае ранения Ганса оставить его. Думаю, что он не особенно его жаловал. – Габриэль горько рассмеялся. – Элеонора, я заставил графа поверить в то, что Ганс мертв. Но ведь ты просила меня… я просто не мог бросить его там. Когда они напали на нас – их было намного больше, – Ганс сражался за десятерых, тебе стоило бы это видеть! Меч, который я тайком дал ему, так лежал в руке, будто он родился с ним. Он бился, как настоящий рыцарь! Благодаря ему мы и остались живы, хотя ему и не удалось предотвратить смерть Бердардиса…
– Но…
– Я поместил его в гостиницу, так как знаком с хозяйкой, и попросил ее позаботиться о нем. Бог даст, рана его заживет. – Габриэль попытался ободряюще улыбнуться. – И тогда он будет свободным.
Я не могла поверить его словам.
– Ты смог привести его в гостиницу?
Габриэль кивнул.
– Было тяжело нести его, но втроем мы справились. Сейчас он в гостинице кожевницы, что на большой улице под Триром. Оттуда ему легче скрыться, как только он поправится. Я дал хозяйке несколько золотых на лекарства и за уход…
Ночью, ворочаясь на кровати, я так и не сомкнула глаз. Ганс жив. Одна картина сменялась другой, обрывки воспоминаний, наполненные особым значением, далеко увели меня. Ганс с лошадьми, на охоте, у Эмилии. Его смех. Украшение, которое я носила, принадлежавшее ему, а теперь блестевшее у меня на груди, как уголек, и только драгоценные камни моего отца, холодные, как ледяные кристаллы, не давали ему прожечь меня до самых костей… Голубые глаза, которые так напряженно взирали на меня в Хаймбахе.
Все свое время я должна была посвятить подготовке к осаде, но на следующее утро никак не могла собраться с мыслями. Реальность казалась мне сном…
Вечером в сад, куда я скрылась, чтобы отдохнуть, пришел Нафтали.
– Стрелок просил меня присмотреть за тобой, – сказал он, сел рядом и, достав из мешочка корпию, начал аккуратно скатывать ее в трубочку. При осаде будут раненые, и ему было поручено заботиться о них. Я задумчиво посмотрела на его морщинистые руки. Смог ли бы он мне помочь? Что не дает тебе покоя, девочка? По твоим глазам я вижу, что ты чем-то озабочена.
– Можете себе представить… – Я набрала в легкие воздуха. – Можете себе представить, что мой слуга не умер, он жив? Габриэль сказал отцу неправду. Он ранен, но все-таки жив!
Нафтали опустил вниз связку корпий.
– А теперь ты не знаешь, что тебе следует делать, не так ли?
– Я… я не знаю. Я даже не знаю, что и думать. Отец послал его в Хаймбах со злым умыслом, чтобы избавиться от него! Он…
– Что он для тебя значит? Подумай об этом, Элеонора.
Его глаза были загадочными и бездонными, как два черных озера, со дна которых я ожидала ответа. Что он для меня значит? Я закрыла голову руками. Что он для меня значил? Мой слуга, мой конюх, моя крохотная свобода – и человек благородного звания, закованный в цепи. Передо мной вновь возникла сцена в кузнице. Железное кольцо на шее, запах паленой кожи и его жалобный взгляд в мою сторону, а также и то, что я не сделала ничего… поистине, вина моя заключалась в том, что я так ничего и не сделала. Допустить несправедливость, извлекая из нее выгоду. Пользоваться им, как лошадью, седлом. Я почувствовала себя несчастной и вздохнула. Вина, беспомощность и нерешительность… Нафтали ласково погладил меня по голове.
Что он для меня значит? Другая его рука, спокойно ожидая ответа, лежала на коленях. Взгляд мой остановился. И тут я почувствовала, будто эта рука, дотронувшись до моих метущихся мыслей, привела их в порядок и указала им путь. Что он для меня значит? Намного больше, чем я думаю.
– Несколько дней назад у меня были видения, – неожиданно сказал еврей. – Это началось, когда я высчитывал положение планет. И нашел Сатурн в восьмом доме – доме смерти. Но я также увидел Марс в союзе с Сатурном – а это несомненный знак, что предстоят времена борьбы и испытаний и что люди найдут смерть. И я был охвачен такой печалью, какой я никогда не знал. Было ощущение, будто на меня навалилась боль всего человечества, которое доставляет себе зло и само ничего не может с этим поделать.
Его костлявые руки судорожно сжались. По моей спине пробежали мурашки. Однажды его уже посещали видения, и через три месяца мать отдала Богу душу. Аббат-бенедиктинец обвинил его в колдовстве. Было ли то колдовством? Мне вспомнилась призрачная игра теней накануне. Смерть в образе скелета с косой…
