Текст книги "В оковах страсти"
Автор книги: Дагмар Тродлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)
Дагмар Тродлер
В оковах страсти
Памяти Марии-Луизы Тродлер посвящаю
Глава 1.
Трости надломленной не переломит и льна курящего не угасит;
будет производить суд по истине.
(Исайя 42,3)
Холод железной рукой коснулся моих коленей и, причиняя боль, прошелся по костям. Пальцы рук, обмотанных шерстяным тряпьем, казалось, стали от мороза голубыми; всякий раз, когда челнок благополучно захватывал нити основы, мне необходимо было подержать пальцы внутри полотна, чтобы они вновь могли работать. По спине же, напротив, градом катился пот, так как старая Майя очень близко придвинула к огню раму ткацкого станка. Сама она на корточках сидела у самого пламени и окоченевшими пальцами пыталась вышить крест на алтарном покрывале. Иголка все время выскальзывала из ее рук и по юбке скатывалась на пол, чтобы затеряться там навсегда.
– Господи Иисусе, как же здесь холодно, – ворчала она. – Сегодня же вечером попрошу вашего отца поставить ткацкий станок в зал. Такой стужи не выдержит ни один христианин… – Она поднялась и кочергой пошевелила поленья. Засверкали, поднявшись вверх, искры, поленья затрещали.
Гизелла, вторая горничная, спала на скамье, завернувшись в одеяло, от нее разило водкой.
Шитье лежало на полу. Возможно, водка и согревала желудок, но руки Гизеллы были серыми от холода. Я накрыла ее еще одним шерстяным платком. Потопала ногами. Бесконечный, вечный зимний холод!
Кровать в углу маленькой башенной комнаты манила мехами и пуховыми подушками; на ней спала моя младшая сестра Эмилия. Я понюхала графин Гизеллы с водкой. Откуда она его только опять взяла! От резкого запаха у меня едва не перехватило дыхание, но я решительно поднесла графин ко рту и сделала большой глоток. Глотку мою словно огнем охватило… На дворе залаяла цепная собака, хрипло и зло. Через двор бежали люди, ворота были открыты. Я кинулась к отверстию каменной кладки и задрала ковер.
– Майя, Майя, смотри, они возвращаются! В любой момент они могут прискакать во двор на лошадях. Позволь нам спуститься вниз и взглянуть, что за трофеи они принесли с собой!
Вздохнув, моя горничная опустила на колени свою работу.
– Там, во дворе, вас может ожидать смертельная опасность, госпожа. Оставайтесь здесь, подле огня!
Гизелла во сне что-то пробормотала себе под нос, поперхнулась, закашлялась и захрапела вновь.
Я натянула кожаные сапоги поверх шерстяных обмоток, которые защищали мои ноги от холода, и закуталась в меховую шубу
– Тогда я пойду одна!
Резкий ветер охватил узкую крутую деревянную лестницу. Сегодня ночью наверняка опять будет снегопад, как и в предыдущие ночи. И будет слышно, как в лесу воет от голода волк, и люди укроются в своих хижинах, расположив у огня и овец, и домашнюю птицу…
Натянув поплотнее шубу, я поставила ногу на выступающую деревянную ступеньку. Как же я была рада тому, что поеду утром охотиться на фазанов, травить оленя – возможности вырваться наконец-то из скучных будней, проводимых в прядильной каморке.
Подозрительно и недоверчиво Майя наблюдала, как я меняю свою шерстяную тунику на брюки и кофту из войлока.
– Что это вам пришло в голову отправиться на охоту?
Меня разозлил ее голос, от простуды ставший хриплым, гнусавым. Так как она и не намеревалась заплетать мне косу, я сделала это сама, запихнула ее под кофту и схватила накидку.
– Он обещал мне это, Майя.
Обещал, как это часто случалось. Я вздохнула и, вновь одолеваемая разочарованием, села на одну из ступеней лестницы.
– Кто позвал тебя на охоту? – спросил меня отец, когда я, звеня шпорами, вошла в зал, чтобы достать из большого ларца специальную перчатку, с помощью которой можно было удерживать на руке ястреба-перепелятника.
В ошеломлении я остановилась.
– Но…
– Я жду, когда ты окажешь отцу подобающее уважение и позовешь гостей на большой званый обед. Дочери графа не следует сидеть в седле.
Не глядя на слугу, он протянул свой кубок.
– Ты обещал мне это!
– Я ничего не обещал! Ты говоришь чепуху, девочка.
Слезы брызнули из моих глаз, когда я почувствовала в его голосе внезапную твердость.
– Отец, в этот раз ты обещал…
Кто-то сдержанно захихикал украдкой. Отец покраснел и крепче сжал кубок в руке, так что пальцы его побелели. Пиво полилось через край.
– Больше никогда не подвергать сомнению мои распоряжения! Если я говорю, что ты останешься, так тому и быть. Без каких-либо обсуждений. Дел полным-полно, так что не стой здесь и не смеши народ.
И такой же язвительный и злобный взгляд я почувствовала на себе, когда они шагали мимо меня по двору, знатные люди из долины Рейна, приехавшие издалека, чтобы получить в отцовских лесах большую добычу.
Вне себя от обиды, я должна была созерцать, как мужчины подбирали свои длинные одежды, садясь на лошадей, как какой-то толстый вассал, кряхтя, погружался в седло моей любимой кобылы, так что ей пришлось присесть на задние ноги и в испуге сделать скачок вперед – причем нужно было стоять смирно; жирный мешок рванул за мундштук, чтобы она стояла спокойно, и ему на руку смогли посадить моего ястреба-перепелятника – эту первоклассного экстерьера птицу со светлым оперением, подарок отца ко дню моего четырнадцатилетия…
Ветер сквозь щели женской башни завел свою зловещую песню. Разозленная, заткнув накидку между ног, я свернулась клубком на ступеньке.
Было ли это случайностью, что он отогнал меня от себя именно сегодня, в праздник святой Барбары, в этой башне? Единственным различием между святой и мной было то, что ее отец не показал ее ни одному мужчине, а мой отец не хотел показывать меня способной к чему-либо перед своей дружиной.
Майя шумела наверху, таская дрова, я слышала, как она кляла на чем свет стоит чертовски крепкий сон Гизеллы, та была намного моложе Майи. Я раздраженно фыркнула и вспомнила об издевательских взглядах обеих горничных, которые наблюдали, как я трижды переодевалась утром.
– Не печальтесь, – сказала как-то Гизелла. – Когда наступит лето, у вас будет так много развлечений, что вы соскучитесь по покою, который дарит зима…
Лето. Я зевнула и потерла свои кулаки. Внизу задорно смеялись девушки и громыхали чайники с медовым напитком – надеюсь, они не будут щедро потчевать им друг друга. Прошлым летом у нас было очень много меда, и мы постарались наполнить все имеющиеся емкости медовым напитком привычного качества. По утрам я первым делом направлялась к люку в кладовой, где хранились запасы вина и медового напитка и где с помощью деревянного шеста могла контролировать, насколько уменьшался в бочках ароматный уровень – в этой холодной крепости было много замерзающих и одиноких, промышлявших воровством. Потом я обычно проверяла молочное хозяйство, заглядывая в бидоны с молоком, и считала яйца, перед тем как с двумя девушками, служащими на кухне, приготовить ячменный суп для завтрака. Раз в неделю варили пиво. Ежедневный разлив по бидонам, за неимением виночерпия, я поручила своей верной кухарке Марте.
Перед едой мой духовник читал нам мессу – по пятницам и святым праздникам в часовне, а то и в большом зале, где он благословлял еду и после этого присоединялся к нам. За этими столами обсуждали, каких животных убили, как долго дубить кожу и какую конюшню необходимо отремонтировать, здесь же отец заставлял писать приглашения и посольства, здесь он зачитывал судебные решения и объявлял наказания лентяям, мошенникам, неплательщикам податей, здесь он принимал гонцов из Кельна, Аахена и от кайзера.
Но сегодня утром все было по-другому. Бегом, едва рассвело, я промчалась по хозяйственным постройкам, дала на кухне последние указания по поводу званого обеда и в зале распорядилась, как расположить столы, чтобы после этого последней проскользнуть в часовню, где патер Арнольд служил мессу по святой Барбаре. На молебне я была рассеянна, так как во время хорала думала лишь о том, как быстрее переодеться в охотничий костюм, чтобы прийти не слишком поздно… Я сжала кулак. Как же он скомпрометировал меня перед людьми!
Перед дверью уже фыркали первые лошади. Охотники наконец-то вернулись. Мои ноги буквально одеревенели на холодной лестнице, и так, не сгибая коленок, я отправилась приветствовать их.
Узкий внутренний двор замка был полон людьми, лошадьми, собаками и поклажей. Оруженосцы бегали с охотничьим оружием и плащами между фыркающими конями, батраки то и дело появлялись с огромными охапками сена в руках к конюшне у ворот замка, где возле железных кормушек друг подле друга были привязаны лошади, которым приносили корм. Три мальчика-конюха пришли из крохотной квартиры, расположенной над конюшней, и прилежно помогали наполнять кормушки сеном и наливать в лотки воду испытывающим жажду животным. В башенке часовни раздавался звон колокольчика – особая гордость моего духовника: то был призыв к вечернему богослужению, которое патер сегодня должен был проводить один. Для охотников были приготовлены пиво и жаркое.
Над нами уже сверкали на ясном небе первые звезды, солнце едва скрылось за центральной башней замка и забрало с собой все тепло.
Гизберт, десятник охраны замка, подошел ко мне и согнулся в поклоне.
– Приветствую тебя, госпожа! Охота была удачной, это видно по нашим гостям, не так ли? Там, сзади, лежит наша добыча, идите взгляните сами.
Он протянул мне свою руку и провел меня через множество людей к колодцу, где была свалена в кучу добыча. Стоял резкий запах крови, помета и сырого меха. Кровь каплями стекала на снег и светло-красным светом блестела под качающимися фонарями. Запах крови волновал и возбуждал меня. Между тушами возвышались рога крупного оленя, кабан, из шеи которого еще вытекала кровь, висел над самцами косули, один из охотников сбросил с крюка связку фазанов. Остекленевшие глаза вспыхнули в последний раз, перед тем как их закрыло разноцветное оперение.
Острый запах дичи овладел моими мыслями, у меня потекли слюнки. Какое блаженство в декабре вволю набить желудок мясом, жирным соусом, свежеиспеченным хлебом – весной, вновь заложив руки за спину, я буду стоять в кладовой и ломать голову над тем, как мне прокормить людей до нового урожая. Тогда у детей от голода вновь вздуются животы, а их матери с покрасневшими уголками рта и запавшими глазами придут к воротам замка просить милостыню… Но я как можно быстрее отогнала от себя эти мысли. Сегодня стоит насладиться этим изобилием до последней крошки.
Я быстро прикинула, хватит ли на всех двадцати пяти буханок хлеба, которые мы испекли утром, и не следует ли мне захватить из кладовой еще и яйца. С тех пор, как лиса на прошлой неделе устроила в курятнике кровавую бойню, расход яиц для этого праздника был ограничен, и только Эмилия получала по утрам сладкий желток, размешанный в каше. С наступлением весны я не смогу купить ни одной курицы-несушки… Пока мой взгляд блуждал по добыче охотников, я подсчитывала количество гостей, которых мы должны разместить за столами. И тут я увидела нечто, что заставило меня остолбенеть на некоторое время: между тушами животных, под самцом косули находился человек! По крайней мере то, что было связано веревками по рукам и ногам, обладало человеческими формами.
– Ну, госпожа хозяйка, какова наша добыча? – прогремело за моей спиной, и я обернулась. Позади стоял, широко расставив ноги, одетый в тяжелую шубу мой отец, Альберт Аквилла, вольный граф Зассенберга, хозяин этого замка, принимающий в гости общество охотников. Глаза его сверкнули при виде замаранной человеческой фигуры у наших ног, которую он пнул ногой.
– Можешь себе представить, что кто-то осмелился браконьерствовать в наших лесах? – спросил он, поглаживая бороду. – Браконьер в моих лесах! Он даже попытался убить господина Вальдемара, когда мы застигли его на месте преступления! Ну, уж мы на него и поохотились, гоняясь на лошадях по лесопосадкам и болотам. Чуть не загнали его насмерть, как паршивого кролика…
Он плюнул на несчастного и, тяжело ступая, пошел прочь.
Я взглянула на нагого браконьера, лежащего предо мною на окровавленном снегу. Слюна отца попала на его обледеневшие волосы и скатилась на расцарапанную в кровь щеку. Да и был ли он жив? Кем бы человек ни был, он поплатится за свои действия жизнью. Как дочь вершителя правосудия графства Зассенберг, я знала, что пойманный на месте преступления браконьер не имеет права рассчитывать на милость, независимо от того, толкнул ли его на преступление его собственный голод или голод всей его семьи. Наказание было суровым – от денежного штрафа до отсечения рук. Не далее как год тому назад, прошлой зимой, отец привел это наказание в исполнение, лишив рук своего крепостного на рыночной площади, согнав туда народ из близлежащей деревни. Кара имела показательно-воспитательное значение. И каждый в крепости знал, что господин казнит своих пленных не сразу, а как бы нарочно отодвигая страшный час. В подвале крепостной башни имелась комната со множеством приспособлений из железа, кузнечным горном и батраком, умевшим с помощью щипцов и кандалов добиться правды от самого закоренелого преступника. Некоторые утверждали даже, что и сам граф буквально упивался мучениями своих жертв. А для меня он был всего лишь жестоким судьей, пытавшимся с помощью телесных наказаний воспитать своих подданных. И здесь, в одиночестве северо-западной части рейнских сланцевых гор, любому могли прийти в голову мрачные мысли – судебный исполнитель учил их всех смерти. Вот и этот браконьер, сильный, крупного телосложения, еще познакомится с моим отцом…
Когда я хотела склониться над ним, из башни неожиданно вышла Майя и схватила меня за руку.
– Это дело графа, отойди от преступника! – зашипела она и потащила меня по снегу к большому залу, где уже собралось общество, готовое занять места за столами. После большого глотка медового вина, которое протянул мне наш оружейный мастер господин Герхард, я направилась к очагу – следовало следить за котлами и подгонять ленивых служанок.
Во дворе тем временем батраки под громкое улюлюканье сдирали шкуры с убитых животных и потрошили их, перед тем как жарить до хрустящей корочки на спешно сооруженных решетках. Из кухни доносились многообещающие ароматы. Вспотевшие служанки взад-вперед сновали с блюдами, наполненными чечевичной и пшеничной похлебками, дабы усмирить самый первый голод гостей.
Чан с пивом с помощью лебедки двое мужчин поднимали наверх, где черноволосая Марта беспрерывно окунала свой ковш в пенящийся напиток, наполняя кружку за кружкой.
В кухне в самом большом медном ковше с полудня клокотал питательный суп, который еще нужно было попробовать на вкус; срочно готовился гарнир к мясу. Пекарь с пунцово-красным лицом лепил последние лепешки из ржаной муки, которые его помощник жарил до румяной корочки на большой сковороде. На эти лепешки те, кто знал в этом толк, клали, согласно обычаю, нарезанное кусками мясо. Я нервничала: все ли сделано, чтобы отец остался доволен? Под одним капюшоном я узнала управителя города Аахена… Я пыталась дотянуться до подвешенной подставки с ложками для гостей и поймала забегавшуюся служанку за косу, чтобы она почистила мне ложку. Две кухонные девушки резали морковь. Подогревался очередной большой котел, рядом с ними кухонный юноша без малейшего удовольствия перебирал горох и бобы. Разозлившись, я прогнала его. За приготовлением нежных соусов я наблюдала сама. Пряности хранились в закрытом ящике в кладовой, и я выдавала их, тщательно взвешивая, – слишком много было своровано их в большой кухне. Дурманящий запах корицы и муската буквально ударил мне в нос, едва я открыла крышку. Из коричневого мешочка на чашу весов я высыпала маленькие твердые перчинки и взвесила их. Да, сегодня их должно быть больше… С благоговением кухонная девушка приняла перец, чтобы под моим присмотром растолочь его в ступке. Тем временем я быстро взвесила соль для супа и из другого мешочка вынула мускатный орех. Х-ммм, что за аромат! Для всего этого имелась медная терка, которую я купила у торговца пряностями и специями, хотя мой отец громко выражал свой протест против этой покупки. На мое возражение о том, что без терки мускатный орех сложно употребить в пищу, он лишь раздосадовано повернулся и пошел прочь.
В углу на пол опрокинулся котел с содержимым. Радегунде, кухарка, с криком начала искать виновного – сегодня вечером блюда из плодов фенхеля не будет. Я вздохнула тайком. Отец был прав – судя по неразберихе на кухне, мое намерение участвовать в охоте, по сути, было неразумным… Радегунде с раскрасневшимся лицом и угрожающе поднятым черпаком одну за другой допрашивала девушек. Я увидела также, как один из юношей, служивших на кухне, проскользнул сквозь дверь и исчез во дворе. Я отвела глаза в сторону и принялась успокаивать кухарку, одновременно размышляя, чем можно заменить фенхелевый мусс.
После смерти матери, несколько лет назад, с принадлежавшей ей связкой ключей ко мне перешло и положение хозяйки замка. Теперь приходилось отвечать за все графское хозяйство. Эта нагрузка требовала немалого терпения, чтобы руководить прислугой, и своего рода выносливости, чтобы выдерживать приступы гнева моего отца, его скупость и алчность. В душе я надеялась, что отец женится снова и будущая хозяйка замка будет сама возиться со всем этим. Но, к моему великому сожалению, отец даже не делал попыток искать себе новую жену…
Как это часто бывает в предрождественскую пору, званый обед и в этот вечер получился роскошным – с благословением святой церкви: аббат Фулко из соседнего Бенедиктинского аббатства, племянник моего отца, удостоил нас своим посещением. Праздничный зал был переполнен, вокруг пузатого глиняного графина на скамьях и табуретах теснились гости. То было разномастное общество охотников в великолепных праздничных нарядах, важные и не очень люди, управляющие, ленники, рыцари и мужчины, которых я прежде никогда не видела – лишь одному Всевышнему известно, откуда их знал отец. Музыканты своими скрипками и дудками создавали чарующий слух музыкальный фон, люди пели хором, шутили, сыпали охотничьими байками. Несколько фокусников, на пару дней задержавшихся в замке и всеми силами стремившихся прожить здесь за чужой счет как можно дольше, заставляли свою дрессированную собаку балансировать на канате. На столе кружилась в танце худенькая девушка, ее залатанные юбки облаком накрывали чаши. Тот, кому удавалось схватить ее за ноги, в награду получал поцелуй в губы. Когда, устав, она спрыгнула на пол, ее схватили несколько дюжих мужчин, требующих получения своего вознаграждения. На возвышении карлик пытался проглотить меч размером в свой собственный рост; младшая дочь фрау Гертрудис, не в состоянии смотреть на это, плача, зарылась в юбки матери, но с любопытством выглянула оттуда, когда зрители восхищенно захлопали. Пиво и медовый напиток лились рекой. Те, чей желудок не смог переварить такого изобилия еды, освобождались от его содержимого прямо у ворот или с храпом скатывались под стол. Ненасытные пытались приставать к моим служанкам, которых в такой суматохе я едва могла держать под контролем. То из-под кофты мелькнет белая грудь, то чуть выше задерется край юбки, обещая рыцарю нечто сладкое. Парочки непринужденно хихикали и ворковали на скамьях или исчезали во дворе, чтобы погреть друг друга.
В полночь, едва держась на ногах, я пришла на кухню. Голова была тяжелой, будто зажатой в тисках. Жалуясь на свою нелегкую долю, почти хныча, я опустила руки в чашу с холодной водой и ополоснула лицо. Кругом стояли грязные котлы, пахло прогорклым жиром и овощными отбросами. Окорок косули, чечевичная похлебка и тыквенный мусс бурчали в моем собственном животе. Я не знала, что было хуже: головная боль или кислая отрыжка – и в том и в другом случае я чувствовала себя скверно.
За моей спиной раздался шум. Из одного котла выскочила испуганная кошка, подъедавшая остатки пищи.
– Наконец-то я нашла вас, госпожа! – Майя даже закашлялась. Кошка сжалась, думая, какой путь ей избрать к бегству, и решила бежать по прямой. Я ударила ее, когда она прямо через стол стрелой помчалась на улицу. – Госпожа, вашей сестре нужны лекарства, у нее повысиласьй температура.
Голос Майи походил на мужской, ее мучил насморк, она без конца вытирала нос обшлагами рукавов своего платья. Ей самой не помешал бы чай из медуницы и мелколистной липы для поправки здоровья. И хотя мой череп раскалывался на части, я кивнула и поплелась через темный двор к центральной башне, как и во все другие ночи, когда Эмилия плохо себя чувствовала и нам необходимы были для нее медикаменты. С восьми лет моя младшая сестра страдала от одного изнуряющего заболевания, которое приковывало ее к постели. Кашель, скачки температуры, удушье случались все чаще и наводили нас на мысли о том, что она так никогда и не сможет поцеловать принца, о котором мечтала.
Утоптанный ногами снег во дворе смерзся в ледяное покрытие непривычной формы, шерсть животных и капли крови – в ледяную могилу. На замерзшей луже я поскользнулась и, ругаясь на чем свет, смогла подняться и, спотыкаясь, стала подниматься по гладким ступеням наверх. Ортвин, который стоял здесь, охраняя оружие, лишь ухмыльнулся, увидев меня. Его глаза тускло сверкали в свете фонаря, прямо перед его носом стоял кувшин. Вот почему так разило спиртным из глотки Гизеллы! А я-то задавала себе вопрос, где же спрятаны запасы водки и кто их потребляет. Слишком часто пьянела в последнее время наша прислуга…
Прорубленная за эшафотом лестница вела в подвал, где находилась темница и комната тайного дознания.
Здесь, внизу, у врача-еврея, которому мой отец дал приют с тех самых пор, как я себя помню, была целая лаборатория. Люди говорили, что при дворе умирающего кайзера этот человек снискал себе славу знатока драгоценных камней и через его руки прошло немало святых реликвий с такими камнями. Когда во время пожара во Франкфурте загорелась вся улица, дом мастера Нафтали был также охвачен пламенем. От господина Герхарда, нашего оружейного мастера, я знала, что мои родители, которые в то самое время пребывали в имперском городе, оказывали оставшимся без крова людям помощь. Их предложение обездоленным последовать в Эйфель и в замке Зассенберг обрести новую родину он принял с благодарностью. С тех пор он занимался своим делом в нашем замке, и мы привыкли к человеку с необычными локонами у висков, носившему длинные черные одежды. Возле ворот замка стоял на привязи его мул.
Отец всегда гордился тем, что приютил ювелира старого кайзера, но моя мать распознала в мастере Нафтали выдающегося врачевателя. Он разбирался в целительных свойствах всех трав, растущих в нашем саду, с их помощью умел облегчить и большие, и малые недомогания обитателей замка. Но каким-то особым чутьем мать понимала, что еврей обладает еще большими талантами. Как потомок сефардской лекарской династии, он обладал искусством врачевания и многие годы находился на службе у халифа. За необычные методы целительства его нередко втайне укоряли в том, будто он занимается изготовлением ядов. Но пока была жива моя мать, он находился под ее надежной защитой. Мы, дети, любили Нафтали за сладкие микстуры, которыми он успокаивал зубную боль и рези в животе. И всегда ждали его рассказов: о Палестине, где Иисус Христос появился на свет, об апельсиновых деревьях и семье халифов в Гранаде. Он пел песни на многих языках мира, и мама испытывала истинное наслаждение, аккомпанируя ему на лютне. После ее смерти не многие хотели лечить свои болезни у того, кто не спас ангельскую душу, и о Нафтали забыли. Но мое доверие к старому лекарю было велико: он был единственным, кто нашел средство против повышения температуры у Эмилии.
Я думала об этом, спускаясь по лестнице и поворачивая по коридору направо. Меня снова охватило неприятное чувство – никто меня не сопровождал (Майя решительно отказывалась даже словом обмениваться с евреем), и темноту помещения освещал лишь маленький факел. Каблуки моих деревянных башмаков глухо стучали от соприкосновения с камнями. Неуверенно шла я мимо дверей, и тут одна из них содрогнулась под ударом кулака.
– Хе-хе… Тролли должны привести твоих друзей, и пусть все катится в преисподнюю…
Раздался приглушенный шум, будто кто-то оперся о дверь. Потом наступила полная тишина.
Я стала осторожно пробираться дальше, к двери лаборатории Нафтали. Может быть, то был голос пленника отца? Хриплый, полный отчаяния и совсем чужой…
Будто почувствовав мой страх, еврей открыл свою дверь еще до того, как я собралась постучать. Приглашая войти, худенький старик с белыми, как снег, волосами, протянул мне навстречу руки.
– Элеонора, любимое дитя, предчувствую, что ты пришла так поздно с плохими вестями.
– Майя прислала меня из-за Эмилии…
Два светлых и чистых, как вода, глаза с сочувствием смотрели на меня, и пожатие его теплых рук утешило меня во мраке темницы.
– Я пойду с тобой, дитя мое. Подожди немного.
Он отпустил мои руки и исчез в лаборатории, чтобы захватить свой саквояж. Ощущался запах серы. Я понимала, почему люди боятся лекаря, – многие верили в то, что у него в гостях бывал сам черт, как утверждали некоторые. Я попыталась незаметно заглянуть за занавес, который скрывал лабораторию от любопытствующих взглядов, но Нафтали уже подошел ко мне, сменив украшенную вышивкой шапочку на колпак врача, через плечо был перекинут ремень деревянного саквояжа. При свете масляной лампы в его руках, от которой исходил приятный запах, исчезли демоны подземелья, смолк даже голос в темнице, когда мы карабкались по лестнице вверх. И в сотый раз я задавала себе один и тот же вопрос: как мог жить в подземелье этот старый человек?..
Мы молча пересекли крепостную площадь. Я подставила свою руку – поддержать Нафтали, дабы тот не споткнулся. На свежем воздухе у меня перестала болеть голова и даже прекратилась кислая отрыжка. В целях предосторожности я все же держала руку у рта.
– На вот, возьми, тебе сразу станет лучше.
Из кармана своего плаща Нафтали извлек на свет Божий несколько семян и протянул мне, прежде чем мы оказались у женской башни. Я послушно положила в рот семена – приятный вкус аниса наполнил полость рта и горло, проник в пищевод, и тошнота пропала еще до того, как мы дошли наконец до постели Эмилии. Гизелла шевелила поленья в камине, пытаясь положить их друг на друга, прикидывая, как долго они еще смогут гореть и нужно ли будет ей сходить за новыми. Рядом сидела закутанная в три покрывала Майя с веретеном на коленях. Увидев Нафтали, она встала, зная: старик обязательно поможет.
Белокурые волосы Эмилии взмокли от пота и прилипли к шее. Детская головка металась на подушках, бормотания вперемешку с тихим плачем срывались с ее губ. На лбу застыли крупные капли пота. Она пыталась смахнуть их, но они, скатываясь, попадали в глаза и щипали их. Эмилия немилосердно терла глаза кулаками, а потом пальцами рук тянулась к корням волос, на которых тут же образовывались новые капли.
– Голубка моя. – Старый лекарь присел на край кровати.
Эмилия чуть приоткрыла глаза. Обычно излучавшие яркий свет, они казались теперь неестественно темными. Лекарь погладил ее по щеке. Майя уже подготовила все, что было обычно необходимо, – миску с лавандовой водой и холодные полотенца. Моя сестра была слишком слаба, чтобы сопротивляться, когда мы сняли с нее одеяло и обмыли ее. Я смешала кору вербы с листьями малины и растолкла в ступке горчичные зерна. Над тазом с углем уже кипела вода для травяного настоя, который я тут же приготовила. Когда стали слышны надрывные стоны Эмилии, еврей взял ее на руки, натер виски маслом перечной мяты, влил в рот настой коры вербы, рассказывая при этом тихим голосом какую-то историю. Ее белые руки лежали в его сморщенных ладонях спокойно и доверчиво. По кивку лекаря я принесла из медицинского саквояжа расписную коробочку и извлекла из нее скатанный в шарик снотворный мак, который он положил Эмилии под язык.
– Бесовщина, – пробурчала Майя. Но и ей было уже спокойнее: по лицу Эмилии стало видно, что температура постепенно спадает, и она, спокойно дыша, заснула.
Шум в зале стих, прислуга закрыла большую створку двери, и я представила себе картину, как они заснули там: кто на столах, кто на стульях, а кто на сене, с пивной кружкой в руке, наполовину съеденным кострецом зайца во рту, детородный орган какого-нибудь мужика – между ляжками одной батрачки, которая несколько недель назад с плачем умоляла старуху из деревни дать ей напиток из корней петрушки и можжевельника, чтобы освободиться от нежелательной беременности…
Нафтали тяжело опирался на мою руку, когда мы медленно брели по двору. Ночной визит к пациентке утомил старика, и я решила проводить его до самой двери его дома, хотя и сама была чуть жива от усталости.
– Спи спокойно, детка, и пусть тебе приснятся подсолнухи.
Он поцеловал меня в лоб и удалился к себе.
Я потащилась через темный двор к женской башне, нащупала шаткие ступени в женские покои с камином. Гизелла, всхрапывая, лежала на звериной шкуре перед камином, огонь в котором уже погас. Я пошевелила кочергой пепел, и мне показалось, что комочки жара злорадно ухмыльнулись в ответ. Я уныло бросила кочергу в камин, взяла из рук спящей горничной графин с водкой, сделала глоток и на ощупь отправилась к кровати.
– Элеонора… где ты была?.. – пробормотала моя сестра, проснувшись от шума.
– В чистилище, где меня хотели засолить, как мясо или рыбу…
Водка оказывала на меня свое действие. Я с трудом еще глотнула жидкого пламени и уставилась на камин. Сестра в конце концов отобрала у меня графин. Я забылась глубоким сном. Голос из темницы, пленный отца – точно всего этого и не было вовсе.
О пленном мне пришлось вспоминать в последующие дни и недели до Рождества. Все мое внимание было поглощено подготовкой к празднику Рождества – приготовлением всевозможной выпечки и лакомств для детей и прислуги. Ведь все надо было сделать так, как и при жизни мамы: заготовить миндальное молоко для сладких праздничных блюд, женщинам украсить к великому празднику дом и часовню замка, сшить новые рубашки и штаны, которые хозяева замка каждый год дарили прислуге к празднику. Двое портных целыми днями сидели в прядильной мастерской и работали, не покладая рук. И у сапожника в предместье тоже было много дел: он шил сапоги для конюхов и лучников. Ко всем этим заботам прибавлялись и обычные, ежедневные занятия. Замок перед Рождеством можно было смело сравнивать с пчелиным ульем.
Но несмотря на это, от меня не ускользнуло то, что возобновила работу палата парламента отца. Почти каждый день аббат Фулко приезжал на своем вороном скакуне во двор замка, где его ждал отец.
