Текст книги "Дворец иллюзий"

Автор книги: Читра Дивакаруни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Но флейта звала и звала меня, нежно, но настойчиво, не желая дать мне отдохнуть. Я кричала, чтобы меня оставили в покое. Я слишком устала, а мир был слишком жестоким. Но ее навязчивые звуки поймали меня и потянули обратно через пропасть. Когда я проснулась (уместно ли тут слово проснуться?), Кришна водил руками у меня над лицом.

– Будь сильной! – сказал он. – Такова природа войны, и ты не единственная, кто испытал ее удар. Как победитель, ты не можешь принять такое забвение. Множество обязанностей ожидает тебя. Мы поговорим об этом снова, но сейчас я должен тебя покинуть. Бхима уже пустился в погоню за Ашватхамой, Арджуна и я должны помочь ему, иначе Ашватхама убьет и его тоже.

* * *

Они настигли Ашватхаму возле Ганга, куда он бежал, рассказав умирающему Дурьодхану, что он сделал. Ашватхама бился с Арджуной, направив против него всю силу своего отчаяния, а когда стало ясно, что он не сможет победить, он высвободил страшное оружие – Брахмастру, и произнес:

– Да избавится земля от семени Пандавов.

Арджуна нанес ответный удар, послав навстречу свою собственную астру.

Вьяса пишет: «Когда огни перечеркнули небо, океаны начали испаряться, а горы рушиться. Мужчины и звери закричали в ужасе от того, что ткань мира должна была вот-вот порваться. Наблюдая со стороны истории, я был вынужден вмешаться, хоть это и не мой выбор. Я шагнул между огнями и поднял руки. Силой моего искупления на мгновение астры были обездвижены. Я упрекнул воинов в том, что они забыли себя и свои обязанности по отношению к земле-богине. Я потребовал, чтобы они сложили оружие».

Арджуна повиновался, но Ашватхама Испорченный (как его будут называть отныне) уже не обладал властью отозвать свою астру назад. Пока он бормотал бесполезные рифмы, она направилась на нерожденного ребенка в утробе Уттары. В своем шатре женщины увидели зарево в небе.

Воздух стал таким горячим, что больно было дышать. Женщины не знали, что приближалось к ним и почему. Субхадра метнулась к Уттаре – Уттаре, которая носила в себе единственную надежду Пандавов – и воззвала к Кришне. Последним, что она почувствовала перед тем, как упасть в обморок, была туманная стена прохлады вокруг них. Так Парикшит, которого Юдхиштхира посадит на трон в Хастинапуре тридцать шесть лет спустя, был спасен.

* * *

Когда Бхима вернулся, он вложил мне в руку самую дорогую вещь, которой владел Ашватхама, – легендарный драгоценный камень, который был помещен богами ему на лоб в золотые дни его жизни. Камень обладал силой защищать своего владельца от оружия, болезней и голода. Я смотрела на драгоценность, переливающуюся всеми цветами в моей руке, с окровавленными краями, потому что Бхима вырвал ее из Ашватхамы. Когда-то я почувствовала бы восторг, овладев таким уникальным предметом. Я поместила бы его на самом видном месте во Дворце иллюзий. Сегодня в нем было не больше смысла, чем в куске глины. Хуже того: каждая из ее сверкающих граней, казалось, отражает лицо одного из моих близких людей в муках смерти.

Мне хотелось убрать ее подальше из поля зрения, но я знала, что Бхима в тяжелом бою отнял это у Ашватхамы, надеясь утешить меня. Чтобы угодить Бхиме, я отдала драгоценность Юдхиштхиру и попросила его носить ее в своей короне. Он взял ее, но на лице его отражалась странная апатия. Я видела, что он принимает ее только потому, что я его об этом попросила. У меня закружилась голова. Казалось, что время запульсировало вокруг меня, словно ветер поднял рябь на воде. Я увидела, что так мы и проживем следующие десятилетия, принуждая себя к тому или иному ожидаемому действию, надеясь принести друг другу хоть крупицу счастья, тщательно исполняя свой долг. Но в лучшем случае это принесет слабое утешение. Счастье, как озорная птичка, прыгающая с ветки на ветку, по-прежнему будет ускользать от нас. Последние слова Дурьодханы, сказанные Юдхиштхире, эхом звучат в моей голове: «Я ухожу на небеса, чтобы наслаждаться всеми его радостями со своими друзьями. Ты же будешь править царством, населенным вдовами и сиротами, и просыпаться каждое утро, чувствуя горечь утрат. Так кто же из нас победитель, а кто побежденный?»

38

Погребальный костер

Стойкое, беспощадное, всевозрастающее зловоние преследовало нас все время, пока мы скорбно шли по полю боя, разыскивая своих мертвых. Я крепко сжимала губы, чтобы меня не вырвало. Там, где раньше солдаты готовили пищу, теперь зажигались погребальные костры – их было столько, что впереди ничего не было видно из-за дыма. У меня щипало в глазах. Чандаалы, чьей работой было сжигать тела, бегали от костра к костру, размахивая дубинками и покрикивая на скорбящих, призывая их соблюдать дистанцию. В одних набедренных повязках, покрытые полосами от сажи и пота, они были похожи на стражей ада. Дальше, за их спинами, я увидела странную картину. Поле было полно белых фигур. Моему спутанному больному сознанию они показались чем-то вроде тех бескрылых птиц, которые, как сообщают поэты, живут на северном краю земли, где не растет ни трава, ни злаки. Они двигались беспорядочно, будто заблудились в бурю и очутились в какой-то странной незнакомой местности. Время от времени они издавали пронзительные нечленораздельные крики. Мгновение спустя я поняла, что это были не птицы, а вдовы – пришедшие из Хастинапура, Индрапрастхи и множества других городов Бхарата. Они собрались, чтобы сделать то, чего птицы и звери не делают – потому что только у людей существуют подобные печальные обычаи. Они пришли опознать своих мертвецов и совершить над ними последний обряд.

Вскоре стало ясно, что первая задача оказалась невыполнимой. Тела царей и главнокомандующих, которые сражались один на один, хотя и искалеченные, еще можно было узнать. Но простые солдаты, сыновья и мужья этих женщин – первая добыча любой войны – были либо полностью уничтожены астрами, либо превращены в бесформенную массу под колесами и копытами лошадей и слонов. От них ничего не осталось, кроме груды гниющей плоти.

Когда женщины поняли, что не смогут увидеть тела своих любимых, они от отчаяния впали в неистовство. Они обрушивали на моих мужей столь страшные проклятия, что я содрогнулась. Как ни странно, они не проклинали Дурьодхану. (Возможно, его смерть извиняла его в их глазах. А может быть, когда проклинаешь кого-то, кто тебя не слышит, это не дает утешения.) Другие пытались убить себя оружием, разбросанным по полю. Некоторые кидались в костры из сложенных тел. Их душераздирающие крики были самыми невыносимыми из всех криков умирающих, что я слышала во время битвы. Глядя на их агонию, на то, как белые одежды становились черными, я забывала о собственном отчаянии.

Юдхиштхира в ужасе приказал гвардии не давать женщинам убивать себя и привести их к нему. Это было непросто сделать. Обезумевшие от страха и горя женщины сопротивлялись изо всех сил. Некоторые кидались в кровавое месиво и отказывались двигаться с места. Другие пытались убежать. Некоторые призывали на помощь духов погибших мужей. Они не верили Юдхиштхиру. Не из-за него ли погибли их мужья? Не он ли сделал их вдовами? Кто знает, что он еще с ними сделает?

Поначалу солдаты были обескуражены яростным нападением женщин. Они попытались их образумить. Когда этого не получилось сделать, они прибегли к силе. Долго ли может безоружная женщина сопротивляться солдатам? Наконец их собрали возле временного помоста, с которого Юдхиштхира заверил их, что им нечего бояться. Он поклялся, что с ними не случится ничего, что может случиться с женщиной в захваченном городе. Он предложил им еду, питье и безопасное место для отдыха, пока они позаботятся о мертвых.

Но женщины вопили и проклинали его, их горе сменилось бунтом. Им не нужны его благодеяния! Отняв у них все, неужели он думает, что успокоит их освежающими напитками. Они били себя в грудь и просили его убить их тоже. Тем самым избавить их от унылой, жалкой и унизительной вдовьей участи.

– Если ты слишком труслив, чтобы убить нас, – кричали они, – то позволь нам хотя бы умереть почетной смертью на погребальном костре наших мужей!

– Мы умрем! – кричали самые воинственные из них. – Какой мужчина здесь посмеет прогневать богов, лишив верных жен их последнего права?

Они пробегали сквозь толпу и бросались в огонь. Кто-то бежал за ними, пытаясь их удержать. Опасаясь божественного гнева, солдаты не слишком упорно их останавливали; многие из них отошли в сторону, не желая вмешиваться. Если они не найдут какого-то подходящего средства, скоро начнется повальное бегство с последующим массовым суицидом.

Юдхиштхира в ужасе смотрел на происходящее. Если бы это было сражение, он бы знал, что нужно скомандовать своим людям. Но здесь он был в растерянности, парализован чувством вины и сострадания к этой жуткой древней традиции. Я видела, что ему не по себе от вида трагической смерти стольких женщин в самом начале его правления. Юдхиштхира понимал, это событие ляжет на него несмываемым пятном, разрушительной кармой, которую ему придется нести. Но ни он, ни другие мои мужья не знали, как это остановить.

Когда я поднялась на помост, желая просто поддержать Юдхиштхиру, который выглядел таким одиноким и растерянным. Но к моему удивлению, женщины прекратили сражаться с солдатами и повернулись ко мне. Они не ожидали увидеть здесь женщину? Или они знали мою историю – вплоть до той кровавой ночи, потому что истории разносятся быстро? Мне хотелось знать, считают ли они, что я всего этого заслуживаю. Я вспомнила, как еще до того, как началась война, одна женщина, увидев меня, совершила знамение, защищающее от дурного глаза. А у этих женщин теперь было гораздо больше причин меня ненавидеть. У меня вспотели ладони, когда я посмотрела в их тяжелые лица. В горле пересохло, словно его набили хлопком. Я понимала, что если простою здесь еще, то вообще не смогу говорить. И единственная возможность, единственный момент, когда я завладела их вниманием, будет потерян.

До этого я ни разу не обращалась к толпе, хотя я вспомнила учителя Дхри, который долго и подробно рассуждал о силе слов. Он говорил, что это самое тонкое и острое оружие. И для правителя очень важно уметь правильно им пользоваться, оказывать влияние на аудиторию, находя нужные интонации, играть на их душевных струнах, как искусный музыкант на лютне, гипнотизировать их так, чтобы они слепо повиновались.

Но даже если бы я умела так манипулировать толпой, мне бы не хотелось этого делать, потому что перед глазами у меня стояли образы моих любимых. Вместо этого я стала говорить очень быстро и громко, еще не зная, что я могу им сказать. Я помню, что сказала о тяжелой ноше, которую мы несем вместе, – потому что я тоже потеряла отца и братьев. Я признавала свою вину, ту роковую роль, что мне довелось сыграть в событиях, которые привели к этой войне, и просила у них прощения. Когда я стала говорить о детях, мой голос дрогнул, и мне пришлось прерваться. Я сказала, что в отличие от меня, потерявшей своих детей, они в ответе за сыновей и дочерей, оставшихся дома. Кто позаботится о них, если матери убьют себя? Не помню, что я еще сказала. Я говорила, что, несмотря на свое горе, мы должны жить во имя будущего. Во имя будущего я обещала им, что приму их детей (потому что своих у меня не осталось) как собственных и позабочусь о том, чтобы они ни в чем не нуждались.

Я обратилась к ним, как царица к своим подданным, но когда я нашла слова, я заговорила с ними, как мать с матерями, и мы рыдали вместе.

* * *

Мне выпала тяжелая миссия отвести моих мужей на поиски наших погибших детей. Никто, кроме меня, не знал того, что мне так хотелось забыть: где и как они упали, сраженные, и те жесты, что они делали, умирая. Я узнавала искалеченные тела: Гхатоткача, который в своих страшных предсмертных мучениях думал только о том, как помочь нам; Уттар и его отец Вират, которые дали нам приют, когда мы оказались в беде, не зная о цене этого гостеприимства; мой отец, с открытыми мертвыми глазами, и ртом, застывшим в гримасе разочарования, потому что он не дожил до того момента, когда смог увидеть месть, к которой готовился всю жизнь. Увидев изувеченное тело молодого Абхиманью, я рассказала мужьям, как храбро он сражался с целым отрядом опытных воинов, и увидела на их лицах гордость и скорбь.

Но чем дальше мы шли, тем больше мне становилось не по себе. О ком из мертвых надо сказать, мимо кого пройти мимо? А Салья, дядя Пандавов, который помогал нам как мог, хотя ему пришлось сражаться на стороне Дурьодханы? А Дрона, обезглавленное тело которого лежало на его колеснице, водивший их за руку в детстве и учивший братьев, как правильно кланяться старшим? Я смотрела на окровавленное лицо Лакшман Кумара, сына Дурьодханы, с открытыми и удивленными глазами, словно он не ожидал, что проиграет в этом поединке со смертью. Он напомнил мне одного из моих сыновей.

И вот мы подошли к телу Карны. Я отвернула лицо, потому что мне казалось, мое сердце разорвется. Мне невыносимо было думать, что некому оплакать его славную и несчастную судьбу воина. Все его друзья были мертвы, Кунти не признавала своего родства с ним, а я не могла показать своего горя. Мои мужья спокойно заметили, что он улыбается.

– Почему, – спросил Накула, – от его тела нет трупного запаха, как от других?

Арджуна с великодушием рассказал о его доблести, потому что легко хвалить тех, кого ненавидел, когда они уже убиты. Тогда Юдхиштхира сказал:

– Интересно, кто же все-таки были его родители, и знают ли они о его смерти?

Я не смогла этого вынести. Я упала на колени и сказала:

– Мужья, вы должны кремировать всех воинов, честно погибших в Курукшетре. Вы должны налить масла в огонь для них всех, и положить туда рис и воду, чтобы их души обрели покой.

Юдхиштхира сразу согласился, но когда он позвал людей, чтобы распорядиться об этом, мы услышали голос позади нас.

– Нет, – воскликнул голос. – Вы не имеете права трогать моих сыновей, которых истребили вы вместе с вашими верными друзьями. Я не позволю вам молиться за них, чтобы облегчить кару, которая ожидает вас на этом и том свете. Я сам позабочусь о своих мертвых.

Это был Дхритараштра. До этого дня он был стройным и высоким, несмотря на свою слепоту. Но за эту ночь он постарел – спина сгорбилась, голова поседела, на лоб легли скорбные морщины. А Гандхари, которая вела его под руку, казалась выше, чем была. Гнев на ее лице, таком же белом, как повязка, закрывающая ее глаза, напугал меня больше, чем слова ее мужа. Годы молитвы и воздержания дали ей великую силу. Вдруг она направит ее против моих мужей? Я схватила Юдхиштхиру за руку, чтобы предупредить его – но было уже поздно.

Все знают, что случилось дальше. Старый царь, с благословениями на губах и с затаенной местью в сердце, притворился, что принимает извинения Юдхиштхиры и его обещание стать для него сыном. Он простер свои руки, будто бы для примирительного объятия, и первым подозвал к себе Бхиму, убившего всех его сыновей. Но Кришна снова нас спас. Он удержал Бхиму и сделал жест слугам, велев им принести железную статую, на которой Дурьодхана так часто вымещал свою ненависть. Дхритараштра так стиснул ее руками, что она развалилась на части. А потом он искренне заплакал от сожаления – потому что в его сердце, переполненном гневом и завистью, все еще оставались родственные чувства к детям своего брата.

Увидев это, Кришна рассказал о своей уловке и напомнил царю, что Пандавы были невольно втянуты в войну его собственным сыном.

– Самое меньшее, что ты можешь сделать для них, несправедливо пострадавших от рук Дурьодханы, – сказал он, – это искренне их простить и дать им свое благословение, чтобы их сердца обрели мир.

Дхритараштра послушался Кришну, но что-то в нем дрогнуло, когда он неохотно прикоснулся к головам моих мужей кончиками своих пальцев. Может быть, сознание того, что до самой смерти ему придется есть хлеб Пандавов, оказалось слишком тяжелым для него. С этого дня он почти ничего не говорил и отказался от всякой царской роскоши. Он ел только один раз в день и спал на голом полу, и хотя Юдхиштхира много раз обращался к нему с просьбой занять свой царский престол в Хастинапуре, он никогда больше не переступал порога сабхи, чтобы взойти на трон, которого он когда-то так желал.

А Гандхари? Она была мудрее своего мужа. Она знала, что ее сыновья сами привели себя к гибели. Но никакая мудрость не облегчит материнского горя. Когда Юдхиштхира упал к ее ногам, ее ярость появилась в виде огня, дочерна опалившего ему ногти. И когда Кришна увел его, она излила всю эту ярость на него.

– Ты руководил теми, кто убил моих сыновей. Поэтому настанет день, когда весь ваш род погибнет по собственной вине. В этот день ваши женщины будут рыдать, как сейчас рыдают женщины Хастинапура. Тогда ты поймешь, что я чувствовала сегодня.

Я потрясенно посмотрела на нее, но Кришна сказал со своим обычным хладнокровием:

– Все имеет свой конец. Почему дом Ядуса должен быть исключением? – Тут голос Кришны стал суровым. – Но скажи, разве ты не в ответе за эту войну? Кто все позволял Дурьодхане, когда он был мальчиком, вместо того, чтоб наказать его, когда он делал гадости своим двоюродным братьям? Кто не согласился изгнать Сакуни из дворца – потому что он был твоим братом, – хотя он оказывал на Дурьодхану дурное влияние?

Гандхари опустила голову.

Кришна продолжил, немного смягчившись:

– Дурьодхана все время нарушал данное слово. Он обманом отнял у двоюродных братьев то, что по праву принадлежало им, – а потом, когда они выполнили все поставленные им условия, отказался возвращать. Ты сама об этом знаешь. Не поэтому ли, когда Дурьодхана попросил твоего благословения перед тем, как уходить в Курукшетру, ты не стала говорить: «Пусть победа будет за вами».

Гандхари заплакала. Кришна обнял ее вздрагивающие плечи.

– Ты сказала: «Пусть победит справедливость». Я знаю, что для матери трудно произнести эти слова. Но ты сделала все правильно. Теперь, когда твои слова сбылись, как ты можешь ненавидеть тех, кто был просто орудием вселенского закона, исправляющего то, что нарушает всеобщее равновесие?

Она повернулась к нему и упала ему на грудь.

– Прости меня! Если бы я могла взять обратно это ужасное проклятие!

– Тут нечего прощать, – сказал Кришна, ведя ее к ее шатру. – Что бы ты ни сказала – это тоже было частью закона.

* * *

Но лучше всего я запомнила слова, которые сказал Кришна слепому царю, когда он настаивал на том, чтобы самому кремировать своих мертвых:

– Ты называешь их своими, а других – чужими. Позор! Из-за этого и случились все ваши беды с тех пор, как оставшиеся без отца сыновья Пандавов прибыли в Хастинапур. Если бы ты любил их всех, как своих, этой войны никогда бы не было.

Не из-за этого ли и все мои несчастья? И все несчастья в этом мире?

* * *

Мы думали, что в этот день уже больше ничего не случится, но под конец его нам пришлось узнать еще одну тайну. Когда Пандавы уже стояли с зажженными факелами, чтобы начать обряд кремации наших детей, к нам подошла Кунти. Ее глаза были потухшими, она говорила тихо и с какой-то страшной решимостью в голосе.

– Подождите, – сказала она. – Вы должны начать обряд, принеся дань уважения своему старшему брату.

И мы, изумленные и потрясенные, выслушали запоздалую правду о Карне.

39

Пепел

После боя убитых сжигают. А потом их прах предают Гангу. С того момента, как мы развеяли пепел по ветру вдоль реки, Юдхиштхира впал в глубокую депрессию. Тридцать лет своей жизни он двигался к цели, словно стрела, пущенная метким лучником. Но когда стрела достигает своей цели, что ей делать дальше?

Несмотря на наши мольбы, Юдхиштхира не хотел покидать берег реки и ехать в Хастинапур на свою коронацию. Недели напролет он сидел, глядя на опустошенную землю, на которой ничего не росло, думая о тех миллионах, чьими предсмертными муками был отравлен воздух. Но больше всего он думал о Карне, своем родном брате, которого он так долго ненавидел.

Я была с ним все эти недели, потому что боялась оставить его одного. Каждый день мы вновь и вновь говорили об одном и том же, но его разум застрял на одном месте и не мог сдвинуться с мертвой точки.

– Как я обрадовался, когда он упал! – говорил Юдхиштхира. – В своей самодовольной радости я забыл о том, что в этот день он спас мою жизнь – а до того жизни Бхимы, Накулы и Сахадевы. Почему я не догадался? Почему никто из нас не догадался? Мы бросились к его мертвому телу и, громко смеясь, поздравляли Арджуну, хотя знали, что он убил Карну нечестно. О, этот страшный грех братоубийства лежит на мне, а не на нем, потому что он просто сделал то, что я ему сказал!

Пока Юдхиштхира говорил, во мне тоже просыпались угрызения совести. Если бы только я сказала ему раньше, от какой боли я бы его избавила сейчас! Но я не могла позволить себе впадать в муки раскаяния. Мне надо было помочь Юдхиштхире. За все годы нашего брака я еще никогда не видела его таким удрученным – даже тогда, когда я оскорбила его при дворе Дурьодханы.

Я отогнала от себя это горькое воспоминание и сказала:

– Ты сделал это по неведению, а не от злобы.

Но он не хотел слушать. Схватив меня за плечи, он продолжал мучить себя:

– Как могла моя мать, столь мудрая во всем, не раскрыть нам такую важную тайну? Как я могу теперь доверять ей?

Раньше я почувствовала бы некоторое удовольствие оттого, что он так говорит о женщине, которая больше, чем кто бы то ни было, была моей соперницей. Но теперь мне даже противно было думать о таких мелочах. Узел ненависти развязался в моем сердце, когда я увидела Кунти на похоронах Карны. Она выглядела такой изможденной, пристыженной, выбитой из колеи. Кроме того, слова Юдхиштхиры наполнили меня чувством вины. Я ведь тоже знала об этой тайне. Как бы он себя повел, если бы это открылось ему?

Я сказала:

– Не тебе судить о поступках твоей матери. Кто из нас может знать, какой ужас она испытала, когда родился Карна?

Но Юдхиштхира опять погрузился в свою скорбь и не слышал меня.

Встревоженные его продолжительной апатией, я и мои остальные мужья повели его к Бхишме. Мы думали, что, возможно, философская беседа с дедом разгонит его тоску. Мы знали, как Юдхиштхира любит такие разговоры. Умирающий Бхишма, забыв о собственных страданиях, стал наставлять его в искусстве управления государством:

– Правитель должен уметь скрывать свои слабости. Он должен внимательно выбирать себе слуг. Он должен сеять раздоры среди знати враждебного царства. Он должен быть снисходительным, но не чрезмерно, чтобы злые люди не могли этим воспользоваться. Его сокровенные мысли должны быть скрыты даже от самых близких.

Юдхиштхира слушал его почтительно, но даже Бхишма не мог вывести его из его немого отчаяния.

И тут вмешался Кришна. Он сказал Юдхиштхире, что пока он предается своей меланхолии, бандиты терроризируют его беззащитных подданных на окраинах ослабевшего царства Куру. О Кришна! Он воззвал к единственной вещи, которой Юдхиштхира не мог пренебречь: к его долгу. Он позволил отвести себя обратно в город и принять корону, хотя и не испытал от получения власти никакой радости.

Я не обвиняю его в этом. Хастинапур сложно было назвать приятным местом. Дворец, который во времена Дурьодханы был полон неистовой, кричащей энергией, теперь дышал какой-то могильной сыростью. Немногие, оставшиеся там, вероятно, из почтения к памяти старого царя и царицы придворные носили траур, бесшумно передвигаясь по коридорам дворца. Я приказала им одеться к коронации. Они из страха повиновались мне, но праздничные наряды висели на них мешками. Как мне сейчас не хватало Дхаи-ма! Ее энергичные ругательства быстро заставили бы их оживиться. Я велела своим слугам снять тяжелые пыльные занавеси и распахнуть все окна. Я позвала служанку, чтоб та расчесала мои длинные спутанные волосы и втерла в них благовония.

И все равно необъяснимым образом повсюду чувствовался этот кладбищенский запах. Я вдыхала его, медленно проваливаясь в болото депрессии, как Юдхиштхира. Вечером накануне коронации я не могла заснуть. Стоя у окна я с горечью подумала о том, что мне придется прожить в этом дворце всю свою оставшуюся жизнь. Много лет назад, когда только вышла замуж за Бхиму, я сказала ему, что это место никогда не станет для меня домом. Мои слова оказались пророческими.

В день коронации самым трудным для меня было вновь войти в тронный зал. На его пороге мои ноги подкосились, подмышки вспотели, стало трудно дышать. Мне пришлось использовать всю свою силу воли, чтобы войти в комнату, которая когда-то стала местом моего величайшего унижения. Но моим мужьям было еще тяжелее от тяжелых воспоминаний, связанных с этим залом. Видеть страдания любимого человека больнее, чем страдать самому. Этому меня научила война. Однако у нас не было выбора. Трон Куруса находился в этой сабхе на протяжении поколений. Мы не могли перенести его в другое место, особенно сейчас, когда верность традициям помогла бы нам навести порядок в новом государстве.

И вновь Кришна – а кто же еще! – пришел к нам на помощь. Он прислал из своего дворца поваров и садовников, музыкантов и танцоров, и даже своего любимого слона, чтобы Юдхиштхира ехал на нем во время коронационной процессии. В день коронации он привел всю семью Яду, и они, не зная о нависшем над нами роке, радовали нас, восторгаясь вкусной едой и хорошим вином, и беззаботно веселились. Без них мы не вынесли бы вида пустых мест по обе стороны трона – мест, на которые из чувства уважения или вины Юдхиштхира никого не посадил. Справа когда-то сидел Бхишма, слева – Дрона; на возвышении, на троне с резными украшениями – Дурьодхана. А рядом стоял, строгий в своей простоте, стул, на котором когда-то сидел Карна.

* * *

После войны Хастинапур превратился в город женщин-вдов, которые никогда не могли подумать, что жизнь их семьи будет зависеть только от них. Самые бедные из них привыкли работать, но оставшись без защиты мужчины, они оказались угнетенными. Богатые женщины, избалованные и изнеженные, были самой легкой добычей. Неизвестно откуда появлялись мужчины, объявлявшие себя их родственниками и прибирали к рукам все состояние. Женщины становились бесплатными служанками. Иногда их выгоняли. Они боялись обратиться к царю за правосудием, даже если знали, что имеют на это право. Я видела их у обочин дорог, часто с детьми на руках, просящих подаяния. Были и другие, которых я не видела, но знала, что по ночам они толпятся на углах улиц и продают единственное, что у них осталось.

Это была кошмарная ситуация – и она спасла меня. Я знала, каково быть беспомощной и не иметь надежды. Не меня ли оскорбили и обесчестили в этом самом городе? Не я ли скорбела о близких мне людях, которые погибли все до одного? И разве я не имела достаточно чуткости, чтобы поставить себя на место этих женщин с пустыми глазами, у которых не осталось ничего, кроме бесполезных воспоминаний?

И тогда я забыла о своей жалости к себе и кое-что сделала. Я решила создать отдельный царский двор, место, где женщины могли бы делиться друг с другом своими горестями.

Если раньше, когда я была более высокомерной, я бы взялась за это одна, теперь я попросила о помощи Кунти и Гандхари. Они поддержали мою идею, и мы вместе пошли к Юдхиштхире, чтобы получить его одобрение. В женской половине дворца мы устроили зал, в котором на возвышении поставили троны для вдов, принадлежащих царскому роду. У его подножья сидели я и Субхадра. Уттару я тоже пригласила помочь нам. Я думала, что она откажется, так как она была на последнем месяце беременности, но, к моему удивлению, она согласилась. Уттара часто оказывалась самой проницательной из нас, видя самую суть проблемы. Может быть, как раз тогда Парикшита, еще находящийся в чреве матери, научился простому и справедливому суду, в котором его даже сравнивали с Рамой, самым беспристрастным из царей.

Только Бханумати не хотела к нам присоединяться. Она вернулась в царство своего отца, и кто станет осуждать ее за это? После смерти Дурьодханы (и Карны, сказал голос в моей голове), что ей было делать в этом дворце, в котором она всегда чувствовала себя изгоем? В день, когда она уезжала, садясь в свою колесницу, одетая в белое, с открытым лбом, с повязанными на руки звенящими колокольчиками, которые она так любила, Бханумати на мгновение подняла голову, чтобы послать мне ненавидящий взгляд. И опять сознание вины, никогда не исчезавшее, пронзило мое сердце. Как сильно война изменила эту наивную девочку, всегда готовую всем помочь, радующуюся от любых пустяков! За эту девочку – и за мужчину, которого мы обе тайно любили, хоть и каждая по-своему – я молилась, чтобы она нашла мир и покой в своем родном доме.

* * *

Самого по себе двора было недостаточно, чтобы помочь женщинам. Юдхиштхира предоставил нам свободу действий, но это все, что он мог нам дать. Казна Хастинапура была опустошена Великой войной. Но если мы будем не властны исполнять наши решения, кто станет им повиноваться?

Мы были в растерянности, пока к нам не пришла Уттара – это было всего за несколько дней до рождения Парикшита – за которой следовали две служанки, несшие сундук. Мы сразу узнали этот сундук с резными стенками – в нем были ее свадебные украшения. Она откинула крышку и сказала:

– Мне они больше не нужны. Пусть это поможет тем, кто несчастливее меня.

Продажа этих украшений позволила нам нанять писцов, толкующих законы, и гвардию, чтобы выполнять наши распоряжения. Мы выручили не так много денег, но поступок Уттары побудил всех нас к действиям. Мы обегали все вокруг, собирая наши собственные украшения и ненужные предметы из дворцовой обстановки. Кунти удивила меня, пожертвовав старинные вещи, которые она хранила все эти годы, – вещи, которые принадлежали Панду. Так мы опустошили наши собственные дома и закупили товары, чтобы начать свое дело. Вскоре женский рынок стал в городе процветающим центром торговли, так как новые владелицы гордились своим товаром и в сделках были искусными, но честными. Мы обучали тех, кто хотел учить девочек и маленьких мальчиков. И даже в последние годы правления Парикшита, когда мир вступил в Эпоху Четвертого Поколения Людей и черный дух Кали захватил мир в свои когти, Хастинапур оставался одним из немногих городов, где женщинам жилось беззаботно.

40

Змея

Такова природа горя: часто оно затихает со временем, но иногда оно может скрыться где-то под поверхностью вещей, словно заноза под ногтем, которую чувствуешь каждый раз, когда касаешься ее. Я хорошо об этом знала, ибо случайные происшествия вызывали во мне воспоминание о паре печальных мудрых глаз. В случае Юдхиштхиры со временем заноза все глубже входила в него и гноилась. В суде он был справедливым и сочувствующим. В царских покоях – добрым и невзыскательным. Но он постоянно размышлял о тех жизнях, разрушенных из-за его амбиций. Даже когда Хастинапур стал процветающим городом, в который со всех сторон стекалось множество людей, как когда-то в Индрапрастху, мы никогда не видели его улыбающимся.