Текст книги "Дворец иллюзий"

Автор книги: Читра Дивакаруни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Только рождение Парикшиты смогло это изменить.

День, когда у Уттары начались роды, был ненастным. Кунти сказала, что небо рыдает, потому что знает, как тяжела жизнь ребенка, не имеющего отца. И когда роды затянулись на много часов, она добавила, что, быть может, ребенок тоже об этом знает и потому так неохотно появляется на свет.

Я закусила губу, чтобы сдержаться от гневного ответа на такие дурные слова, но Юдхиштхира сказал:

– Мать, ты неправа! Пока я дышу, этот ребенок не останется без отца.

Он шокировал всех тем, что зашел в хижину для роженицы, куда, по традиции, запрещено было входить мужчинам. Он положил руку на лоб Уттаре, словно родной дочери, и назвал имя Парикшита (потому что Кришна уже решил, что ребенка будут звать именно так). Словно услышав его призыв, ребенок вскоре вышел. Еще до того, как его омыли в купальне, Юдхиштхира взял его на руки и поцеловал в лоб. Когда я увидела выражение лица Юдхиштхиры – нежное и умиротворенное, – я поняла, что больше незачем о нем беспокоиться.

Другие мои мужья тоже изливали на Парикшиту нерастраченную отцовскую любовь, скопившуюся в их сердцах. Поглощенные своей беспокойной судьбой, у них всегда было мало возможности проводить время со своими собственными детьми. Когда братья наконец подумали, что уже могут порадоваться общению с сыновьями, они лишились их навсегда. Пандавы клялись, что больше этого никогда не повторится. Но еще больше Парикшита стал им столь дорог потому, что мы так легко могли его потерять.

Еще с той поры, когда Парикшита лежал в пеленках, мои мужья проводили часы, обсуждая, чему они его научат. Они были исполнены решимости сделать из него идеального царя, того, в чьих руках они смогут со спокойной душой оставить Хастинапур, того, кто искупит их грехи своей добродетелью. Как только он научился стоять, Бхима начал учить его первым боевым приемам. Арджуна сделал для него детский лук, а Накула посадил его на своего любимого коня и гулял с ним по двору. Сахадева научил его языку животных, а Юдхиштхира рассказывал ему истории о жизни святых. Для обряда получения имени он пригласил всех известных мудрецов и потратил больше денег, чем мог себе позволить. Он умолял Вьяса совершить богослужение и упрашивал его предсказать ребенку будущее, пока тот не уверил их, что Парикшита станет могущественным и искусным царем.

Но перед тем как уйти, Вьяса отозвал меня в сторону.

– Следи за нравом этого мальчика, – сказал он. – Такой характер принесет ему беду, если он не будет осторожен.

У меня пересохло в горле.

– Что ты имеешь в виду?

Вьяса пожал плечами.

– Только то, что я сказал: его нрав может стать для него погибелью.

Что-то застучало у меня в голове. Неужели история повторялась? Но на этот раз я не позволю загадкам Вьясы разрушить жизнь Парикшиты. Я схватила его за руку, хотя знала, что для женщины в высшей степени непозволительно касаться мудреца.

– Скажи еще раз, только яснее.

Посмотрев мне в лицо, Вьяса, кажется, увидел, что я не отпущу его, пока не добьюсь своего.

– Хорошо, – сказал он. – Наступит день, знойный летний день, через несколько лет после того, как ты уйдешь, когда Парикшита – все еще молодой человек – пойдет на охоту. Отстав от своих людей, он потеряется в лесу. Он будет испытывать голод и жажду сильнее, чем когда-либо в жизни. Тогда он набредет на ашрам мудреца Самика и увидит его сидящим у входа в хижину. Парикшита попросит воды. Но мудрец будет в очень глубокой медитации и не услышит его. Думая, что мудрец пренебрегает им, Парикшита придет в ярость. Он найдет поблизости мертвую змею, повесит ее мудрецу на шею и уйдет.

Мудрец ничего не заметит. Но его сын, вернувшись вечером в ашрам, будет вне себя от такого оскорбления его отца. Будучи сам несдержанным, он наберет в руку святой воды и использует всю силу, приобретенную аскетической жизнью, чтобы произнести проклятие: «Пусть человек, который сделал это с моим отцом, умрет через неделю от змеиного укуса». Выйдя из транса, Самик узнает обо всем и рассердится на сына. Но проклятие будет слишком сильным, чтобы отозвать его. Он сделает единственную возможную вещь: пошлет предупреждение царю о предстоящей ему гибели.

– Продолжай! – воскликнула я. – Что случится дальше?

Вьяса вновь пожал плечами.

– Дальше тропинка расходится, как это часто бывает в судьбе. Парикшита может возжелать мести. Он может разрушить хижину отшельника и все, что в ней находится, и пировать, пока не погибнет. Или же осознать неправильность своего поведения, попросить прощения, привести свои дела в порядок и провести свои последние дни среди святых. Это зависит от того, как ты его воспитаешь! В любом случае тебе лучше женить его пораньше, если ты хочешь, чтобы род Пандавов продлился.

По его тону я поняла, что он не испытывал сочувствия и не считал будущие события чем-то ужасным. Для него это было все равно что наблюдать за игрой, интересуясь, чем все закончится. Должно быть, так себя чувствует человек, который уже предсказал смерти миллионам людей. Его безразличие взбесило меня.

Вьяса ловко высвободился из моих ослабевших рук:

– Ах да, и еще одно я должен сказать тебе. Держи это знание при себе.

– Почему? – воскликнула я. – И почему ты не сказал об этом моим мужьям? Они тоже должны знать об ужасной судьбе, которая ожидает нашу семью, чтобы суметь принять меры предосторожности.

– Я говорю людям только то, что они могут вынести. Если Юдхиштхира узнает о судьбе Парикшиты сейчас, только что выйдя из долгого периода хандры, это сломает его. Да и его братья не смогут этого перенести. А ты – я всегда знал, что ты сильнее своих мужей.

Прежде чем я смогла справиться со своим удивлением, вызванным последними словами Вьясы, он ушел.

* * *

Я хотела спросить совета у Кришны, но он стал редко навещать нас. Возможно, царство требовало забот после его долгого отсутствия. А может быть, он не хотел, чтобы мы слишком от него зависели. Может быть, он чувствовал, что уже сделал для нас все, что мог. Поэтому я действовала, как могла, по-своему, и внимательно следила за Парикшитой, наставляя его, когда замечала в нем проявления гнева. Но в этом я была одинока. Кунти и Гандхари обожали его, и даже Субхадра, которая была намного строже с собственным сыном, не могла отказать ему ни в чем. Как я могла винить их? Он был единственным ребенком во дворце и в их жизни. А что до Уттары, то это было единственная причина, по которой она оставалась живой после смерти Абхиманью.

Я убеждала мужей, чтобы хотя бы они были строгими с Парикшитой, но они только обвиняли меня в чрезмерной жесткости – небывалой, как они говорили, для бабушки. Они баловали его, как могли. Многочисленная свита постоянно следовала за ним. Он все время сидел на царских коленях. Я сомневалась, что он знает, что такое голод и жажда.

Когда я заметила, что более строгое воспитание – такое, каким было их собственное – лучше подготовило бы Парикшита к царствованию, они снисходительно улыбнулись. Юдхиштхира сказал:

– Дай ему побыть ребенком, Панчаали. Я не помню ни одного дня, чтобы наша мать не напомнила нам о том, что наш покойный отец должен нами гордиться.

Остальные кивнули. Сахадева сказал:

– Каждую минуту жизни мы помнили о своей цели.

Накула сказал:

– Все, чему мы учились, все, о чем мы говорили – все было только для одного: помочь Юдхиштхиру вернуть отцовское царство.

Бхима добавил:

– Я не мог начать есть, не подумав о том, что еда должна дать мне силы для того, чтобы отбить царство у Дурьодханы, когда придет время.

Арджуна сказал:

– Я ни одной ночи не спал спокойно. Я поднимался в темноте, пока все спали, и упражнялся в стрельбе из лука – иначе мы не смогли бы победить.

– Ты хочешь, чтобы детство Парикшиты было таким же? – спросил Юдхиштхира.

Связанная запретом Вьясы, что я могла возразить?

* * *

Столь безграничная любовь и вседозволенность испортили бы другого ребенка. Но Парикшита был углубленным в себя, тихим мальчиком с мечтательными глазами. Хотя его дяди стремились наполнить его жизнь развлечениями, он предпочитал простоту и покой. К моему удивлению, он очень любил меня и часто искал моего общества. Но, возможно, так думать с моей стороны было бы тщеславием. У него была способность – как и у его двоюродного деда Кришны – быть бесконечно внимательным и галантным к каждому, кто находился с ним рядом, отчего казалось, что он любит тебя больше других. В любом случае я наслаждалась беседами с Парикшитой, в которых он проявлял мудрость, удивительную для его лет. Между нами установилась глубокая симпатия. Не считая Дхри во времена моего детства, я никогда не встречала кого-либо, кто так тонко понимал, что я чувствую – и принимал это. Иногда во мне возникало непреодолимое желание признаться этому мальчику в том, чего я никому не могла сказать – да, даже в моих чувствах к Карне. Но я заставляла себя прикусить язык. Я не имела права обременять ребенка своими мрачными признаниями, его и так ожидало тяжелое будущее.

У Парикшиты была интересная привычка – когда он встречал нового человека, он подходил к нему и внимательно смотрел в глаза. Однажды я спросила, зачем он это делает.

– Я хочу найти кое-кого, – застенчиво сказал он. – Я не знаю, кто это. Это самый прекрасный человек из всех, кого я видел – если это только был человек. Он был крошечным, величиной с твой большой палец. Его кожа была чудесного ярко-голубого цвета. Он встал между мной и огромной огненной вспышкой, улыбнулся – и огонь погас. Может быть, это был просто сон.

Я с изумлением посмотрела на него: этого ребенка коснулась неуловимая Тайна, которую я пыталась постичь всю жизнь. Крошечное создание, которое он описал, было очень похожим на Космическое существо, упомянутое в писаниях. Мог ли это быть Кришна, явившийся ему в этом образе, миниатюрное подобие того видения, которое посетило Арджуну в Курукшетре?

Субхадра говорила нам вновь и вновь, что Кришна спас жизнь Парикшиты, когда астра Ашватхамы появилась, чтобы его уничтожить. Субхадра была убеждена, что это случилось потому, что Кришна был богом. Я верила в первое, но не могла принять второе. Обладание особой силой не обязательно делает тебя богом. И все же какая-то часть меня хотела в это верить, потому что это могло бы принести покой моему беспокойному сердцу.

Я с нетерпением ожидала встречи Парикшиты и Кришны. Я верила в его ум и детскую ясность восприятия. Если он узнает в Кришне своего спасителя, мои сомнения развеятся окончательно. Но когда Парикшита увидел Кришну, он вел себя с ним так же, как со своими другими двоюродными дедами, даже более сдержанно, потому что не видел его очень долго. Он поклонился, произнес формальное приветствие, но вскоре преодолел свою застенчивость и сел к нему ближе, с удовольствием рассматривая подарки, привезенные ему из Дварки, и подробно расписывая выходки своей ручной обезьянки.

* * *

Но Парикшита радовал сердца не всем.

С течением времени слепой царь сделался затворником. Он редко покидал свои комнаты, где он беспокойно ходил, перебирая молитвенные четки, хотя лучше ему от этого не становилось. В другие дни он сидел возле окон, выходивших на Курукшетру, оставаясь там долгое время после того, как садилось солнце, и горничные приносили лампы, которых он не мог увидеть. Каждый раз, когда мы приходили к нему, он, казалось, все сильнее усыхал. Он часто вздыхал и произносил долгие обвинительные речи. Хотя он был вежлив с моими мужьями, он не мог простить им, что они живы, в то время как их сыновья превратились в пепел. Я чувствовала его возмущение, исходившее, словно черный маслянистый дым, из всех пор его тела. Должно быть, его возмущал и Парикшита, потому что через него продолжал процветать род Панду, а его собственный род уже угас. Панду, которому он всегда завидовал за то, что он получал все, что по праву должно бы было принадлежать ему: царство, красивейшие жены, слава и восхваления. Даже его смерть была волнующей и блистательной, не такой, как та жуткая пустота, которая каждый день все ближе подходила к Дхритараштре. Парикшита, вероятно, чувствовал это, потому что, хотя он любил Гандхари, он отказывался сопровождать нас в комнаты Дхритараштры. Если его заставляли, он все время стоял позади нас, упрямо молчал и сбегал при первой же возможности.

Только Юдхиштхира, проявляя удивительную наивность, был удивлен и огорчен, когда Дхритараштра объявил, что он устал жить во дворце, в котором слишком много воспоминаний, причиняющих ему боль. (Мне показалось, что он сделал один из своих обвиняющих жестов в сторону моих мужей.) Он уже на пороге смерти и хотел бы приготовиться к ней, живя отшельником в лесу. Юдхиштхира стал умолять его передумать, но Дхритараштра держался с непреклонностью праведника. Хотя, возможно, я пристрастна, и его сердце и вправду уже принадлежало другому миру.

Гандхари решила поступить так же. Когда она сказала, что будет сопровождать мужа, ее худое, аскетическое лицо под повязкой светилось уверенностью. Мне было жаль терять ее. Она прошла через горе к мудрости. Ее образ дал мне надежду на то, что когда-нибудь и я завершу это путешествие. Когда меня угнетали воспоминания о дорогих мне умерших, я приходила к ней в комнаты и сидела рядом с ней. Она клала мне на голову руку, и я почему-то успокаивалась.

Но главное потрясение ожидало нас в день отъезда: Кунти сообщила нам, что уходит вместе с Гандхари. Она прощалась с нами, и никакие мольбы не могли заставить ее передумать.

– Мать, – воскликнул Юдхиштхира, – почему ты покидаешь нас сейчас, когда мы наконец отвоевали отцовское царство? Не об этом ли ты мечтала всю свою жизнь? Неужели ты не хочешь увидеть своего правнука на троне?

Сахадева, ее любимец, упал к ее ногам.

– Мы тебя чем-то разгневали?

Она улыбнулась, покачала головой и благословила всех нас. Она позволила моим мужьям сопровождать ее до отшельнической обители, чтобы они не волновались. Но она так и не объяснила своего решения, предпочтя сохранить эту тайну, которая будет после терзать ее сыновей.

Много месяцев мои мужья оплакивали уход Кунти, постоянно обсуждая его в напрасных попытках понять, почему она так поступила. Они спрашивали меня, что могло послужить его причиной, но тогда я этого не знала. В последние годы я все больше стала ее уважать. Курукшетра излечила меня от стремления все контролировать. Возможно, Кунти тоже изменилась, потому что она больше не пыталась подчинить меня своей воле. И хотя она – как и все мы – горевала о погибших, мне кажется, она примирилась с потерей. В конце концов, она была счастливее многих: пятеро из шести ее сыновей остались живы.

И только годы спустя, когда я и мои мужья отправились в наше последнее путешествие, я поняла причину ее поступка.

41

Тростник

Задыхаясь, посланник упал у подножия трона. Его некогда белая, символизирующая траур одежда была запачкана и изорвана. Растрепанные волосы и округлившиеся глаза делали его похожим на сумасшедшего. Он тяжело дышал и пытался что-то сказать, но вместо слов из его рта вырывалось лишь клокотание, из которого мы не могли разобрать ни единого слова. Но по эмблеме королевского посланника из Дварки – города Кришны, мы все же узнали, кем был этот человек.

Встревоженный Юдхиштхира попросил принести воды и снадобий, чтобы немного успокоить путника. Слова нехотя и отрывочно срывались с его губ. Он часто осекался, пытаясь подобрать слова, потому что знал, его новости не обрадуют нас. Клан Яду был свергнут. Баларама был мертв. Никто не знал, где мог быть Кришна, и почти никто не верил в то, что он еще был жив. В одно мгновение Дварка погрузился в траур. В городе остались лишь вдовы и дети, так же как это произошло в Хастинапуре после войны. Только это было еще ужаснее, ведь все произошло в мирное время, и мы были совершенно не готовы к такому потрясению.

Одна часть меня никак не хотела верить в то, что эта шокирующая новость может быть правдой, а другая часть, мрачная и пессимистичная, была полностью уверена, что нет причин сомневаться в словах посланника. Возможно, я, где-то в глубине души, постоянно ждала подобной катастрофы, еще со времен того страшного проклятия Гандхари на поле смерти в Курукшетре. Первое время после того случая, при каждом взгляде на Гандхари я вспоминала все то, что случилось, и содрогалась от ненависти. Каждый день я приносила цветы и воду и молилась за жизнь Кришны. Но шли годы: десять, двадцать, двадцать пять, и ничего не происходило. Гандхари стала целеустремленной и кроткой, проводя большинство своего времени в молитве. Постепенно мысль о проклятии таяла, теряясь в ворохе других несовершившихся событий. Мы с Гандхари стали друзьями, и я надеялась, что она тоже забыла обо всем. Как-то неловко быть автором проклятия, которое со временем рассеялось, как дым от фейерверка!

Но смерть снова настигла близкого мне человека именно тогда, когда я считала, что он в безопасности. По какой-то злой иронии, проклятие Гандхари осуществилось лишь после того, как она привела свою душу в состояние покоя и больше не испытывала ненависти.

Мое сознание не могло вместить мысль о том, что Кришна больше никогда не появится без предупреждения, сияя задорной улыбкой, и не прогонит прочь все мои печали, как он всегда делал. Мне показалось, что у моих ног разверзлась огромная пропасть, готовая тотчас же поглотить меня. Я помню ту великую печаль, поселившуюся в моем сердце, когда я думала, что Шишупала убил его в момент яджны, но нынешнее оцепенение было еще хуже. Однако времени на то, чтобы горевать, не было. У нас даже не было возможности провести похоронные ритуалы по всем погибшим. Ходили слухи, что к Дварке уже подбирались банды разбойников и мародеров, и если они прорвутся в город, то выгнать их оттуда будет уже некому. Юдхиштхира отдал приказ Арджуне отправляться на берег океана, в город, с такой любовью построенный Кришной. Арджуна должен был выяснить, кто устроил массовые убийства, и наказать виновных соответствующим образом. После этого он должен был вернуть женщин и детей в Хастинапур. Юдхиштхира понимал, что сейчас уже ничто не облегчит их горе, но он хотя бы мог вернуть им крыши над головами.

Как мы и ожидали, слухи множились с каждым днем. Только позднее мы поняли, что в каждом нелепом слухе была немалая доля горькой правды. Воины клана Яду погибли от проклятия отшельника. В тот момент, когда они пришли полюбоваться садами Прабхасы, из моря выскочил гигантский змей и проглотил их. Демоническая сила превратила тростник, росший на берегу, в стрелы, которые стреляли в воинов и убивали их, едва коснувшись. Яду был отравлен вином и, сойдя с ума, направил смертельные стрелы против своего войска. Один путешествующий менестрель пел песню о том, как умирал Кришна: неизвестный охотник перепутал Кришну с оленем и убил его. Но эта история была настолько нереальной, что мы просто осудили певца и попросили его удалиться, дав ему немного денег.

Каждый день мы посылали на крышу наблюдателей, чтобы те смотрели, не видно ли где-нибудь вдалеке Арджуны, но каждый раз они возвращались ни с чем. Почему же у него, величайшего воина в Брахате, это довольно легкое, хотя и печальное задание отняло столько времени? В окружающих нас вещах мы постоянно обнаруживали тревожные приметы, явно указывающие на то, что привычный для нас мир рушится. Совы периодически кричали днем, а в воздухе чувствовался запах дыма, хотя огня нигде поблизости не было. Придворный священник, подойдя к алтарю, чтобы украсить божественные изваяния цветами, обнаружил на каменных щеках божества следы слез. На рассвете, вместо криков петухов, мы слышали голоса ночных животных: койотов и шакалов. Однажды, когда с террасы женской половины дворца я увидела, как вороны клюют орла, стремительно улетающего от них, я окончательно поняла, что Кришны больше нет с нами.

* * *

Когда Арджуна вернулся, поначалу никто его не узнал. Он поседел, его лицо осунулось, а тело было измождено. Его взгляд блуждал, не останавливаясь ни на ком из нас, чем он крайне напоминал того посланника из Дварки. Арджуна еле стоял на ногах, а его голос звучал еле слышно, как будто он готовился отойти в объятия смерти. В конце концов, он рухнул в обморок, и Юдхиштхира едва успел подхватить его. Только в этот момент мы поняли, что он вернулся один.

После того как Арджуна пришел в сознание, он поведал о случившемся:

– Эти глупцы поубивали друг друга! Я не представляю, что на них нашло. Все мужчины клана Яду решили провести день отдыха в садах Прабхасы. Возможно, они много выпили, а, может быть, солнце грело слишком сильно. Но они начали оскорблять друг друга, и началась драка, хотя они пообещали Кришне, что никогда до такого не опустятся. А потом они поделились на два лагеря и дрались друг с другом до тех пор, пока все участники сражения не были мертвы. Все, кроме возничего Кришны. Он-то и рассказал мне все это. Он также сказал, что воины Яду пришли без оружия, ведь они и не думали сражаться, но сорвали росший на берегу моря тростник и стали пронзать им сердца друг другу, словно копьями. Вы можете представить такое?

Ни Баларама, ни Кришна в том сражении не погибли. Они не принимали в нем участия, но и не пытались разнять дерущихся воинов. Правда, я не могу понять почему, ведь они запросто могли бы это сделать, так как имели огромный авторитет.

Не знаю. Может быть, они испытывали отвращение к этим глупым людям, некогда бывшим великими воинами. Возможно, они просто поняли, что пришло время для того, чтобы все завершить. Баларама гулял по пустынному пляжу, где достиг состояния транса. Дарук увидел, как дыхание жизни покидает его и выходит через рот в виде белой змеи, уплывающей в море. Кришна тоже все видел, но не издал ни звука, хотя он и любил Балараму, несмотря на имевшиеся у них разногласия. Кришна приказал Даруку идти в город и оповестить Пандавов о случившемся, чтобы те по возможности защитили женщин. Сам же Кришна пошел отдохнуть в рощу, находящуюся неподалеку, и лег на землю, наполовину скрытый высокой травой, где его и настигла стрела охотника. Да, он был убит простым охотником, наш Кришна, некогда ослепивший меня своей бесконечной космической сущностью. Я бы никогда не поверил в это, если бы не видел его мертвое тело своими глазами.

Вы даже не можете представить, что творилось в Дварке. Жены Кришны кидались к моим ногам и молили, чтобы я вернул их мужа: «Верни нам его назад, мы не можем жить без Кришны!» Мы завернули его тело в шелк его любимого желтого цвета. Он все еще улыбался, вы же помните его удивительную улыбку? Мне выпала честь возложить его на погребальный костер, но как же тряслись мои руки, когда я высекал огонь. Вскоре пламя поднялось в небо, и многие его жены бросились в огонь. Нет, я даже не пытался их остановить. Больше того, я бы сделал то же самое, если бы не считал своим долгом сообщить вам эту новость. Всю мою жизнь Кришна был рядом, направлял меня и терпел мое невежество. Я не могу описать, как же это сложно остаться жить в мире, в котором уже больше нет Кришны.

Я собрал всех, кого мог, и мы направились в Хастинапур. Как только мы вошли в город, то сразу услышали за спиной страшный гул, а обернувшись, увидели, что на город надвигается огромная волна. Она стерла с лица Земли красивые золотые купола соборов Дварки и не оставила ничего, кроме водорослей и морской пены.

Но впереди нас ждали не менее страшные события. На обратной дороге, когда мы ехали через лес, на нас напали бандиты. Я пытался выстрелить из своего лука Гандивы, но не мог натянуть тетиву. Тогда я решил пустить астру, но не мог вспомнить ни простого, ни сложного заклинания. Мне вспомнился мой брат Кама, как я убил его, и подумал, что это возмездие. Но это было даже хуже. Со смертью Кришны мой дух, который делает меня сильнее, испарился. Я не смог остановить бандитов, и они взяли в плен женщин и украли золото. Я, тот кто заставлял целые фланги воинов сломя голову бежать от одной стрелы!.. Женщины плакали и кричали: «Спаси нас, спаси нас!», но я не смог ничего сделать. Вот и пришло время мне умереть.

После этого Арджуна заплакал, и слезы, стекая, задерживались в его глубоких морщинах под глазами. Его подбородок задрожал. Мне не хватило сил смотреть на все это. Я никогда не видела, чтобы он так плакал. Юдхиштхира и все остальные тоже плакали. От осознания того, что мои мужья, как и Кришна, подошли к концу своих жизней, мое сердце разрывалось на части.

Очищая Землю от зла, меняя ход истории и вырастив из ребенка настоящего царя, в конце концов, они стали ненужными. Юдхиштхира обнимал сотрясающегося от рыданий Арджуну. Он сказал:

– Брат, ты прав. Видимо, пришло время умереть, всем нам.

42

Снег

Я стояла на старой мостовой под аркой главных ворот и вглядывалась в Хастинапур, мысленно прощаясь с ним навсегда. Его тенистые аллеи мерцали, окутанные поднимающимся из-за жары маревом, напоминая мне картинку из сна. Я уже дважды покидала этот город, и каждый раз по-разному.

Первый раз я покидала его, когда еще была наивной невестой, сердце которой восторженно трепетало от скорого исполнения всех желаний и оттого, что меня ожидало: приключения, любовь, царствование, собственный дворец. Я была убеждена, что должна носить свои самые роскошные одежды и золотые украшения, чтобы ослеплять своей красотой всех окружающих. Я пыталась быть идеальной в каждой детали, Дхритараштра дал нам колесницу, чтобы я могла скрыть свое волнение. Я хотела, чтобы все жители города запомнили меня как героическую и величественную женщину, вокруг которой вершится история. Я мечтала, что люди начнут слагать легенды о прекрасной Панчаали и что они будут плакать, когда узнают, что я оставляю их ради лучшей жизни.

Второй раз я прощалась с Хастинапуром, когда была уже совсем другой женщиной, одетой в простую одежду, более подходящую для слуг. Мои волосы свисали на лицо, и на мне не было ни одного украшения, все они были проиграны моим мужем в кости. Но, несмотря на это, мои глаза сияли ярче всяких бриллиантов, так как меня закалили ненависть и воспоминания о прошлом. Разве не я владела красивейшим в мире дворцом, который посмел отнять Дурьодхана? Я гордо подняла голову. Я хотела, чтобы жители города запомнили мое унижение и мои слова проклятия. Меня переполняло желание того, чтобы они съеживались под моим взглядом, осознавая, что именно подданные всегда вынуждены расплачиваться за грехи своих правителей.

Но теперь, я, как и мой муж, была облачена в одежду из коры дерева, как это делают все, кто решил отречься от мирской жизни. На мне не было золотых украшений, я все раздала их. В действительности, кроме этой скромной одежды у меня вообще ничего не было. За своей спиной я слышала плач Парикшита, его жены, Уттары и Субхадры, а за их причитанием было слышно то, чего я однажды так страстно желала – плач народа Хастинапура. Они жалели о том, что теряют нас. Но мне больше не хотелось видеть слезы на их глазах. Я не могла поверить, что тогда, в молодости, мне казалось, что такие вещи могут сделать меня счастливее. Теперь мне уже не хотелось ничего, даже от Парикшита, которого я полюбила больше, чем своих собственных сыновей. Я мысленно пожелала городу и его жителям всего наилучшего. Но в глубине души уже чувствовала какую-то необъяснимую отдаленность от всего, что до сих пор наполняло мою жизнь. Я была поражена тем, как, в сущности, она была похожа на все то, что меня окружало: мраморные здания, цветущие деревья, гладкие булыжники на мостовой, стоптанные ни одним поколением ног, далекие горы, виднеющиеся в дымке цвета индиго. Возможно, мои чувства были похожи на те, что переживал Кунти. Ты, словно не пришвартованная маленькая лодка на берегу бескрайнего океана, с нетерпением ждешь, когда тебя подхватит поток и понесет прочь. В этом есть столько неожиданной свободы, когда вдруг все, что ты считал смыслом жизни, в одно мгновение становится неважным.

Но, как только я ступила за городские ворота, предатель-ветер принес мне запах париджата – давно знакомый аромат ночного жасмина из моего Дворца иллюзий, а вместе с ним и чувство сожаления. И почему я не выращивала париджат здесь, в Хастинапуре? Как фейерверк придворного мага, приуроченный к коронации Парикшиты, сожаление взорвалось в моем сердце, наполняя его потоком обжигающих искр.

Однако я не была готова завершить свою жизнь. Она казалась мне абсолютно удивительной, с ее приключениями, победами, моментами настоящей славы. Даже стыд за жажду мести, наполнившую мою жизнь, показался мне чем-то драгоценным из-за своей уникальности. Я бы хотела прожить жизнь снова, но обладая большей мудростью. Я боролась с желанием положить свою руку на руку Юдхиштхиры и попросить его подождать еще год, месяц, хотя бы день. У меня осталось столько незаконченных дел. Я не успела научить жену Парикшиты секретному способу консервации манго так, чтобы оно сохранялось на протяжении десяти лет. Я не похвалила Уттару за то, какой сильной она выросла. Я не успела попросить прощения у Субхадры за те мучения, которые я ей причинила. И конечно же Парикшита! Как много всего мне нужно было рассказать ему! Поведать ему обо всех ошибках, совершенных мною в жизни, чтобы он никогда их не повторил. Мне следовало бы ослушаться Вьясу и предупредить его об опасностях, подстерегающих в будущем. Но было слишком поздно. Юдхиштхира уже шагал вперед. Его ничего не выражающее лицо было неподвижным. Другие уверенно шли вслед за ним, как они это делали всю жизнь.

После этого я засомневалась. Они все просили меня остаться. Парикшита утверждал, что он нуждается во мне, особенно теперь, когда старшие мужчины ушли из города. Женщины плакали, утверждая, что они будут скучать по мне. Зачем же мне тогда уходить? Если бы я хотела посвятить оставшуюся часть жизни религии, то я могла бы остаться в Хастинапуре. Ведь разве у нас нет храмов и священников? Разве не все священные праздники отмечаются здесь на высшем уровне? Разве не в Хастинапур регулярно приезжают мудрецы со всего света? Мои мужья тоже просили меня остаться. Они боялись за мою безопасность. Тот путь, по которому им предстояло идти, мимо тайников Химавана, был слишком коварным. Ни одна женщина никогда не проходила его. Юдхиштхира предупредил меня, что если я вдруг упаду на обочине дороги, то мои мужья не смогут остановиться, чтобы помочь мне. Это был непреложный закон того последнего пути, по которому они отважились следовать.

И чем больше люди отговаривали меня, тем решительнее я становилась. Желание взбунтоваться, разрушить границы, существовавшие только для женщин, всегда осложняло мою жизнь. Да и какие у меня были варианты? Сидеть со сгорбленными старушками, сплетничать и жаловаться, жуя листья бетеля в ожидании скорой кончины? Невыносимо даже представить такое! Я предпочла бы умереть в горах. Я хотела, чтобы конец моей песни стал достойным и чистым, обратившись в последнюю победу над другими женами. Теперь я мечтала об одном, чтобы обо мне сказали: «Она была единственной женой, которая осмелилась сопровождать Пандавов в их последнем, страшном путешествии. Когда она упала, то не издала ни звука, а лишь храбро подняла руку в знак прощания». Ну как я могла устоять?